Дверь придорожной таверны скрипнула, пропуская щуплого юркого человечка в пыльном плаще и залатанном хитоне. На узком, окаймленном черной кудрявой бородой лице блестели цепкие темные глаза. Окинув взглядом тускло освещенную сальными свечами комнату, человечек подошел к столику, за которым сидели рыжий мордатый декурион с двумя легионерами – простоватым веснушчатым парнем и белокурым верзилой с мускулами Геракла.

– Господин декурион! В полумиле отсюда шайка злоумышленников грабит курган царя Котиса, сына Радзойса…

– Что?! Фракия уже двадцать пять лет – провинция, и если ты, фракийская пьянь, думаешь, что воины Рима пойдут среди ночи, да еще в такую погоду, защищать дохлых царьков этого козлиного царства…

– Во-первых, я не фракиец, а грек. Хилиарх, сын Хилонида из Кизика. Во-вторых, главарь шайки – Кривой Севт, за которого обещана награда в пятьдесят денариев. В-третьих, царю Котису земные богатства уже не нужны. Не лучше ли сокровищам варвара достаться эллинам? К эллинам мы, греки, причисляем также македонян и вас, сынов Ромула…

– Благодарю за честь, гречишка! – Декурион поднялся, опершись руками о стол. – Марк, Сигвульф! Пошли. И запомните: добычу между нами четырьмя буду делить я!

Бушевавший всю ночь ветер на миг раздвинул тучи. Полная луна осветила черную громаду кургана и пятерых людей в измазанных землей хитонах. Довольно посмеиваясь, они укладывали в переметные сумы золотые рога, чаши, гривны, браслеты, дорогое оружие и доспехи. И тут из-за деревьев выбежали три легионера с обнаженными короткими мечами. Два разбойника были заколоты на месте, едва успев схватиться за кинжалы. Третий бросился навстречу великану Сигвульфу, размахивая длинным сарматским мечом. Низенький смуглый сириец метнул нож, и Марк упал, обливаясь кровью и прижимая руки к горлу. В следующий миг кинжал выскочившего откуда-то сбоку грека вонзился между ребер сирийца. Главарь, лохматый одноглазый детина, принялся ловко отбиваться увесистой палицей от декуриона и вдруг пронзительно свистнул. Раздался стук копыт. Декурион невольно обернулся, и тут же палица ударила его в висок. С кошачьей ловкостью Севт вскочил на коня, не забыв прихватить сумки с золотом, и скрылся в темноте.

Покончив со своим противником, Сигвульф огляделся. Марк, декурион и трое разбойников лежали мертвыми. Сокровища исчезли вместе с главарем. Легионер зло выругался по-германски, потом по-латыни. Хилиарх остановил его жестом.

– Тихо! Был еще один. Жаль, луна снова скрылась. Ага! Вон там, в кустах, слышишь?

Грек и германец бросились к кустам, готовые изрубить последнего разбойника. И вдруг он сам поднялся им навстречу – плечистый, широколицый, с белокурой бородой. Вновь выглянувшая луна осветила его лицо, спокойное и добродушное. Он не спеша развязал суму, вынул пару браслетов и горсть золотых бляшек.

– Если вам нужна хорошая выпивка в тавернах, этого хватит на месяц и даже на два. Но если, – голос его стал властным и торжественным, – вам нужны дела и добыча, достойные героев, – я открою вам путь к ним с помощью вот этого.

И он достал из сумы половину золотой чаши, на которой были искусно вычеканены лев, терзающий оленя, и дерево с птицей на нем.

– Обещаешь, будто царь, – недоверчиво прищурился грек, – а сам, похоже, беглый раб. Шея еще не загорела после ошейника!

– Ты угадал. Хозяин звал меня Венедом. А настоящее мое имя вы все равно не выговорите: Вышата.

– Висата, – повторил Хилиарх. – Я целый год был в плену у венедов, потом они меня отпустили за небольшой выкуп.

– Виската, – выговорил Сигвульф. – Вы, венеды, хорошие воины, хотя воевать не любите.

– А ты, верно, гот или вандал, если знаешь нас?

– Гот. Из племени короля Катуальды, что на Дунае. А вырос я в устье Вислы.

– Вот и хорошо. Спрячьте-ка оружие – у меня ведь только нож – и сядем под деревьями, где дует меньше… Слушайте же. Четыре века назад мы, восточные венеды, звались сколотами-пахарями. Цари главного племени – паралатов – владели тремя священными золотыми дарами: плугом с ярмом, секирой и чашей. Некогда они упали с неба, и два сына Таргитая, первого из людей – жрец Липоксай и пахарь Арнаксай – пытались взять их, но дары пылали огнем и дались в руки лишь младшему, воину Колаксаю, Солнце-Царю. Ведь был он сам Даждьбог-Солнце, кого вы зовете Аполлоном и Бальдром.

Но вот с востока нахлынули сарматы. В лютой битве пал великий царь скифов, а рядом с ним – царь сколотов-пахарей. И тогда боги тьмы посеяли между сколотами раздор. Нового царя паралатов Слава остальные племена не признали великим царем. А сарматы опустошали наши земли, покоряли или угоняли в неволю племя за племенем.

И тогда Слав увел главное из трех паралатских племен на юг – за Дунай. С собой он унес золотую чашу, а секиру и плуг захватили жрецы-авхаты и унесли в Экзампей – главное святилище сколотов. Когда сарматы разграбили и его, эти два дара исчезли. Говорят, Морана, богиня смерти и жена Даждьбога, забрала их в свое подземное царство. Слав хотел поднять народы запада, соединиться со степными скифами и возродить Великую Скифию. Но его брат Горислав уже покорился сарматам и послал дары Котису. Когда Слав ждал царя Фракии на переговоры, воины Котиса напали на стан царя паралатов и перебили там всех. Чашу Колаксая Котис разрубил надвое, одну половину отослал Гориславу, а другую оставил себе. Вот она!

Та, первая, половина не принесла удачи братоубийце и его роду. Не было среди них достойного стать великим царем сколотов. И сама половина чаши ушла из их рук. Теперь она – на севере, в Чертовом лесу, у Лихослава, колдуна и жреца богов тьмы. А наши племена платят дань Фарзою, великому царю сарматов. Он покорил днепровских скифов, разрушил их столицу, изгнал венедов из их крепостей на Днепре, а лучшие земли паралатов отдал сарматам-росам.

Но покоренные народы чтут лишь силу Фарзоя. Понимаете теперь, что он не пожалеет никаких сокровищ ради Огненной Чаши Колаксая? Только она сделает его Солнцем-Царем в глазах сколотов. Так что, хитрейший грек и храбрейший гот, стоит эта чаша похода на край света, в логово колдуна? Или лучше продать половину ее за бесценок скупщику краденого, деньги пропить и все забыть наутро?

Небрежно усмехаясь, Вышата медленно поворачивал чашу перед собеседниками, будто дразнил их. Сигвульф резким движением сорвал шлем, отстегнул меч.

– Пропади она пропадом, эта римская служба! Слышать от этой скотины центуриона «ты, тупой варвар» и не иметь права сквитаться с ним в честном поединке! Императора из меня все равно не выйдет, легата тоже, брать Рим Веспасиан послал не нас… Клянусь молотом Тора, венед, ты нашел мне лучшее дело!

– Дело, достойное хитроумного Улисса, – подхватил Хилиарх. – Только почему ты хочешь отдать чашу Фарзою, не своему народу?

– Владеть этой чашей сможет лишь тот, кто подобен Даждьбогу мужеством и справедливостью. Среди наших разбежавшихся по лесам племен я не знаю такого. Фарзой же – великий царь не только по имени. Один он может сделать Великую Сарматию подобной Великой Скифии.

* * *

Через неделю трое искателей Колаксаевой чаши добрались до Ольвии. Золота Котиса вполне хватило на трех лошадей и припасы в дорогу. Сигвульф, кроме того, раздобыл старинный кельтский шлем с рогами и сарматский наборный доспех, римский меч он отдал Вышате, панцирь – Хилиарху, отпустил бороду, и теперь в этом северном варваре невозможно было признать легионера. От наблюдательного Хилиарха не укрылось, что Вышата во всех лавках расспрашивает о каком-то Ардагасте.

И вот однажды на рынке венед заметил молодого всадника и тут же сделал своим спутникам знак остановиться. Всадник был одет по-сарматски: в синий шерстяной кафтан и штаны, мягкие сафьяновые сапожки и короткий красный плащ с вышитой на нем золотой тамгой-трезубцем, скрепленный на плече дорогой позолоченной фибулой. Золотистые волосы достигали плеч, тонкие красивые усы были закручены на концах. Загорелое лицо дышало юношеской силой и отвагой, но голубые глаза смотрели не по возрасту серьезно. Слева на поясе висел длинный меч в простых кожаных ножнах с обшитой кожей рукоятью, справа – акинак. Породистый рыжий конь был вместо чепрака покрыт тигровой шкурой, а узда блестела на солнце крупными серебряными бляхами.

Быстрыми шагами Вышата подошел к всаднику, поклонился и сказал по-венедски:

– Здравствуй, Ардагаст ксай-фурт! Не забыл еще своего дядьку?

– Не забыл! Здравствуй, волхв!

Сармат спрыгнул с коня и трижды обнялся с венедом. Потом они быстро заговорили по-сарматски. Этого языка Хилиарх с Сигвульфом не знали, хотя по-венедски понимали оба.

