Ноги не слушались. Алексея осторожно поднимал ногу, старательно ее заносил, но опускалась она совсем не туда, куда нужно, а в сторону, туда же заносило его самого, и, чтобы не упасть, нужно было быстро-быстро перебирать ногами, пока равновесие не восстанавливалось, но со следующим шагом оно опять терялось, и Алексея относило в другую сторону. Он старался никого не задеть, но задевал, толкал прохожих и невнятно бормотал: «Извиняюсь...» Потом единоборство с непослушным телом поглотило всё внимание, и он перестал извиняться.
Одновременно идти и думать было трудно, но не думать он не мог. Время от времени он останавливался и говорил, не замечая того, вслух:
– Нашел кого просить! Ду-рак!.. – и тряс головой от отвращения к себе.
Потом он шел дальше и останавливался:
– Нашел с кем говорить! Ско-тина!..
От него шарахались, одни поругивали, другие посмеивались. Он ничего не замечал, не слышал и только иногда приостанавливался и оглядывался – туда ли он идет? Дорога была знакома, и, заваливаясь со стороны на сторону, он шёл дальше.
Миновав сквер, Алексей остановился. Перед общежитием не было никаких ворот, а здесь между каменными столбами подвешены ворота из железных прутьев. Но он же шел домой и проверял дорогу, всё было точно. Всё точно: он пришел домой, только не в общежитие, а в свой дом, в детский дом...
Алексей привалился к каменному столбу. Когда-то, в первый день жизни здесь, после первого знакомства с Витькой, он заблудился и пришел сюда поздно ночью. И всё было так же, как теперь. И теперь так же горят тусклые лампочки у входа в кухню и в спальни, так же висит в небе бледный рожок месяца, так же лежат на земле черные тени тополей...
Всё такое же и уже не такое. Вот он снова заблудился, только иначе, и, не сознавая того, пришел в свой дом. Но он уже ничем не может ему помочь. Другие мальчишки и девчонки спят в спальнях, другими судьбами заняты Ксения Петровна н Людмила Сергеевна... Тогда он, измученный и голодный, ткнулся ей в плечо, заплакал, и она заплакала тоже. Он рассказал всё о себе, навсегда поверил ей, а она – ему... А теперь? В чьё плечо может уткнуться он, верзила, кому пожаловаться? И чему помогут жалобы теперь?
Его пронзила щемящая жалость к самому себе. Нельзя вернуться в детство, ничего нельзя вернуть... Надо уходить! Нельзя, чтобы видели его здесь таким... Он с трудом оторвался от столба.
– Кто здесь? Что вы тут делаете? – спросил встревоженный женский голос.
Маленькая полная женщина присматривалась к стоящему в тени Алексею. Он панически метнулся в сторону. Нельзя, нельзя, чтобы она видела его таким!..
– Что вам здесь надо?
Ноги подвели, Алексей ухватился за столб.
Языка во рту было так много, что он с трудом поворачивался. Но нельзя, чтобы она напугалась!
– Я с-сейчас... Я уйду, Людмила Сергеевна...
– Кто это?.. Господи, Алексей, Алеша... Ты что, больной?
Алексей оторвался от столба, его качнуло к Людмиле Сергеевне.
– Да ты пьяный! – с отвращением сказала она.
– Н-нет, я не пьяный... – помотал головой Алексей. – Я всё понимаю...
– Что уж тут понимать!.. Зачем ты сюда в таком виде явился? Здесь же дети!
– А я уйду... Я так... Не сердитесь, Людмила Сергеевна...
Алексей, то торопливо перебирая ногами, то с трудом переставляя их, валясь со стороны на сторону, пошел через сквер. Людмила Сергеевна догнала его.
– С чего это ты нагрузился? Получке обрадовался?
Алексей махнул рукой и не ответил. Он старался идти быстрее, чтобы уйти от Людмилы Сергеевны, по она не отставала.
– Домой-то дойдешь?
– Д-дойду... А что же я, не д-дойду?..
Пройдя квартал, он увидел у ворот скамеечку, постоял, покачиваясь, и плюхнулся на неё.
– Ну? – строго спросила Людмила Сергеевна. – Чего уселся? Пойдем. Где твое общежитие?
– Там... – махнул рукой Алексей. –Н-ну его к черту вместе с этим... со всем... Вы идите... А я не п-пойду, мне нехорошо... А тут – хорошо!..
Людмила Сергеевна растерялась. Что делать? Оставить нельзя!
– А ну, вставай! – Она изо всех сил затрясла его за плечи. – Вставай сейчас же!
Алексей покорно поднялся. Людмила Сергеевна взяла его под руку и повела.
Он шел осторожно, стараясь не толкать Людмилу Сергеевну, но всё-таки толкал, наваливался на её плечо грузным, беспомощным телом.
