Лев Евгеньевич отложил в сторону кипу чертежей и сказал, ни на кого не глядя:
– До конца месяца осталось три дня. Машину сдать не успеем.
В конструкторском бюро наступила тишина. В словах шефа не было и тени упрека, но все чувствовали себя, словно после сильной «проработки». Уж лучше бы Синьков отругал всех.
– Сгорела премия, – вздохнул Синеоков. – А я хотел мотороллер купить.
Лев Евгеньевич сидел такой же, как и всегда, седой, красивый, строгий, в безукоризненно выглаженной нейлоновой рубашке, светлых брюках и черных лакированных туфлях. Карандаш, схваченный длинными, как у музыканта, пальцами, привычно бегал по чертежу, выискивая ошибки. Но Олег видел, что возле рта у шефа залегла огорченная морщинка. Раньше ее не было.
– А что если… оставаться по вечерам? – сказал Олег и запнулся. – Конечно, кто хочет…
Шеф поднял глаза от чертежа. Взгляд был спокойный, но чуть-чуть удивленный. Очевидно, Синьков ждал этих слов, хотя и от кого-то другого.
– Идея! – крикнул Синеоков и хлопнул по столу рейсшиной. – Да здравствует мотороллер «Ява»!
Ивлев заворочался на стуле.
– А что, пожалуй, верно. Это, пожалуй, выход. Запишем в план работы. Всем комсомольцам обязательно.
Лев Евгеньевич продолжал водить карандашом по ватману, такой же спокойный и невозмутимый, но морщинка у его рта исчезла.
После гудка все остались на своих местах. Даже мама Зина продолжала читать книжку на своем высоком табурете.
– Вы можете идти домой, – сказал ей Лев Евгеньевич.
Уборщица обидчиво поджала губы:
– Я буду проявлять синьку.
– Мама у нас сознательная комсомолка, – хохотнул Синеоков.
– Вы нам не потребуетесь, – повторил Синьков.
– Я буду работать без премии, – отрезала мама Зина. – Так что не волнуйтесь! А захламлять помещение я вам не позволю! Потом за вами три дня бумагу вывозить на грузовике надо. Вы уж извините, Лев Евгеньевич, но я вам прямо скажу: чистоты и порядка в вашем бюро нету. Хламят и сорят. Вчера за Синеоковым, нашим уважаемым Александром, три вагона вывезла. Рвет бумагу и мечет под себя и мечет. А зачем ее рвать-то, чистую-то? Опять же Гусев ножиком стол резал, имя вековечил девкино. В старое время хозяин и тому и другому спустил бы штаны да всыпал куда следует. А сегодня все хозяева.
Шеф только пожал плечами. Вступать в разговоры с мамой Зиной было бесполезно. О старом и новом времени просвещенная уборщица могла рассуждать бесконечно. Зато Синеоков с готовностью вступил в разговор.
– Вот смотрю я на тебя, Зинаида Ивановна, и удивляюсь: почти пятьдесят лет живешь при Советской власти, а ничего советского в тебе нет. То тебе не так, это не так, хозяев каких-то приплетаешь. Ярко выраженный вредитель. Бери за зебры и греби за решетку.
Услышав голос своего постоянного противника, мама Зина отложила в сторону книгу.
– Ишь ты, из молодых, да ранний. Вчера видела я тебя на улице с двумя барышнями. Идете, песни во все горло орете. За шею их обхватил. Народ от вас в сторону шарахается. Это как, по-советски? А в старину дамам ручки целовали.
– Га-га-га! Ай да мама Зина! Дай я тебе ручку поцелую.
– Вот сидишь ты, рыгочишь, как молодой бугай, аж стены шатаются, а веник никогда не возьмешь, чтобы за собой убрать. Старая женщина за тобой ходит.
– Вот это ты уж напрасно, Зинаида Ивановна. Ты за свой веник деньги получаешь. Жирно очень будет ничего не делать да шестьдесят целковых грести.
– Или взять Гусева, – продолжала мама Зина. – Никогда со старым человеком слова не скажет. Думает, как он конструктор, а я уборщица, так можно и не замечать. За что он меня презирает? Что у меня диплома нет? В старое-то время дипломами не кичились. Пушкин – вон какой образованный был и то няней своей не требовал, сказочки ее слушал. А этот пройдет – руки не подаст.
