Дорога, не мощеная, но хорошо утоптанная и наезженная за восемь веков, начиналась у обветшавших, давно лишенных створок северных ворот города. Она шла через плотину, между бесконечными рядами покосившихся мраморных и белокаменных надгробий, мимо поросших ковылем курганов, мимо виноградников и садов, кое-где уже одичавших, и наконец пересекала широкую, заросшую кустарником балку.

Среди кустов, у разбитого алтаря с головой Горгоны, сидели трое. Один – лет сорока, в темном хитоне и черном шелковом гиматии с серебряным шитьем. С его гладко выбритого на римский лад лица не сходило выражение чуть затаенного презрения ко всему на свете. Нет, он не походил на всем недовольных брюзгливых неудачников. Его презрение пряталось где-то в уголках тонких губ, словно кинжал в складках плаща убийцы. Наследник богатого рода, он вернулся в Ольвию знатоком учения гностиков, и теперь вечерами к нему в дом стекались жаждущие приобщиться мистических тайн у иерофанта Маркиана, сына Зенона. Двое из них – молодые люди с нагловато-высокомерными лицами и аристократическими манерами, одетые по последней моде, – сейчас внимали ему. Это были центурион Децим Фабриций, переведенный из Рима за какой-то скандал, и ольвиец Сергий, недавно поступивший на римскую службу.

– Это место очень хорошо для вызывания подземных сил. И они, разумеется, не исчезли от того, что какие-то трусливые невежды разбили алтарь. Есть и более удобные материальные средства для привлечения могучих духовных энергий.

Он положил на алтарь тонкие белые пальцы, на которых блестели массивные перстни.

– Семь колец, посвященных семи светилам, могут дать все, что ценится в этом низменном мире. Свинцовый перстень с гранатом позволяет принести зло врагу, серебряный с сапфиром – избежать его козней. Оловянный с топазом дает власть, железный с рубином – победу, золотой с гелиотропом – славу и дружбу царей, медный с изумрудом – любовь, перстень из твердой ртути с хрусталем – мудрость и богатство.

– Амулеты на каждый из семи дней продаются и в ольвийских лавках, – робко заметил Сергий.

– Изготовляются простыми ремесленниками, а освящаются разве что полуграмотными бродячими магами, – хмыкнул Фабриций. – Наш учитель такое добро и в руки не возьмет.

– Конечно. Эти кольца варвары зовут Перстнями Зла и трепещут перед ними. Их изготовил двести лет назад Захария Самаритянин, ученик Симона Мага. После гибели Захарии их спас его ученик Клавдий Валент Боспорянин, он же Левий бен Гиркан. На костях Валента, погребенных под камнями на дне пропасти, их нашел тот, кого называют Офиархом – Повелителем Змей, подлинное же его имя и происхождение могут знать лишь достигшие высоких степеней посвящения. Когда же Ардабур, царь антов, убил этого величайшего из магов, мой учитель Наас Сирийский успел отсечь руки Офиарха и унести их вместе с кольцами. Кстати, овладеть перстнями нельзя без особых обрядов, которые я со временем открою лишь достойнейшему из вас. Без этого к кольцам лучше не прикасаться.

– Я бывал у гуннов. Они верят, что шаманский пояс или корона тем сильнее, чем больше шаманов их носило. Наверное, сейчас кольца сильнее, чем при Захарии? – вставил. Сергий.

– Ты догадлив. Но главная сила колец – в совершенстве духа того, кто их носит. Власти над этим тленным миром достоин лишь тот, кто презирает его блага. Великие духи Разрушения чувствуют в нем подобного себе. Пользуйся царством, но будь готов его разрушить. Пользуйся золотом, но будь готов отлить из него алтарь духов. Пользуйся женщиной, но будь готов заклать ее на этом алтаре. И все это – без сожалений, ибо ничто материальное сожаления не достойно!

– Тело – темница души, – подхватил Сергий. – Кто жалеет о темнице, даже если там сытно кормят? Только раб.

– Глупцы бегут от соблазнов в пустыню. Нужно создать пустыню в своем сердце, чтобы обрести могущество Азазела! – воскликнул Фабриций. Маркиан одобрительно кивнул головой.

– А теперь проведем небольшой магический опыт. Вглядитесь: кто это едет сюда?

Со стороны степи появился всадник на вороном соне, в белой полотняной рубахе и штанах, с коротким сарматским плащом на широких плечах и длинным мечом у пояса. Всадник был молод, красив и явно навеселе. Он сильно раскачивался в седле, и золотистые волосы, длинные, как у скифа, колыхались в такт его движениям. Сарматская песня, вольная и протяжная, как сама степь, беззаботно разливалась среди седых ковылей и запущенных виноградников.

– Варвар. Алан… нет, ант.

– Смотри духовным зрением, Фабриций.

– Ого! В нем большая сила. Сила Грозы. Никогда не видел ее столько в одном смертном.

