Багряную ткань пионерского знамени раздувало легким ветром. Откинув голову, знаменосец шагал, стараясь ступать в такт барабанному бою. Колонна подошла к Дмитрию Цареву, замерла.

— Пионеры Шелехова на воскресник по очистке территории электролизного цеха прибыли! — отрапортовал Коля Колов.

— Спасибо, товарищи пионеры, — серьезно ответил Дмитрий. — Мы вас ждали. Лопаты вам приготовлены.

На воскресник сходились и взрослые. Пришли с баяном, с аккордеоном. Прибыли комсомольцы во главе с Юрой.

Дмитрий, по поручению комитета комсомола отвечавший за проведение воскресника, первый вонзил в грязь лопату. Он не слышал шуток, веселого гомона, смеха. Он вспоминал все, что произошло давным-давно и совсем недавно — меньше двух лет назад.

...На серый камчатский берег море выбрасывает грузчика Константина Царева — отца Дмитрия. Выпил, пошел на байдарке... И море вышвырнуло его, брезгуя принимать пьяного на свое дно. Дмитрию пять лет.

Приехали с матерью в Ангарск. Он строиться начинал. Поезда шли через каждые десять минут. А мать — стрелочницей. Отчим сует Диме листья табака. Сколько их пришлось искрошить!

Голубей разводить не смей, кроликов заводить и не думай, на коньках кататься — выпорю, сиди и кроши вонючий табак. И дни летят, как едкие табачные крохи.

— В детдом не пойду! — он вырывается из рук отчима.

— Хулиганю и буду хулиганить! — озлобившись, кричит он в школе.

— Ну и пусть исключили! Лучше я буду в ремесленном, выучусь на токаря.

— Генка, слушай, давай бороться с хулиганами. Они жить мешают! — предлагает он другу.

— А где продать? — он принял из рук вора краденое пальто и с другом Генкой — борцом против хулиганов — отправился это пальто продавать...

— Деньги все мне, — требует вор, — или скажу тому, чье пальто, что вы его сперли.

У студента техникума вор сорвал ушанку и шарф, а сказал на Димку. Димка оправдаться не сумел. В камере затеял драку и получил пять лет, как вор и как зачинщик драки.

И потянулась тюремная жизнь.

Работал в Бодайбо, потом в Балахнинске на драге. Работали в любую погоду. Приходилось по две смены. Зато зачли год за три. Оттуда — снова в Бодайбо. А тут амнистия. Деньги платили приличные. Приоделся, вернулся домой.

Приехав в Ангарск, поступил в «Спецхиммашмонтаж» токарем и так здорово работал, что никто не смел и заикнуться о его прошлом.

В это же время увлекся спортом. Самоотверженно бросался в ноги набегавшим нападающим вратарь Дмитрий Царев, словно он вырывал у них не кожаный мяч, а дни, проведенные «там». Или вылетал, будто вытолкнутый катапультой, на ледяное поле, и клюшка коротко и глухо давала пощечину шайбе.

Дмитрий занялся устройством стадиона. Раздобыл спортивную форму, провел несколько физкультурных парадов.

Когда он подал заявление в комсомол, никто не удивился.

А теперь он здесь, в Шелехове, руководит спортивной работой ударной комсомольской стройки. У него чудесная жена. Что еще нужно человеку для счастья? Что? Вероятно, необходимо еще и душевное спокойствие.

А оно как раз Дмитрием потеряно.

Потеряно с тех самых пор...

...Косичка-коротышка, подобно мышиному хвостику, смешно подпрыгивала на голове первоклассницы, которая скакала по квадратам, начертанным на земле. Две другие девочки ревниво следили за ее движениями. А она чуть поджимала левую ногу, и при каждом прыжке волглые кусочки тяжелой земли падали с ее сбитого влево каблука.

— Дядя Дима! — крикнула косичка-коротышка Цареву. — Дядя Дима, идите прыгать с нами!

Дмитрий остановился. «Смешные. А квадраты вычертили точно, старательно. Стекляшкой, наверно. А это к чему?»

Около квадратов большими цифрами было выведено:

1 + 2 =

— Чему же равняется один плюс два? — спросил он косичку.

Она, не переставая прыгать, серьезно произнесла:

— Победе.