Наконец Вышата повернулся к своим спутникам и не допускающим возражения тоном сказал:

– Ардагаст поедет с нами. Он славный воин знатного рода, и без него нам трудно будет найти доступ к Фарзою.

– Что я знатен, с этим не все согласны. Но что я славный воин – согласны все, кто попробовал моего меча, – улыбнулся Ардагаст.

* * *

Четыре всадника ехали берегом Гипасиса .

Ни сел, ни возделанных полей – лишь дымы сарматских стойбищ иногда поднимались над белым ковыльным морем. В одни стойбища путники заезжали и всегда находили хороший прием, свежую баранину и кумыс, а то и вино, другие же по указке Ардагаста объезжали стороной. Похоже, юношу действительно хорошо знали в степи. Да и немолодой венед всегда был с ним почтителен.

Однажды, когда Вышата с Ардагастом пошли настрелять диких гусей к ужину, а Сигвульф с Хилиархом собирали хворост для костра, грек, оглянувшись, заговорил:

– Клянусь Гермесом, нас с тобой втягивают в темное дело. Заметил, как величает венед этого Ардагаста? Десяток сарматских слов я знаю. «Ксай-фурт» значит «царевич»! Наверное, он незаконный сын Фарзоя или что-нибудь в этом роде и сам метит в цари, а Колаксаеву чашу ищет для себя. Не лучше ли нам обоим завладеть чашей и самим принести ее царю сарматов, а не ждать, пока он пустит наши шкуры на колчаны?

Гот возмущенно блеснул глазами, презрительно скривился и вдруг захохотал:

– Это все, до чего ты додумался? Да если Ардагаст и впрямь хочет стать конунгом, мы будем его первыми дружинниками! Ты хоть знаешь, что это такое? И что ты вообще видел в своей Греции?

– Побольше твоего, варвар! Я учился философии в Афинах и красил шерсть в Тире, был прорицателем в Каппадокии и фокусником в Александрии, ездил за оловом в Британию и за янтарем к Венедскому морю, выполнял тайные поручения царя Эдессы и первосвященника евреев, имел дело с тремя императорами. И усвоил одно: для всех этих владык жизнь таких, как мы, значит меньше, чем для скифа одна стрела!

– Ты, грек, видел чванливых повелителей полумира и изнеженных царишек, но ты еще не видел конунга! Что может одинокий воин вроде меня? Наниматься к кому попало… Но тот, кто умеет собрать таких воинов – это и есть конунг! Его слава – наша слава. Он делит с дружиною холод и зной, победы и неудачи, золото и пиры. Его сила – в нас, а наша – в кем! Конунг не предает дружины, а дружина – его. С ним мы не боимся ни людей, ни демонов, можем крушить и создавать царства!

Грек пожал плечами и снова принялся за хворост. Что ж, огорчаться нечему, одной подлостью меньше в этом скверном мире.

На шестой день путники переехали мелкую речку. Вышата с Ардагастом спешились и поцеловали землю.

– Здесь граница сколотов-пахарей. Только их самих тут нет, – с болью в голосе проговорил венед. – Видишь, река с севера течет? То верхний Гипанис. Там жили авхаты. Теперь их города пусты, и в Экзампее жрецов нет. Великий экзампейский котел – чтобы его отлить, каждый сколот дал по наконечнику стрелы – сарматы разломали и грекам продали. А на западе Буг-река. Двести лет на ней никто не жил. Потом снова сколоты пришли, только мало их тут.

Вверх по Бугу местность постепенно менялась. Все чаще встречались рощи, лески, а потом и леса. Между лесами зеленела пшеница, желтели соломенные крыши чистых белых мазанок. Возле них стояли венеды в длинных рубахах и штанах из белого полотна, женщины – в рубахах подлиннее и сарафанах с простенькими бронзовыми застежками на плечах. Люди выглядели мирно, оружие мало кто носил, но на конных пришельцев поглядывали настороженно.

В одном большом селе Ардагаст спросил, дома ли старейшина Добромир. Какой-то разбитной парень с ухмылкой ответил:

– Запропастился он – как раз, когда сарматы приехали. Дочка его их принимает.

Ардагаст спрыгнул с коня и, махнув рукой своим спутникам, быстро зашагал к самой большой хате. Из-за двери доносились гудение бубна, хохот и мужские голоса: «Ай, хорошо пляшешь! А теперь спляши голая, как у вас на Купалу!» Ардагаст толкнул дверь – гуляки даже не подумали задвинуть засов. На лавках у очага расселись четверо сарматов. Простоволосая девушка, спустившая было рубашку с плеч, взвизгнула и бросилась на колени к красивому чернобородому степняку, словно ища у него защиты. Две пустые амфоры валялись на выстланном свежими травами полу. Золотистый хмельной мед растекался по столу из опрокинутого горшка.

– Зачем позоришь в гостях дом хозяина, Андак? Или спутал его с греческой корчмой?

Нарочито коверкая венедские слова, чернобородый ответил:

– Что, хочешь венедски дэвка? Нэ дам, нэ прасы!

– Уважай хоть своих родичей, если чужих не уважаешь! Я – сын царевны и твой троюродный брат, – с холодной яростью сказал Ардагаст.

– Ты – венедский ублюдок! – Андак сбросил девчонку с колен и, пошатываясь, встал. – Как смеешь носить нашу тамгу? А твоя мать… – и чернобородый выкрикнул несколько слов, которые (это знал даже Хилиарх) венеды при женщинах не произносили.

– Защищайся, песий сын! – два клинка блеснули в руках Ардагаста.

– С таким, как ты, воюют этим!!! – Андак с ухмылкой взмахнул плетью – и тут же отскочил, выронив ее обломок. Распоротый на груди кафтан окрасился кровью. Остальные трое с руганью выхватили мечи, но долго сражаться пьяным сарматам не пришлось. Самого мощного Сигвульф огрел плашмя по голове и пинком выпроводил за дверь. Другому Хилиарх, ловко увернувшись от удара, подставил ногу, а затем так кольнул кинжалом пониже спины, что степняк взвыл и бросился следом за соплеменником. Третий, не выдержав натиска Ардагаста и Вышаты, бежал через окошко, в которое еще раньше змеей проскользнул, забыв о мече, Андак. С улицы донеслись конский топот, брань, угрозы – и вскоре затихли. Ардагаст поднял девчонку за волосы и отвесил ей хорошую затрещину.

– Почто род наш позоришь?!

– Батюшка велел гостей хорошо принять, а сам ушел, а они меня вино пить заставили, – всхлипывая, утирала слезы волосами девушка.

Ардагаст вытер меч о скатерть и резко шагнул к двери. Цепкий взгляд грека успел заметить на клинке надпись: «Куджула Кадфиз, великий царь царей кушан». Год назад в Эдессе только и говорили об этом варварском вожде, что подчинил себе Бактрию и Индию, покончив с греческими царями, правившими там со времен Александра.

На улице уже собралась взбудораженная толпа. Впереди стоял, потрясая резным посохом, старейшина – дородный, с густой седеющей бородой во всю грудь.

– Что творишь в моем доме, буян? Бродил Чернобог ведает где, теперь пришел воду мутить?

– Зато ты, дядя, всегда знаешь, где и когда в тишине отсидеться. В каком лесу прятался, когда дед с отцом погибли под Экзампеем, а мою мать Сауасп на аркане тащил?

– Да от твоего отца все несчастья венедов! Соблазнил царевну росов, а Сауасп всю степь поднял, чтобы за честь рода отомстить. Лучшие земли мы потеряли по Тясмину, Роси, все грады на Днепре… А тебе, степняку, лишь бы свары затевать.

– Иди от нас в степь, там дерись! Из-за тебя сарматы село сожгут! – зашумела толпа.

Кое-кто схватился за вилы, рогатины, дубье. Полетели комья сухой земли, один ком разбился о рогатый шлем Сигвульфа. Прорычав: «Кровь Тора!», гот широко взмахнул мечом, как косой, и венеды подались назад. Бородатый кривой мужик ударил было рогатиной, но германец мигом перерубил древко. Движением руки Ардагаст остановил схватку. Тяжелым, укоризненным взглядом окинул он толпу, молча взобрался на коня и вдруг обернулся и крикнул:

– Все равно я вернусь к вам – с Чашей Колаксая!

Уже за околицей он произнес, ни к кому не обращаясь:

– Это – мой род. Когда-то он был царским родом сколотов.

Они долго ехали молча. Выбрав момент, Хилиарх вполголоса заговорил с Сигвульфом:

– Теперь все понятно: этот Ардагаст хочет возродить царство сколотов. С таким трусливым измельчавшим народцем…

– О своих эллинах такое скажи, гречишка! Тот кривой чуть не насадил меня на рогатину с одного раза. Видно, на медведя ходить им привычно. Клянусь копьем Одина, из них еще будет толк!

Под вечер их нагнали четверо пеших парней с копьями, топорами и луками. У одного – стройного, смуглого – на поясе висел длинный меч с тамгой на ножнах.

– Возьми нас в свою дружину, царевич! Не все у нас такие, как Добромир да его должники и прихвостни. Оружие, правда… Меч только у Неждана. Батя его, сармат, сказал: «Одно это тебе дарю, остальное, если ты и вправду мой сын, им добудешь».

Лицо Ардагаста озарилось улыбкой.

– Что ж вы без коней, дружинушка храбрая? Пахать не на чем будет? Ладно, заедем к оседлому сармату Ардабуру, у него табун большой.

