Джо-младший и Джон в кругу семьи и в учебных делах
Став жителем столицы, Джозеф Кеннеди поселился в пригороде Вашингтона Марвуде, где снял в лесистой местности соседнего штата Мэриленд роскошный особняк с двадцатью пятью комнатами, в которых, помимо его семьи и прислуги, располагался и он сам; часть комнат занимал его верный помощник Эдди Мур. Лишь изредка приглашались гости, для приема которых в полуподвальном помещении был оборудован кинозал на 100 мест. Собственно, в гости приглашались люди нужные. Наиболее частыми среди них были члены «мозгового треста» Джеймс Фарли и Том Коркоран, которые были особенно близки к Рузвельту, личные секретари президента Мисси Лихенд и Грейс Тулли, видный журналист Артур Крок, близкий к Белому дому.
Более того, иногда в Марвуде появлялся и сам президент. Он любил посмотреть только что вышедший на экраны кинофильм, после чего между хозяином и высоким гостем шла беседа, иногда не вполне гладкая, но всегда дружелюбная. Артур Крок замечал: «Оба они постоянно спорили по поводу законов и политики, и президент слышал больше возражений, чем согласия, со стороны председателя SEC. Но он консультировался с мистером Кеннеди по всем вопросам, и когда спор заканчивался, он и его советник отдыхали, как два школьных товарища». Можно в то же время предположить, что благоволивший к Кеннеди Крок преувеличивал близость между президентом США и государственным чиновником.
С 1933 года Кеннеди владел четырьмя имениями. Основным местом жительства в Нью-Йорке оставался дом в Бронксвилле. Летней резиденцией был особняк в Хайаннис-Порте. После рабочего дня Джозеф проводил время в окрестностях Вашингтона, в Марвуде. Но всего этого ему казалось мало. Для удобства семьи он решил обзавестись еще одним жилищем в субтропическом климате, где семья могла бы проводить зимние месяцы, которые в Новой Англии считались суровыми. Избран был курортный городок Палм-Бич на полуострове Флорида примерно в 100 километрах к северу от Майами — самого крупного города в штате того же названия, что и полуостров.
Мягкий субтропический климат с сухой зимой, великолепный городок с архитектурой, копировавшей средиземноморскую, привлекал сюда многих богатых американцев. Кеннеди не избежал соблазна и купил здесь сравнительно дешево, за 100 тысяч долларов, дом, который, впрочем, пришлось перестраивать, так как шесть спален в нем не устраивали семью, состоявшую в начале 1930-х годов уже из одиннадцати человек (родителей и детей).
К дому примыкал крупный зеленый участок, выходивший на океан. Имение располагалось на бульваре Норс-Оушен, который местные жители называли Аллеей миллионеров. Джозеф хвастал, что ему удалось купить дом очень выгодно, так как его владелец, обедневший в результате депрессии, крайне нуждался в деньгах. При этом, правда, Джозеф никогда не упоминал, что имение выглядело, пожалуй, бедновато по сравнению с поместьями миллиардеров по соседству.
Так или иначе, но теперь семейство Кеннеди совершало переезды на Рождество и на Пасху в Палм-Бич, а на жаркие летние месяцы в Хайаннис-Порт, где было сравнительно прохладно.
С годами Джозеф становился всё большим семьянином. Он завидовал Рузвельту, который мог проследить развитие своей династии на много поколений назад. Знавший только два поколения своих предков, Кеннеди стремился создать свою собственную династию, в которой он мог бы чувствовать себя отцом-основателем, а сыновей и дочерей — достойными продолжателями рода.
Наступит время, когда один из сыновей Рузвельта, к тому же носивший имя отца, будет на первичных выборах в штате Виргиния агитировать за кандидатуру Кеннеди-сына на президентский пост, а затем получит второстепенную должность в администрации Джона Кеннеди. Можно представить себе, как будет льстить это Кеннеди-старшему.
Пока же Джозеф и его супруга прилагали все силы к тому, чтобы обширная семья развивалась как единое целое под бдительным оком родителей и прежде всего отца. Правда, Джозеф в период работы в Вашингтоне бывал в родном доме нечасто, но тем памятнее для детей становились его приезды.
У родителей проявились совершенно неожиданные, никем им не внушенные, нигде не выученные педагогические способности. Они просто жили жизнью своих детей, оказывая на них влияние и своим примером (отнюдь не всегда благотворным), и советами (подчас далеко не бесспорными), но последние почти никогда не делались напрямую, тем более не принимали форму прямых требований.
Разумеется, такая педагогическая стратегия вступала в действие только по достижении детьми определенного возраста — когда они становились подростками. Роза рассказывала: «Много лет назад мы решили, что наши дети должны быть нашими лучшими друзьями и что мы никогда не будем требовать от них слишком многого… Кеннеди — это самодостаточная группа. Если кто-то из нас хотел поплавать под парусами, или сыграть в гольф, или пойти погулять, или просто поболтать, всегда найдется другой Кеннеди, готовый к нему присоединиться».
Надо признать, что Роза здесь, по существу дела, пересказывала воззрения и догматы своего супруга, которым следовала неуклонно, хотя подчас с определенной творческой переработкой (в основном это касалось религиозного воспитания). О самом Джозефе биограф его сына-президента уместно заметил: «Во многих отношениях он был великолепным детским психологом, исподволь оценивая силы и слабости каждого ребенка. Определив потенциал ребенка, он настойчиво добивался его выполнения».