— Растите скорей, — сказал Дмитрий. — Прошу вас как председатель совета нашего добровольного спортивного общества. Нам чемпионы во как нужны, прямо позарез.

— А мы и так растем очень быстро! — девочка остановилась, но потом переменила ногу и стала скакать на левой. — Я одна Лялю и Галю выучу прыгать, А потом Лиля выучит двоих, и Галя тоже. И мы второй класс «В» обыграем.

Несколько месяцев с одержимостью влюбленного, поддержанный всеми шелеховцами, Дмитрий проводил в Шелехове идею: «Один физкультурник подготавливает двух физкультурников».

В движение «Один плюс два» включалось все больше спортсменов. И в одну из поездок в Иркутск Дмитрий решился. Он вошел в кабинет к секретарю райкома Зиновию Затуренко с улыбкой,

— Улыбаешься? — легко поднялся ему навстречу Зиновий. — А как дела?

— Вот сводки. — Дмитрий протянул бумаги... — А помимо есть мысль, идея, которая уже подхвачена многими шелеховцами. Идея стоящая!

Зиновий стал приветливей. Немало хорошего предложил смекалистый и расторопный Дмитрий, немало славы перепало от него и секретарю райкома, и сейчас Зиновий слушал благожелательно.

Дмитрий придвинул почти вплотную к Зиновию стул и сел на него верхом. Зиновий не любил в своем кабинете таких вольностей, но стерпел: уж очень интересные вещи рассказывал ему Дмитрий.

— Так вот, — заканчивал Дмитрий, — у себя мы начали неплохо, а вот если распространить это движение в спорте на всю область и даже страну, чтобы каждый физкультурник взял на себя обязательство вырастить двух физкультурников, ведь тогда из одного плюс два получатся миллионы. А?

Зиновий, наверное, впервые за все время своей деятельности в должности секретаря райкома встал с кресла и сел на стул рядом с Дмитрием.

— Так. Это мысль настоящая. Я — «за». Я тебя поддержу. Сколько у тебя теперь физкультурников?

— Было мало. Стало значительно больше. Но ведь это только начало, Зиновий.

— Идея становится реальной силой, когда она овладевает массами, — процитировал Зиновий и нажал кнопку. — Удивляюсь, как это нет чутья у Кудрявцева. Такую идею держать под спудом!

В приоткрывшуюся дверь втиснулся курносый носик секретарши.

— Пригласите московского корреспондента, -И когда она притворила дверь, пояснил: — Удачно выходит. Из «Советского спорта» парень. Очень кстати. Не робей. Со мной не пропадешь. Это дело из рук не выпустим! Пронюхают, перехватят инициативу, потом доказывай, что ты не сибирский медведь.

И когда в кабинет Затуренко без стука свободно вошел увешанный фотоаппаратами молодой человек, Зиновий быстро рассказал ему суть новой идеи, которую «осуществляют, вернее почти осуществили шелеховцы».

— Идея «один плюс два», на мой взгляд, может быть широко подхвачена по всей стране. Можете писать. — Зиновий чуть насупил брови, заметив, что Дмитрий порывается ему противоречить. — Сводки представлю вам завтра. Товарищу Цареву, кстати познакомьтесь, он председатель совета ДСО в Шелехове, член комсомольского комитета, надо поехать туда и кое-что уточнить.

Авторучка услужливо мелькала, накидывая петельки букв на горло линованным строкам. А Дмитрий вдруг увидел ту косичку-коротышку и комочек земли, падавшей на квадрат.

В тот же день Дмитрий собрал свой актив и поручил каждому еще энергичнее проводить в жизнь идею «один плюс два». Одновременно он начал собирать сводки.

Однако события обретали кинематографическую скорость... Уже вечером Дмитрия по телефону срочно вызвали в Иркутск.

— Где сводки? — вопрошал возбужденный Зиновий. — Где? Чего ты робеешь? Тебя же поддерживает райком, тебя страна поддержит!

— Неловко. Ведь идея — еще не дело. Вот когда разовьем ее, тогда и можно говорить.

— Чепуха! — отмахнулся Зиновий. — Знаешь ли ты, что корреспондент уже связался с Москвой? Ну, где твои сводки?

