До отправления поезда из Симферополя оставалось еще достаточно времени, и Скоков успел подкрепиться возле вокзала чебуреками и выпить стаканчик портвейна. На остававшиеся гривны он купил в дорогу копченую курицу, хлеб, две огромные дыни и за десять минут до отхода подошел к своему вагону.

По отсутствию багажа, бледной коже и напряженным лицам он сразу выделил своих провожатых из общей массы отъезжающих, приблизился к ним и про себя отметил, как те с облегчением вздохнули.

Еще в Ялте он наметил для себя дальнейшую линию поведения – молчать при любых условиях. «Пускай сами доказывают. Трупы они не найдут, а доказательства только косвенные», – вполне компетентно рассудил он.

Чтобы не шокировать соседку по купе профессиональными разговорами, после отхода поезда сгорающие от любопытства оперативники вызвали Валентина в тамбур. Они ни на секунду не сомневались, что изрядно побегавший и оказавшийся в их руках Скоков начнет каяться и выложит все детали убийств, но тот их быстро разочаровал.

– А на фига же ты добровольно сдался? – удивились оперативники.

– Чтобы дочку оставили в покое, – объяснил Валентин.

– Ну ты, мужик, даешь! – восхитились они его хладнокровием. – У нас показаний на тебя около двух сотен. При таком раскладе молчать бессмысленно.

Однако после такого неудачного начала темы этой они более не касались и переключились на игру в подкидного. Во время обеденного перерыва Валентин угостил оперативников своими припасами и поделился впечатлениями от Крыма, а те в свою очередь откровенно поведали ему о тяготах нынешней милицейской службы.

Так дружно и без всяких внешних эксцессов через день рано утром они прибыли на Московский вокзал, а оттуда на метро добрались до Литейного, где с вечера дожидался возвращения своих подчиненных начальник отдела по раскрытию умышленных убийств главка Василий Васильевич Медунов. Ему самому не терпелось взглянуть на настоящего киллера, поскольку судьба-злодейка редко радовала Медунова подобными профессиональными удачами. А это дело, невзирая на общественное положение убиенных, обещало быть громким и сулило всенародное признание.

«Жаль, он к „тамбовцам" не принадлежит, а то можно было бы и орден получить. Может, попросить его сказать, что он из их группировки? – раздумывал Медунов, поджидая Скокова с вокзала. – Ему какая разница?»

Эти прожекты были навеяны словами начальника главка, который в ежедневных публичных выступлениях призывал к «беспощадной войне» с этой чем-то сильно насолившей ему, одной из многочисленных преступных группировок.

Скоков не ведал о его тайных помыслах и с первых же минут знакомства продемонстрировал товарищу подполковнику свою неколебимую позицию, чем сильно того расстроил.

– Может, ему по башке настучать? Сразу, как миленький, заговорит! – предложил на ухо своему шефу один из сопровождавших Скокова оперативников, но Медунов после услышанного поморщился,

– Не стоит. Для ареста и без его признания оснований хватит. Зачем лишний раз прокуратуру нервировать, – так же шепотом ответил тот.

В течение двух часов он, словно гипнотизер, воздействовал на сознание Скокова, внушая тому пагубность его поведения, но тот был непробиваем и лишь попросил сообщить жене о его возвращении.

Так и не добившись от Скокова желаемого результата, на Литейный из городской прокуратуры привезли следователя, который, выслушав сыщиков, поверг их в уныние:

– Все это, коллеги, замечательно, но трупов у нас нет, все доказательства косвенные, и к тому же он молчит. Так что радоваться особенно нечему.

– И что же ты предлагаешь? – насторожился Медунов.

– На десять суток я его без предъявления обвинения задержу, а с арестом пусть прокурор решает… Но будет лучше, если он все же признается. Тогда хоть трупы отыщутся, а это уже прямые улики.

Уверенные в несокрушимости имеющихся на руках доказательств, оперативники были обескуражены и по приказу Медунова бросились на поиски Кузякина и Тамары с проспекта Энтузиастов, чтобы провести с ними очные ставки. Следователь допросил Валентина, а тот ко всеобщему удивлению отказался от адвокатских услуг, мотивируя свой отказ отсутствием денег.

– Вам по закону бесплатно положено, поскольку наказание по вашей статье вплоть до высшей меры, – разъяснил ему следователь. – Вы это понимаете?

