Орджоникидзе покидал Прагу последним. Несколько часов назад уехал Сурен Спандарян — делегат от Баку. Впервые за две с половиной недели Орджоникидзе остался в Праге один. Обязанности, возложенные конференцией на председателя "разъездной комиссии", исчерпаны. Больше ничего не нужно делать, не о ком заботиться, просто дождаться вечера и сесть в парижский экспресс. А пока можно побродить по городу, хотя погода не очень благоприятная. — Со снежных вершин Крконоши дует пронзительный ветер, пражцы спешат укрыться в жарко натопленных квартирах, неплохо и в пивных.

Побродив по Градчанам — Пражскому кремлю, Серго спустился к Карлову мосту, где в почетном карауле недвижно застыли тридцать изумительных статуй. На другом берегу медлительной Влтавы не заметил, как углубился в узкую Гибернскую улицу. Машинально направился к трехэтажному дворцу в стиле раннего барокко. С начала двадцатого столетия дворец, часто менявший владельцев, — собственность чешских социалистов. У него доброе имя — Народный дом.

Привратник распахнул резные двери, вежливо, но не без тревоги осведомился:

— Снова партейтаг, пан?

Серго улыбнулся. Даже лидеры чешских социалистов, охотно предоставившие Народный дом для заседаний конференции, далеко не всегда понимали, из-за чего "русские коллеги так долго делают свой партейтаг", о чем две недели дискутируют за плотно закрытыми дверями.

Дальняя большая комната с простыми столами и стульями, с бюстом Карла Маркса на этажерке встретила Серго непривычной тишиной. Боясь вспугнуть нечто бесконечно дорогое, Серго поторопился сесть, прикрыл глаза. Его не очень заботило, увидит ли он когда-нибудь снова Прагу. На двадцать шестом году жизни такие мысли не обременяют. Прожитое кажется первой ступенью длинной лестницы, неизменным преддверием к тому, что еще должно открыться. Но с этой комнатой было слишком трудно расставаться! Б ее стенах Серго испытал величайшее счастье, удовлетворение, гордость. Здесь возродилась безгранично дорогая его сердцу Российская социал-демократическая рабочая партия.

Готовясь в недалеком уже будущем взять в свои руки судьбы России, испытанная в боях, революционная партия не только проложила межу между борцами и отступниками. Она высказала свое мнение по многим вопросам, волновавшим в те дни миллионы людей — о борьбе с голодом и о китайской революции, "несущей освобождение Азии и подрывающей господство европейской буржуазии", о социальном страховании и о положении в Иране, о русском и английском колониализме и о парламентской тактике социалистов. Дошла до самых глубин жизни.

…Вечером Серго последним из русских большевиков покинул Прагу. Хотелось как можно скорее в Россию, в круг бойцов. Но путь в Петербург по многим причинам снова лежал через Париж.

В этот последний недолгий приезд во Францию Орджоникидзе прочитал черновой набросок статьи Владимира Ильича о Герцене:

"Декабристы разбудили Герцена. Герцен развернул революционную агитацию.

Ее подхватили, расширили, укрепили, закалили революционеры-разночинцы, начиная с Чернышевского и кончая героями "Народной воли". Шире стал круг борцов, ближе их связь с народом. "Молодые штурманы будущей бури" — звал их Герцен. Но это не была еще сама буря.

Буря, это — движение самих масс… Первый натиск бури был в 1905 году. Следующий начинает расти на наших глазах".

Всем существом своим Серго ощущал эту поднимающуюся бурю. 10 февраля он уже писал из Петербурга в Заграничный центр:

"Дела идут недурно. Надеюсь, пойдут совсем хорошо. Разыскал многое… Настроение среди публики отрадное. О ликвидаторах и слышать не хотят. Все, без различия, приветствуют наши начинания. В успехе не сомневаюсь. Почти на каждом заводе имеется сплоченная группа".

