Да! В войне не только отчаянной борьбой, но и смертью отстаивается жизнь. Во имя сотен умирают единицы, ради жизни миллионов уходят из нее тысячи… И как сказал осенью 1921 года Примаков после жестоких боев, покончивших с «подарком пана Пилсудского» – бандой атамана Палия, – земля давит мертвых, горе давит живых. Горе, неподдельная скорбь давили нашего вожака не только тогда, когда под Перекопом, над Бугом, под Рогатином звучали прощальные речи и шопеновская мелодия, но и позже, в 1923 году, когда он кровью своего сердца писал для сборника «Червонное казачество» статью «Смертью героев».
«1918 год… Кровавый и грозный год гнева и мести… Много пролетарской крови пролито в степях Украины. Из этой крови выросли красные маки – цветы Свободы. Пожар восстания охватил Украину, сжег трон гетмана и окрасил в алые цвета знамена германских солдат. Они унесли этот цвет к себе на родину…»
Кровь и жизнь червонного казака Ганжи, взводного командира Чуприны, сотника Коропца. А позже кровь и жизнь, отданные за народ, за дело Ленина, многих и многих воинов червонного казачества. Кровь и жизнь командиров полков – Поуха, Глота, Новикова, Каратчаева, Святогора, Гончаренко, помкомбрига Самуся, военкома полка Мазуровского и другого ленинского комиссара, о котором и пойдет речь дальше.
Свою статью Примаков заканчивает словами:
«Спите с миром, товарищи! Скиньте шапки перед их памятью… Окропленные вашей кровью знамена мы пронесем через весь мир!»
Да! Скинем шапки и выслушаем рассказ об одном из беззаветных героев примаковских полков.
Больших жертв требует конная атака. В ожесточенных боях за Кромы и Орел поредели ряды червонцев. Поредели и приуныли. Но если казаки Украины шли в бой, думая о Питере и Москве, то и там не забывали о них. Накануне второй годовщины Октября из обеих столиц в червонное казачество прибыло пополнение.
Иван Куликов, худощавый, костистый, со строгим лицом послушника, смотрел с опаской на своего коня. Там, в пушечном цехе, он и не вздумал бы шевельнуться при виде надвигающегося с талей огромного тела крепостного орудия. А тут… Да еще эти потеющие на стуже стекла очков…
– Чего злякался? – гоготали конники, наблюдая за новичком. Ведь иных развлечений на фронте в часы затишья не было. – Которые в камилавке твой скакун не чипает…
– А если и сцапает тебя вместе с камилавкой, тут же и высадит. Его конячая душа глистов не принимает…
Полки Примакова на стоянках ожидали сигнала «седловка». Сабельная сотня, принявшая накануне свежее пополнение, дежуря у штаба дивизии, в полной боевой готовности расположилась прямо на улице, использовав в качестве коновязей заборы и тыны.
– Шо? Сало получил? – приставал к питерцу чубатый казак. – Чеши до каптера, бо вот-вот выступать, не поспеешь…
– Какое сало? – спросил простодушно Куликов.
– А такое, шо им будешь себе пятки мазать…
– Ладно, – отшучивался новичок. – Как получу сало, поделюсь с тобой. Обязательно…
Для Туликова, с малых лет привыкшего к большому, шумному цеху, все было здесь ново. И эти обросшие густой зимней шерстью, внушавшие ему неподдельный страх лошади. И не совсем пока ясные для него отношения между старшими и младшими. И целый арсенал оружия, который у иного бойца размещался на груди, на боках и даже на спине. И напевная, не совсем пока еще понятная речь казаков. И то, что самый старший тут Примаков. Тот самый юный делегат II съезда Советов, который два года назад с питерскими паровозниками оборонял Пулково от красновских банд. И какое-то необычное преклонение кавалеристов перед молодым начдивом, почти его ровесником. А главное – это пренебрежение к деникинским головорезам, нагонявшим страх почти на всех там, в тылу.
До второй годовщины Великого Октября оставалось пять дней. Как известно, Деникин хотел отметить ее торжественным въездом на Красную площадь.
Этой ночью латышские стрелки готовились у Чернь и Чернодья пробить брешь в неприступной стене вражеской обороны, чтобы сквозь нее могли пройти полки Примакова.