Скоков утвердительно кивнул головой, но наотрез отказался от адвоката и продолжал молча игнорировать вопросы, касающиеся убийств.

– Как же ты из Всеволожска удрал? – не выдержав столь угнетающего молчания, спросил его Медунов.

– Бог миловал. Я за всем этим с улицы любовался. Меня теперь на митинги калачом не заманишь, – простодушно признался Скоков и поинтересовался, кто его продал милиции.

– Откровенность за откровенность – не брат, – ответил Медунов: – С ним пришлось повозиться.

Это обстоятельство заметно обрадовало Скокова и вдохнуло в него дополнительные силы, он мужественно перенес очные ставки с Кузякиным и Тамарой, принял их извинения и даже отпустил им грехи.

Памятуя о словах следователя относительно шаткости доказательств, Медунов решил испробовать еще один ход и предложил Скокову свидание с женой, но тот отнесся к этому с недоверием.

– Напрасно сомневаешься. Все в наших силах, если человек себя прилично ведет, – объяснил Медунов, рассчитывавший повлиять на Скокова с помощью Надежды. – У тебя же дочка поступает.

– Вы же пообещали ее не трогать, – откликнулся Скоков.

– Я свои обещания помню. Но мы думали, что ты во всем сознаешься, а ты как-то странно себя ведешь.

– Насчет признания уговора не было.

Медунов, уставший от пустых разговоров, связался по телефону с Надеждой и пригласил ее на утро для свидания с мужем, который во время их беседы нервно ерзал на стуле.

– На сегодня, пожалуй, хватит, – сказал Медунов, положив трубку, и принялся давать Скокову последние рекомендации.

Тот молча слушал начальника «убойного» отдела, и внезапно ему вспомнился ночной ялтинский пляж и сидящая на лежаке Люба. Голос говорящего Медунова слился с рокотом морского прибоя, и Валентин перестал понимать смысл произносимых им слов.

– Ты что, заснул? – неожиданно прервал тот его сладкие грезы.

– Что вы! Я вас внимательно слушаю, – соврал Скоков.

– Я спрашиваю, ты не можешь «тамбовцем» назваться?

На месте растворившейся Любы в сознании Скокова возникла географическая карта, которую он принялся изучать в поисках города Тамбова.

– Я же коренной ленинградец, – мысленно пошарив по карте, ответил он.

После такого ответа Медунов кисло улыбнулся и распорядился увести Скокова в следственный изолятор. Сам же он вторично побрился, прилизал на голове волосы, почистил костюм и, дабы вовремя застолбить себе место в очереди на начальственную милость, направился докладывать генералу о раскрытых убийствах.

– А он, случайно, не «тамбовец»? – с надеждой в голосе спросил его генерал после красочного доклада.

– Точно пока не установлено, но такой вариант не исключен, товарищ генерал, – слукавил Медунов, не теряя надежды на удачный исход предприятия.

Его ответ пришелся генералу по душе, он крепко пожал Медунову руку и по-отечески похлопал по плечу. А уже через час в министерство пошел отчет о блестяще проведенной уголовным розыском многомесячной оперативной разработке и раскрытии серии «заказных» убийств. Вечером же «народный» генерал уже с экранов телевизоров, как всегда душевно и трогательно, вещал доверчивым горожанам о том, что по организованной преступности города нанесен еще один сокрушительный удар.

Не принесло желаемых дивидендов и организованное Медуновым на следующий день свидание Валентина с женой. После объятий и поцелуев тот поинтересовался у Надежды результатом собеседования в университете.

– Все удачно, но окончательное зачисление будет в конце августа, после мандатной комиссии, – объяснила Надежда.

Это известие удручающе подействовало на Валентина, он опять замкнулся и впал в раздумье, грызя принесенный женой огурец. Как не старалась она повторять заученные фразы, подсказанные ей Медуновым, как не умоляла во имя его же блага признаться во всем милиции, Скоков продолжал молча хрустеть огурцом.

Медунов прервал это бессмысленное занятие. Скоков снова был водворен в изолятор, а полная отчаяния Надежда покинула дом на Литейном.