При этом семья во многом следовала рецептам и воспитательным модам того времени, которые обильно трактовались в популярной педагогической литературе, в частности, в книгах Джона Уотсона («Психологическая забота о новорожденном и маленьком ребенке» и др.), считавшихся воспитательной библией 1920—1930-х годов XX века. Одной из главных заповедей этого автора была строгость воспитания — никаких объятий, никаких поцелуев, которые не только могут принести ребенку инфекцию, но и портят его морально, скупое поощрение, если ребенок делает то, что необходимо, и нахмуренный взгляд, если совершен проступок, — таковы были некоторые заповеди Уотсона, которым послушно следовали Джозеф и Роза.
В своих воспитательных усилиях родители подчас бывали почти жестокими. Они добивались от детей своего рода стоицизма, умения скрывать боль и тем более недовольство и разочарование. Жалобы, если они не были связаны с действительно серьезными заболеваниями, решительно отвергались. Услышав, что кто-то из детей заплакал, Джозеф обычно начинал хлопать в ладоши с возгласом: «Никакого рева в доме!»
Как уже упоминалось, формирование семьи было завершено в феврале 1932 года, когда на свет появился последний сын, названный Эдвардом, которого почему-то домашние называли Тед или еще более ласкательно Тедди. В честь рождения нового ребенка Джозеф по дешевке продал яхту под названием «Тен» (что означало «предназначенная для десяти»), рассчитанную на десять пассажиров, и купил новую, значительно более просторную, которую наименовал «Уанмор» («одним больше»).
Удивительно, как в этом человеке сочетались такие качества, как хвастовство, примитивный вкус, готовность наговорить всякую чушь, если он считал это выгодным, супружеская неверность, с искренней заботой о семье, вниманием к детям, стремлением помочь им стать самостоятельными и ответственными личностями. Каким-то мостиком, связывавшим эти противоречия, было его страстное желание сделать клан Кеннеди знаменитым, добиться, чтобы дети вышли на самые передовые позиции в обществе. Так что бездушное поведение Джозефа по отношению к старшей дочери, когда стало ясно, что ее умственная отсталость неизлечима, не противоречит в общем внимательному и заботливому отношению к членам семьи. Розмари была вычеркнута из ее списка, и всё шло по-прежнему.
Биограф приводил слова Джозефа, сказанные им в одном из интервью: «Важны даже мелкие вещи. Когда Джек (имелся в виду Джон. — Л. Д., Г. Ч.) и Джо были еще детьми, когда они играли в баскетбол или футбол или когда девочки участвовали в какой-то школьной игре, независимо от того, где я был в это время — в Вашингтоне, на западном побережье или в каком-то другом месте, и как бы я ни был занят, я отправлялся домой, чтобы посмотреть, как они справляются [со своим делом]. В результате они понимали, что я заинтересован, действительно заинтересован, и когда я им что-то говорил, это означало для них нечто».
Конечно, это было откровенное вранье — никогда Кеннеди не мчался из Калифорнии или даже из Вашингтона в свое имение только для того, чтобы посмотреть на спортивные достижения своих детей, — он был человеком, занятым делом, да и гражданская авиация не была такой развитой, чтобы позволить ему частые дальние путешествия. Имея в виду численность семьи и частоту игр, ему пришлось бы всё время находиться в пути.
Но влияние своих слов, своего мнения на детей он не преувеличивал — когда дети были еще в раннем возрасте, они слушались его безоговорочно, когда же они подрастали, у них начинало формироваться собственное мнение. Но подлинного конфликта между поколениями в семье Кеннеди никогда не было. Даже выросшие дети всегда внимательно прислушивались к мнению отца и к предостережениям матери.
Что же касается взаимоотношений родителей, то умеренная любовь, которая связывала Джозефа и Розу в первые годы их брака, со временем совсем потускнела, уступив место взаимно удобному, удовлетворяющему обе стороны сотрудничеству в воспитании детей в соответствии с католическими догматами и практической сметкой, в их жизненном и карьерном продвижении. Американский историк Дорис Гудвин пишет: «Они превратили семью в объект своего согласия, инструмент своей общности. Вместо того чтобы жить друг для друга, как это было, когда они были молодыми любовниками, они теперь жили для детей и каждый для себя». Можно, правда, усомниться, что Джозеф и Роза жили «друг для друга» в юности, но в остальном с этим суждением можно согласиться.
Когда подросли старшие сыновья, встал вопрос, где им учиться.
К подростковому возрасту сравнительно четко определились черты сходства и различия между Джозефом-младшим (самым старшим сыном) и Джоном (вторым по возрасту). Джо был рослым, мускулистым, уверенным в себе, стремился доминировать над окружающими, диктовать им свою волю. В то же время он заботливо опекал своих младших братьев и сестер, являясь как бы «передаточной инстанцией» родительской воли по отношению к остальным членам семейства.
Джон был стройным, хрупким, болезненным. Но и он энергично участвовал в разного рода спортивных и других состязаниях, стремясь превзойти результаты старшего брата (как правило, безуспешно). Подражая Джо, он, в свою очередь, «воспитывал» сестер и особенно младших братьев Роберта и Эдварда (надо иметь в виду, что Тед был младше Джона на 15 лет).
Джон развивался физически, но не был таким атлетом, каким постепенно становился Джо. Зато он стал книгочеем. Этому, скорее всего, способствовали частые болезни, которые заставляли его неделями находиться в постели. В этих условиях книги становились его главным развлечением.
Вначале Джон читал обычные детские книги Киплинга, Бичер-Стоу, Стивенсона, Купера. С огромным удовольствием он погружался в британскую «рыцарскую» литературу, особенно любил книгу Элис Хэдфилд о короле Артуре и рыцарях Круглого стола. Позже настал черед исторической литературы, особенно биографий великих деятелей, которые Джек также самозабвенно поглощал.