– С дружиной царевич рассчитается из своей доли, – бросил Вышата досадливо скривившемуся греку.

И в других селах молодежь шла к Ардагасту, так что за несколько дней отряд вырос до двух десятков человек.

Все дальше от Буга уходили Ардагаст и его спутники. Все гуще и обширнее становились леса, и наконец за развилкой трех дорог лес стал на севере сплошной бескрайней стеной. Ардагаст остановил отряд:

– Здесь будем ждать. Правая дорога ведет на Перепетово поле – к росам. Оттуда… да вот и они!

Три десятка конных сарматов приближались с востока. Все – при оружии, хотя кони у большинства были неказистые, а доспехи – копытные. Лишь немногие имели стальные наборные панцири. Впереди ехал стройный всадник в черном плаще и начищенной кольчуге, с кривым греческим мечом у пояса. Длинные черные волосы падали на плечи из-под остроконечного восточного шлема. Ардагаст выехал вперед и приветственно помахал рукой. Сарматы вскачь понеслись навстречу ему. Вот их предводитель подскакал совсем близко – и оказался… молодой женщиной с миловидным круглым лицом и узкими раскосыми глазами. Хорошо подогнанная кольчуга подчеркивала высокую грудь.

– Это моя жена – Ларишка, – обернулся к своим спутникам Ардагаст. – Она тохарка знатного рода. А это – мой друг и первый дружинник Вишвамитра, – кивнул он на могучего смуглого воина с пышными черными усами.

Тут всадница быстро и сердито заговорила с мужем на незнакомом языке, потом вдруг перешла на венедский:

– Нет, пусть и они знают! Тебе непременно нужно было затеять драку из-за девки, да еще пьяной? А потом кричать при всех про Колаксаеву чашу? Можешь радоваться – Сауасп обо всем узнал и теперь идет с дружиной по нашему следу.

– Значит, боги сами отдают его в наши руки, – беззаботно улыбнулся царевич, поигрывая поводом. – Заманим в леса…

– Тебе все нипочем… А эта девчонка что, очень красивая?

– Нет. Мне только чернявенькие нравятся… вроде тебя. Просто она – дочь старейшины.

– Станешь царем – тогда и возьмешь ее в свой гарем. Хоть второй женой.

– А царицей – только тебя. Хотя про твоего отца, чаганианского джабгу, здесь никто и не слышал.

– Зато уже слышали про мой меч.

– Вот и попробуешь его на разбойниках Сауаспа. А заодно – на лесной нечисти. С ракшасами и дэвами ты уже знакома, узнаешь еще и наших чертей. Тебе ведь тоже все нипочем, а, Ларишка?

Тохарка улыбнулась, Ардагаст достал из кармана массивную золотую брошь с каменьями.

– Это к твоему плащу подойдет больше, чем проволочная фибула.

Круглое лицо Ларишки просияло:

– Золото с бирюзой! Как у нас в Бактрии… Спасибо! – Она поцеловала Ардагаста и спрыгнула с коня. – А теперь – привал! Наши кони устали, а Сауасп еще далеко.

* * *

Три дня отряд ехал на запад, потом повернул на север, в глубь леса. Узкая тропа шла вдоль большой реки Случи. За рекой виднелись села с белыми мазанками, но правый берег был совсем безлюден. Только кое-где торчали из земли полусгнившие бревна землянок.

– За Случью живут словене – западные венеды, – пояснил Вышата Хилиарху, – а прежде здесь жили нуры, невры по-вашему. Род их – от волка, и все они умели волками оборачиваться. Потом пришло с севера злое племя литовское, чей род – от змеи, и прогнало их. Кто остался – в самые глухие места забрались.

На четвертый день пути с юга прискакали Неждан с двумя сарматами – сторожа, оставленные у входа в лес.

– Сауасп подошел к Случи. С ним сотня конных. Ардагаст с досадой сжал плетку:

– Хотел нагрянуть к колдуну со всей ратью, да, видно, боги этого не хотят. Дружинники! Спешивайтесь, рубите засеку, готовьте волчьи ямы, засады. За себя оставляю Вишвамитру. Со мной пойдут Вышата, Ларишка, Сигвульф, Хилиарх и Неждан.

– Оно и лучше – зачем всем войском на чары нарываться? – сказал Вышата. – И коней оставим: я знаю прямую дорогу через пущу к Лихославову гнезду.

* * *

Шесть человек ушли в пущу – и словно утонули в безбрежном зеленом море. Казалось, нет на свете ничего, кроме этой вековечной чащи, и самого человека боги еще не создали. Без страха выглядывали из-за деревьев олени и косули. Степенно раздвигал кусты могучей головой зубр. Огромный медведь, встав на задние лапы, выгребал передней мед из дупла, а другой отмахивался от пчел, словно говоря людям: «Проходите, не мешайте!» Стадо серых туров спускалось к водопою, и хрюканье кабанов вторило из камышей реву диких быков. «И зачем здесь мы со своими мечами и жаждой золота?» – мелькнула мысль у грека.

Звериными тропами, по одному ему известным приметам вел Вышата отряд. Однажды вечером, когда все уже сидели у костра, в стороне послышалось пение и как будто вой. Густой дым поднимался оттуда над деревьями в темнеющее после заката небо. Вышата перекинулся парой слов с царевичем и сделал Хилиарху знак следовать за собой. Осторожный и ловкий грек передвигался в лесу почти бесшумно – впрочем, он и вырос в аркадских лесах.

Тихо и скрытно подобрались они к вершине холма. На широкой поляне перед черным, трехликим, в три человеческих роста, идолом горел костер. Идол, скаливший белые клыки из трех пастей, рос прямо из земли. Когда-то люди срезали верхушку у дерева, почерневшего от удара молнии, ободрали кору и придали стволу, не отделяя его от корней, вид бога-чудовища. Каменная плита, лежавшая на трех валунах, вся была залита дымящейся кровью, а из костра несло горелым мясом. Звериные и человеческие черепа белели на кустах вокруг истукана. Среди них блестела рыжими волосами окровавленная голова девочки лет девяти. Два десятка женщин, обнаженных, простоволосых, с заунывной песней вели хоровод вокруг костра. Могучий старик с длинными седыми волосами и бородой до пояса стоял у жертвенника – такой же голый, только с черной волчьей шкурой на плечах.

– Слава Чернобогу, владыке земному и подземному! – воздел руки старик.

– Слава и тебе, упырю нашему! – поклонились ему женщины.

Старик протяжно завыл по-волчьи. Женщины, разом упав на четвереньки, подхватили этот вой, а из глубины леса им откликнулись – люди ли, волки? Не переставая выть, женщины вскочили на ноги и завертелись под оглушительные удары бубна. Старик с рычанием выхватил одну из них, бросил на кровавую плиту и навалился сверху… Вышата дернул грека за полу, и они неслышно двинулись назад.

– Там – Лихослав со своими ведьмами, – сказал Вышата, вернувшись к костру.

– Так пойдем и изрубим всех! – вскочил Сигвульф.

– Нет, – покачал головой Вышата. – Это же Лысая гора, капище Чернобогово. Там сейчас столько лихой силы – семеро волхвов не устоят… Завтра нужно будет засветло пройти через Бесово болото, пока там нечисть не разгулялась.

– Лихослав этот, что, мертвец? А из ведьмы кровь пил?! – стал спрашивать грек.

– Нет. Упырем зовут колдуна, над ведьмами старшего. После смерти он настоящим упырем становится. А сейчас ему бабы для другого нужны…

Из-за буреломов к Бесову болоту вышли только к вечеру. Поглядывая на заходящее солнце, путники торопливо пробирались по гребню длинного, узкого, поросшего деревьями холма, делившего болото надвое. А по сторонам далеко тянулись заросли высоких, в человеческий рост, камышей и хвощей. Из зарослей доносились шорохи, хрюканье, визг, по временам – ехидный смех и глухой зловещий хохот. Немилосердно докучали комары. Вышата бормотал заклинания. Шедший позади Сигвульф крутил громадные кукиши. Если б не Ларишка, ругнулся бы по-матерному – тоже венедское средство от нечистых.

Солнце село. К хохоту и визгу прибавились вой, рычание, рев. Черные мохнатые фигуры появлялись и исчезали среди камышей, блестя красными глазищами. Вдруг деревья расступились. На полянке в ряд стояли копны сена. Кто его только косит в таком месте? Внезапно из-за кустов вылетел большой черный клубок и сбил с ног Вышагу. Тяжелое колесо таким же ударом свалило с ног Сигвульфа. Копны сами двинулись с места, обрушились на путников, оглушили, ослепили, прижали к земле. Из-под копны вывернулся лишь Хилиарх. Вскочив на ноги, он увидел: копны обратились в ведьм и те вяжут его товарищей, а на помощь ведьмам из зарослей бегут похожие на больших обезьян остроголовые существа, поросшие шерстью.

Прямо на грека выбежало из кустов диковинное существо: вроде человека, в черной одежде, а голова… собачья, с единственным глазом посреди лба. В ужасе Хилиарх помчался, не разбирая дороги. Он успел еще заметить тохарку, отбивавшуюся кривым мечом от целой своры волосатых демонов… Ветви хлестали по лицу, сучья рвали одежду и в кровь царапали тело, а за спиной ни на миг не умолкал басовитый злобный лай. Вдруг нога провалилась в трясину, и тут же на лодыжке сомкнулась волосатая лапа, а из осоки сверкнула глазами остроконечная голова. Коротким римским мечом Хилиарх с силой рубанул по лапе, и искалеченный демон с воем погрузился в болото. А громадный кинокефал уже навис, разведя мощные руки. Грек сделал быстрый выпад – прямо в клыкастую пасть, отскочил назад и побежал еще быстрее, преследуемый визгом и рычанием. Боги бессмертные, где бы спрятаться от этих скифских ужасов?