– Неудивительно. Он – сын одного из небесных воинов, героев скифского Зевса. Таков же был и Ардабур, которого анты и венеды зовут Ратибором. Перед ним не устоял сам Офиарх. А судя по тамге, этот варвар из рода Ардагаста, царя росов, убийцы Захарии и Валента. Ну как, стоит ли рисковать? – испытующе взглянул иерофант.

– Не справиться с пьяным варваром? Если нужно, учитель, я его одолею даже без магии, – взялся за меч центурион.

– Нет-нет, я буду ставить опыт на нем, а не на тебе. Итак, какой же из перстней?

– Оловянный с топазом – сила Юпитера против силы скифского громовержца, – предложил Фабриций.

– Устраивать тут грозовую битву? Это и погубило Офиарха.

– Свинцовый с гранатом? Сила Сатурна, Смерти, погасит любые молнии, – сказал Сергий.

– Я собираюсь не убивать или калечить его. А ввергнуть в состояние, природой предназначенное для варваров…

– В рабство! – подхватил ольвиец.

– Ты хорошо знаешь Аристотеля. Когда ты так же прилежно изучишь хотя бы Симона Мага с комментариями Захарии? Ну-ка, кто посылает власть и рабство? – Маркиан достал круглый железный талисман к железной цепочке.

– Самаэль, ангел Запада и Марса.

– Верно.

Маркиан обвил цепочкой запястье и повернул талисман изображением вперед. Козлиная морда, вписанная в перевернутую пентаграмму, ухмылялась по-человечески зло и коварно.

– Вот теперь пусть потягается с Самаэлем, гением зла Адрамелеком, ангелом Асимоном, командиром пятого легиона и двадцатью двумя ангелами пятого неба. Ветер как раз юго-восточный… Давай, спускайся балку. От небесных сил подальше, к подземным поближе…

Поравнявшись с ними, всадник добродушно рассмеялся:

– Что, колдуны, клад ищете в заклятом месте? Так он в нечистые руки не дается. Ты вот, сотник, в кости плутуешь. А ты, чародей…

Перед глазами анта вдруг встал пылающий красный камень с двумя скрещенными мечами в нем, а над камнем – ехидная козлиная харя, железная, но живая. Юноша стремглав понесся в темную бездну, а;вслед доносился твердый, безжалостный голос, произносивший непонятные слова. Подхватив упавшего с седла варвара, двое посвященных опустили его на землю, а их наставник стянул ему руки в запястьях проволокой и прочел еще одно заклятие, коснувшись ее железным перстнем.

– Через два часа он придет в себя, но не сможет сопротивляться, когда его прикуют к веслу. Его сила восстановится через неделю. Но тогда я закляну его оковы. Когда же его дух сломится, привыкнет к рабству – о, какой это будет слуга! А пока… Что там у него в суме? Серебро! Расплатитесь со своими игорными долгами. Почаще упражняйтесь в магическом управлении костями – этот способ добывать деньги надежнее алхимии.

* * *

– Нет города лучше нашей Ольвии! Все, чем богаты эллины и варвары: самосское вино, финикийское и галльское стекло, собольи меха, живых львов, рабов-скифов, могучих, как дубы, чернокожих невольниц – все можно купить у нас. За Ольвию – самый отдаленный и самый счастливый из эллинских городов! – Аркесилай, первый архонт города, поднял стеклянную чашу.

Рубиново-красный напиток вспыхнул в лучах солнца, и беззаботные сатиры и вакханки на стенках чаши, казалось, ожили, переполненные этим пламенем. Одобрительно закивали головами довольные гости: добродушный толстяк Филон – агораном и первый богач города, широколицый, со щетинистой бородой стратег Демарат, седой и благообразный верховный жрец Никомах. Удовлетворенная усмешка тронула простоватое солдатское лицо трибуна Марция Слава Путеолана – начальника римского гарнизона. Снисходительно улыбнулся центурион Децим Фабриций.

И лишь двое не подняли своих чаш. Один был гностик Маркиан. Второй – Филарет из Эфеса, проповедник странной полуиудейской секты. Лет сорока, он казался старше из-за морщин на лбу, лысины, усталого лица и неухоженной, с проседью бороды. Его полинявшая темная хламида казалась нелепой на этом пиру хозяев Ольвии. Поскольку новых эдиктов о преследовании секты не поступало, Аркесилай рискнул развлечь гостей чудаком-проповедником.

Маркиан встал и подошел к окну.

– Вы похвалялись всем тленным, чем может похваляться глупец. Глядите же – вот ваш город!

Он отдернул занавеску. За новыми укреплениями далеко на север, до обветшалых, давно не чиненных стен и заболотившегося водохранилища тянулись поросшие травой развалины. Единственными признаками жизни служили здесь несколько мастерских и… новенькие каменные надгробия.