Кутеповская гвардия и конница Юзефовича уже успели «вкусить сладость» червонноказачьих клинков. Серго Орджоникидзе, делавший на фронте все, чтобы сорвать планы бело-гвардейщины, после недавних ожесточенных боев у Кром и Орла писал в Кремль о доблести юного вожака украинской конницы и о ее лихих наездниках.
К столпившимся вокруг новичка кавалеристам приближался, направляясь от штаба, высокий, в казачьей бурке человек. Улыбаясь во все лицо, человек сразу же стал расспрашивать бойцов об их настроении, о семье, о родных, о хлебе и приварке.
– Про обмундировку, товарищи, не спрашиваю. Вижу сам, генерал Деникин позаботился…
– Пид Костельцевим мы ему на шашках отстукали «Боже, царя храни», а он нам за это отчислил свои обозы… – отвечали кавалеристы, хвалясь своими щегольскими английскими шинелями и из толстой желтой кожи добротными бутсами.
– А вы, друг, почему в этой шапке-пирожке и в кацавейке? – услышал Куликов. – Что? Отстали от товарищей? А, понимаю – новенький… Ничего. Из рейда вернетесь в генеральской шинели…
– Постараюсь, товарищ Орджоникидзе, – по-детски мягко улыбаясь, ответил новичок.
Человек в бурке на миг призадумался. Затем широко раскинул руки.
– Путиловский завод… Сколько лет, сколько зим! Шестой съезд партии. Петергофское шоссе против Нарвских ворот…
Эта неожиданная встреча сразу отодвинула куда-то вдаль все неувязки непривычного бытия, все страхи перед абсолютно смирным буланком, все придирки и насмешки насквозь прокопченных порохом рубак.
Старые знакомцы, вызывая удивление кавалеристов, долго еще беседовали, тут же у коновязей вспоминая бурное прошлое Нарвской стороны. После ухода члена Реввоенсовета 14-й армии бойцы пристали с расспросами к новичку.
Что ж? Дадим слово Ивану Куликову.
– Откудова, товарищи, спрашиваете вы, я знаю члена Реввоенсовета армии? Э, ребяты, я его еще помню просто как товарища Серго. Вот вспомянул он Шестой съезд партии? И не зря. Не подумайте только, что и я был на том съезде. Не дорос. Прямо скажу. Кто там собрался? Сила! Вся гордость ленинской партии. Шутка сказать – сколь в ту пору было Ерагов! А кто они, те враги? Керенский, конечно, эсеры, меньшевики, националисты, анархисты. И супротив кажинной ихней гайки изволь предъявить свою, и хорошо прокаленную, контргайку. Обязательно. Вот после съезда товарищ Серго и давал им духу на нашем заводе – на Путиловском, значит. А какое касательство было к тем делам молодежи? Мы охраняли здание, где шел Шестой съезд партии. Хлопцы наши заводские хоть куды, а ведь жили вполголода. Мясо шло буржуям, известно. Что я в очках – не смотрите. Это когда штурмовали Зимний, чуток задело башку. На зрении и сказалось. Значит, довелось и нашим ребятам вышибать юнкеров и бабский батальон ударниц из Зимнего. А опричь сего были ли еще дела? Были. Обязательно. Хоть бы взять наступление Корнилова, а после генерала Краснова с казаками на Питер. Шли мы не то что боевыми дружинами или же Красной гвардией, а всей Нарвской заставой, и мужики и бабы, к Пулковским высотам. Как раз ваш Примаков с рабочими-речкинцами занимал там позиции. И это, скажете, все? Нет, товарищи. До этого двинули мы всем заводом к Таврическому дворцу. Более тридцати тысяч. Народ! А кто был тот народ? Не шутка – поднялись все наши цеха. Вся мастеровщина пушечного, турбинного, шрапнельного, башенного, лафетного, снарядочного цехов. К тому же и вся наша верфь. Армия! Что же делала наша молодежь? Молодежь путиловская охраняла колонну от Нарвской заставы аж до дворца. Знали наши руководители – без охраны невозможно. А через что? Только это голова колонны вышла к Апраксину рынку – с его крыш и лупанули по нас контрики. Обязательно…
Пока Куликов вел рассказ, бойцы, свертывая козьи ножки, жались к теплым бокам своих скакунов. Мороз к вечеру крепчал. Кто-то догадался собрать хворост и разжечь у церковной ограды костер. Все потянулись на огонек. Сев прямо на снег, чубатый казак скинул сапоги, размотал портянки и начал обертывать застывшие на снегу ноги в обрывки старых газет. Тогда этим пользовались многие.