Вдруг между деревьями блеснул огонек, и беглец увидел бревенчатую избушку, поднятую над землей на толстых сваях локтя на два. Он с силой заколотил рукоятью меча и кулаком в дверь.

– Кого черти несут среди ночи? – отозвался женский голос.

– Не несут, а гонятся за мной. Откройте, ради богов!

Дверь открыла статная женщина лет тридцати с распущенными светло-русыми волосами. Грек вскочил в избушку, хозяйка задвинула засов, а в слюдяном окошке уже показалась разъяренная собачья морда.

– Пошел вон! Перунова топора хочешь?

Женщина замахнулась каменным топором, и чудовище, огрызнувшись, скрылось.

Хилиарх окинул взглядом неярко освещенное лучиной жилище. Широкая лавка, стол, простой глиняный очаг, стены, увешанные пучками трав и змеиными шкурами, чучело ворона, волчий череп…

– Что ж это ты от чертей к ведьме прибежал? Милана я, колдунья.

Рука беглеца сжала рукоять меча.

– Да не бойся, я ведьма не ученая, как все эти стервы Лихославовы, а рожденная. Они только вредить могут, а я – и помогать. У меня от рождения хвост и по хребту черная полоса. Хочешь, покажу? – Она лукаво подмигнула, потом расхохоталась. – Нет! Я маленьких да чернявеньких не люблю. Лихослава, старого черта, любила, пока не подарил ему Сауасп эту Чернаву-Сарматку. Она-то из наших, только долго в сарматском плену была… Да что это я! Поешь-ка щей да расскажи, кто таков?

Обычно скрытный и недоверчивый, Хилиарх на этот раз ничего не утаил. Слушая его, Милана мрачнела.

– Плохо дело. Завтра как раз полнолуние. Принесет их всех Лихослав нечисти лесной в жертву. Ничего! К вечеру проберемся в село, а там – увидим, чьи чары сильнее. Упыря этого с его кодлом многие не любят, только боятся… А пока – ложись, спи. Я тебе шкуру медвежью постелю. Ты, гречин, славный воин: черту лапу отрубил, а песиголовцу зубов убавил! Куда уж нашим мужикам запуганным…

* * *

В обширной полутемной землянке, на полу, устланном камышом, лежали связанные Ардагаст и трое его спутников. Лихослав в вышитой длинной сорочке восседал на лавке и неторопливо плел лапоть. Колючие серые глаза смотрели с ехидцей из-под сросшихся седых бровей.

– Что, воители степные, повязали вас бабы? Не лезьте к нам с волхвом-недоучкой! А тебя, Вышата, боги наказали. Большой грех – от учителя своего сбежать, еще и обокрасть его: лучшую наложницу увести.

– Я не вор, а Милица не рабыня была, чтобы ее красть!

– Что же она, бедовая такая, не с тобой?

– Убили ее лихие люди в Херсонесе.

– Вот видишь: как нажито, так и прожито. А ты еще и перед племенем согрешил: вырастил пащенка этого. От таких ублюдков с нечистой кровью все беды наши!

– Моя кровь чище твоей души черной! – презрительно сверкнул глазами Ардагаст.

– Молчи, бродяга степной! Недаром у нас сколотными зовут тех, кто от блуда прижит. Они, сколотные, и научили венедов в степи селиться, города ставить, по-степному воевать, себя сколотами звать… Что, помогли вам валы в десять локтей, шеломы заморские, панцири греческие? Помогло золото Даждьбогово? Молодым богам небесным не одолеть старых – лесных, водяных да подземных. Старые боги нам велели в лесу жить. Здесь наши корни вековые!

– А наши корни где, внуков Даждьбоговых? Мы, поляне, простор любим, не чащу, – сказал Неждан.

– Нет у вас корней, перекати-поле вы, сорняки! Скорей бы вас всех сарматы извели, чтоб вы лесной народ в соблазн не вводили!

– Нет, Лихослав, – покачал головой Вышата. – Того, кто мир повидал от Дуная и до Бактрии, до Индии богатой, ты в своей чащобе не удержишь. Мы, венеды, сколоты – люди, не черти болотные!

* * *

В сумерках четырех пришельцев повели селом. Мазанки и рубленые избы здесь до половины уходили в землю, у иных над травой поднималась лишь заросшая мхом крыта. Будто из нор, вылезали лесовики – длинноволосые, бородатые, в безрукавках волчьего меха поверх белых рубах.

На лугу за околицей уже горел костер. Пленников привязали к деревьям, даже не сняв панцирей. Во взглядах столпившихся лесовиков угрюмое недоверие мешалось с любопытством. Среди ведьм, окруживших Лихослава, выделялась Сарматка – разбитная, с пышными черными волосами, в темно-синем платье, застегнутом парой бронзовых фибул с сарматскими тамгами. Сам колдун расхаживал с довольным видом в черном плаще с золотой застежкой. Призывно загудел бубен. Лихослав воздел руки:

– Люди леса! Чужие к нам пришли: чужим языком говорят, чужой обычай чтут, чужим богам молятся. Наши боги – лешие, да упыри, да русалки, да черти болотные и подземные. Здесь они, рядом. Ныне предали они нам в руки вторую половину дара молодых богов – золотой чаши Колаксаевой. Не будет больше над нашими племенами царей с золотыми дарами да с нечистой кровью! Каждое племя должно само по себе жить! А чужаков этих самые древние, страшные боги в жертву возьмут. Росомаха! Росомаха, зверь-человек! Приди, выбери себе жертву!

Зашелестели во мраке ветви, затрещали сучья, еле заметная темная фигура скользнула в высокие конопли и стала медленно, осторожно пробираться в них. Эта медлительность невидимой твари и вывела из себя Сигвульфа. Как? Его, гота, хотят скормить не зверю-воину, не волку, не медведю, а трусливой лохматой хищнице?

– Один, Дикий Охотник! – Ярость утроила силы германца. Не выдержав напряжения могучих мышц, лопнули веревки. – Что, испугались, жалкие рабы колдуна? Сейчас я вашего мерзкого бога голыми руками разорву!

Но из конопли выскочила не обычная лесная росомаха. Существо, подобное человеку, но покрытое длинной белой шерстью, со львиной головой на широких плечах и мощными лапами хищника вместо рук. Выпустив когти, с бешеным ревом чудовище бросилось на Сигвульфа, однако удар ногой в живот тут же заставил тварь отлететь обратно в коноплю. Но и сам гот потерял равновесие и упал на спину. В следующий миг зверь-человек прижал его лапами и коленями к земле. Уперевшись руками в плечи противника, германец сумел удержать его клыкастую пасть подальше от своего горла, а грозные когти заскрежетали по пластинам панциря. Но вскоре Сигвульф почувствовал, что мышцы чудовища не уступают его собственным. Мощные когти гнули и выламывали пластины, впивались в тело, громовое рычание глушило, било в лицо подобно ветру. Вот белые клыки уже совсем близко, и только панцирь не дает им вцепиться в грудь…

Поглощенные зрелищем поединка, лесовики не заметили ни Миланы, ни пришедшего с ней смуглого невысокого человека, одетого по-венедски. Неслышно подобрался он к пленникам и ловким движением уличного вора перерезал веревки у Вышаты. Тот обернулся и прошептал: «Кинжал! Быстро!» Потом выскочил на середину луга, воткнул кинжал в землю, перекувыркнулся через него – и встал крупным волком с белой шерстью.

Человек-зверь, почуяв нового врага, повернул к нему львиную голову, хотел броситься, но Сигвульф крепко держал его за лапы. Сильные челюсти волка сомкнулись на горле росомахи. Чудовище захрипело и осело недвижной мохнатой тушей.

Тем временем грек освободил от пут Ардагаста, сунул ему в руки свой меч. Вдруг Лихослав что-то громко крикнул – и из лесу с громким лаем выскочил, сверкая единственным глазом, громадный песиголовец. Хилиарх метнулся к кинжалу, но демон оказался проворнее: двумя прыжками настиг своего вчерашнего обидчика, ухватил за бока могучими руками и поднял над головой, чтобы ударить оземь. Но не успел: клинок царевича вонзился ему в грудь, и все трое кучей рухнули в густую траву.

Окровавленный, но не утративший боевого пыла, поднялся с земли Сигвульф.

– Ну, нечисть лесная, кому еще хочется жертвы? Выходи!

Чаща ответила воем, ревом, свистом, но на луг никто не вышел: к такому, видно, в лесу не привыкли. В толпе раздались смешки. Тогда сам Лихослав в ярости шагнул вперед, перекувыркнулся – и оборотился большим черным волком. Белый волк-Вышата с грозным рычанием выступил навстречу. Германец двинулся было следом, но толпа зашумела: «Назад! Волхвы бьются – никто мешать не смеет!» Ардагаст знаком остановил своих друзей, к которым уже присоединился освобожденный Миланой Неждан.