Вдогонку второе сообщение. Из Киева — Ленину. "В конференции все видят выход из склоки и все приветствуют… Везде и всюду просят резолюций, только жаль, что их нет в большом количестве, шлите по несколько экземпляров по имеющимся адресам. В Киеве очень крепко. Еженедельно выходят листки и ведется работа".

Покуда Орджоникидзе объезжал города Украины, читал доклады о конференции в Ростове и Баку, Малиновский получил тщательно зашифрованную "Избирательную платформу РСДРП". Надежда Константиновна предупреждала, что до того, как рукопись будет отпечатана большим тиражом, ее необходимо хранить в строжайшем секрете. Никто, кроме Серго и Малиновского, ничего знать не должен.

Малиновский болтать не стал. Он попросту снял с рукописи Ленина копию и передал жандармскому полковнику Заварзину. А тот со специальным курьером переслал директору департамента полиции:

"При сем имею честь представить вашему превосходительству копию добытой агентурным путем избирательной платформы РСДРП, Означенная платформа в рукописи переслана из-за границы и подлежит отпечатанию под непосредственным присмотром члена ЦК — "Серго", упоминаемого в моих предыдущих представлениях и ныне, по сведениям агентов, находящегося в г. Киеве.

К сему ходатайствую перед вашим превосходительством сведения о месте нахождения "Серго" использовать без указания источников на г. Москву. И докладываю, что о поступлении подлинника "платформы" известно лишь двум лицам, почему и дальнейшая разработка по сему делу крайне нежелательна ввиду опасности безусловного провала весьма серьезной и ответственной центральной агентуры".

Ничего плохого Орджоникидзе не подозревал. Малиновского он нисколько не опасался, тем более что после Праги их отношения стали теплее. Серго и сейчас сказал ему чистую правду. Рукопись Ленина он действительно собирался печатать в Киеве. Нашел подходящую типографию, условился с владельцем, только тот в последний момент оробел, отказался от своего слова. Серго ругался, а должен бы благодарить своего невольного спасителя!

Раздосадованный Орджоникидзе, уже не предупреждая Малиновского, внезапно уехал в Тифлис. Еще несколько недель он останется на свободе, среди борцов.

Приезду Серго Стасова душевно обрадовалась. Она с удовольствием отправилась на свидание, назначенное у почтамта на Михайловском проспекте. Веселый, отлично одетый Серго подхватил Елену Дмитриевну под руку. У гостиницы "Северные номера" предложил зайти в духанчик. Подобно большинству популярных тифлисских кабачков, этот также находился в подвале. Стасова заколебалась. Серго настаивал. Чтобы не обидеть его, пришлось согласиться.

Через несколько минут на столе появились кувшин с вином, нацеженным из бочки, тарелки с зеленью, вареным лобио с орехами, сыром. На кухне жарились шашлыки. Серго шутил, рассказывал веселые истории. Елена Дмитриевна пыталась заговорить о делах. Ничего не выходило.

Стасова не заметила, как Серго перемигнулся с вошедшим в духан толстяком. Тот заулыбался, сорвал с блестящей бритой головы черную круглую шапочку, издали протянул руки.

— Теперь все в сборе, можно поговорить, — объявил Орджоникидзе, ставя на стол пустой стакан.

Впоследствии Елене Дмитриевне придется часто обращаться к этому толстяку. По очень веской причине — у него своя, хорошо оборудованная типография. В том же районе — вблизи почтамта и "Северных номеров". Для пущей — важности в конторе типографии Стасова отрекомендовалась как заведующая школой общества учительниц. Школе требовалось то одно, то другое. Из большого уважения к "госпоже директорше" текст у нее всегда принимал сам хозяин. Он же выдавал готовые заказы — небольшие, тщательно упакованные пачки.

А в тот вечер, приятно проведенный в духане, Серго поручил своему приятелю отпечатать солидным тиражом "Избирательную платформу" и воззвание к рабочим.

В Тифлисе у Серго было много и других дел. Он выступал на сходках, на больших собраниях — отчитывался перед партийной организацией, вручившей ему прошлой осенью мандат на Пражскую конференцию. Стасовой и Спандаряну казалось, что Серго слишком рискует. Они торопили его с отъездом.