– Город не занимает и половины прежнего. Где храм Зевса и Аполлона? Где знаменитый алтарь? Где стоя, в которой учили мудрецы? На их месте твои, Филен, гончарные мастерские и винодельни. Почему Ольвия больше не рождает философов, подобных Сферу и Биону Борисфенитам? Зато театр полон – когда ставят непристойные комедии. Вы погрязли в материи, и ваш дух угас. Этот город – кладбище духа и все, что ему осталось – стать кладбищем ваших тел,

– Да что там ваш городишко! Весь мир таков же, и он обречен на гибель! – выкрикнул Фабриций.

– Правильно! Мир не стоит того, чтобы его спасатъ! – отозвался Сергий, Филарет встал и горячо, торопливо заговорил:

– Нет, братья мои: Бог не даст миру погибнуть. Но Маркиан прав – любовь к тленным благам лишила вас мудрости и милосердия. Вы не видите своего ближнсго ни в рабе, ни в несчастном бедняке, ни в чужеземце, а они платят вам ненавистью. Покайтесь, пока не поздно! Обратитесь от разжигающих похоть нагих кумиров к истинному Богу – богу милосердия и любви. Иначе – страшен будет день, когда соединятся ненавидящие вас!

Несколько мгновений властители города молчали, пораженные услышанным, а затем заговорили, перебивая друг друга.

– Хороши твои гости, Аркесилай!

– Кто немилосерден? Я, потративший сотни тысяч на бедных сограждан? – возмущался Филон.

– Нашли ближних – рабы, варвары! На что эти скоты способны, кроме безделия, пьянства и резни? – стучал кулаком по столу Демарат.

– Чернокнижники! Растлители юношества!

Страдание исказило лицо Филарета. Опять, опять его не поняли те, кому он желает лишь добра! Маркиан, скрестив руки на груди, спокойно пережидал шквал возмущения.

– Успокойтесь, почтенные. Я порицаю не нас, а ту мерзкую грязь, называемую материей, из которой глупый и злой бог сотворил вас. К чему она может склонять людей, кроме разврата и невежества? Потому большинство их живет плотью; немногие, вроде Филарета, живут душой и пытаются исправить мир. И лишь избранные живут духом – единственным, что есть в нас от высшего мира – царства света.

– Да, вы все еще плотские, но можете стать душевными и духовными – и спасти свой город! – вмешался Филарет.

– Зачем? Главное – сохранить в себе духовность, а мир пусть пропадает! – гордо усмехнулся Фабриций.

– Верно! Все равно его не исправишь! – подхватил Сергий.

– Вы толкуете о духе, а сами устраиваете оргии в доме Маркиана, – вмешался Никомах.

– Распутничает наша плоть, дух же остается чист, – снисходительно пояснил Маркиан.

Неожиданно за дверями раздался шум, и в покой, отталкивая рабов, ворвался человек в запыленной и изорванной одежде. Все узнали Сириска, часто ездившего торговать в город у порогов Борисфена, который анты звали Загорьем, греки – Азагарием, а готы – Данпарстадом.

– Вели слугам выйти, почтенный Аркесилай. Я принес ужасные вести!

По знаку встревоженного хозяина рабы покинули комнату.

– Все варвары сговорились разрушить Ольвию. Анты и готы идут в своих однодеревках по Борисфену, а аланы – степью по обе стороны лимана. В Азагарии схватили и заковали всех ольвийцев. Я один сумел бежать, но слишком поздно: дня через два враги будут здесь.

Казалось, в двери заглянула Горгона в венце из шипящих змей. Пирующие оцепенели. Дорогой расписной канфар, выпавший из рук Демарата, разлетелся вдребезги. Расшитый рукав туники Филона погрузился в блюдо с заливным осетром. Глаза всех обратились к Марцию Славу. Трибун невозмутимо доел виноград и выплюнул косточки.

– Удержать город с моим отрядом против такой силы я не смогу. Поэтому, согласно приказу императора, гарнизон должен переправиться в Томы.

– Так-то вы защищаете нас! Что ж, ольвиополиты сами отстоят свой город! – принял воинственную позу Демарат. Но голос его оказался негромким и дрожащим. Центурион пренебрежительно взглянул на стратега.

– В городе рабов и варваров больше, чем граждан. Они взбунтуются, как только увидят своих соплеменников у городских ворот.

– Может быть… откупиться? – неуверенно произнес Филон.

– С такими силами идут разрушать города, а не собирать дань.

И тут раздался властный голос Маркиана:

– Теперь вас может спасти лишь сила тайного знания. Своими заклинаниями я могу вызвать и направить на флот варваров Змея Глубин. Он сильнее всех богов и демонов, потому что древнее их. Он был тогда, когда материя состояла из одной водной бездны. После создания этого бестолкового мира Змей ушел в глубины океана и кольцом окружил землю. Придет день – и он сокрушит земной мир и обратит его в хаос. Вы слышали от моряков об исполинских змеях с чудовищными головами, поднимающихся внезапно среди волн? Каждый из этих змеев – подобие того Мирового Змея. Решайтесь же, хозяева Счастливого города!