У мамы Зины были две слабости: книги про рыцарские времена и страсть к рукопожатиям. Чем выше должность занимал человек, тем сильнее хотелось честолюбивой уборщице поздороваться с ним за руку. Все подсмеивались над этой слабостью мамы Зины, но, входя в КБ, не забывали протянуть руку уборщице, так как иначе можно было нажить острого на язык врага. Лишь один Олег здоровался с уборщицей легким кивком головы. Потому что он знал тайну мамы Зины и не мог побороть в себе чувства брезгливости. Однажды он случайно увидел, как мама Зина воровала тушь. Благородная просвещенная уборщица в красивых очках стояла возле шкафа, задрав платье, и засовывала в рейтузы флаконы. Олег никому не сказал, но руку маме Зине подавать не стал.
– Как-то еду на поезде – глядь, под насыпью двое бесстыжих милуются. Вино хлыщут, противно смотреть. А на работе из себя благородных корчат, руки простым людям не подают…
Олег похолодел. Неужели мама Зина видела их? Теперь растреплет по всему заводу.
– Дружинниками работают…
Олег поднял голову. Скажет или нет? В глазах уборщицы была каменная решимость.
Спас Олега телефонный звонок. Он был длинным и резким. Все невольно замолчали.
– Да, – сказал Лев Евгеньевич. – Хорошо. Гусев, вас вызывают на проходную.
– Зачем?
– Не знаю. Женский голос.
– Жена, наверно. За алиментами, – сострил Синеоков.
Конструкторы засмеялись. Посыпались реплики:
– Гусев, а ты оказывается, донжуан!
– Вот у кого, мама Зина, три вагона жен!
Олег пошел прямо через цех, чтобы сократить путь. Уже зажгли электричество. Внизу оно безуспешно соперничало с солнцем. Густой красный свет вливался в пыльные окна, растекался по полу, наматывался на шпиндели станков. Зато под потолком, где ходил кран, лампы сияли ослепительно, словно голубые звезды.
Вахтер Ван Ваныч, толстый, но с удивительно живыми глазами, покосился на конструктора и молча пропустил. В проходной было пусто. Только на скамейке сидела девушка в низко надвинутой на глаза косынке. Это была Ида. Вчерашняя скандалистка выглядела сегодня как-то униженно, словно маленькая забитая старушка. Лицо бледное, в глазах вялость, руки неподвижно сложены на коленях.
– Здравствуй, Олег.
– Здравствуй.
– Ты сегодня сверхурочно?
– Да.
– Я тебе помешала?
– Чего ты хотела?
– Давай немного погуляем.
– Некогда.
– Пять минут. Мне надо сказать тебе важное.
Они вышли из проходной. На улице было душно.
В воздухе висела тонкая пыль от проезжавших машин. Продираясь сквозь заросли чахлого скверика, садилось красное поцарапанное солнце.
– Как ты добрался?
– Хорошо.
– А я с шиком. Привезли на машине… милицейской. Я там на столе всю посуду побила. Требовала, чтобы нашли тебя. Ждала до утра. Не могла заснуть. Засну, проснусь и снова жду. Почему не пришел?
– Я вообще не приду.
– Ноль внимания, фунт презрения?
– Вот именно.
– Ну и черт с тобой! Больно ты мне нужен. Таких, как ты, на рубль пучок. Стоит только мигнуть – любой пойдет!
– Ну ладно, пять минут уже прошло.
Ида остановилась.
– Чего скривился? Не веришь? Думаешь, мной только подонки интересуются? Я и порядочным людям нравлюсь. Эй, молодой человек, пошли со мной в кино!
Шедший им навстречу мужчина с сумкой-авоськой удивленно остановился.
– Да, да. Я вам. Пойдем со мной в кино? Идея моя – билеты ваши. Ха-ха-ха! Ну так как?
Мужчина растерянно моргал глазами. Олег вырвал свою руку.
– Пусти!
– Куда ты?
– Попрошу без меня обделывать свои делишки.
– Какие делишки? Подожди! Это же шутка.
– Слишком много шуток за последнее время.
Олег быстро пошел назад. Ида догнала его.