Оба брата уже в самом юном возрасте примеривали на себя «одежды героев», прежде всего великих политиков и полководцев. Но Джо стремился готовить себя к такой роли главным образом жесткой дисциплиной, физическим совершенствованием, исправным выполнением своего долга. В то же время Джек особой дисциплиной и соблюдением правил не отличался. Зато он впитывал в себя книжные знания и развивал свою память, аргументацию, умение спорить.
Любознательность, в совокупности со своеобразным мышлением, легко отвергающим самые могучие авторитеты, проявились у Джона еще в раннем возрасте.
Свято верившая в католические догматы Роза пыталась привить своим детям такую же бездумную веру. Джо обычно не уклонялся от материнских указаний, скорее всего просто стремясь не портить себе жизнь. Джек же не раз оказывался в неудобной ситуации. Однажды, когда он еще был маленьким ребенком, мать повела детей в церковь и потребовала, чтобы они, молясь, просили Бога дать им счастливую смерть. Возвратившись домой, Джон признался, что он не выполнил материнской воли — просил, чтобы Господь вместо счастливой смерти подарил ему двух собачек. В другой раз мать рассказывала детям о последних днях Иисуса, о том, как он поднялся в Иерусалим, сидя на осле, о последовавшей затем Тайной вечере, о распятии и т. п. Закончив рассказ, Роза попросила детей задавать вопросы. Каково же было ее удивление и негодование, когда Джек поинтересовался: «А что произошло с ослом?»
Когда в семье стал обсуждаться вопрос о прекращении домашнего обучения и поступлении в учебное заведение, Роза выказывала предпочтение католической школе, Джозеф же был уверен, что дети будут наилучшим образом подготовлены к разнообразным жизненным ситуациям, тем более к будущей карьере, если будут учиться в светском учебном заведении.
Был достигнут компромисс: мальчиков решили отдать в общеобразовательную школу, разумеется частную, дававшую хорошее образование, в отличие от так называемых «общественных школ» — бесплатных, финансируемых государством или штатами, но, как правило, обучавших своих воспитанников весьма посредственно.
Девочек же предполагалось учить в школе католической. Впрочем, и частные школы светского характера не были полностью избавлены от религиозного воспитания. По умолчанию, они в основе своей были протестантскими в том смысле, что прививали ученикам нормы и мораль этой сферы христианского миросозерцания. В полном смысле слова нерелигиозных или, тем более, антирелигиозных школ в США не было, как нет их и в настоящее время. «Ничего плохого в католических школах не было, — вспоминал Джозеф Кеннеди на закате лет. — Но я полагал, что мальчики могут получить всё, связанное с религией, что им было необходимо, в церкви и что посещение ими протестантской школы расширит их [знания]».
Надо сказать, что нежелание посылать сыновей в католическую школу было проявлением настойчивого стремления Джозефа Кеннеди, чтобы его, а значит и его семью признали стопроцентными американцами. Он не скрывал, да и не мог скрыть своего ирландского происхождения, но стремился убедить общество (и самого себя) в том, что с родиной предков его уже ничего не связывает. Он как бы предвидел, что настанет время, когда ему придется представлять интересы своей страны в Великобритании, самым непосредственным и весьма сложным образом замешанной в ирландские дела, и там ему необходимо будет демонстрировать в этом вопросе полную незаинтересованность.
«Я родился здесь. Мои дети родились здесь. Что еще, черт побери, я должен сделать, чтобы быть американцем?» — говорил он с негодованием.
Между прочим, такой «интернационализм» у Кеннеди самым откровенным образом сочетался с убеждением в необходимости сегрегации негров и неприязнью к евреям. Собственно говоря, он выбрал Бронксвилл в качестве места своего жительства в Нью-Йорке, в частности, потому, что в этот консервативный район решительно не допускались цветные и ставились всяческие препятствия для евреев, желавших там купить или снять жилье.
В выборе учебных заведений для своих сыновей Джозеф не был последовательным. Джо отдали в привилегированную частную школу Чоэйт (штат Коннектикут), которую посещали дети многих знакомых бостонских богатых янки. Когда же Джон приблизился к тринадцатилетнему возрасту, он был отправлен в тот же штат Коннектикут, но в католическую школу Кентербери. Трудно сказать, почему было принято такое решение. Видимо, отец уступил настоянию матери. Сказалось и стремление семьи, чтобы сыновья учились поблизости друг от друга, но отдельно. На этом, скорее всего, настаивал Джон, который стремился избавиться от патроната старшего брата.
По всем внешним признакам Джо и в школьные годы превосходил младшего брата. Он великолепно учился, продолжал наращивать свои мускулы и легко побеждал в разных видах спорта. Джон был стройным юношей, но не обладал физической силой, подобно Джо-младшему, и как прежде часто болел. Роберт вспоминал: «По крайней мере, половину своих дней он чувствовал острую физическую боль. Когда он был еще маленьким, у него была скарлатина. Когда он стал старше, у него возникли острые проблемы со спиной. В промежутке он болел всеми возможными болезнями. Но никогда я не слышал от него жалоб. Никогда он не упоминал, что Бог поступил с ним несправедливо».
Учился Джон прилично, но не блистал успехами ни в классе, ни в коллективных играх, предпочитая в неурочное время не заниматься спортом или готовиться к занятиям, а читать книги. К тому же ему всё еще с трудом подчинялась грамматика родного языка, особенно правила правописания. Письма родным во время учения в Кентербери были полны ошибок. Он отлично запоминал то, что было ему интересно, и с огромными трудностями усваивал скучные школьные уроки, особенно такие, где надо было просто запоминать правила, не содержавшие никаких логических выкладок, а существовавшие в качестве аксиом. Элементарные грамматические ошибки, разбросанные в письмах и других документах, преследовали Джона на протяжении всей его жизни. К сожалению, повторим, примеры здесь привести невозможно, ибо для этого пришлось бы обильно цитировать тексты на английском языке.