Четверть часа назад слова Маркиана встретили бы насмешками. Но теперь, когда каждый представил себе, как лохматые чудовища в звериных шкурах врываются в его дом… Филон всхлипнул:

– Маркиан, я знаю, ты остался настоящим ольвиополитом. Город воздвигнет в твою честь статую паросского мрамора…

– Я не нуждаюсь в земных наградах.

– Что ж, ради такого зрелища я, пожалуй, отложу на день вывод гарнизона, – медленно проговорил Марций Слав.

Аркесилай поднялся и торжественно произнес:

– От имени совета и народа Ольвии я прошу тебя, Маркиан, сын Зенона, употребить свое искусство для защиты сограждан!

– Хорошо. Сегодня в полночь.

– Остановитесь, безумцы! – в отчаянии воздел руки Филарет. – Вы обращаетесь к врагу рода человеческого! Пусть все горожане каются, одетые в рубища, и посыпают головы пеплом, пусть закроются суетные капища – и Господь пощадит вас. как пощадил он Ниневию!

– Я видел руины Ниневии. Похоже, ассирийцам рубища и пепел не помогли, – оборвал его Марций Слав. – Сегодня же мы отправимся на моем «Вороне» и к вечеру будем у устья Борисфена. Поскольку законы империи не жалуют чернокнижников, о нашем решении все должны молчать, Это относится и к тебе, христианин!

– Я обещаю молчать, если вы возьмете меня с собой, Быть может, моя молитва отвратит от вас кару Господню.

– Возьмем его. Пусть убедится в бессилии своих невежественных молитв, – усмехнулся снисходительно Маркиан.

– О нашествии пока что тоже будем молчать. Представляете, что будет, если о нем узнают рабы? – сказал Аркесилай.

* * *

У самого входа в военный порт стояла посыльная галера «Ворон» – легкое, быстрое судно с высокими бортами, На носу и корме вздымались закрученные вверху выступы-акростоли, а над тараном вытягивал вперед раскрытый клюв деревянный ворон. Надсмотрщик Агасикл, плечистый бородатый детина, внимательно следил за прикованными гребцами, прячась от жары в палатке на корме. Когда рабы не работают и не спят – тут-то и нужен глаз да глаз, Двадцать шесть лодырей, и у каждого свой нрав! Персам достаточно показать плетку, чтобы они заработали усерднее. Готы, аланы – злые, отчаянные, анты – работящие, но дерзкие. Вон того анта, которого рабы зовут дедом Малко (он совсем седой, хоть не старше пятидесяти), лучше вовсе не бить: остальные его уважают. А тот, по имени Ратмир, с длинными золотистыми волосами, – загадка: силен, как степной тур, а проявить эту силу в работе ничем не заставишь, Недавно всю спину ему исполосовал, а он – ни звука, только глянул, будто сжечь глазами хотел.

Мысли Агасикла прервало появление Филарета. Надсмотрщик не мешал ему беседовать с гребцами, зная по опыту, что от проповедей этих чудаков рабы становятся лучше, а не хуже. Христианин радушно поздоровался со всеми (не исключая Агасикла), и рабы также приветливо говорили: «Здравствуй, добрый человек!» Филарет подсел к Ратмиру, осмотрел шрамы на его спине и осторожно принялся втирать в них мазь, Сердитый взгляд молодого анта потеплел.

– Спасибо тебе, ведун Христов. Здесь один ты считаешь нас людьми.

– Для меня люди – все. Бедные, богатые, рабы, варвары – все равны перед Господом. Потому все – мои братья.

– Даже Агасикл?

– И он. Разве не знаешь – у него четверо детей, больная жена и старуха мать? С родными он добр, даже пьяным они его не видят. Бог никого не создал злым – люди сами заставляют друг друга творить зло.

– Говоришь, я тоже добрый? – Надсмотрщик подошел к проповеднику и вдруг неуклюже обнял его. – Спасибо! Слава Зевсу, хоть один человек, кроме моих, это заметил. Я ведь кузнец, ребята, кузнец! Да разве в этом проклятом городе прокормишь семью одной кузницей? Без меня много кузнецов, да все богатые, у кого десять рабов, у кого больше… Вы ленитесь грести, а хозяин тогда ругает меня, грозится найти другого надсмотрщика. Думаете, я самый зверь? Я хоть соли на раны не сыплю после битья, как Марон с «Посейдонова Коня».

– Все хозяева… – со злостью проговорил чернокожий Нгуру, сосед Ратмира.

– Что они? Один боится разорения, другой – немилости кесаря… Верно говорят: один Зевс свободен.

– Как вы, христиане, зовете Зевса? Иегова? – Ратмир в упор глянул в глаза проповеднику. – Выходит, это он хочет, чтобы все так мучились?

Филарет не отвел взгляда.