Людмила Сергеевна открыла дверь, зажгла свет. Возле окна стояла раскладушка.
– Садись.
Алексей послушно сел, расставив руки, уперся в край раскладушки.
– Сними башмаки.
Он нагнулся и едва не упал на пол.
– Сиди уж, горе горькое!
Алексей тупо смотрел, как Людмила Сергеевна, встав на колени, попробовала снять туфли. Они не снимались.
– Кто это, мама?
Алексей поднял голову. В дверях стояла светловолосая голубоглазая девушка.
– Мой воспитанник, бывший...
– Хорош воспитанник!
Глаза девушки обдавали холодом и презрением.
– Ты много понимаешь!.. Намочи полотенце, дай мне.
– Очень нужно с таким возиться!
– Люба!
Туфли наконец были сняты. Люба подала полотенце. Губы её брезгливо искривились.
– Пускай она уйдет, – пробормотал Алексей.
– Что, стыдно? – закричала Людмила Сергеевна. – А меня не стыдно?
– Стыдно... – бормотал Алексей. – Мне стыдно, Людмила Сергеевна. Я пойду.
– Никуда ты не пойдешь! Ложись и спи. – Она подтолкнула Алексея, и он завалился на подушку.
– Если б вы... Если б вы только знали, Людмила Сергеевна... – попробовал приподняться Алексей.
– А что там знать?.. Лежи, тебе говорят!.. Все вы хороши. Только и люди, пока маленькие. А потом дорываетесь до этой проклятой водки и... опять начинаете на четвереньках ползать... И зачем её только делают, проклятую, зачем продают?.. Что молчишь?
Алексей уже спал. Должно быть, его во сне мутило – он болезненно морщился и не то мычал, не то стонал.
«Ах, дичок, дичок! А я-то думала, что ты уже выровнялся, стал настоящим... Сам свихнулся или, как муж Киры, попал в плохую компанию? Дорожка удобная – покатая, на неё легко вступить, а сойти – попробуй-ка...»
Людмила Сергеевна мокрым полотенцем вытерла ему лицо и шею, положила полотенце на лоб. Алексей не пошевелился. Она погасила свет и вышла.
В глухой черной пустоте забрезжил свет, послышался плеск волн. Свет разгорался, трепещущий, будто воспаленный, и всё громче шумели волны. В зыбком тревожном свете метались две фигуры. Алексей узнал их: это были Зигфрид и злобный чародей Ротбарт. Фигуры становились отчетливее, лица яснее, и вдруг Алексей увидел, что Зигфрид – это он сам... Он только удивился, как это он мог стать кем-то другим и одновременно видеть себя со стороны, и тотчас забыл о своем удивлении – Ротбарт нападал и нужно было обороняться. Он схватил чародея за руку и далеко отшвырнул в сторону. Ротбарт упал, но тут же вскочил и снова бросился на него. Он изо всех сил ударил, Ротбарт опять упал и опять вскочил. Он налетал отовсюду – спереди, сзади, сбоку. Куда бы ни оборачивался Алексей, всюду злобно сверкали его близко поставленные глаза-колючки. Алексей собрал все силы, отшвырнул Ротбарта, поднялся на ноги. Ротбарт исчез. Алексей глубоко вздохнул. Внизу под скалой громоздились и разбивались волны. И вдруг страшный толчок опрокинул его. Падая, Алексей увидел, что вовсе не Ротбарт, а Гаевский, ненавистный Гаевский, стоит на скале и трясется в беззвучном злорадном хохоте. Он падал все быстрее и быстрее... Алексей вздрогнул всем телом и проснулся,
Какая-то кухня... Чья? Как он сюда попал?.. Алексей приподнялся, сел на раскладушке и ухватил себя за виски – голова раскалывалась. Мокрое полотенце, от него промокла подушка... Спал одетый, только башмаки снял... Не сам снял...
Ему смутно вспомнилась женщина, которая стояла перед ним на коленях и стаскивала башмаки. Маленькая, полная, седеющие стриженые волосы... Потом ещё какая-то молодая так на него смотрела, что прямо... Да ведь это же Людмила Сергеевна! Людмила Сергеевна привела его сюда. Он зачем-то пришел к детдому, а она привела сюда, к себе, уложила спать, снимала с него башмаки, а он сидел, как бревно, и только смотрел... А та, вторая, наверно, дочка... Как же он теперь ей в глаза посмотрит!..
Алексей подошел к раковине, осторожно, чтобы не шумела, пустил воду и выпил подряд две кружки... Нашел друга-приятеля, которому только душу изливать! Надо было дать ему в паразитскую рожу. Кажется, я ему таки дал. Или нет? А, чёрт с ним!
Вот напился, как скот... Мало ли что натощак? А если не натощак, лучше? Не так стыдно? Всё равно скотство...