В то же время задания по английской и американской литературе он выполнял успешно, стремился разобраться в образах и идеях мастеров художественного слова, в философии литературных тем, сюжетов, персонажей.
Видимо, по той же причине, по которой он писал не очень грамотно на родном языке, Джон с огромным трудом справлялся с латынью, со склонениями и спряжениями этого языка, с массой исключений. Их надо было просто зубрить, а делать это юный Кеннеди не умел и не хотел. Школьный руководитель даже предупреждал отца, что Джон может провалить экзамен по латинскому языку и не перейти в следующий класс. С огромным трудом это препятствие удалось преодолеть.
Джон пытался догнать старшего брата, но это никак не получалось. В письмах домой он подробно описывал свои сражения на футбольном поле, удачные удары, синяки, которые были результатом самоотверженных бросков, но представляется, что в этих описаниях была немалая доля преувеличения.
Перед пасхальными каникулами 1931 года, проведя в школе неполный год, Джон почувствовал внезапную боль в животе. Оказалось, что у него острый приступ аппендицита. Срочная операция, а затем длительное выздоровление подростка, не обладавшего высокой выносливостью и с трудом преодолевавшего последствия хирургического вмешательства, положили конец обучению в католической школе. Правда, учитывая болезнь, школьное начальство решило освободить его от экзаменов, выдав свидетельство о завершении учебного года.
Несмотря на сопротивление Джона, отец зачислил его на следующий год в ту же самую школу Чоэйт, в которой находился старший брат.
Теперь, когда братья учились вместе, хотя и в разных классах, еще более проявились преимущества Джо. В противоположность организованному, дисциплинированному, добивающемуся постоянных успехов старшему брату Джон выглядел расхлябанным и чуть ли не ленивым. Классный наставник писал родителям: «Джек занимается в последнюю минуту, опаздывает с выполнением заданий, он не очень ощущает, что такое материальные ценности, и часто теряет свои вещи».
В ответ на такого рода жалобы отец посылал второму сыну письма со сдержанными упреками, стремясь поставить ему в пример брата, но в то же время стараясь щадить самолюбие Джона.
Если Джо-младший показывал высокие результаты и во время входивших в моду проверок способностей, и на разного рода учебных тестах и экзаменах, то достижения Джона почти всегда выглядели противоречивыми. Его IQ (Intelligence Quotient) — тест по определению умственных способностей и сообразительности — был высоким (обычно он был в числе двадцати процентов лучших школьников, подвергавшихся этой проверке). Но тест отнюдь не свидетельствовал о фактических успехах в обучении, которые, как правило, были посредственными. Многие педагоги и психологи и сегодня считают этот пресловутый IQ искусственным, бюрократическим, не отражающим действительные способности личности.
Учитель французского языка Дэвис жаловался, что он применял разные средства (кроме физического насилия), чтобы заставить Джека, который ему очень нравился, хорошо учиться. Но ничего не получалось. Дэвис продолжал: «Его работы написаны хаотически, и он вечно забывает то книгу, то карандаш, то свою работу».
Как и старший брат, Джон состоял в спортивных командах школы, но скорее по необходимости — и потому, что этого требовали школьные нравы, и для того, чтобы попытаться догнать Джо. Как первоклассный футболист Джон так и не состоялся. Джо продолжал обгонять его в спорте, став не только отличным игроком, но и капитаном футбольной команды. К тому же он был избран вице-председателем Общества Святого Эндрю, занимавшегося благотворительностью.
По требованию руководства школы Джон, проявивший недостаточные знания по ряду предметов на первом году обучения, провел значительную часть летних каникул 1932 года в «летней школе», в которой дополнительно занимались слабо успевавшие ученики. Уроки по математике, французскому языку и латыни дали ему возможность благополучно перейти в следующий класс.
Второй год в Чоэйте был для Джона более успешным. Преподаватели отметили его достижения в изучении английского языка, в частности, умение быстро читать и хорошо понимать прочитанное, связно и логично писать (хотя по-прежнему с немалым числом грамматических ошибок).
Джон с удовольствием читал произведения английских и американских поэтов. Особенно ему нравились стихи Роберта Фроста. Учитель литературы Гарольд Тинкер вспоминал, что, когда он цитировал Фроста, лицо ученика расплывалось в улыбке. В ответ на вопрос, что именно ему нравится в стихах поэта, Джон ответил односложно: «Его оптимизм». В то же время всё больший интерес подростка вызывала историческая литература, особенно биографии знаменитостей, которые он поглощал, не отрываясь, не слыша и не видя, что происходит вокруг. Вслед за этим постепенно вырабатывался интерес к текущим событиям, а в связи с этим и к газетной информации, в которой, впрочем, ему еще трудно было отличить правду от вымысла. Критическое отношение к прессе придет лишь с годами.
При стобалльной системе оценок к концу второго года Джек получил 81 — по английскому, 71 — по алгебре, 73 — по французскому и 69 — по латыни.
Школа Чоэйт, расположенная недалеко от города Нью-Хейвен, считалась аристократическим учебным заведением, готовившим питомцев к поступлению в элитные университеты — Гарвардский, Иельский, Принстонский. В ней учились будущие известные люди, среди них писатель Джон Дос Пас-сое и поэт Ален Лёрнер, видный деятель Демократической партии Эдлай Стивенсон — выдвигавшийся после Второй мировой войны в президенты и служивший представителем своей страны в ООН.
Ученики жили в небольших коттеджах, которые одновременно служили местом самостоятельных занятий и общественных мероприятий. За обитателями каждого коттеджа наблюдал наставник, который поддерживал связь с родителями.
Когда же сыновья приезжали домой на каникулы, они оказывались под командой и опекой отца и матери, которые по-прежнему продолжали держать их в строгости.