– Прежде чем винить господа, оглянитесь на себя. Вы несли другим меч, грабеж, неволю – и Господь воздал вам тем же. Теперь лишь в его власти вернуть вам свободу – в этой или в иной, лучшей жизни. Ему не нужны от вас жертвы, только кротость, милосердие, смирение…

Ратмир ударил кулаком по борту:

– Я ходил только на тех, кто на нас нападал. У вас в Ольвии прежде бывал – и гвоздя не украл. А грех за собой знаю один: по пьянке дал себя скрутить и серебро отнять, что племя собрало, чтобы своих из неволи выкупить. Через нечистое место, мимо колдунов ехал и даже не зачурался. Такой грех не смирением, не молитвой искупают – жертвой Перуну. Кровавой, человеческой!

Дед Малко примирительно, не спеша заговорил:

– Кто знает, может, Христос нам, бедным невольникам, поможет, а может – Перун. Слыхали вы, ребятушки, о громовичах? Перун по небу не один летает, а с дружиной – из воинов, что при жизни крепко за род-племя стояли. Гром гремит – то копыта их коней стучат, молнии – их огненные стрелы да секиры, звезда падает – то летит воин Перунов огненным змеем. И летает такой змей к бабе одинокой, а то и к замужней – как постылого мужа дома нет. И вот родится у нее сын с волосами золотыми, будто у самого Перуна. С виду громович – как все ребята, только сила у него непомерная: в семь лет мельничными жерновами в бабки играет, как никто не видит. Семнадцати лет приходит в полную силу, является к нему крылатый конь огненный и уносит громовича на небо – рай Перунов от злых змеев водных-подземельных охранять да чертей и упырей молниями бить. А до того скрывает он свою силу от людей. Коль узнают прежде времени, кто он, прилетит-приползет змей, и доведется недорослому громовичу биться с ним насмерть – на верную смерть.

– Кончай грести языками! Господин трибун идет и с ним правители города!

* * *

Солнце уже опускалось в воды лимана, когда галера подошла к Золотому Мысу – последнему греческому городку к востоку от Ольвии. Домики с черепичными и соломенными крышами теснились на высоком холме с крутыми склонами. На востоке у самого горизонта зеленели камышами острова – только они да еще сильное течение напоминали о близости могучего Борисфена. Так был тих летний вечер, так спокойна серебряная ширь лимана, что невольно хотелось спросить – богов ли, всеведущих ли мудрецов: «Зачем делить мечами этот мир, бескрайний и прекрасный? Зачем осквернять маслянистыми пятнами крови эти воды, которые обагряет вечная огненная кровь Солнца?»

Молчали Аркесилай, Филон, Демарат и Никомах, сбившиеся в кучку у палатки на корме. То, для чего они приплыли сюда, казалось теперь диким сном, наваждением подземной Гекаты. Молчал стоявший посредине корабля со сложенными на груди руками Марций Слав. Молчал Филарет, преисполненный благоговения перед творцом этого мира.

Молчали ничего не ведавшие солдаты, матросы и гребцы – да им и не полагалось ничего знать, Лишь Маркиан, стоя на самом носу, над деревянной головой ворона, скидывал мир все тем же презрительно-насмешливым взором. Он знал: прекрасное в этом мире – лишь маска гнусной и грязной материи, подобной нарумяненной блуднице. Да еще Фабриций с Сергием усмехались, предвкушая зрелище, перед которым ничто самые роскошные и кровавые игры Колизея.

Да, все было обманом: мир, тишина. На севере, в степи, уже дымились костры и временами показывались всадники в панцирях – аланы, а между восточных островов зоркий глаз трибуна заметил три движущиеся точки. Вот они приближаются, растут…

– Три однодеревки, и в каждой по сорок вооруженных варваров – против наших десяти солдат… Что ж, зови свою змею, колдун!

– Да смилуется над нами Господь! – сокрушенно проговорил Филарет.

Маркиан выпрямился, повернул камнем наружу свинцовый перстень и вышел на средину корабля. По дороге он остановился возле Ратмира, коснулся железным перстнем оков молодого анта и пробормотал несколько непонятных слов. Затем гностик обратился на север и воздел руки. Гранат в его перстне вспыхнул кровавым огнем, будто глаз хищника, и громкий, хриплый голос колдуна ворвался в закатную тишину.

– Абрахас! Абрахас! Ты, чье число – триста шестьдесят пять, всесильный, заключающий в себе время и потому владеющий всем миром – днем и ночью, злом и добром! Явись на зов владеющего полным знанием!

И все увидели, как из вод лимана поднялся призрак: с головой петуха, руками человека и змеями вместо ног, одетый в панцирь и держащий кнут и щит.

– Вызови Змея Глубин, безжалостного, непобедимого, которому назначено разрушить мир! Да обратится его ярость на идущих с востока! Да погибнет все, что должно погибнуть!