С большим транспортом литературы Орджоникидзе сел в поезд. Где-то рядом примостился филер. Из Баку в Петербург полетело сообщение:

"На север проследовал бывший член Российской организационной комиссии "Серго". Здесь он оставил следующую литературу…" (Все обстоятельно перечислено.)

В Ростове никаких осложнений. В Харькове тоже. Только на почте ждала открытка из Киева с настораживающе невинным текстом. Дата поставлена внизу, после подписи, два раза подчеркнута. Это предупреждение — написано "химией", надо проявить, затем расшифровать. Киевляне сообщали, что товарищ, который вместе с Орджоникидзе должен объехать южные губернии Украины, ожидает в Одессе.

"Придется Москву опять отложить, — подумал Серго. — Ничего, там Малиновский, если что срочное, сделает сам".

Волновало Серго другое. Ленину казалось, будто Русское бюро ЦК все делает не так быстро, как нужно. Заподозрил Серго в неаккуратности — грехе, по мнению Ильича, величайшем. После недолгого колебания Владимир Ильич послал в Тифлис письмо, поразившее Стасову необычно резким тоном. Лишь в приписке, после слов "передайте это письмо С", было скупо добавлено "привет товарищам".

"Меня страшно,  — подчеркнул Ленин, — огорчает и волнует полная дезорганизация наших и (ваших) сношений и связей. Поистине, есть отчего в отчаяние придти!

…Ни из Тифлиса, ни из Баку (центры страшно важные) ни звука толком, были ли доклады? где резолюции?

…Точного письменного ответа нет и о платформе. Будет ли издана? Когда?.."

Покуда Елена Дмитриевна расшифровала эти строки, снова переписала "химией" и они дошли до Орджоникидзе, прошло не меньше двух недель. Оставалось надеяться, что все уже утряслось. Так Серго и ответил Стасовой,

"Письмо Старика написано, как видно, в начале марта, теперь, должно быть, он до некоторой степени успокоился".-

Еще через несколько дней Надежда Константиновна известила: "Дорогие друзья, получили сразу два ваших письма (о местных делах и о намеченных планах) и 2 листка: "За партию" и платформу. Горячо приветствуем".

Это было последнее, что дошло до Серго.

В первых числах апреля в Москве Орджоникидзе встретился с Малиновским.

"Решено, — с интересом читал донесение полковника Заварзина директор департамента полиции Белецкий, — если обстановка не изменится, сорганизовать летом текущего года ряд заседаний нового Центрального Комитета партии с приглашением для участия в таковых представителей от отдельных подпольных организаций империи. Главными вопросами, кои предложены будут на разрешение, явятся окончательное распределение порядка выступлений в период предвыборной кампании и точное установление кандидатур представителей партии.

В видах ознакомления активной партийной среды с взглядами и намерениями центра партии предложено устройство в возможно большем числе местностей империи ряда нелегальных законспирированных собраний. Из коих первое должно состояться в ближайшем будущем в г. С.-Петербурге под непосредственным руководством "Серго". По имеющимся предположениям, он намерен на днях выехать в г. С.-Петербург для осуществления вышеуказанного собрания".

Господин Белецкий тут же приказал:

— За "Прямым" установить круглосуточное строжайшее наблюдение.

Полковник Заварзин не поскупился, выделил трех наиболее смышленых филеров. Посыпались рапорты:

"Прямой" встретился с неизвестным, прибывшим с Казанского вокзала…"

"На Патриарших прудах "Прямой" 40 минут беседовал с "Кобой", центровиком…"

"Перед отходом скорого поезда "Москва-Одесса" "Прямой" появился на вокзале. Что-то сунул в руку кавказцу или еврею, следовавшему в вагоне № 4".

Ночью 9 апреля Заварзин, никому не доверяя, торопливо писал телеграмму.

"Срочно. Петербург.

Лично начальнику охранного отделения.