Внешне спокойная и рассудительная Роза порой прибегала к экстраординарным и не вполне заслуженным ее детьми методам воспитания, которые, однако, те воспринимали без признаков непослушания или раздражения. Р. Вейлен в одном из интервью узнал о следующем эпизоде в Хайаннис-Порте, когда Джон — уже подросток — вмешался за обедом в разговор между матерью и одной из своих сестер. Девочка сообщила, что увидела в магазине красивое пальто и попросила купить его. Джон саркастически заметил, что у нее и так полный шкаф верхней одежды — зачем еще одно пальто? Холодно посмотрев на сына, Роза заявила: «Оставь стол, пойди в свою комнату, скажи сто раз, что ты должен заниматься своими собственными делами, а затем возвращайся». Ни слова не говоря, Джон оставил столовую и возвратился через пять минут. Вряд ли он повторял сказанное матерью, но то, что ни малейшего возражения по поводу своеобразного наказания у него не возникло, показательно само по себе.
Такая манера поведения была характерна не только для Джона. В доме существовали жесткие правила, которые воспринимались всеми детьми. Когда они находились дома во время каникул, им следовало возвращаться с прогулок, как только стемнеет. Время еды было жестко обозначено, и все дети должны были сидеть за столом за пять минут до установленного часа, ожидая прихода родителей.
Было принято, что старшие дети обязаны подавать пример младшим, а последние следовать их образцу. Хотя разница в возрасте между самым старшим и самым младшим братьями составляла 17 лет, все дети воспитывались в духе общности, ответственности друг за друга, взаимной поддержки перед внешним миром.
При этом особенностью воспитания была передача мнений и даже распоряжений по цепочке сверху вниз. Если отец или мать хотели что-нибудь внушить кому-то из детей, они часто не обращались к нему или к ней прямо, а просили передать рекомендацию или мнение так, чтобы совет исходил от родного брата или сестры. Точно так же «по нисходящей» передавались спортивные навыки и методы подготовки к школьным урокам, характер общения и т. п. Старший сын учил младшего плавать, ходить под парусом, играть в футбол и теннис, а тот передавал эти умения следующим за ним брату и сестре.
Подчиняясь в основном старшему брату, набираясь у него опыта, знаний, умения вести себя, Джон всё же часто испытывал раздражение по отношению к Джо-младшему. Ему казалось, что тот слишком требователен, что он не считается с его мнением и даже достоинством, хотя разница в возрасте — два года — была небольшой. «Позже всё как-то сгладилось, — вспоминал Джон, — но в детстве это была проблема». Сопротивляясь нажиму со стороны Джо, который подчас бывал грубым и резким, Джон учился самостоятельности, свободному выражению своих мнений и желаний, и это свойство закреплялось с годами.
Спортивные состязания, уроки танцев, занятия с учителями — «рабочий день» детей был расписан с утра до вечера буквально по минутам. Юнис Кеннеди вспоминала, что дети подчас выражали недовольство столь строгим режимом, «но мы развивали свои умения, и это стало нашим достоянием».
Бывали случаи, однако, когда родители теряли самообладание, толи испытывая крайнее недовольство поступком кого-то из своих чад, то ли находясь в дурном расположении духа.
В этом случае следовали не просто суровые упреки, а откровенная ругань в адрес того, кто попал под горячую руку. Так что идеальными воспитателями, тем более пользовавшимися какими-то научными методами, супруги Кеннеди отнюдь не были.
Дети побаивались отца и в то же время постоянно стремились заслужить его одобрение, обращаясь к нему как к высшему арбитру. При этом неизменно подчеркивалось, что жизнь — это борьба, что в борьбе побеждает сильнейший, что надо быть всегда первым, а оказаться на втором месте — значит проиграть бой. Джозеф-старший не гнушался банальностей, которые повторялись настолько часто, что стали притчей во языцех. Он любил, например, ходкое выражение: «Когда идущий держится твердо, твердость сама ведет вперед» (это выражение в переводе звучит не столь выразительно, как в английском языке: «When the going gets tough, the tough gets going»). Будучи натурой, иногда сдерживавшей свои чувства, а иногда полностью им отдававшейся, Джозеф-старший не скрывал недовольства, когда во время спортивных соревнований дети, по его мнению, не работали до изнеможения. В таких случаях он их презрительно укорял; наблюдались и эпизоды, когда провинившегося в качестве наказания отправляли обедать на кухню.
Может показаться удивительным, но и в переходном, «протестом», возрасте дети не просто мирились с таким вмешательством в их личные дела, но воспринимали его как само собой разумеющееся.
Почти все дети Джозефа и Розы оставили воспоминания, в которых выражали благодарность родителям и всему семейному кругу за заботу, за воспитание, за узы близости и взаимной преданности, которые их связывали. Юнис говорила: «Что из того, что у тебя была какая-то небольшая проблема? Это всегда происходит в большой семье. Это — большое преимущество. Ты можешь видеть проблемы других людей, а они не жалуются. Ты никогда не увидишь, чтобы жаловалась твоя мама. Мой брат Джек был таким же. Он не жаловался, так что же жаловаться мне?»
Это, безусловно, была форма казенного оптимизма, самообольщения. Но таковы были все представители этого клана с юных лет, и таковыми они останутся на протяжении всей жизни.
Будущий президент не составлял исключения. Может быть, он даже ярче братьев и сестер сочетал стремление к самостоятельности с приверженностью отцовским мнениям. В одном из писем отцу из школы Чоэйт Джон сообщал, что обсуждал с приятелем их занятия. Оба пришли к выводу, что плохо работают: «Мы наконец решили прекратить валять дурака. Я действительно понимаю теперь, как важно хорошо работать в этом году… Я действительно это чувствую, теперь я всё обдумал и понял, что я обманывал себя в том, сколько работы я на самом деле выполнил».