Переобувшись, чубатый, давно уже смекнувший, что новичок в его сотне – не новичок в серьезных делах, решил и себя показать. Отвьючил от седла огромную баранью шапку, насыпал из ее желтого вместительного шлыка овса в медную, с огромным прусским орлом каску и пояснил:
– Папаха – это девятнадцатый год. Смахнул ее вместе с головой гайдамака. А медная кастрюля – это восемнадцатый. Память от баварского кирасира.
Пододвинув полную до краев каску коню, чубатый извлек из переметных сум австрийскую каскетку. Хранившимися в ней скребницей и щеткой стал начищать бока своего коня. И чтоб получить доступ к его животу, перекинул через седло стремена. К ним ремешками-тренчиками были прикреплены две рыжие папахи. Они вполне заменяли казаку валенки. И тут же чубатый пояснил, что каскетка – это память весеннего боя с галицийскими сечевиками под Изяславом, а рыжие папахи добыты им в бою с бешеными чеченцами летом девятнадцатого года под родным Черниговом.
Мирон Кудря, продемонстрировав примечательный арсенал головных уборов, каждый из которых был связан с его боевым подвигом, горделиво посмотрел на питерца. Его вызывающий взгляд как бы говорил: «И мы, брат, не лыком шиты»…
И случилось так, что жизненный путь новичка в дальнейшем не раз перекрещивался с жизненным путем боевого червонного казака Мирона Кудри. А один раз…
Вот и дадим слово бойцу той же сотни 1-го полка червонных казаков Никифору Трубило. Возглавляя в Киеве крупный трест, он нынче строит во всей области новые школы, больницы. Особенно школы. А почему? Потому что тогда, в червонном казачестве, он и расписываться не умел.
События тех далеких дней изложены инженером Трубило в этом коротеньком послании:
«Киев, 1 июля 1967 года. Слава червонному казачеству! Привет! Отвечаю на Ваш запрос. Нашего путиловца любили все. А приходится сказать и вот это. Мне он уплатил злом за добро. Не верите? Так вот что получилось тогда перед рейдом на Фатеж – Поныри. Готовились мы к тяжелому походу. Пан или пропал! Вышел приказ Примакова: выдавать себя за деникинцев. Начали цеплять погоны. А до того мы украшали ими гривы и хвосты. Переоборудовались. Значит, из конских хвостов погоны попали к нам на плечи. Ночью выступать. Подкрепились. Кто чем располагал. Каптеры роздали скудные порции телятины. Ели без соли. Соляные места как раз захватил Деникин. А Куликов, тогда он еще был рядовой, был с солью. Таскал ее в жилетном кармане. Присаливал он все. Скупо, но все – хлеб, мясо и даже кипяток. Чая, конечно, тогда не было. Роскошь! Поначалу он делился с товарищами. Но редко и скудно. А потом… Думали мы – весь его запас в жилетке. А ошиблись.
Держал он свой ценный узелок в кармане кацавейки… Вот вышел он по надобности во двор. Следом поспешил Кудря. А после и отделком Сагайдак, дружок Мирона. За клуней они заклинили новенького. Как раз я укрывал своего коня попоной – мороз прижимал. Слышу: „Молебны нам читать ты ловок. Мы, значит, все – дети семьи трудовой… А как поступаешь? Сам живешь в роскоши, а товарищам дулю. Равенство и братство? Мир хижинам, война дворцам? Куды там! И еще коммунист! Я беспартийный, а делюсь. Отдай соль по-хорошему…“
Куликов взмолился, говорит, что он больной человек. Без соли ему хана. Ему там, в Петрограде, и выдали полфунта той ценности. Лекарство! Он готов отдать с себя все, даже козловые вытяжки – память фронтовика-отца. Но не это… А разъярившиеся казаки требуют свое, не верят рассказу товарища, называют его сквалыгой, жадюгой, буржуем… Потом слышу возню, жаркое дыхание, отчаянный голос: „Не дам соли, не дам…“
Я не стерпел. Как это так? Двое нападают на одного! И ради чего? Поспешил к месту боя. Двинул разок Кудрю, а Сагайдак сразу смылся. Хлопцы боевые, а против меня куда им? Тогда же я узнал – без соли и в самом деле наш товарищ путиловский не человек. Мучила его какая-то панская хвороба. Выручил я новичка. Вернул ему узелок с солью. А он тут же на меня. Кто бы подумал? Тут же за клуней стал меня крыть. Как это я посмел ударить красного бойца? Что это – обратно старый режим? Одно дело, если бы я был беспартийный. И то… Пусть бы лучше его, Куликова, побили казаки. Но чтобы коммунист в Красной Армии занимался мордобойством! Он это так не оставит. И что же? Настрочил на меня заявление. И тут же, как только зашли в хату.