Теперь вот – хоть сквозь землю... Собирался да собирался зайти проведать, всё времени не хватало. А упился – нашлось время.
Проведал, обрадовал... А она ещё с ним панькалась. Ух скотина!..
Алексей взял башмаки и на цыпочках подошел к двери. Хорошо, что замок английский... Он открыл дверь, вышел и осторожно прикрыл, пока язычок замка не щелкнул. Теперь надеть башмаки и ходу!.. Потом, когда всё кончится, он придет и объяснит. Она поймёт...
В утренней звонкой тишине изредка слышались шаги – хозяйки с кошелками, сумками спешили на базар. Фонтан в сквере еле слышно журчал перекрытой на ночь, для экономии, струей. Алексей умылся, вытер лицо носовым платком. Как всё повторяется! Когда-то в этом сквере он подрался с Олегом Витковским – тот ударил малыша Славку – и потом в этом бассейне умывался...
Нет, не повторяется, теперь совсем другое. К шишкам, которые ему набили Иванычев и Гаевский, листок не приложишь...
– Ну, а дальше что? Спрятаться, уйти, как советовал Вадим Васильевич, на другой завод? Покориться иванычевым и гаевским? Сегодня он стерпит, завтра другой...
«Четверка», звеня, поднялась по проспекту. Из неё вышло столько народу, что Алексей стоял и диву давался – как они все там уместились? Это приехали со Стрелки на базар, и уже не столько покупать, сколько продавать – вон какие мешки и корзины тащат. Алексей отвернулся и пошел дальше.
– Алеша, подожди! Горбачев! – закричали сзади.
Сгибаясь под тяжестью больших корзин, его догонял Голомозый.
– Фу-х! Запарился, – сказал он, вытирая пот, – видишь, дома тоже эксплуатация – жинка заставляет помогать.
От корзин несло крепким яблочным духом. Алексей проглотил голодную слюну – уже сутки он ничего не ел, кроме куска селедки в пельменной. Голомозый проворно нагнулся, вынул из-под мешковины яблоко.
– На, скушай яблоко.
– Падалица? – усмехнулся Алексей.
– Почему? Думаешь, точка вот эта? Это так... А если и червяк? Червячка всегда выкинуть можно... Как же ты теперь, а? Я было пробовал с Ефимом Петровичем говорить, замолвить словечко – ни в какую! Очень уж, говорит, на тебя рассердились: авторитет подрывает, на цехком наплевал, не явился... Всё, говорят, от ворот поворот, назад ему ходу нету!.. Ну и как же? У тебя, известное дело, ни кола ни двора. Вы, молодежь, про черный день не думаете, что случилось – и голову некуда приклонить... Как в общежитии-то, не трогают?
– Выгоняют.
– Ну вот, ну вот... – завздыхал Голомозый. – Ох, люди, люди! Куда ж ты теперь? Деваться-то ведь некуда?.. Ты вот тогда осерчал, отклонился от нас. А зря! Человеку в беде одному нельзя быть. Никак нельзя! Человек, ежели он один, непременно пропадет. Запросто! И кто тебе руку помощи протянет? Товарищи? Они вон тебя – по рукам... Да... Ты приходи сегодня ко мне. Поговорим, посоветуемся. Другие братья будут, что-нибудь придумаем...
– Утешать будете?
– Утешить один бог может. А на первый случай и люди пригодятся: чем-нибудь да помогут. И отвергать доброе слово нехорошо...
– Не нужно мне ни ваших червивых яблок, ни червивых слов. Ешьте их сами!
Алексей повернулся и зашагал прочь.
– А ты не гордись, не гордись! – закричал Голомозый, протянув к нему руку с зажатым яблоком. – Надумаешь – приходи!
Алексей не обернулся. Голомозый укоризненно покачал головой, посмотрел на яблоко, сунул его под мешковину и потащил корзины через сквер к другому трамваю.
Есть хотелось всё больше. Чайная открывается в восемь, а сейчас не больше семи. Ещё долго... Алексей сунул руку в карман, там было только две монетки. Тридцать пять копеек. Где же остальные? Было шестьдесят семь рублей. А... швырнул этому гаду. Шиканул, а теперь поесть не на что... Ничего, пускай знает.
Улица становилась многолюднее. Все спешили по своим делам – на базар, по магазинам, к морю, на вокзал. Один только он шел без дела и цели... Один! Выходит, Голомозый прав – он остался один? Куда ему идти? К кому? Наташа уехала, Виктор стал врагом, Вадим Васильевич струсил, перед Людмилой Сергеевной опозорился... Дядя Вася? Болен. Да и чем он может помочь... Кира? У неё свои дела и заботы – муж, ребенок. Одних он оттолкнул, растерял, другие сами отошли, вот и остался один...