В ответе отца звучало удовлетворение откровенностью отпрыска. Морализируя, он продолжал: «Имея большой опыт в общении с людьми, я определенно знаю, что у тебя есть хорошие качества и что тебе предстоит пройти большой путь. Теперь ты не будешь обманывать себя и будешь возвращать всё то, чем тебя одарил Бог… Я не ожидаю слишком многого и не буду разочарован, если ты не окажешься подлинным гением, но я думаю, что ты можешь стать действительно стоящим гражданином, обладающим правильными суждениями и хорошим пониманием».
Оставим в стороне то, что разумел Джозеф-старший под «правильными суждениями». Они были далеко не всегда адекватными с точки зрения общечеловеческих ценностей. Важно то, чтб его сыновья попытались извлечь из родительских наставлений, а это зерно истины оказалось более близким к гражданскому сознанию, хотя сами сыновья, и Джон в их числе, отнюдь не стали воплощением добродетелей.
С самых ранних лет Джозеф Кеннеди стремился воспитать у своих детей собственные качества: амбицию, самоуверенность, дух соперничества, стремление постоянно быть на виду у публики. Уважительное отношение к отцу, несмотря на его тиранический нрав, сохранили все сыновья и дочери. А люди, которые хорошо были знакомы с будущим президентом, нередко писали о глубоком почтении, которое тот испытывал к главе клана. Об этом даже с оттенком удивления говорил, например, близко сталкивавшийся с Джоном Кеннеди сенатор из Флориды Джордж Смазерс. Это было тем более поразительно, что по отношению к матери, которая реально занималась воспитанием детей, у Джона прорывались отнюдь не самые одобрительные выражения. Однажды он негодующим тоном, чуть ли не презрительно произнес: «Моя мать всегда либо находилась на каком-нибудь парижском модном шоу, либо стояла на коленях в какой-нибудь церкви. Она никогда не была с нами, когда мы действительно в ней нуждались». Это было явно несправедливое суждение, навеянное минутным впечатлением. Но, безусловно, элемент критического настроения по отношению к матери, к ее строгому следованию канонам религиозного воспитания детей, подавлению эмоций, наряду с любовью к роскоши, у Джона сложился в детские годы. Он единственный раз позволил этому настроению вырваться наружу, что, очевидно, больно ранило Розу, если она прочитала слова сына. Скорее всего, она действительно о них узнала, так как сказаны они были уже во время президентства, когда пресса разносила на всю Америку каждое необычное, тем более критическое, высказывание главы государства, особенно затрагивавшее семейные дела.
О том, что слова Джона были не вполне справедливы, свидетельствуют воспоминания его братьев и сестер, в частности Юнис, которая говорила о матери: «Она находилась с нами всё время». Да и собственный дневник Розы Кеннеди отнюдь не свидетельствует об отсутствии внимания к детям. В дневник заносились малейшие подробности их жизни, достижений, успехов, неудач, причем Роза реагировала на эти события эмоционально, не вынося чувства на широкое обозрение, а доверяя их именно дневнику.
Характер Розы Кеннеди, ее католическое воспитание, религиозные убеждения диктовали ей сдержанность, которая не всегда должным образом оценивалась детьми, да и другими окружающими воспринималась как душевная черствость. Забегая вперед отметим, что, когда ей сообщили о гибели сына-президента 22 ноября 1963 года, она, почти не изменив выражения лица, произнесла: «Мы выдержим и это», а затем спустилась к океану и несколько часов в одиночестве бродила по берегу.
Джон рано стал присматриваться к девочкам, ухаживал за ними, не проявляя, впрочем, серьезных симпатий к конкретным очаровательным юным особам. О его детских романах в огромной мемуарной литературе нет упоминаний. Но что такое физическая близость, юноша узнал рано — в семнадцатилетнем возрасте, причем не с какой-либо подругой, а в публичном доме Гарлема, который славился развратом и проституцией. Летом 1934 года вместе со своим школьным товарищем Лемом Биллингсом Джон отправился в авантюрное «путешествие» по Гарлему. Скорее из любопытства, чтобы узнать «про это», они забрели в публичный дом. Там им показали некий порнографический фильм, после чего одна из обитательниц забрала Джона в свою комнату (Лем отправился к другой) и обучила его нехитрому ремеслу. Хотя в борделе преобладали негритянки, юноши выбрали белых партнерш. Оказавшись на улице, мальчишки пришли в ужас, что могли заразиться дурной болезнью. Пришлось обратиться к венерологу, который успокоил юных пациентов.
После первого опыта, оказавшегося удачным, Джон расхрабрился. Трудно сказать, насколько правдивыми были его письма тому же Л ему Биллингсу, написанные осенью 1934 года, но, видимо, доля правды в них всё же содержалась. А Джон здесь буквально хвастал своими новыми успехами на любовном фронте, рассказывал, с какой готовностью идут молодые дамы на кратковременную, подчас разовую, сексуальную связь с ним. Биллингсу сообщалось также, что в общем-то расходы на «очаровательных блондинок» не очень велики.
Джозеф-младший окончил школу Чоэйт в 1933-м, а его брат в 1935 году. Последние годы, проведенные в школе, показали, что Джон стал более серьезным, значительно больше внимания уделял изучаемым предметам и выполнял задания на максимально высоком уровне. В результате он добился того, что казалось недостижимым, — почти догнал своего брата, который считался образцовым учеником. Средний финальный балл Джо составлял 75, а Джона 73.