Ночью латыши сделали свое. Мы и рванули. За трое суток всякое было. Отбили мы охоту у беляков. Не то что лезть на Красную площадь, а даже думать про нее. Деникин откатился к Льгову. Уже не он гнал Красную Армию, а Красная Армия гнала его… Через это самое надеялся я – заявление Кулика пустят под сукно. Не тут-то было! Борец за правду потребовал суда. И меня разбирали. Сразу же после рейда. Добре – пришли на разбирательство наши начальники. Военком дивизии Петровский и начдив Примаков. Пожурили меня крепко. Из партии, нет, не выкинули. А могли… Куликов требовал. Все шумел: „Пусть люди знают, что это новая армия, не старая! Армия рабочих и крестьян, не буржуев и помещиков…“
В рейде все путиловцы и москвичи показали себя здорово. Все они умели до боя хорошо поработать ленинским словом, а в бою – острым казачьим клинком. Как того требовал Примак. А вскорости, в Льговском рейде, Куликов стал политкомом сотни. Скакнул. Нашего старого комиссара, черниговского, ранило. Это когда мы крошили на капусту под Льговом офицерню Марковского полка… Кудря же отпросился в другую сотню. Подальше от зла… Он не боялся ни петлюровцев, ни немцев, ни деникинцев. А вот страшился отплаты. Мести за соль. И зря, понимаю, опасался. Одно дело, считаю, постоять за общее Дело, другое – за свою шкуру. Куликов своей шкуры не щадил. Вот и все, что мне известно. И еще – здорово пошли в ход путиловские. Вскоре стал комиссаром полка и тот, с панской хворобой. Товарищ Кулик, значит. Желаю здоровья. Слава червонному казачеству!»
А что было после, видно из письма проживающего ныне в Ялте Петра Скугорова, бывшего заместителя комиссара 1-го полка червонных казаков:
«Ялта, 20 июля 1967 года. Добрый день! В отношении комиссара 1-го полка не знаю даже чего писать. Все, по-моему, Вам известно. Скажу лишь, что полюбили его наши казаки. Шли за ним в огонь и в воду. И когда рубили белочеченскую дивизию под Мерефой, и когда бились на Перекопе, и в рейдах на Проскуров и на Стрый. А та „панская“ хвороба не покидала его до последних дней. Лечился он от нее одним средством. Потом уже сами казаки таскали ему соль торбами. Что он был в очках, то чепуха. Ни пули, ни шашки не страшился, а вот коня… А потом и к коню привык. Оказачился. Он наших хлопцев обольшевичил, они его оказачили. По взаимности. Мало того – наши ребята перекрестили его на Кулика. Так он и вошел в документы. Вот у меня сохранилась старая книга еще с 1923 года, со дня ее рождения. Выпускал ее комсомол Украины. Уцелела, несмотря ни на что… Так вот в книге „Червонное казачество“ сказано: „В атаке убит военком 1-го полка товарищ КУЛИК. Суровый к себе и к другим, с суровой, закаленной жизнью душой. Его прощальный жест в сторону Махно решил судьбу махновщины. Ураганом пошел в атаку против банды 1-й червонноказачий полк, и тысячная банда была разгромлена“. Как известно, много потрудился над той книгой Виталий Примаков. Те хватающие за сердце строчки о Кулике написал он. В статье, что зовется „Смертью героев“.