– А ты мне муж, да? Муж? Скажи, муж? Что ты из себя ставишь? Был бы хоть парень видный, а то как!
На них оглядывались прохожие.
– Я прошу оставить меня в покое!
Ида приблизила свое лицо к Олегову. Глаза у нее стали ненавидящие, злые, как вчера в ресторане.
– Будешь убегать – устрою скандал, – прошипела она.
Олег посмотрел на ее решительное лицо, взъерошенную фигуру, воинственно торчащие концы модной косынки, повязанной по-старушечьи, и подумал, что действительно этой злюке ничего не стоит устроить скандал. Они стояли как раз напротив здания заводоуправления. – Ну, хорошо. Что тебе от меня надо?
– Иди за мной.
Они вошли в скверик и опустились на скамейку. Вокруг на желтой траве валялись промасленные бумажки и банки из-под консервов. Здесь обычно обедали рабочие.
– Я слушаю, – сказал Олег. – Только побыстрей. Меня ждут на работе.
– Хорошо. Я буду задавать тебе вопросы, а ты отвечай на них. Первый вопрос. Почему ты ушел из ресторана?
– Тебе этого не понять.
– Понятно. Вопрос второй. Ты решил со мной «завязать»?
– Да.
– Можно узнать, почему?
– Тебе этого не понять.
– Ясно. Вопрос последний. Можно поцеловать это сердитое рыло?
Ида, не стесняясь прохожих, обняла Олега за шею.
– Никому не отдам… Тебе этого не понять.
СЛЕДОВАТЕЛЬ:
– Что вы можете сказать о работнике конструкторского бюро Олеге Гусеве?
3. И. КОНИНОВА, уборщица:
– Ишь ты! Молодой да деловой какой. «Что вы можете сказать…» Ничего не могу сказать. Соберите бумажки сначала. Полчаса сидите, а уже нагваздать успели… И потом, старого человека приветствовать надо, молодой человек. Встать и пожать ему руку.
СЛЕДОВАТЕЛЬ:
– Ну хорошо, хорошо… Здравствуйте, мамаша. Бумажки я уберу. Так что вы знаете о Гусеве? Что он из себя представлял?
3. И. КОНИНОВА:
– За собой не убирал. С обслуживающим персоналом не здоровался. Нынче-то она, молодежь, вся такая кодексная. И уровень повышает, и норму перевыполняет, и в больницу к товарищу по графику ходят, и жене по дому помогают, и про совесть рассуждают. Ныне-то много говорят о совести. Даже на плакатах позаписывали, что это такое. Дескать, и хорошо трудиться, и жене по дому помогать, и газетки выписывать. А вот про веник-то записать позабыли, и лежит он, сердешный, в углу, топают мимо него грамотные, совестные, а никто не догадается поднять да за собой загаженное место обмахнуть, помогнуть старой женщине. И ваш Гусев не исключение.
СЛЕДОВАТЕЛЬ:
– Ну хорошо, хорошо. Вы, товарищ Конинова, не отклоняйтесь. Опишите его характер конкретнее: взгляды, вкусы, с кем он дружил.
3. И. КОНИНОВА:
– Ишь, попер, попер. Все торопятся, торопятся, а куда, спрашивается, торопятся? И на самолетах летят, и в поездах ездят, а все не успевают. Вот в старину на лошадках ездили, а, слава богу, и сыты, и живы, и здоровы были. «Взгляды, вкусы…» Что я с ним, бражничала, что ли? Треску трескал, как и все. Это на работе, а что на дому, то неизвестно. Характер… Тьфу! Не было у него характера. Гордость да презрение ко всем были. Ставил из себя больно много, а чего ставил, непонятно. Гол как сокол. Ни кола ни двора. Прожигал жизню свою на шлюх. Видала я его из окна поезда: с какой-то кобылой под насыпью катался. Тьфу! Разве это мораль? Вот в старину было. Как-то увидела меня мать с парнем под руку…
СЛЕДОВАТЕЛЬ:
– Ну хорошо, хорошо… Как вы считаете, может ли Гусев пойти на преступление?
3. И. КОНИНОВА:
– Они все могут. Молодежь сейчас такая пошла, что оторви да брось. Они женщину оскорбить могут. Вот в старое время…