Глаза призрака полыхнули тем же кровавым пламенем, и видение исчезло. А впереди корабля море как-то странно заволновалось. И вот уже сквозь сине-зеленую толщу воды проглядывает что-то огромное, длинное, темное. А может, только мерещится? Но по волнению лимана заметно – под водой что-то быстро движется навстречу трем ладьям. На миг из воды выступило черное, скользкое чешуйчатое тело…

А ладьи все ближе – с низкими дощатыми бортами, увешанными красными щитами, с гордо поднятыми драконьими головами на высоких носах. На передней ладье, у мачты, – варвар в красном плаще с золотой застежкой, высокий, с длинными светлыми волосами и густыми вислыми усами. Окинув взглядом одинокую галеру, он что-то зычно крикнул – и две другие ладьи устремились вперед, чтобы обойти римское судно с обоих бортов. Даже призрак с огненными глазами не остановил их, почитающих трусость худшим из грехов, которого не прощают ни боги, ни предки.

Вдруг ладья слева накренилась правым бортом и в следующий миг опрокинулась. И тут же прямо перед носом второй ладьи из воды показалась огромная – длиной в два-три человеческих роста – голова со светящимися желтыми глазами. Открылась пасть, и белые частые зубы впились в горло деревянного дракона. Еще миг – и ладья, увлекаемая чудовищем, скрылась под водой. Вот змей снова вынырнул и, вспенивая воду, ринулся к оставшейся ладье. Изгибы его тела то вздымались из воды, словно горбы верблюда, то снова исчезали. Варвар в плаще махнул рукой, и рой стрел обрушился на змея, – чтобы отлететь от него, будто от скалы.

– Его чешую не пробьет даже стрела из катапульты, – громко, но спокойно произнес Маркиан.

Поравнявшись с судном, змей поднялся из воды на высоту мачты – и бросился на ладью, чтобы обвить ее своим телом и скрыться вместе с ней в глубинах. На поверхности моря остались лишь кричащие и ругающиеся варвары. Вот среди волн мелькнул красный плащ предводителя. А змей уже снова вынырнул – ненасытный и несокрушимый. Предводитель поплыл к нему, загребая одной рукой и держа в другой меч. Клинок обрушился на шею чудовища и… разлетелся на куски, не оставив даже царапины. Огромная лапа змея, когтистая и перепончатая, поднялась из воды, и кости отважного варвара захрустели в могучих когтях. Другие пытались уплыть, но змей настигал и пожирал их с быстротой и аккуратностью цапли, ловящей рыбу.

Солдаты и матросы ликовали, с хохотом указывали пальцами на гибнущих варваров. Отцы города не выражали своих чувств так бурно лишь из нежелания уподобиться кровожадным римлянам. Бормотал молитвы Филарет. Гребцы подавленно молчали. И только дед Малко и Нгуру видели, что творилось с Ратмиром. Лицо молодого анта исказилось от душевной боли, в золотистых волосах выступила седина, сквозь зубы прорывался стон – стон зверя, израненного и связанного. Из-под железных наручников текла кровь – юноша пытался разорвать оковы.

– Главное зрелище впереди, – громко произнес Маркиан. Его презрительная улыбка приобрела оттенок самодовольства.

Неожиданно дракон поплыл к Золотому Мысу. Столпившиеся на берегу жители городка бросились врассыпную. Вспенивая волны, змей вылез на сушу и пополз балкой, защищавшей холм с юга и запада. Желтые плиты песчаника крошились под могучими лапами дракона, голова его показалась с восточной стороны холма, а хвост все еще скрывался в море! Черное кольцо толщиной больше человеческого роста опоясало холм и стало медленно стягиваться. Встревоженные женщины метались, загоняя детей домой, мужчины выбегали из домов с оружием в руках. Испуганно ревела скотина. Вдруг каменная стена, защищавшая городок только с севера, дрогнула и обрушилась. Черный чешуйчатый вал встал из клубов пыли и пополз, подминая ограды, деревья, дома, животных, людей… Пытавшиеся бежать вниз по склону первыми попали в пасть змею. Не обращая внимания на ломающиеся о его чешую стрелы и копья, дракон своей заостренной головой, как тараном, разваливал дома, пробивал своды подвалов – и тут же пожирал прятавшихся там.

Аркесилай, полный ужаса и возмущения, бросился к Маркиану – и не смог произнести ни слова, остановленный властным, безжалостным взглядом гностика. Маркиан стоял, гордо выпрямившись, со скрещенными на груди руками.

– Ничтожества, черви, рабы своей жирной плоти! Я сказал вам все, но страх сделал вас глухими. Вы отважились вызвать Змея – Разрушителя мира, и смеете надеяться, что он уничтожит только ваших врагов? Да, он покончит с флотом варваров, а потом – с кучей нечистот, которую вы зовете «Счастливой» – Ольвией, потом опустошит весь Понт, а может быть – весь мир!

– Мы вызвали конец света! Вот оно, могущество тайного знания! – хохотал, как безумный, Фабриций. Марций Слав схватился за меч.