Волки-оборотни кружили по лугу, огрызаясь и щелкая зубами, потом черный прыгнул – и завертелся на траве мохнатый клубок, полетели во все стороны клочья шерсти. Наконец черный волк, весь в крови, отскочил назад, снова перекувыркнулся и поднялся громадным черным туром. Вывернув рогами целый пласт дерна, он с ревом понесся вперед, готовый насадить белого волка на рога. Но тот вмиг обернулся белым туром с сияющими золотом рогами. Полетела земля из-под копыт, затрещали могучие лбы, содрогнулись деревья от громового мычания. И вот уже черный бык с распоротым боком бежит от белого, валится на траву… и взлетает черным вороном величиной с человека. А вслед ему стремится ввысь такой же огромный белый кречет.

– Тремя мирами владеет волхв и в трех обличьях может биться, – проговорил Ардагаст.

Клекот и карканье неслись с ночного неба, закрывали полную луну широкие крылья, поднявшийся вдруг ветер кружил перья. Вот уже ворон летит, преследуемый кречетом, все ниже. Но вдруг словно незримая сеть опутывает крылья белой птицы, и та падает, застревая в ветвях высокого дерева.

– Кто чары наводит?! Ты, Сарматка? Или ты, кошка рыжая?! – отчаянно кричит Милана.

А ворон уже с победным карканьем устремляется на кречета. Но тут зазвенела тетива, и стрела пронзила черную птицу. Миг спустя на земле стонал и корчился с переломанными костями и стрелой в груди окровавленный старик. Снова запела тетива, и рыжая ведьма, вскрикнув, упала. В свете костра с луком в руках появилась Ларишка – в изорванной и перемазанной грязью одежде, с растрепавшимися на ветру черными волосами.

Вышата, уже в человечьем обличье, стоял над поверженным колдуном.

– Говори, где чаша Колаксая? Не то пошлю твою душу туда, куда и Чернобог не заглядывает!

Лихослав хрипло засмеялся, харкнул кровью в лицо белому волхву.

– Там, где тебе не достать – в Гробнице Семи Упырей! Попроси Даждьбога ради, может, отдадут…

– Уж ты-то по ночам кровь пить не будешь!

Ардагаст взмахнул мечом и с одного удара отсек голову колдуну. Сигвульф, переглянувшись с волхвом, сломал молодую осину, оборвал ветки, мечом затесал ствол и пробил этим колом труп.

– Тело сожжете на осиновых дровах, – сказал Вышата.

Ардагаст и его люди разобрали свое оружие, сложенное колдуном под деревом. Лесовики молчали, словно громом пораженные. Вдруг раздался сильный, уверенный голос Миланы:

– Бабы! Чего ждете? Гони ведьм из села! Хватит им чужих коров доить да порчу насылать!

Луг огласился женским криком, визгом, руганью. Преследуемые толпой, ведьмы бросились врассыпную.

Победителями вошли Ардагаст с товарищами в село. Но возле землянки Лихослава они увидели вновь собравшуюся толпу. Впереди стоял упитанный мужик с пегой бородой, опиравшийся на увесистый посох. Из-за его плеча выглядывала Сарматка.

– Ну вот что, степняки: берите себе Лихославово добро, а нас с лесными богами не ссорьте. Вы уйдете, а нам с ними жить.

– Глядите, бабы, вы и так богов прогневили. На завтра большие жертвы готовьте, и нам, ведьмам, подарки. Не то… Семеро вам покажут, – зловеще усмехнулась Сарматка.

– На Лихославово место метишь, стерва приблудная? – сжала кулаки Милана. – А ты, старейшина, куда смотришь? Это вы с батькой дали из села бесовское гнездо сделать! Не было тут раньше ни капища Чернобогова, ни сборищ ведьмовских…

В толпе зашумели, заспорили. Ардагаст выступил вперед.

– Если мы Семерых Упырей изведем и Колаксаеву чашу добудем, признаете меня царем? А я вас из этих лесов на юг выведу. Знали бы вы, какие там черноземы пустуют, какие товары греки за зерно дают! И с сарматами мир будет: сам я – росский царевич.

Шума и споров в толпе стало еще больше. Высокий белобрысый парень выкрикнул:

– Верно царевич говорит! До каких пор нам всех бояться? Я среди сарматов год прожил – ничего, тоже люди. А уж со своими братьями-венедами не поладить…

Наконец старейшина, пошептавшись с Сарматкой, сказал:

– Добро! Только к гробнице иди ночью, не днем. Если Семерых одолеешь, когда они сильнее всего – значит, с тобой на земле некого бояться, сила самого Даждьбога в тебе.

Ардагаст и его люди расположились в обширной землянке мертвого колдуна. Гот стянул с себя доспех и рубаху и с удовольствием предоставил Милане смазывать раны и синяки. Ведьма ласково прижималась к могучему готу и со смехом что-то шептала ему. Ларишка, переодевшись в длинную венедскую рубаху, при лучине штопала свою одежду, а царевич поглаживал ее роскошные волосы.

– Не пойму, почему бы нам не плюнуть на старейшину и не пойти к гробнице днем? – спросил Сигвульф.

– Не в нем дело, – покачал головой Ардагаст. – С лесовиками нельзя зря ссориться. Если они за мной не пойдут – напрасно будет все, даже из лесу можем не выбраться. Здесь-то людей немного, а там, в низовьях Случи, большое племя живет. Эти места и для них святые. Не всегда тут бесам служили…

Утром пришельцы с юга осмотрели кладовые Лихослава, полные отборных мехов, меда, воска. Немало нашлось серебряных римских монет: торговлей с чужаками колдун оскверниться не боялся. Вышата расплавил часть серебра в тигле, взятом у кузнеца, и друзья окунули в горячий металл, страшный упырям, свои клинки.

И снова маленький отряд пробирался через чащу. К шестерым искателям солнечной чаши присоединились Милана и четверо мужиков с дубинами и рогатинами, посланных старейшиной следить за поединком. Среди них был и белобрысый, что жил среди сарматов. Лесовики тихо переговаривались, вздыхая.

– Ох-хо-хо… Жили тихо, мирно, со всеми богами ладили. Не иначе – за грехи свалился на нас царевич этот.

– Да где, когда такое видано: на богов меч поднимать, колдуна не уважить, ведьм не бояться?

– Где? Да хоть на юге! Сарматы дань берут, зато сами чертям не молятся и других не заставляют. И сколоты… А над нами смеются: живете-де в лесу звериным обычаем, чуть лапу не сосете.

– Пожили б они тут, где нечистых больше, чем у них в степи сурков…

– Да мы сами эту нечисть и развели. Прикормили, они и лезут, будто мухи на мед. Песиголовцев в наших местах не было, из-за Карпат, поди, заявились.

– Деды наши и прадеды всегда упырям требы клали…

– А за что? Кому они добро сделали? Перун гневен, да дождь посылает, Даждьбог – тепло…

– Добро, добро! Хоть бы зла не сотворили. Упыри все могут: засуху наслать, мор – хоть на людей, хоть на скотину. Нельзя без треб им!

– Вот ты своих детей на требище и веди, а я нечисти Малушу с Торопкой не отдам! Хватит, пусть теперь бесы нас боятся!

А лес кругом становился все мрачнее и безмолвнее. Все гуще сплетались ветви в вышине, еле пропуская свет. Часто попадались мертвые деревья. На их голых сучьях белели звериные и человеческие черепа. Не пели здесь птицы, не жужжали насекомые, не хрустел валежник под лапами зверей. Эта мертвая зловещая тишина и полумрак были страшнее, давили на душу больше, чем ночь, наполненная ревом врагов.

Но уверенно шагал впереди волхв Вышата, временами переговариваясь вполголоса с Миланой и после этого произнося заклинания или чертя знаки в воздухе. А по дороге, не спеша, рассказывал своим спутникам:

«Давно это было – до Колаксая. Сварог еще не научил людей ковать железо. К югу отсюда было большое село – да что там, город. Больше всего в нем почитали Великую Богиню Ладу, и жрицей ее была мудрая и прекрасная царица города. Как-то праздничной купальской ночью пришел к священным кострам могучий воин с волосами цвета меди, и царица по обычаю отдалась ему. То был бесстрашный и жестокий вождь лесного племени. Узнал вождь, как богат город зерном, скотом и медью, как миролюбивы его жители, и задумал их покорить, а царицу взять себе в наложницы.

Пообещал он большую жертву Перуну и повел племя в набег. Но в ночном бою горожане разбили лесовиков. На другой день, когда племя оплакивало погибших, пришли послы от царицы и объявили, что их повелительница согласна стать женой Медноволосого и объединить два племени. Так велела Лада своей жрице, ибо долгая война могла лишь погубить город – один из немногих оставшихся у некогда многолюдного народа Богини. Но гордый и буйный вождь будто обезумел от горечи поражения. Не воинственные конники-степняки одолели его – презренные трусливые горожане, управляемые женщинами! В глухой чащобе нашел Медноволосый злейшего из колдунов и совершил страшный обряд: выпил кровь ребенка, посвятил Чернобогу свою душу и обрек в жертву ему весь город.