Все последующие за этим дни следователь и оперативники проводили очные ставки между задержанным и «го работодателями, многие из которых были по горло сыты общением с милицией и безжалостно его изобличали. Скоков уже не казался им благородным освободителем, а его непрошибаемое упорство сначала вызывало у них раздражение, а затем и нескрываемую злость. Надежде стали поступать звонки с угрозами и бранью в адрес мужа, двое из числа звонивших потребовали вернуть деньги, заплаченные Скокову. Надежда мужественно сносила нападки, лишь изредка срываясь и облегчая душу в словесной перепалке.

На деньги, отложенные на покупку стиральной машины, она без ведома Валентина наняла ему адвоката, который через неделю после ареста Скокова заявился к нему в «Кресты».

Скоков был крайне удивлен, когда его вызвали из камеры для встречи с защитником, и отказался было идти, но, увидев в руке охранника резиновую дубинку, вынужден был подчиниться и, заложив руки за спину, отправился на навязанное ему свидание.

В следственном кабинете его ожидал сидящий за столом холеный лысеющий мужчина лет пятидесяти, одетый в шикарный костюм темно-синего цвета и белоснежную рубашку с ярким цветастым галстуком, безымянный палец мужчины украшал массивный золотой перстень с крупным бриллиантом. Респектабельный вид адвоката не вязался с окружающей обстановкой: бетонными стенами, грязным зарешеченным оконцем и тускло мерцающей под потолком электрической лампочкой. Поэтому, увидев его, Скоков, одетый в поношенный спортивный костюм брата и стоптанные ботинки без шнурков, остановился в полной нерешительности.

– Не робей, Валентин, присаживайся. Я ведь не судья, чтобы передо мной навытяжку стоять, – по-свойски предложил адвокат и представился Мыльниковым Борисом Аркадьевичем.

– Я же от адвоката отказался, – неуверенно произнес Скоков, усевшись на привинченный к полу стул.

– Меня твоя жена упросила, – объяснил Борис Аркадьевич, достал из «дипломата» пачку американских сигарет, распечатал ее и небрежно бросил на стол. Скоков отказываться не стал и прикурил от протянутого «Ронсона».

– Можешь всю пачку забрать, – предложил Мыльников. – Я тебе еще чай принес, сокамерников угостишь. Отношения в «хате» необходимо поддерживать. Не обижают тебя? – поинтересовался он.

– Да вроде нет, – неуверенно произнес Скоков.

– Если тяжко будет, могу посодействовать, чтобы в другую перекинули. Состоятельные люди даже в отдельных сидят: с радиотелефонами, телевизорами и прочими благами. У тебя на это денег не хватит, но что-нибудь поприличнее подыскать можно, – заверил Мыльников.

– У меня и на адвоката денег нет, – перебил его рассуждения Скоков.

– Ну, это ты скромничаешь. Я твое дело еще не изучал, но в общих чертах представляю. По самым скромным подсчетам девять тысяч баксов ты хапнуть успел. Деньги, конечно, небольшие, но кое-что сделать для тебя попытаюсь, – пообещал Борис Аркадьевич.

– Я же вам объяснил, что денег у меня нет, – упрямо повторил Скоков и погасил окурок в консервной банке, стоявшей на столе.

– Валентин, ты, наверное, не понял, что я твой защитник, а не следователь или прокурор. Это ты перед ними можешь как угодно выдрючиваться, и правильно сделаешь, а с тобой мы в одной упряжке, – не без раздражения произнес Мыльников. – Кстати, похвально, что ты на допросах ничего лишнего не ляпнул, мне будет легче сражаться. Я ведь двадцать лет следствию отдал и на пенсию начальником отдела вышел, так что всей этой кухней владею. Вышку тебе, конечно, по первому разу не дадут, но лет двадцать впаять могут, все-таки три убийства. А за это время твои накопления в песок превратятся. Так что платить, хочешь не хочешь, придется, ты же не законченный идиот.

– Сколько заслужил – все мое, – огрызнулся Скоков, не отводя пристального взгляда от перстня Бориса Аркадьевича, искрящегося всеми гранями в свете электрической лампочки.