9 апреля Николаевского вокзала поездом № 8 выехали Москвы Петербург центровики эсдеки Серго и кооптированный Коба. Примите наблюдение филеров Андреева, Атрохова, Пахомова. Последнего верните.

Ликвидация желательна, но допустима исключительно лишь местным связям без указания источников на Москву, Полковник Заварзин. № 289303".

Серго чувствовал себя уверенно. В бумажнике у него лежал паспорт на имя Гасана Новруз-оглы Гусейнова, крестьянина деревни Сарван Борчалинского уезда Тифлисской губернии. Безупречный документ, ни одна буква не исправлена, все в неприкосновенности. От такого "вида на жительство" подлинный Новруз-оглы отказался единственно ввиду смерти. Бедняга умер несколько месяцев назад.

Эта подробность смутила опытную подпольщицу Веру Швейцер. Она порекомендовала паспорт на прописку в полицию не посылать.

— Устроим вас, Серго, на конспиративной квартире.

Орджоникидзе согласился, к удовольствию филеров. В их обязанности как раз входило выведать петербургские связи "Прямого". Потому-то его и не взяли сразу на перроне вокзала, наводненного сыщиками.

Первыми, кто смутил Серго в имперской столице, были… мороз и старый величавый лакей Стасовых. Посидев с полчасика в санях — на очередную явку надо было ехать в конец Обводного канала, — Серго так замерз в своем парижском демисезонном пальто и котелке, что не мог достать из кармана портмоне. Попросил извозчика:

— Ты, голубчик, сам как-нибудь вытащи мой кошелек и отсчитай, сколько тебе следует.

Наутро, прочитав, что накануне было восемнадцать градусов мороза, Серго воскликнул:

— Если бы я знал, что так холодно, обязательно бы умер!

А о страхе, что на него нагнал лакей Стасовых, шутки ради, написал в Тифлис Елене Дмитриевне:

"Ваш дворецкий с бородой графа захотел от меня получить визитную карточку, у меня же, к сожалению, не оказалось и простой картонной бумажки. Долго уламывал. Беседовал с вашими. Сделал все, что нужно… Виделся еще кое с кем; надеюсь, что дела пойдут недурно".

Сердце — вещун, говорят в народе. На этот раз оно что-то спасовало или Серго за делами не услышал. Лишь на четвертый день жизни в Петербурге на Невском он заметил за собой хвост. Кликнул лихача, приказал: "Побыстрее, дам на водку". Чуть погодя оглянулся. Сзади — другие сани, за ними еще одни. Протянул лихачу трешницу: жми изо всех сил.

Раздались свистки. Наперерез бросились городовые, из подворотен выскочили дворнику

Орджоникидзе продолжал верить в силу своего "железного", как говорили подпольщики, паспорта, тем более что при обыске у него ничего компрометирующего не нашли. В карманах были только рецепт на лекарство и письмо — коротенькое, деловое — в контору братьев Лианозовых, бакинских промышленников.

Первый допрос длился минут десять.

Ротмистр из охранного отделения без интереса задал несколько пустяковых вопросов: где взял паспорт, зачем пожаловал в Санкт-Петербург, где и какое родство имеет?

Уходя, ротмистр не забыл предложить папиросу. Вежливо осведомился:

— Имеете какие-нибудь просьбы?

— Отпустите, господин, на волю, мне лечиться надо. Сколько дней лекарство не могу заказать, рецепт забрали.

— Так-так, — бросил на прощание ротмистр. Новый допрос состоялся не скоро. Прежде сам господин Белецкий должен был побывать с докладом у министра внутренних дел.

— В наши сети, наконец, влетела большая птица, — удовлетворенно говорил шеф полиции. — Этот бывший дворянин Орджоникидзе, по нашей картотеке — "Прямой", непримирим и, тем более, неподкупен. Пользуется неограниченным доверием Ленина. Полагаю, должен быть заключен в Шлиссельбургскую крепость.

— Полностью разделяю ваше мнение, — отозвался министр.