Войско лесовиков ворвалось в город, сожгло его, перебило всех жителей, перерезало скот. Святилище Богини сровняли с землей, над царицей надругались всей дружиной, а после разорвали конями. Забыли только, что степняки тоже чтили Ладу и давно породнились с ее племенами. Не стерпели степные вожди такого кощунства. Обрушилась их конница на лесовиков, будто громовая дружина Перунова – на бесов. Каменным топором поверг вождь степняков Медноволосого с коня наземь, медным кинжалом поразил в горло. Но и с лесным народом были степные воины в родстве и потому похоронили проклятого, как пристало вождю: в каменной гробнице, вместе с двумя женами, двумя детьми, дружинником и рабом. Волею Чернобога все семеро стали упырями, а в их кремневое оружие владыка тьмы вложил губительные синие молнии. Лишь железо с серебром могло бы одолеть Семерых, а железные доспехи – защитить от этих молний. Но когда дар Сварога пришел к жителям леса, их сердцами уже многие века владел страх. Привыкли откупаться жертвами от упырей, а колдуны, что кормились от тех жертв, окружили гробницу сильными чарами».

* * *

Вечером отряд вышел на поляну у подножия невысокого холма, на котором рос вековой дуб. Между его корнями, подобно двери, выделялась серая каменная плита почти в рост человека. Ардагаст велел собрать побольше хвороста и сложить костер. Вышата, напевая заклинания, провел старинным бронзовым ножом борозду вокруг холма и поляны. Тем временем совсем стемнело, и мертвый лес внезапно ожил. Шорохи, треск, злое ворчание послышались отовсюду – сначала издалека, потом все ближе и ближе. Десятки красных глаз вспыхнули кругом…

– Обложили, – тихо, со спокойной безнадежностью произнес рябой мужик с жидкой бороденкой.

– И захотите, так не уйдете, воины Даждьбожьи! – раздался злорадный голос Сарматки. – Славная жертва будет Семерым! А вас, мужики, можем и пропустить. Родичи вы мне, как-никак. Идите, пока я добрая.

– А пошла ты!… – длинно и зло выматерился белобрысый.

– Пропустишь, как же, – покачал головой рябой. – Растащат бесы наши косточки по лесу. И-эх-х! Царь Ардагаст, веди нас в бой! Умрем за тебя!

– Верно! Пропадать, так в бою, как мужам пристало!

А у Хилиарха, сына Хилонида, на душе стало удивительно легко и спокойно. Тут, в скифских дебрях, не нужно хитрить и унижаться. Бессильны здесь серебряные кружки с профилем кесаря, бесполезны папирусы с доносами и долговые расписки. Ахилл, воистину ты бессмертный владыка Скифии!

– Ты, златокудрый, Колаксай-скиф, я – твой воин!

Ярко вспыхнул костер и осветил лицо Ардагаста.

– Вышата, Милана! С упырями буду биться я с женой и дружинниками. Ваше оружие – чары. А вы, древляне, глядите в оба: прорвется какой нечистый через круг – в дубины его, в рогатины!

– Бесов материть – не грех, – подмигнул волхв белобрысому. – Не Мать Сыру Землю обидите, а Ягу-Бабу, всех чертей мать.

Царевич ударил рукоятью меча в плиту.

– Семеро Упырей! Я, Ардагаст, потомок сколотских царей, царевич росов, пришел к вам за Огненной Чашей Колаксая! Вызываю вас на смертный бой!

Сигвульф одной рукой отвалил плиту. За ней показались небольшие сени и вторая плита-дверь. Перед ней лежал, скорчившись, косматый и бородатый человек, прикрытый лишь потертой шкурой на чреслах. Гот пнул его ногой.

– Вставай, пес, и зови своего хозяина!

Лежавший вздрогнул и медленно поднялся. Мускулистое тело, белое, как у покойника, – и налитое кровью, заросшее черным волосом лицо. Крепкая рука сжимала короткое копье с каменным наконечником. Упырь злобно ощерился, блеснул длинными белыми клыками, но, заметив тусклый блеск серебра на клинках, попятился и не спеша отодвинул каменную дверь. Пламя костра еле осветило тесное подземелье со стенами из грубо отесанных плит и глиняным полом, выкрашенным красной охрой, словно залитым кровью. Против входа сидел, привалившись к стене, человек с длинными, отливающими красной медью волосами. Широкие плечи скрывал плащ из медвежьей шкуры, сколотый костяной булавкой. На мощной волосатой груди желтело ожерелье из клыков кабана. Могучие руки лежали на рукояти кремневого топора. За поясом с резной костяной пряжкой торчал каменный кинжал. Штаны черной кожи были заправлены в красные сапоги.

Вокруг вождя, скорчившись, лежали еще пятеро: по бокам его – две женщины в белых полотняных платьях и янтарных ожерельях, в ногах – двое юношей и мужчина в безрукавках из волчьих шкур и кожаных штанах, с каменными топорами в руках.

Хилиарх возбужденно шепнул: «Перебьем их по одному на выходе!» Ардагаст только укоризненно покачал головой. Пятеро воинов стали в ряд: Ларишка и Неждан по левую руку от царевича, Сигвульф и грек – по правую.

«Может быть, упыри давно мертвы?» – мелькнула робкая мысль у эллина. В Египте ему приходилось грабить склепы с мумиями. Обтянутые потемневшей кожей скелеты выглядели страшнее этих белых краснолицых трупов… Но веки Медноволосого уже поднялись, глаза зажглись волчьим огнем, алые губы раздвинулись, и низкий хриплый голос произнес несколько слов на забытом языке. Пять скорченных тел медленно начали распрямляться. Мускулистая рука вождя подняла топор, и синие огненные змейки вспыхнули на сером кремне. Горбясь под низким каменным потолком, встали упыри вокруг своего предводителя. Вот и он поднялся, первым шагнул наружу, выпрямился… Да, ростом проклятый вождь не уступал Сигвульфу.

Сжимая в руках каменное оружие, пылающее синим мертвенным огнем, пять упырей встали против пяти воинов. Медноволосый взмахнул топором над головой и издал протяжный волчий вой – боевой клич лесовиков. Чаща отозвалась оглушительным ревом, свистом, завыванием. Внезапно налетевший ветер зашумел в ветвях, закачал деревья. Сигвульф ободряюще хлопнул грека по плечу и… громко, раскатисто захохотал. Прав Вышата: ради такого боя стоило забраться на край света! Ардагаст поднял меч.

– Светлые боги с нами! Слава!

Мелькнуло в воздухе копье, посланное рукой раба – и упало, отбитое на лету мечом Неждана. Неуклюжим медведем косматый упырь двинулся на юношу, рыча по-звериному, но тот с усмешкой всадил клинок по самую рукоять в грудь врага. В следующий миг словно стальные клещи сомкнулись на обоих запястьях Неждана и отвели назад его руки. Пальцы на рукояти сами собой раздались. Видно, клинок не задел сердца упыря. А тот уже с довольным хохотом повалил юношу наземь, потянулся клыками к шее… Нездешний могильный холод лился из глаз упыря, отнимал силы, убивал волю. И такой же холод шел от тела живого мертвеца, обжигал кожу сквозь рубаху. Рядом Ларишка отчаянно отбивалась кривым мечом от топора и кинжала молодого упыря, а две упырицы с ножами в руках уже обходили сражавшихся сбоку. Вдруг противник тохарки отскочил назад и метнул топор ей в грудь. Синяя вспышка охватила на миг кольчугу, и воительница с криком упала.

Одним рывком молодой дружинник извернулся, подставил страшным клыкам край кожаного плаща и нажал грудью на рукоять меча, сдвинув ее вбок. Поистине мертвая хватка вмиг ослабла. Оживший труп, пораженный в сердце, стал просто трупом. Неждан сбросил с себя косматую тушу, не без труда вытащил клинок, оглянулся – и успел увидеть, что сын Медноволосого, ногой придавив руку тохарки с мечом к земле, замахивается кинжалом. Издав боевой клич своих отцов: «Мара!», сын сармата одним ударом перерубил шею упыря. И тут же в спину Неждана вонзились два острых кремневых жала. Из пяти бойцов он один не имел доспехов. Но Ларишка уже вскочила на ноги, разъяренной пантерой бросилась на упыриц, снесла одной голову, а вторую погнала к костру. Споткнувшись, упырица упала в пламя и, лишенная им всей своей силы, обратилась в горящий труп.

Второй сын вождя бился с Хилиархом. Грек отбил несколько его ударов и вдруг, отбросив меч, прыгнул вперед и обхватил своего врага. Синим огнем вспыхнул панцирь под ударом топора, дикая боль пронзила тело, но кинжал уже вышел под лопатку упырю. Бывшему обитателю александрийских трущоб это оружие было привычнее меча.

Тем временем чаща вокруг поляны превратилась в ад. Вдоль проведенной Вышатой борозды выросла стена из черных волосатых туш, мерзких огненноглазых рож, когтистых лап. Рев и вой не смолкали ни на миг. Словно птица, защищающая свое гнездо, носилась вдоль незримой преграды Милана с воздетыми руками и разметавшимися русыми волосами, и от одного ее пронзительного взгляда прирожденной ведьмы отшатывались самые свирепые бесы. Другие успевали просунуть внутрь волшебного круга головы или лапы, но их встречали меткие удары рогатинами и дубинами. Забыв всякий страх со стыдом заодно, четверо мужиков на весь лес ругали нечисть – в душу, в мать, в негожее место, в Чернобога и весь род его!

Лишь одному песиголовцу удалось прорваться на поляну – в тот самый миг, когда упырь-дружинник опытной рукой нанес сильный удар в голову Сигвульфу, так что рогатый шлем слетел, а великан-гот зашатался и тяжело осел. Второй смертельный удар упырь нанести не успел. Отчаянно вскрикнув, Милана повисла у него на плечах, впилась ногтями в ледяное тело. Сзади к готу уже спешил песиголовец, но белобрысый парень метнулся наперерез чудовищу и всадил ему рогатину в горло. Тут же грек вонзил песиголовцу кинжал в спину, пробормотав: «Везет мне здесь на кинокефалов!»