В своем заключительном докладе об успехах и поведении Кеннеди-младшего в Чоэйте его наставник Джон Махер писал, что Джон стал пунктуальным, аккуратным (впрочем, с оговоркой, «насколько позволяет его природа») и, главное, «утратил чувство, будто все учителя являются его противниками, которых следует перехитрить любым способом».
За два года до этого предполагалось, что старший сын по окончании школы поступит в Гарвардский университет. Однако, посоветовавшись с профессором этого университета юристом Феликсом Франкфуртером, считавшимся одним из мудрых людей современной Америки, Джозеф-старший изменил решение. Франкфуртер сказал: «Если бы это были мои дети, я знаю, как бы поступил. Я послал бы их в Лондон, чтобы они провели год с Гарольдом Ласки, которого я считаю величайшим учителем во всем мире». Мнение это было спорным, но авторитет Франкфуртера был настолько высок, что Джозеф-старший беспрекословно последовал совету.
В результате сразу после окончания школы в 1933 году Джо отправился в Лондон на годичное обучение в Школе экономики, которой руководил видный деятель Лейбористской партии и известный ученый-социолог Гарольд Ласки. Со стороны отца семейства это было экстраординарное решение, ибо Джозеф отнюдь не собирался превращать сына в социалиста. Свое решение, с которым согласился сын, Джозеф-старший объяснял так (не упоминая, впрочем, о совете Франкфуртера): «Я не был согласен ни с чем, что он (Ласки. — Л. Д., Г. Ч.) писал. Мы были на противоположных полюсах. Но я никогда не учил мальчиков осуждать кого-то только потому, что он мне не нравился. Они узнали от меня довольно много, и я решил, что им должна быть предоставлена возможность познакомиться с чем-то умным и живым на другой стороне». Из этого заявления вытекало, что не исключалась и отправка в Лондон Джона, когда он окончит школу.
Школа экономики Ласки была избрана не только потому, что ее руководитель являлся блестящим педагогом и незаурядным исследователем, но и потому, что дети Кеннеди могли получить здесь разносторонние знания и самостоятельно научиться анализировать экономическую и социально-политическую действительность. Это была не конкретно-экономическая школа, а школа политической экономии и экономической политики.
Конечно же, политические позиции капиталиста и биржевого дельца Джозефа Кеннеди были противоположны взглядам левого социалиста Гарольда Ласки. Но дело состояло не только в том, чтобы сыновья услышали противоположное мнение, и даже не в том, чтобы дать им возможность научиться мыслить самостоятельно. Это была слишком высокая цена, чтобы потратить драгоценный карьерный год.
Став к этому времени членом команды Рузвельта и сторонником «Нового курса», убеждаясь в необходимости отказа от «чистых» либертарианских догматов о полном невмешательстве государства в экономику, осознавая необходимость введения административного регулирования хозяйственной жизни, Кеннеди-старший полагал, что некие рецепты государственного управления могут быть заимствованы из социалистического арсенала, что знания и методы анализа, почерпнутые у Ласки, пригодятся сыну (или сыновьям) в будущей государственной деятельности.
Именитому профессору понравился восемнадцатилетний Джозеф. Его еженедельные рефераты, выступления на семинарах были наивными. Но иного ожидать было невозможно, и Ласки это отлично понимал. Работы Джо несли на себе следы аналитической деятельности начинающего исследователя, свидетельствовали, по воспоминаниям Ласки, о первых шагах «в открытии очарования мысли». «Он был настроен на политическую карьеру, — продолжал профессор. — Он часто сидел в моем кабинете и отвечал магической улыбкой, которой просто невозможно было противостоять, на разные поддразнивания по поводу его решимости стать не кем иным, как президентом Соединенных Штатов».
Летом 1934 года профессор взял Джозефа с собой в СССР, который он посетил и для ознакомления с советской действительностью, и для проверки собственных представлений о «реальном социализме». В нашем распоряжении нет сведений, какое впечатление произвела на Джозефа Москва, в какой степени он смог составить собственное представление о системе зрелого тоталитаризма, уже построенного в СССР взамен обещанного социалистического рая. По всей видимости, его взгляды формировались под влиянием концепций учителя.
В своей книге «Грамматика политики» (1925) и других трудах 1920-х — начала 1930-х годов Ласки проявил себя как крупнейший теоретик демократического социализма. Он рассматривал социализм не только как цель, но и как постепенно развивавшийся прогресс, полагал, что преобразование общества будет происходить через нравственное совершенствование человека и примирение классов в ходе постепенных реформ. Ласки защищал право индивидуума на свободу мысли и слова.
В 1930-х годах он стал пессимистически относиться к возможности достижения социализма демократическим путем, в книге «Демократия в кризисе» утверждал, что даже в Англии насилие будет сопровождать переход от капитализма к социализму. Это, однако, привело не к тому, что он стал отстаивать насильственный путь, а лишь к постепенному, но всё более глубокому отходу от восприятия конечной цели, к отказу от утопических социалистических воззрений и переходу на путь социального реформаторства в рамках рыночной экономики и конкуренции. Именно такие социальные взгляды и воспринимал у своего учителя Джозеф, перерабатывая их, однако, в критическом духе.
Можно не сомневаться, что посещение СССР еще более углубило эту систему взглядов британского лейбориста, что он не оказался в числе высоколобых слуг Сталина, подобно своим соотечественникам, известным лейбористам, супругам Сиднею и Беатрис Вебб или немецкому писателю Лиону Фейхтвангеру. Пребывание в СССР, видимо, убедило Джо Кеннеди в неприемлемости социалистических идей для его страны, эти мысли он затем внушал и младшему брату.