— Вот. Но нам надо еще добрать восемьсот шестьдесят физкультурников, чтобы говорить о выполнении плана «Один плюс два».

— Удивляешь ты меня. Вроде столько пережил, столько перевидел, а тут сообразить не можешь.

— Не могу.

— Ну, слушай. Говоришь, восьмисот шестидесяти не хватает? Так вот, есть же у вас грибники — включи их. Есть рыболовы. Это же спорт — есть же рыболовы-спортсмены! А ты их не показал в сводке. Ты же сам себя обкрадываешь.

— Но мы их не выращивали — этих рыболовов. А тем более грибников.

— И туристов включи. У вас их немало!

Дмитрий молчал.

— Да и потом не обязательно рапортовать, что шелеховцы все выполнили или перевыполнили, — чуть отступил Зиновий. — Важно, что это наша инициатива. Но, впрочем, я уже сказал, что выполнили.

А тем временем в Москве сотрудники газеты «Советский спорт» передавали из рук в руки телеграмму: «Шелеховцы — инициаторы движения «Один плюс два» свое обязательство выполнили. Была тысяча спортсменов, стало три тысячи».

...В Шелехов на комсомольское собрание, посвященное развитию физкультуры и спорта, прибыл Затуренко.

Сначала все шло гладко. А потом...

— Лгать всегда плохо! Нет у нас трех тысяч. Стыдно! — воскликнул Клим Зыков. — Совесть — категория в любом деле сугубо необходимая. В данном случае мы как-то сумели обойтись без нее, — и Клим со злобной иронией потряс многотиражкой «За алюминий». — В заблуждение ввели и редакцию и людей взбудоражили!

— Зря ты это, Дмитрий, — поднялся Григорий. — Зря! И непохоже на тебя это, и радости не доставит нам. Нет, я против такой работы, против приписок.

Взмыл над столом гневный Зиновий:

— Что вы тут говорите, товарищ Уралов? Надо смотреть в корень дела! Надо гордиться идеей. Так резко выступать против Царева, значит заведомо угробить дело. Неужели вы не понимаете: сейчас важно, чтобы наша инициатива нашла отклик по всей стране. А пока к нам приедут перенимать опыт, шелеховцы дадут три тысячи и перекроют эту цифру. Ведь вы по спорту — лучшие в области. И просто обидно за ту демагогическую болтовню, которую развели тут, как это ни странно, члены комитета комсомола.

В зале никто не шевельнулся.

На трибуну больше никто не вышел, но Затуренко физически ощущал: с ним не согласны, более того — люди настроены враждебно. Секретарь райкома провел не один бой. Всегда удавалось сломить сопротивление, доказать свою правоту, даже если она кому-то казалась сомнительной. А здесь... Он встал.

— Товарищи! Завтра Царев с корреспондентом и с двумя спортсменами улетают в Москву, чтобы рассказать о начинании шелеховцев. Нам не простят, что мы так опрометчиво выскочили с этой идеей, а теперь — в кусты.

— Мы за эту идею двумя руками голосуем. Положение со спортом улучшилось, — подтвердил Григорий. — Улучшилось, но не настолько, чтобы мы могли рапортовать о ее осуществлении. А замах тут на всю страну.

— Нас этот рапорт подхлестнет, — прервал его Зиновий. — Мы потом будем расти еще скорей. Обязательства — стимул роста.

— Я против липы! — наступал Григорий.

— Товарищи! — снова овладел вниманием Затуренко. Он выдержал эффектную паузу и вдруг миролюбиво, примиряюще, словно один на один с близким другом, заговорил: — Товарищи, зачем спорить? Разве райком вам плохого желает? Что нам делить? Надо, чтобы честь нашей организации не пострадала, — и сел.

На другой день Дмитрий Царев с двумя рекордсменами все-таки улетел в Москву.

Шелеховцы расположились в гостинице «Москва». Их день был отдан во власть известности: вот они вступают в заповедную тишину студии Дома звукозаписи. Их усаживают перед микрофоном в теплой, немного душной таинственной аппаратной. Зажигается табло: «Идет запись». Вот в своем номере в гостинице Дмитрий с недоверием смотрит на динамик, из которого раздается знакомый и незнакомый голос человека, которого диктор назвал его именем.