Как раз в те дни на Полтавщине, в селе Решетиловка, махновцы окружили товарища Фрунзе и Ивана Кутякова – чапаевца. Их жизнь висела на волоске. Спасли их большевистская выдержка и многолетняя тюремная закалка. И наш комиссар-путиловец был из железа. И он мог спастись. Но… как говорили у нас про комиссаров – первый с клинком, последний с ложкой…
Описывать всего боя с черной гвардией батьки Махно не стану. Помню, по просьбе Примакова о нем рассказал червонным казакам под Каменцем Петр Григорьев. Это было во время смотра товарища Фрунзе осенью 1921 года. А я знаю вот это. Под Беседовкой Владимир Примаков, брат комкора, навалился на фланг черного атамана Щуся. Тому бешеному Мирону Кудре обязательно хотелось пополнить свою коллекцию трофейных головных уборов еще одним экспонатом – бескозыркой, – матросский головной убор очень уж любили махновцы. И он сшиб все же с махновца этот новый трофей, но выскочившие из балки всадники больше интересовались головами червонцев, нежели их головными уборами. Они перехватили отделкома. Кто-то крикнул: „Рубят Кудрю!“ Наш комиссар рванул туда. Вместе с ординарцами штаба врезался в гущу, кое-кого зарубил, а самого подвели очки… Уже наш левый фланг на спинах врага влетел в Беневку, когда прискакали ко мне с приказом – быть мне временно комиссаром полка… Чего я Вам добавлю про те дела? Хоронили всегда наших героев без слез. А тут плакал весь полк. И больше всех с посеченной головой казак Кудря… Слава червонному козацтву! Привет».
В пожелтевших папках Центрального архива Красной Армии хранится вот этот документ:
«ПРИКАЗНачальник штаба С о л о г у б».
Командующего всеми вооруженными силами Украины и Крыма
г. Харьков, 16/7 1921 года
1. Почти все истребительные отряды, выделенные для ликвидации Махно, действовали нерешительно… Исключение в этом отношении составил отряд т. Григорьева, неотступно преследовавший банду… Приказываю всех отличившихся вместе с командиром отряда Григорьева представить к боевым наградам.
…3. Приказ прочесть во всех ротах, эскадронах, батареях и командах и ввести в действие по телеграфу.
Командвойск Украины и Крыма Ф р у н з е.
Память человеческая может дать уклонение в ту или иную сторону, чего уже не может случиться с документом. Вот мы и привели в свидетели бесстрастную и объективную документацию тех давних лет. В одной говорится о гражданском и боевом долге, выполненном целой войсковой единицей, в другой – о мужестве и величии души бойца-путиловца. О нем сказано в статье Примакова: «Его прощальный жест в сторону Махно решил судьбу махновщины». Тут почти нет гиперболы. Ибо после той ожесточенной битвы, в которой участвовали с обеих сторон потомки славных запорожцев, взяли верх те, которые шли под красным знаменем великого Ленина.
После Беневки и Грилевки Махно уже не мог оправиться. Разгромленный червонными казаками, он с остатком своих головорезов умчался к Днепру и дальше через Днестр в Румынию.
А как же решилась в те дни и какой ценой судьба махновской армии, державшейся на поверхности Украины более трех лет? Не раз битые Красной Армией полки черного батьки отличались завидной способностью выходить из самых сложных затруднений. Так было во время их схваток с австро-германцами, с деникинцами и с нашими войсками.
Приведем рассказ командира Истребительного отряда Петра Григорьева, награжденного за ту операцию вместе со многими бойцами боевым орденом Красного Знамени. Рассказ относится к событиям 1921 года.