При всем почтении к Ласки, которое проявил Джозеф, год пребывания в Лондоне не оказал существенного влияния на его политические взгляды, которые оставались неопределенными и скорее консервативными, хотя, подобно отцу, он стремился в будущей карьере проявить здоровый прагматизм. В то же время Джо значительно расширил свои социально-экономические знания, научился аргументированно полемизировать, подвергать сомнению концепции общественного развития, даже если они были закреплены в лекциях и трудах авторитетных социологов вроде его учителя.
Впрочем, сам Ласки не навязывал ученикам социалистических взглядов. Он говорил, что, несмотря на характер своих теоретических позиций, рекомендует студентам читать книги авторов, имеющих противоположные взгляды, в качестве «противоядия моей позиции». «Если вы не согласны со мной, приходите ко мне в кабинет и объясните, в чем я не прав».
Проведя год в Лондоне, Джо возвратился на родину и поступил в Гарвардский университет, став юношей с независимым характером и стремлением отстаивать свое мнение перед любой аудиторией, включая собственного отца. Между ними часто вспыхивали жаркие споры. При этом Джон, как правило, поддерживал старшего брата, постепенно также вовлекаясь в политические дебаты. Бывали случаи, когда дискуссия доходила до такого ожесточения, что отец или сын в негодовании уходили из комнаты. Встревоженная тем, что покой в семействе стал нарушаться, Роза как-то выразила свою обеспокоенность мужу. «Я смогу за себя постоять, — ответил он. — Важно, что они дерутся вместе».
Джон, как и прежде, следовал по стопам старшего брата. В 1935 году он также поехал в Лондонскую школу экономики. Но учиться в ней ему не довелось. Точнее говоря, проучился он здесь примерно неделю. Позже, чтобы во время политической карьеры подчеркнуть свою образованность, Джон упоминал, что учился в школе профессора Ласки то ли три, то ли шесть месяцев. И только после того, как в печати появились сведения, что в действительности произошло с ним в Лондоне, кандидат в президенты перестал повторять явную неправду, признался, что фактически у английского профессора не учился.
То ли еще на родине, то ли в дороге Джон почувствовал себя плохо, а через десять дней после приезда в британскую столицу был госпитализирован с диагнозом — желтуха (так тогда именовали инфекционный гепатит). После нескольких недель пребывания в больнице он отправился на родину, придя в себя, осенью того же года начал учиться в Принстонском университете, но вскоре, под влиянием отца и старшего брата, решил перейти в их альма-матер — Гарвардский университет.
Впрочем, уход из Принстона был в значительной степени связан и с состоянием здоровья — частые болезни заставляли быть поближе к Бостону, где прекрасно знали семью, где у отца были хорошие знакомые среди видных медиков, да и вообще атмосфера родного города помогала улучшению самочувствия.
Еще в детские годы пристрастившись к чтению (этому, повторим, безусловно, способствовали частые болезни, когда пребывание в постели скрашивала книга), Джон не расставался с художественной литературой и с изданиями по гуманитарным дисциплинам и в студенческие годы. У него выработался навык исключительно быстрого чтения, причем он превосходно усваивал материал, мог цитировать наизусть целые страницы. А через годы, вспоминая давным-давно прочитанную книгу, он легко пересказывал ее содержание, называл имена действующих лиц, даты, повторял подробности сюжета.
В юношеские годы Джон полюбил поэзию, причем его особенно привлекали драматические и даже трагические стихи, в которых он видел какое-то предостережение для тех, кто радуется жизненным благам. Он запомнил стихотворение Алана Сигера «Свидание со смертью», которое позже нередко цитировал. Вот небольшой отрывок из этого произведения в оригинале и в русском переводе:
I have a rendezvous with Death
At some disputed barricade,
When Spring comes back with rustling shade
And apple-blossoms fill the air…
I have a rendezvous with Death
When Spring brings back blue days and fair.
...
(Рандеву мое со Смертью
На какой-то баррикаде —
Шум Весны, кипени ради,
Будто яблонь сад цветущий…
Рандеву мое со Смертью —
По Весне, нас жить зовущей.) [17]
Некоторые авторы видят в стихотворении Сигера какой-то роковой смысл — предчувствие собственной гибели, но это нельзя оценить иначе как спекуляцию. Здесь была чистая случайность, точнее — будущий политик в юношеском возрасте, подобно массе сверстников, размышлял о смерти, но как о чем-то абстрактном, не имеющем к нему личного отношения. Кроме того, его пленяло звучание, мелодика произведения Сигера.
Уже в юном возрасте Джон научился оценивать литературно-художественный стиль произведений, причем не только беллетристику или, точнее сказать, беллетристику в последнюю очередь. Для него особенно важной была манера авторов публицистических и исторических работ, которые обычно писались скучно и нередко приводили читателей к сонливости. Такие работы, при всей их познавательной ценности, вызывали у молодого человека раздражение. Он отвергал и даже высмеивал снобизм тех авторов, которые писали социологические и исторические труды только для своих коллег, а не для широкого читателя. Не раз Кеннеди ставил в пример произведения Уинстона Черчилля, его детальное исследование о своем предке герцоге Мальборо, а позже, через годы, его шеститомную «Вторую мировую войну» (за нее маститый автор получил Нобелевскую премию по литературе, так что Кеннеди в своих вкусах был не одинок).
Лето 1936 года для обоих братьев было насыщено новым и интересным опытом. Сочтя, что им полезен физический труд на открытом воздухе (сыновья с этим полностью согласились), Джозеф-старший договорился со знакомым, владевшим скотоводческим ранчо в штате Аризона, о том, что тот предоставит им платную временную работу. Так единственный раз в своей жизни братья Кеннеди проработали несколько месяцев на ранчо, занимаясь физическим трудом. Впервые они зарабатывали деньги. Через четыре месяца юноши возвратились домой загоревшие, окрепшие, еще более похудевшие, вполне удовлетворенные приобретенным опытом, но явно не желавшие его повторять.