Тот поймал его взгляд и начал понемногу заводиться:

– Думаешь, я это в МВД заработал? Кукиш с маслом. Там я, кроме невроза, язвы, геморроя и множества разных болезней, ничего к старости не получил, а вот за последние годы хоть человеком себя почувствовал. Здесь мои знания и опыт определенную цену имеют, хотя многие бывшие коллеги меня осуждают: «Как ты мог на другую сторону баррикад переметнуться?» Да, переметнулся, потому что жизнь одна, и прожить ее нужно так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы. К этому, кажется, наш школьный герой призывал? – Борис Аркадьевич все больше распалялся. – А этим мальчишкам сопливым с пэтэушным образованием, которые сейчас на следствии работают, я только в силу их безграмотности носы утру. Думаешь, я собираюсь, как Плевако, зажигательные речи произносить и представлять тебя жертвой порочного общества? Не-ет, – протянул Мыльников и покачал указательным пальцем. – Будь у тебя денег побольше, я бы это дело совсем «развалил». Заплатили бы всем свидетелям и твоим «подельникам» по энной сумме, и они бы, как миленькие, от своих прежних слов отказались. А отдельных несговорчивых слегка бы припугнули, для этого у меня есть возможности. В результате показаний против тебя нет, трупов нет, а остальное все – голая лирика. Другое дело, что здесь случай особый. На такое количество участников у тебя средств не хватит, даже если ты все имущество и квартиру с молотка пустишь.

– Ничего я продавать не собираюсь и платить тоже, – не выдержал Скоков.

– Повторяю, даже если продашь, все равно не хватит, – твердо произнес Борис Аркадьевич.

В его рассуждениях чувствовалась железная хватка и профессиональная выучка. Что же касается этики, то если это понятие когда-либо и было знакомо следователю Борису Мыльникову, то, вступив на адвокатскую стезю, он окончательно распрощался с подобной условностью. Теперь все для него измерялось суммой предложенного вознаграждения, ради которого он не брезговал ничем, радуясь, что с годами квалификация следователей становится все ниже и ниже. Этот отрадный факт гарантировал Борису Аркадьевичу спрос на его услуги и обеспеченную жизнь. Он еще долго распинался перед Скоковым на тему общего падения нравов, а затем неожиданно выдохся и подвел итог.

– Валентин, я ведь реалист и исхожу из твоих возможностей и обстоятельств дела. Максимум, что можно отсюда выжать, это чтобы статью обвинения на сто восьмую переквалифицировали. По ней наказание до двух лет лишения свободы. Улавливаешь?

Но, видимо, Скоков ничего не улавливал во всех этих юридических тонкостях, потому что хлопал слезящимися от дыма глазами и продолжал непрерывно курить дармовые сигареты. Творческая мысль Бориса Аркадьевича не находила отражения в его мозгу.

Несмотря на это, Мыльников продолжал терпеливо растолковывать клиенту смысл желаемой сто восьмой, определяющей ответственность за убийство при превышении пределов необходимой обороны, и какие для этого показания ему предстоит дать на следствии. Лишь последние слова адвоката относительно пяти тысяч долларов в случае благополучного судебного исхода дошли до сознания Скокова. Он побледнел, вскочил со стула и сжал кулаки, что побудило Бориса Аркадьевича протянуть руку к находящейся на стене кнопке тревоги.

– Пожалуйста, если желаешь, можешь двадцать лет бесплатно в тайге пилить, – стараясь казаться невозмутимым, предложил Мыльников, не отрывая палец от кнопки. – Кстати, в подтверждение твоей легенды придется все же указать, где трупы спрятаны, – добавил он.

Тут Скоков окончательно сорвался, наклонился через стол к защитнику и схватил его одной рукой за лацкан пиджака, а другой за модный шелковый галстук.

– Это тебя, сволочь, специально прислали, чтобы ты все разнюхал?! – крикнул он ему в лицо и хорошенько тряхнул.

Одной рукой Мыльников принялся отпихивать от себя взбунтовавшегося клиента, а другой судорожно давить на кнопку. По сигналу в кабинет ворвались охранники, один огрел Валентина дубинкой, и тот от резкой боли выпустил испуганного адвоката, а через несколько секунд очутился на полу, сбитый с ног посредством задней подсечки. Его ловко заковали в наручники, поставили на ноги и потащили к выходу.

– Скотина, сгниешь на лесоповале! – прокричал ему вслед Мыльников.

Скоков его не слышал. Подгоняемый пинками и ударами кулаков, он быстро проследовал обратно в пятнадцатиместную камеру со зловонной парашей и видом на величественную Неву.