– Можете убить меня – я всего лишь стану наблюдать это великое зрелище духовными глазами вместо плотских. К тому же, – гностик поиграл рукой с перстнями, – галера останется невидимой для змея, лишь пока я жив.

Фабриций и Сергий; держась за рукояти мечей, стали рядом со своим учителем. Хрипло выругавшись, трибун отступил. А Маркиан продолжал, указывая на Ратмира:

– Вот тот, кто мог вас спасти. В нем кровь змееборцев – героев скифского Зевса. Но я заклял его оковы, и их ничто уже не сможет разрушить.

Марций Слав заскрипел зубами. Ведь этот ант клялся, что его ограбили и продали работорговцу не готы, как тот заверял, а Маркиан с Фабрицием и Сергием! А он, трибун, не поверил: чего только не придумаешь ради свободы…

– Помолимся Зевсу! – воздел дрожащие руки Никомах. – Зевсу, победителю Тифона и гигантов…

– Молитесь, молитесь… Кого же он раньше услышит? Тебя, Никомах, после жертвоприношений читающего Эпикура и прочих безбожников? Или тебя, Филон, покупающего краденые храмовые приношения?

– Уверуйте во Христа! – возвысил голос Филарет. – Уверуйте, и он простит все ваши грехи. Покайтесь же, уразумейте: все мы черви, рабы, прах перед ногами Господа! Сила наша – ничто, мудрость – ничто, лишь страх, страх Божий всемогущ!

– Мы с Никомахом будем молиться Зевсу Спасителю, – решительно сказал Аркесилай. – А вы, Демарат и Филон – Христу. Один из них спасет город.

Дрожащим, срывающимся голосом произносил молитву верховный жрец, вразнобой вторили ему солдаты. Но тверд и уверен был голос проповедника, и рабы один за другим подхватывали псалом.

Боже мой, Боже мой, зачем ты покинул меня,

Удаляясь от спасения моего,

От слов вопля моего?

Темнота опускалась на море, захлебывались истошные крики гибнущих жителей городка, и тяжелыми, холодными змеями обвивали сердца людей на галере бессилие и страх.

Я- червь, а не человек;

В поношении у людей, в презрении народа.

И вдруг все – молитвы, крики – заглушил подобный реву раненого льва голос Нгуру:

– Я не червь! Я не червь! Я воин племени динка! – Он сорвал с шеи амулет. – Вот зуб крокодила, убитого мной. – И темнокожий с силой провел амулетом по оковам Ратмира. Талисман тут же рассыпался, но на; железе осталась глубокая царапина.

– У кого есть обереги – передавайте их сюда, – крикнул Малко.

По рукам быстро пошли глиняные, медные, фаянсовые фигурки, камешки, косточки. Даже солдаты отдали свои каменные языческие иконки, а Марций Слав – золотой образок с Митрой-Солнцем. Филарет попытался вмешаться, но солдаты грубо оттолкнули его, посоветовав молиться усерднее. Малко прикладывал амулеты к оковам, металл шипел и таял, будто от кислоты. А презрительная улыбка гностика все больше уступала выражению растерянности. Заметив это, трибун тихо и зло произнес:

– Услышу хоть одно твое вонючее заклинание – изрублю.

Наконец железные браслеты распались. Златоволосый ант поднялся – высокий, мускулистый. Он поднял каменную плиту с отверстием – запасной якорь,:и двумя ударами кулака отбил два угла. Затем одной рукой поднял весло и насадил на него это подобие топора, обломав перед тем лопасть.

– Прощай, громович, – положил руку ему на плечо дед Малко.

– Прощайте и вы, – поклонился Ратмир товарищам по несчастью, прыгнул за борт и поплыл со своим странным оружием в поднятой руке. В ярком, ровном свете полной луны все видели, как он выбрался на берег и взбежал на высокий курган. А змей уже полз к нему, покинув опустошенный холм. Ратмир поднял каменный топор.

– Змей Глубин! Я, громович, пришел по твою душу!

Из пасти чудовища вырвалось шипение, словно ветер засвистел в бурю. Длинная шея поднялась над курганом, и тяжелая голова змея, будто молот, устремилась вниз. Ратмир с силой взмахнул топором. Ослепительно вспыхнула молния, загремел гром, и чудовище подалось назад, шипя от боли еще громче. Змей попытался подобраться к громовичу снизу – ползком по склону кургана, но новый громовой удар заставил его отступить. Тогда дракон окружил курган своим телом и стал сжимать кольцо, вползая все выше. И тут целый град ударов обрушился на его туловище. Неуязвимая до тех пор чешуя трескалась, темная кровь забила фонтаном из ран.