За эти несколько дней Дмитрий стал сдержаннее в движениях, приобрел более солидный вид и даже ходить стал медленнее. Сразу видно, инициатор большого движения, которое охватило всю страну. Вот если бы еще забыть о гневных лицах товарищей или — лучше — если вдруг проснуться и увидеть, что та девочка-первоклассница со своей косичкой-коротышкой прыгает по квадратам, а ты сидишь на корточках и прикидываешь, как здорово будет, если простую формулу: «1+2=» ввести в жизнь своей шелеховской организации. И не врешь, не приписываешь, не краснеешь.

И вот он снова в Шелехове. И хоть с тех пор прошло много времени, что-то мешает Дмитрию жить и радоваться, как прежде.

Ночь Григорий провел в дороге. А к рассвету, отфыркиваясь, паровоз втащил сонные вагоны в тоннель куйбышевского вокзала.

Клубы пара курчавились над окном, около которого Григорий разглядывал в зеркальце свою намыленную щеку. Сперва, когда брился, он, сколько ни смотрел в зеркальце, видел в нем только ее лицо: узкие брови, большие глаза с голубинкой, карие крапинки рассеяны вокруг зрачка по голубому. Глаза, переполненные солнцем. Такой она ему нравилась больше всего. Он видел ее в овальном зеркальце, которому полагалось отражать лишь его яростно намыленную щеку. Потому и побрился плохо. А заметил это только тогда, когда все вещи уложил и мельком глянул в зеркальце. И сейчас снова порхала его бритва.

Телеграмму о своем приезде Григорий дал еще вчера и не сомневался, что Ирина его встретит. Поэтому не очень торопился, хотя и неприятно было ползти сзади всех.

Тесный вагонный проход напомнил ему проходы в цехах, где он совсем недавно «пробивал» резиновые прокладки для автоклавов. Он отдал этому немало сил, и в нем еще ярко жили и напутственные слова Юры, и дорога в Свердловск, и все, что было связано с резиновыми прокладками.

В Шелехове пускают цех ячеистых бетонов. В автоклав закатывается изделие на платформе, потом отверстие закрывают крышкой, и между крышкой и корпусом — резиновая прокладка. Два автоклава из-за этих прокладок не вводятся в строй...

— Четыре месяца ведем переписку с ленинградским и свердловским заводами. Четыре! — говорил Уралову управляющий трестом. — Слушай, Григорий! Рвани в Свердловск. Уж извини, что отпуск тебе все не даю. Но после поездки в Свердловск сразу пойдешь в отпуск.

И вот — Свердловск. Свердловский обком ВЛКСМ. Оттуда — в комитет комсомола, в заводской.

— На год вперед у нас приняты заказы, — говорит комсорг, огненно-рыжий парень. — Фондов нет.

— У нас же комсомольская, Всесоюзная ударная комсомольская стройка! — вкладывая в эти слова всю свою боль и страсть, бросает ему Григорий и надолго умолкает.

«Почему же не ругается? А? Не стучит кулаком по столу? Кулаки у него здоровые. Да и плечи не хуже моих», — думает рыжий комсорг и резко говорит:

— Идем к директору.

Огненный комсорг атакует директора. Но атакуемый неуязвим.

— Вот резолюция на вашем заявлении, — говорит директор холодно и протягивает Григорию бумагу. — Начальнику планового отдела. Тут я написал, чтобы он посмотрел, пришла ли оснастка.

— А я и не знал, что оснастку должен поставлять заказчик, — растерянно говорил Григорий, шагая по цехам за комсоргом.

Вечером они были в райкоме. Там шло бюро. В перерыве Григорий подошел к секретарю райкома комсомола. Так и так, не можете ли помочь.

— Сейчас продолжим бюро. Выступи и объясни все как есть.

На бюро Григорий был краток, а в конце сказал:

— Столько вложено усилий, столько мужества, а вот из-за этих резиновых прокладок такую резину потянули, аж стыдно людям в глаза смотреть.

Когда сел на место, получил записку от секретаря комитета комсомола Уралмаша:

«Приди после бюро ко мне, подумаем».