А Яша? Есть же Яша Брук! Академик, хорошая душа. Он обязательно что-нибудь посоветует... Он живет где-то на улице Липатова. Не то шестьдесят четыре, не то восемьдесят четыре...
В доме шестьдесят четвертом Брука не оказалось, в восемьдесят четвертом тоже. Алексей хотел уже махнуть рукой на поиски, но потом решил попытать счастья в семьдесят четвертом.
Тетка, дергавшая морковь на грядке возле дома, сердито посмотрела на него.
– Рано ты в гости собрался. Вон крайнее окошко, постучи.
Алексей постучал в распахнутую раму. В комнате что-то грохнуло, в окне появились Яшины голова и голая грудь. Он близоруко прищурился и заулыбался.
– Алеша? Вот неожиданность! Я сейчас...
Через минуту он, уже в рубашке, открыл дверь.
– Входи.
В маленькой комнатке стояли две раскладушки – одна с прибранной постелью, нетронутая, вторая, со смятой простыней, была завалена книгами. Книги валялись и на полу, должно быть, упали.
– Разбудил?
– Нет, я давно не сплю, читаю. Какими судьбами? Молодец, что пришел!
– А тут кто? – показал Алексей глазами на вторую койку.
– Сын хозяйки. Я ведь не комнату, угол снимаю. Комната – не по карману... Но его сейчас нет, уехал в отпуск на две недели... Садись, что ж ты стоишь? Как это ты догадался прийти?
– Беда привела.
– Какая беда? Что случилось?
Яша слушал, то и дело без нужды протирал стекла очков и внимательно поглядывал на Алексея.
– Вот такие невеселые дела, – заключил свой рассказ Алексей. – С чего начал, тем и кончил – хоть опять в беспризорники иди...
– Да, – покивал Яша. – Подожди, ты есть хочешь?
– Как зверь!
– Только, знаешь, у меня, кроме хлеба и помидоров, ничего нет, – застеснялся Яша. – Можно бы чай... Только позже, когда хозяйка плиту затопит...
– Пёс с ним, с чаем!
Алексей набросился на еду. Яша отковыривал корочки и лениво, задумчиво жевал.
– Вот, всё срубал! – сказал Алексей, покончив с последним помидором. – Постой, это же я у тебя всё съел? Деньги у тебя есть? А то ведь у меня – вот, тридцать пять копеек...
– Не дури! – улыбнулся Яша. – Что ж ты думаешь дальше делать?
– Буду добиваться, чтобы восстановили. Только не знаю как... Вот пришел к тебе. Ты же у нас академик, посоветуй.
– В детстве легко быть академиком... – Яша катал хлебный шарик, сосредоточенно разглядывал его и молчал, потом швырнул за окно. – Уезжай. Оформляй увольнение и уезжай. В другой город, на другой завод. Хотя бы в Ростов. Ты ведь оттуда родом? Специальность у тебя хорошая, отлично устроишься... А здесь? Здесь при каждом удобном и неудобном случае будут тыкать пальцем – он такой и сякой. Так всю жизнь и будешь тащить этот хвост за собой...
Это была мысль. Мировая мысль! В Ростове ведь Наташа, он сможет её видеть чуть ли не каждый день. Да просто каждый! И устроиться можно. Там один «Сельмаш» чего стоит. Заводище – дай бог! И другие есть... Не на тот, так на другой. Дадут место в общежитии. Что там, хуже, чем здесь?..
– Нет, – угрюмо насупясь, сказал Алексей. – Никуда я не поеду. Я что, для себя выгоды искал? Я правды добивался. А так что же получится: ничего не добился и в кусты? Они же только этого и хотят. Выходит, сыграть им на руку? Нет, Яша, по-моему, так нельзя. Если один раз испугаться, будешь дрожать всю жизнь...
– Угу... «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идет за них на бой!» – продекламировал Яша.
– Ты стихи начал писать?
– Это не я, Гёте... В стихах легче.
– Ну, я про стихи не знаю, я про жизнь говорю. Про мою, про твою...
Алексей вдруг покраснел и порадовался, что сидит не на свету, а Яша близорук. Какая он все-таки свинья! Все про себя, а у Яши даже не спросил ничего...
– Ты-то как живешь?
– Что я? Работаю, взяли теперь в штат. Пишу карточки, составляю систематический каталог.
– А в институт?
– Меня ведь не приняли.
– Так подавай в другой!
Яша отмахнулся.
– Слушай, Алеша, из общежития тебя, конечно, вытурят, жить где-то надо... Хочешь, я поговорю с хозяйкой? Тетка она прижимистая, но, может, согласится. Койка же пока пустует! А в крайнем случае вдвоем будем спать на моей...
– Ей небось платить надо, а у меня – вот...
– Я пятого зарплату получу. Как-нибудь перебьемся. Главное – её уговорить...