Но вдруг насыпь кургана, стиснутая телом змея и подрытая его когтями, стала разваливаться. Ратмир зашатался, теряя равновесие. Этого дракону было достаточно, чтобы схватить зубами рукоять его оружия. Миг – грозный топор отлетел далеко в степь, а над безоружным Ратмиром нависла разинутая пасть, полная одинаковых острых зубов. Громович со смехом раскинул руки – и над его плечами выросли сияющие золотые крылья. Огненной стрелой взмыл он в ночное небо – и вот уже не крылатый воин, не стрела несется среди звезд – огненный змей, в горящей чешуе цвета червонного золота, с золотыми орлиными крыльями.

Злобно шипя, Змей Глубин пополз обратно в море. Но из пасти громовича-змея били молнии, и там, где они попадали в море, вода вскипала, и фонтаны змеиной крови вырывались из-под нее. Тут из бурлящих волн встал огромный смерч. Не смерч – тело змея! Вот его голова закрыла диск луны, вот показался среди волн конец толстого хвоста. С громовым ревом огненный дракон устремился на водяного, осыпая его молниями. От их вспышек стало светло, как днем. Обгорелая чешуя кусками отваливалась с тела морского чудовища. Рев одного дракона и шипение другого слились в один страшный непереносимый звук. Вот змей-Ратмир всеми когтями и зубами впился в тело Змея Глубин, но тот успел порвать ему зубами крыло и вцепиться в бок. С оглушительным грохотом оба змея упали на курган, разворотив его до основания. Осела пыль. Среди глыб развороченной земли, рядом с огромным телом змея, лежал весь в крови Ратмир. Со стороны степи послышался конский топот. Что-то светящееся приближалось к кургану. То был конь – белый, золотогривый. Вот он лег рядом с громовичем, тот из последних сил взобрался ему на спину – и конь, развернув широкие крылья, понесся в небо с мертвым седоком. Как только они скрылись среди звезд, земля расселась и поглотила останки змея. Только развороченный курган да опустошенный городок напоминали теперь о страшных событиях этого летнего вечера и ночи.

Маркиан стоял, в изнеможении привалившись к высокому носовому акростолю, бледный, как мертвец, с застывшими невидящими глазами. Фабриций и Сергий, заметив негодующие взгляды солдат, отошли сторону. Твердым шагом Марций Слав подошел к гностику и вонзил ему в грудь меч. Не издав ни звука, чернокнижник осел к ногам трибуна. С отвращением Марций Слав вытер клинок о черный плащ убитого. Тишину нарушил голос Филарета:

– Вот как Господь посрамляет гордыню и мудрость века сего! А ведь поверни этот колдун свой перстень – и змей вернулся бы в пучину. Но нечестивец предпочел искушать Господа…

– Так ты знал все… – медленно проговорил Нгуру.

– Да, и я, грешник, учился когда-то этой мерзости…

– Знал – и молчал?! – Нгуру вскочил, яростно ворочая белками.

– Колдовство – великий грех. Один Господь может истреблять чудовищ, а не мы – черви, прах земной. Творец внял нашим смиренным молитвам и сокрушил дракона – вместе с тем, другим, что в своей гордыне сменил подобие Божие на облик змеиный…

– Лжешь! – гневно крикнул Малко. – Лжешь, жрец Чернобогов! Кабы не твои молитвы, Ратмир был бы жив! Упырь ты, не человек! Упыри кровь из живых пьют, а ты наши души выпить хотел!

Агасикл с размаху ударил Филарета в спину. Проповедник упал, и тут же град тяжелых ударов обрушился на него. Рабы толкали Филарета друг к другу, били его кулаками, ногами – кто чем доставал, пока наконец за борт не полетело что-то кровавое, бесформенное, в чем трудно было узнать человеческое тело В этой сумятице никто не заметил, что исчез труп Маркиана, а если и заметил, то решил, что его тоже бросили в море. О трюме галеры никто не подумал.

– Довольно! – зычно крикнул Марций Слав. – Отдыхайте, ребята, а утром поплывем в Ольвию. Там я велю расковать вас – и идите, куда хотите. А на весла сядут вместо вас те, кто побежит из города. Еще и драться будут за место, покарай их Юпитер! – И тихо добавил, обращаясь к Малко: – Мои предки были из вашего племени. Не проживи я весь век римлянином… А может, не угожу очередному императору – примете тогда родича, а?

* * *

Никогда еще в Ольвии не было столько шума и беспорядка. Городские власти бежали первыми, вместе с римским гарнизоном. Ольвиополиты толпами рвались к причалам, отдавали последнее за место на корабле. Кто-то грабил в суматохе, кто-то напивался в разгромленных винных погребах. Никому не было дела до кучки богато одетых молодых людей, что внесли в недавно сооруженный склеп роскошный кипарисовый саркофаг, отделанный слоновой костью. Лишь посвященный мог бы заметить аа саркофаге гностические символы.

А возле опустевшей казармы стоял бывший надсмотрщик Агаскил и думал: «Бегите, бегите… А я вот наломаю камней в этой казарме да построю себе кузницу, и будут ко мне приходить все – и готы, и анты, и греки… Без надсмотрщика обойдутся, а вот кузнец всем нужен».