– Гонялись за батьком, дрались, воевали, били его, бил и он нас, чего скрывать… А все же мы пристукнули банду. И это сделали наши хлопцы – первый полк. Недешево обошлось это. Потеряли комиссара Кулика – хороший был товарищ. Погиб он с честью, в сабельной схватке. И других потеряли. В один день одних командиров одиннадцать человек. Зарубили гады Павлушку – моего кровного брата. Да, самые страшные бои были тридцатого июня. Махно хотел передохнуть: гнали мы его днем и ночью. Он выставил пулеметы, понастроил баррикад. Наша пехота нажала крепко. Часть банды кинулась на Беневку. Оттуда вылетел с конным дивизионом Иван Никулин, заставил их принять бой. Сам машинист молотилки с Черниговщины, Иван здорово тогда отмолотил черную гвардию батьки. Другая группа махновцев бросилась на фланг Никулина. Хорошо, что вовремя подоспел Владимир Примаков с двумя конными сотнями. Но тут появился сам Махно. Знаменитые его боевые тачанки. Под прикрытием пулеметов анархисты двинулись в атаку. Выручил товарищ Петкевич – ударил картечью. Махно снова атаковал. Тут его конница сшиблась со всей нашей кавалерией. Банда не выдержала. И вдруг убегавшие махновцы повернули. Самые отчаянные сделали еще одну попытку. Понимали – это для них последний из последних боев, что больше уж не гулять их бандитским шайкам по Украине. Они бросились в яростную атаку, но и наши хлопцы шибко распалились. Не пощадили никого. Особо за Кулика… Убежал лишь Махно с приближенными. Пулеметы, обоз достались нам. Взяли знамя… Ходил тогда с нами замкомвойск Эйдеман. Ему и передали эту черную «святыню» махновцев…
Ныне эта «черная святыня» хранится в Киеве в Государственном историческом музее. Страна щедро отметила подвиг червонных казаков 1-го полка, возглавлявшегося Владимиром Примаковым и Иваном Куликом. Сорок восемь орденов Красного Знамени. Был тогда награжден и Андрей Степанович Иванов, уроженец Изюма. А за что? Дадим слово ему.
«Доброго здоровья Вам. Что я помню о бое с черной конницей под Беседовкой? Помню вот что. В том бою с батькой Махно погибли многие наши герои, командиры и казаки.А н д р е й»
Товарищ Кулик первым врезался в гущу махновской конницы. Как и подобает пролетарию-путиловцу. В нескольких шагах от себя я увидел окруженного махновцами нашего комиссара. Не медля ни единой секунды, я бросился на выручку. Зарубил нескольких всадников. В этот миг анархо-бандиты отшатнулись от Кулика, и я увидел, что наш бесстрашный комиссар, истекая кровью, упал с лошади.
Я воспользовался некоторым замешательством махновцев, соскочил с коня, призвал себе на помощь одного казака, и вместе с этим товарищем мы вынесли смертельно раненного Кулика с поля боя.
Мы потеряли нашего боевого воспитателя-большевика, а черная конница батьки Махно, которая долго терроризировала мирное население Украины, перестала существовать.
Привет нашим киевским ветеранам! Слава червонному козацтву!
Москва, 17/7 1967.
Вот так из нескольких рассказов и составилась повесть о доблести одного из героических сынов пролетарского Питера, в крутую минуту протянувших руку помощи мужественным сынам Украины.
Наши товарищи говорили: «Операция оказалась результативной, потому что поступила кровь родственной группы – ленинской». В честь того знаменитого переливания крови три года назад… Но лучше дадим слово газете «Ленинградская правда» (23/II 1964 года):
«Трудящиеся Петрограда послали свое знамя 8-й Червонно-казачьей дивизии, выражая ей огромную признательность за героизм в борьбе против белогвардейских банд. Связи питерских рабочих с червонными казаками росли и крепли. Путиловский кузнец Н. Федоров был командиром сотни, полка и дивизии червонного казачества. Рабочий С. Богданов – замечательным пулеметчиком.
Завод „Красный путиловец“ шефствовал над 9-м полком червонного казачества…
Бывшие червонные казаки участвовали в героической обороне Ленинграда в годы Великой Отечественной войны. Среди них – м. Духанов, командовавший 67-й армией. Ныне командующий войсками Ленинградского военного округа генерал армии М. Казаков – в прошлом военком полка червонного казачества.
В январе 1964 года исполком Ленинградского Совета депутатов трудящихся присвоил двум улицам Кировского района новые имена: Червонного казачества и Виталия Примакова».
Имя червонного казачества – это и имя боевого комиссара его 1-го полка, путиловского рабочего Ивана Кулика, который шел в бой за дело трудящихся, не считаясь со своей «панской» хворобой и ради нерушимых законов боевого братства отдавший свою жизнь.
За полстолетия стерлись в памяти поколений имена многих командиров и комиссаров полков, дивизий, командующих и членов реввоенсовета армий и даже фронтов, но все их ныне уже безымянные деяния прочно вошли в историю как подвиг всего народа, как доблесть всей партии большевиков.
Так скинем же шапки перед памятью тех, кто отдал свою жизнь ради того подвига советского народа, ради счастья и торжества всего человечества и отдельного человека.