Это было в субботу. Секретарь комитета комсомола Уралмаша вызвал комсомольского вожака нужного цеха. Договорился с ним. И комсомольцы, оставшись на воскресенье, сделали Григорию три вида оснастки. В понедельник он увез их на тот самый завод резинотехнических изделий. Там огненный комсорг уже настроил своих ребят.

— Моя гвардия не подведет.

В понедельник же дали первую пробу. Она не удалась. Но вторая в тот же самый понедельник получилась. И во вторник весь заказ был выполнен.

— Слушай, Костя, — тряся жесткую, точно костяную, руку огненного комсорга, благодарил Григорий, — проследи здесь, чтобы отгрузили. А я махну в аэропорт, самолетом постараюсь отправить.

Григорий оказался в аэропорту быстро. Громоздкий, с запухшими глазами начальник отдела перевозок слушал Григория так, словно и не слышал его, потом сипло приказал в телефонную трубку:

— Поступит груз с РТИ. Заказчик — трест «Иркутскалюминстрой». Отгрузить первым же самолетом. Если в вашу смену не получится, запишите в журнал, чтобы проследили за незамедлительной отправкой, — положил трубку и отвернулся, отрезав Григорию возможность поблагодарить его.

— Шелехов! Мне управляющего «Иркутскалюминстроя»! — через пять минут кричал в трубку Григорий. — Докладываю! Прокладки сегодня улетят!

Ему не поверили.

Но в тот же день прокладки прибыли в Шелехов. Они, эти прокладки, уже пошли в дело теперь, когда Григорий выходил из вагона в Куйбышеве.

...Григорий взялся за поручень, посмотрел влево, потом — вправо. Она стояла в темно-голубом платье. Не только глаза, но и все лицо ее было переполнено солнцем.

Уже в общежитии, когда он надевал чистую рубашку и завязывал галстук, она подумала:

«Можно бы чуть поярче выбрать. И не такой пестрый. Надо ярко, но не надо пестрого. Но скоро уж буду выбирать ему я... Как он раздался в плечах! И взгляд зорче. Гришка! Милый!»

— Ты готов?

— Да!

— Попьем чаю.

«Помнит, как я люблю», — отметил он, видя, что чай она ему налила не крепкий и придвинула кусковой сахар и конфеты «Снежок» — его слабость.

После чая поехали к родным Ирины. Вот и их домик. Дверь открыла мать. Как она постарела!

— Здравствуй, Гриша, — совсем по-родственному поздоровалась она, вытирая руки о передник.

— Здравствуй, — пожал руку Григорию и отец. Резче стали морщины, потускнели измученные бессонницей глаза. Двигался отец затрудненно, с одышкой.

— Не надо! — довольная его вниманием, скорее делала вид, что противится, чем противилась на самом деле, мать Ирины, когда Григорий вынул из ее натруженной руки ведро с водой.

Он налил воду в рукомойник. И сразу как-то просто и естественно вошел в домашнюю колею.

Стол красовался всем, чем только могли приветствовать дорогого гостя. На пироге было выведено «Григорий».

Где-то далеко был Шелехов. И так ведь всегда бывает, что твои думы там, где больше всего вложено твоих сил, где твои бессонные ночи, где люди и вещи, ставшие частью тебя. И здесь, в доме Ирины, стоя у сверкающего окна, Григорий видел перед собой еще во многом неустроенный свой городок.

— Ты что, о шелеховцах думаешь?

Он, застигнутый врасплох, медленно повернулся к ней. Взгляды их встретились, и оба одновременно со страхом ощутили, что отвыкли друг от друга.

Поздно вечером родители ушли спать. Григорий и Ирина перешли в другую комнату. В столовой на диване Григорию было постелено. Но не до сна...

— Ирка, как мне хорошо с тобой! Какие у тебя руки! Не принимай, я и ладони поцелую. Как хорошо мне!

— И мне!

Как быстро пролетело время! И вот они уже у поезда, который идет в Иркутск.

— Ира, милая, жду тебя, в Шелехове.

Поцеловались. Он вскочил на подножку. Гонимый грустью и болью, вошел в вагон, вдруг остановился: ее же еще можно увидеть. К окну!

Он высунулся в окно. Поезд уже пошел.

— Ира!

Она обернулась, помахала ему рукой.