Этих несколько мгновений Сигвульфу хватило, чтобы прийти в себя и пронзить упыря мечом. Тот рухнул, увлекая за собой Милану. Германец вытянул клинок, ногой отшвырнул труп – и вдруг переменился в лице, увидев кровавую рану на груди колдуньи. Из тьмы раздался злорадный хохот Сарматки. Сигвульф в ярости схватил топор упыря, швырнул его на голос. Бесы бросились врассыпную, а один, замешкавшись, вспыхнул синим пламенем и обратился в кучу пепла. Гот склонился к Милане и с радостью заметил, что рана не опасна – скорее глубокая царапина, а женщина даже не потеряла сознания. Проворчав что-то насчет баб, которые лезут в битву героев, Сигвульф поспешил на помощь Ардагасту.

А царевич, теряя последние силы, в одиночку бился с Медноволосым. Десяток опасных ран, нанесенных двумя мечами, заставил бы истечь кровью самого сильного бойца. Но вурдалак не мог отдавать кровь – только поглощать ее. Не ведал воин-мертвец и усталости. Спокойно и умело отводил он самые опасные удары, не давая ни поразить себя в сердце, ни срубить голову. Но и ему ни разу не удалось задеть у противника не защищенные доспехами части тела. Ардагаст был не так силен и дороден, зато молод, быстр и вынослив. Удары колдовским оружием по панцирю и шлему пронизывали все его тело страшной болью, но не могли заставить потерять сознание. И все же вождь упырей медленно, но верно теснил его к костру. Вскоре панцирь раскалился, принося новую боль, затлела одежда.

И тут с двух сторон раздались боевые кличи: «Мара!» и «Один!» Кривой меч Ларишки отсек Медноволосому правую руку, а тяжелый клинок германца подрубил ноги. Рухнув на колени, он еще попытался достать царевича кинжалом, но и левая кисть упыря отлетела, срубленная молниеносным взмахом длинного сарматского меча. С громким, невыносимым воем Медноволосый упал в траву, но тут же, опираясь на обрубок руки, метнулся к Ардагасту, вцепился клыками ему в сапог. Три клинка обрушились на вождя упырей и кромсали его тело, пока призрачная жизнь не покинула последнего из обитателей лесной гробницы.

А Вышата все это время будто не замечал кипевшей вокруг него битвы, не глядел даже на бесновавшуюся вокруг поляны нечисть. Взгляд волхва был устремлен на гробницу и дуб. Возле них, заслоняя стволы деревьев, среди тьмы вырастала тьма еще более непроглядная, дышащая холодом и смертью. Вышата шептал заклятия – столь могучие и тайные, что их не должны были слышать ни люди, ни бесы, делал простертыми вперед руками почти незаметные знаки. И тьма отступала, распадалась на клочья. Но силы смертного не были безграничны. Клочья росли, собирались, ширились – и наконец слились в громадную, выше дуба, человекоподобную фигуру. Три пары беспощадных глаз горели в вышине, три пасти дышали огнем, огромные нетопырьи крылья раскинулись над верхушками деревьев. Разом умолкла, попряталась нечисть. И раздался могучий, всепроникающий голос:

– Вы славно бились, воины. Хотели богатства, власти? У меня их надо было просить! Я щедрый. Большее дам вам – бессмертие. Вы победили Семерых Упырей – станете Одиннадцатью Упырями! И вечно будете сторожить Колаксаеву чашу. Так велю я, Чернобог, Владыка Тьмы! Хо-хо-хо-хо!

Словно десять тысяч незримых сов захохотали в темном беззвездном небе. Могильный холод сковал все движения, проник до костей, пробрался в самую душу, убивая волю и желания. Иные, нечеловеческие чувства и мысли зашевелились на дне души: презрение к слабым, трусливым смертным, к их жалким земным радостям, жажда упиться их страхом, покорностью, кровью, горячей, соленой кровью… Но гордо вскинул голову Ардагаст, бесстрашно взглянул в глаза трехликому призраку:

– Да, мы хотим власти – но праведной и законной, а ты ее дать не можешь! Мы хотим золота – святого, солнечного, а не твоего проклятого, что в черепки обращается!

– Не про тебя ли сказано: «Черт золото имеет, а в болоте сидит»? – подхватил белобрысый. – Мы, поди, не черви – в могиле жить, не комары – кровь пить!

– И среди тьмы твоей есть свет, – твердо сказал Вышата.

– Это ваш костерок? Да он уже гаснет!

Напрягая все силы, волхв воздел руки к небу.

– Есть святой огонь в ночи во всех трех мирах. Огонь Перуна в небе, огонь Даждьбога – под землей, когда плывет Солнце в золотой ладье к восходу, огонь-Сварожич земной – в костре, в очаге, в наших душах. Вот дуб святой, Перунов – от земли до неба. Да соединится огонь небесный с подземным!

Вспыхнуло сияние в гробнице. Тут же ударила с неба огненная стрела, вырос на миг пламенный столб, раскололся дуб, треснули и обрушились плиты гробницы. И исчезла трехликая тень с нетопырьими крыльями. А холод сменился теплом летней ночи. Темный лес был по-прежнему безмолвен, но его тишина уже не таила в себе угрозы. Разошлись тучи, и месяц залил поляну спокойным серебряным светом.

– Мужики! Подбросьте веток, а то костер и впрямь погаснет, – совсем буднично произнес белобрысый.

Все принялись хлопотать у огня. Только Вышата, обессиленный, лежал в траве, раскинув руки. Милана склонилась над Нежданом.

– Кого боги берегут, так это его. В ножах упырьих синего огня не было. Да еще плащ кожаный, толстый. Будет жить сарматич, перевязать только хорошенько надо да над ранами пошептать!

Тела упырей тем временем успели превратиться в пожелтевшие костяки. Плоть живых мертвецов, их одежда, даже рукояти топоров, которые только что не удавалось перерубить мечом, – все осело бурым прахом.

– Кости упырей бросьте в огонь, – сказал, приподнявшись на локте, Вышата, – и все их добро – туда же. А пепел потом – в болото. Коли попадется злым колдунам хоть одна косточка или, еще хуже, оружие…

С факелом в руке Хилиарх змеей прополз в наполовину обрушившуюся гробницу и вылез, высоко поднимая половину золотой чаши. Вторую половину достал из сумы волхв. Он уже стоял, опираясь на плечо Сигвульфа.

– Это золото – сам солнечный огонь. Достойного царствовать он не опалит. Недостойного – сожжет. Мало принадлежать к царскому роду. Истинный царь мудр и праведен, силен и щедр. Есть ли такой среди нас?

Взгляды всех обратились к Ардагасту. Царевич шагнул вперед, взял из рук грека и волхва обе половины чаши и с силой прижал их одну к другой. Чистый, золотисто-белый свет вдруг возник в глубине чаши, вырос, языками невиданного пламени взметнулся вверх. Стало светло, как днем. И следа трещины не осталось на чаше. Дивный огонь подсвечивал изнутри, будто сквозь стекло, чеканные изображения: слева – терзающий оленя лев, справа – барс, напавший на вепря, а посредине – дерево с птицей на нем. Руки Ардагаста не дрогнули, не уронили пылающую чашу. Даже лицо его, гордое и красивое, не переменилось. Лишь голубые глаза засияли тихим торжеством. Кто не верит в свою силу – не побеждает.

Акинаком царевич распорол кожаный чехол на длинном мече, и тот заблестел золотом ножен и рукояти. На ножнах терзали друг друга чудища – грифоны, крылатые львы, драконы.

В едином порыве все, кроме Вышаты, упали на колени и простерли руки к царевичу.

– Ардагаст, ты – Колаксай, Солнце-Царь! Ты – Даждьбог!

– Даждьбог – на небе, царь – лишь его подобие на земле, – сурово произнес волхв. – Встаньте! Грех живого человека богом называть и молиться ему… Царь Ардагаст! Твой род, как и у всех людей, – от Сварога-Неба и Мокоши-Земли. Откуда же у тебя власть над нами?

– От светлых богов, что дали мне эту огненную чашу.

– Скажи, что значат изображения на ней?

– Лев – это Даждьбог, чья сила в правде. Барс – это Перун, его сила в мужестве. Птица на древе – Земля-Мокошь, мать их обоих.

– Что же станет с тобой, если не будешь праведен и храбр?

– Боги отберут у меня царство.

– Помни же: Земля – Мать тебе, как и всем. Не племя для тебя, а ты для племени.

Волхв набрал горсть земли и осыпал жирным черноземом золотистые волосы Ардагаста.

* * *

Сауасп-Черноконный, царь росов, скрестив руки на груди, угрюмо смотрел на завал из срубленных деревьев, перекрывший тропу над рекой. Уже третья засека! И у каждой он теряет дружинников. А в чаще из-за каждого дерева летят меткие стрелы. А за рекой – словене: как бы не отплатили за прошлогодний набег. Да еще у их князя гостит король готов с сильной дружиной. А Чернава-Сарматка, лучшая лазутчица, на этот раз такое несет про богов и чудеса… Рука привычно легла на меч. Вздор! Он молится только Мечу-Ортагну и Саубарагу – Черному Всаднику, богу ночных разбоев.

Размышления царя прервал звук рога. На завале, под красным знаменем с золотой тамгой, рядом со смуглым Вишвамитрой стоял золотоволосый воин с золотой чашей в руке и золотым мечом у пояса.

– Сауасп, царь рссов! Ты владеешь землей сколотов не по праву. Гляди: вот чаша Колаксая, которую я добыл у Лихослава и Семи Упырей. Я, Ардагаст, законный царь сколотов, вызываю тебя на бой!

Надменное чернобородое лицо Сауаспа исказилось яростью,

– Ты – царь?! Венедское отродье, бродяга, главарь оборванцев, убийца родственника! Ардагаст обнажил меч.

– Вот меч Куджулы Кадфиза, которого знает вся степь! Да, я убил твоего гнусного братца, который хотел погубить великого царя кушан за греческое золото. А теперь я пришел мстить тебе – за отца, за мать, за деда, за весь наш род! Это ты – не царь, а грабитель, убийца и сеятель раздоров. Все царство Фарзоя ненавидит тебя!

– Щенок! Ты говоришь это мне, покорителю скифов и венедов,…

– Ты умеешь воевать только со слабыми, а на Дунае тебя никогда не видели, Сколько римских денариев ты получил за это?

– Довольно! Коня в панцире и копье! Я сдеру с тебя кожу, а твой род истреблю, чтобы ни один раб не смел назваться царем сколотов,

Две дружины застыли в напряженном молчании. За конными воинами Ардагаста толпились лесовики с топорами и рогатинами, Дружина росов – вся в железных панцирях, у самых знатных – и кони в доспехах. Два всадника в остроконечных шлемах, в коротких красных плащах поверх доспехов; с длинными копьями выехали друг против друга. Под Ардагастом – стройный рыжий конь. Под Сауаспом – могучий вороной жеребец в тяжелом наборном доспехе, защищающем голову, шею и грудь.

Сауасп обернулся, тяжелым взглядом окинул дружину. Даже среди них – сколько ждущих, когда он споткнется. Нужны победы, победы любой ценой, чтобы эта волчья стая не разорвала его… Царь росов коснулся золотой с бирюзою застежки: тигр с грифом терзают быка и друг друга. Это и есть жизнь! Над черной бородой блеснули крепкие белые зубы, и прогремел клич: «Мара!» А в ответ – клич венедов: «Слава!»

Степным ураганом несся, громыхая железом, Сауасп. Его тяжелое копье было направлено прямо в грудь противнику, но тот, молодой и гибкий, в последний миг отклонился влево, и длинный массивный наконечник лишь сорвал несколько пластин панциря. Но и погрузневшее тело Черноконного не утратило еще быстроты и ловкости: вражеское копье он захватил себе под мышку и резко повернул коня. Ардагаст, однако, тут же выпустил копье и только поэтому удержался в седле. Снова пустить копье в ход Сауасп не успел – меч Куджулы Кадфиза с одного удара обрубил наконечник. Отбросив бесполезное древко, царь росов выхватил меч, и длинные клинки стали высекать искры.

Вдруг из травы поднялась голова крупной черной змеи, метнулась – и конь Ардагаста, дико заржав, рухнул в корчах. «Спешься, Сауасп!» – раздались голоса. Так кричали даже многие из росских дружинников. Но их вождь будто ничего не слышал. Изрыгая брань и проклятия, обрушивал он удар за ударом на молодого соперника, еле успевшего вскочить на ноги. А змеиная голова уже снова покачивалась над травой. Лишь зоркий глаз Вышаты заметил ядовитую тварь, Волхв прошептал что-то – и вдруг прямо под копытами черного жеребца оказалась черноволосая женщина в темно-синем платье. Лес огласил отчаянный крик. Сауасп от неожиданности чуть не вылетел из седла, и его очередной тяжелый удар лишь скользнул по шлему Ардагаста. В следующий миг бактрийский клинок вонзился в шею царя росов. Гремя залитыми кровью доспехами, Сауасп тяжело рухнул наземь. Ардагаст окинул взглядом обе дружины.

– Воины росов! Вы знаете: у Сауаспа нет сыновей. Признаете ли вы меня своим царем? Или хотите войны с венедами… и со своими братьями?

– Сами боги тебя царем поставили! Слава Ардагасту! – закричали его дружинники – сарматы и венеды-лесовики.

Сотня закованных в железо всадников могла бы одним ударом опрокинуть это разношерстное войско, загнать его в лес, поднять на копья стоявшего впереди без коня, с одним мечом царевича. Но единодушия между ними уже не было. Ведь за каждого убитого сармата найдется кому мстить… Многие росы уже осели на землю, породнились с венедами… Да и кто первый бросится с оружием на Солнце-Царя? Заспорили, зашумели, и вот уже один всадник выехал вперед с приветственно поднятой рукой. За ним другой, третий… Лишь два десятка дружинников остались верны мертвому царю. Они и доставили его тело на берега Роси.

Над Случью пылали костры. Гудел бубен, звенели гусли, разносились в ночной тиши венедские и сарматские песни. Царя росов еще предстояло избрать всем племенем, но для тех, кто сегодня пировал в лесу, царем был только Ардагаст.

Рядом с Вышатой сидели и не спеша потягивали хмельной мед Хилиарх с Сигвульфом.

– Скажи, Вышата: зачем ты тогда говорил нам, будто мы добудем Колаксаеву чашу для Фарзоя? Еще и награду сулил, – сказал грек.

– Зачем? – повторил волхв с неожиданной злостью, – А вы стали бы ее добывать для нищего, подневольного племени? Для царевича без царства? Вам, грекам, лишь бы золото. А вам, готам, – то же, да еще бы подраться с кем…

– Ты плохо судишь о нас, грехах, – покачал головой Хилиарх. – Я слушал в Афинах мудрейших философов. Киники учили меня ценить свободу выше богатства, стоики – видеть счастье в следовании долгу, а не в тленных благах. А жизнь, наша проклятая жизнь учила совсем другому! Я торговал сестренкой, чтобы прокормить больную мать… Хватит! Туда я не вернусь. Пусть меня зовут варваром, если только в скифских дебрях можно следовать лучшим мыслям эллинов!

– И мы, готы, не так плохи, – сказал Сигвульф. – Что золото? Награда герою за подвиг.

– А ведь великий царь сарматов знал все с самого начала, – лукаво подмигнул Вышата. – Он давно хотел избавиться от Сауаспа. Так что я свое слово держу: награду от Фарзоя получить не поздно.

– А ну ее! Мы что, наемные убийцы? Стать дружинником Солнце-Царя – это стоит всех сокровищ мира, клянусь Копьем Одина!

* * *

– Вот с чего Русь-то началась, – задумчиво проговорил десятник Щепила. – Ни венедов тех, ни сарматов давно нет, а мы, русичи, есть. И в летописях об Ардагасте ничего. Или, может, есть что? А, Мелетий? Я-то человек не больно книжный.

– Ни слова нет, – покачал головой поп.

– А что там может быть? – едко усмехнулся Лютобор. – «В лето 6360-е, от Христа 852-е, пришла безбожная Русь на Царьград. Грек о том записал, да на восемь лет ошибся. Тогда и начала прозываться Русская земля». А что раньше было, того печерский чернец у греков не вычитал, только слышал на подольском базаре про какого-то Кия, не то князя, не то перевозчика. Сами-то греки своих героев и царей языческих до единого знают, и все дела их.

– Иоаким Корсунянин, что Новгород крестил, немало о языческих князьях писал. Только новгородских, не киевских, – сказал Мелетий.

– Вот и выходит, будто не было нас! – воскликнул молодой дружинник. – Словно вылезли мы из берлоги, как медведи весной.

– Или по вере индийской – заново родились. А кем прежде были – не помним, и за что нам муки в этой жизни – не знаем, – сказал волхв.

– Крещение святое и есть второе рождение, – несмело подал голос поп.

– Скорее уж по голове удар, что память отшибает.

– А бывает, заодно и ум, – засмеялся дружинник.

– Ладно уж, – проворчал Щепила. – Спать идите, воины православные. Поучитесь завтра хорошенько на мечах, на копьях. Чтобы грешные мысли меньше в голову лезли.

Когда дружинники вышли, десятник склонился к волхву:

– А нет ли в твоем ларце еще чего… о воинах божьих?

– Есть. Три повести о громовичах. Только там на вашу веру хула великая.

– Отыди, искуситель! – замахал руками поп. – Громовичи – те, кого грешницы от блуда с огненным змеем рожают.

– Змеи разные бывают, – покачал головой Лютобор. – Огненные змеи – то Перун и воинство его небесное, ангелы по-вашему. А Змей Глубин – изначальное зло, что древнее самого Чернобога-Сатаны.

– Не слышал такого и не читал…

– Так тебе же грех. Не то что знать – любопытствовать грех. Разве только про греческих богов да героев троянских – это вам, диким скифам, позволено. Да не от невежества ли вся твоя вера? Чего она стоит, если боится не пыток, не огня, не чар – книги? Щепила собрал бороду в кулак.

– Не почитал бы ты, отче, те повести первым? Так ли уж там много соблазна? А после обеда, если дозволишь – я. Никто и не узнает. Все равно владыка послезавтра вернется, не раньше.

– Укрепи, Господи, веру нашу и не оставь нас во испытании сем! – широко перекрестился Мелетий и взял резной ларец.