Вторник, 17 мая,

03:15 по времени гринвичского меридиана.

Рейс 372 компании «Юнайтед Ориент»;

95 000 футов над поверхностью Тихого океана;

12:15 по токийскому времени.

Кэтлин Гарроуэй взглянула сквозь иллюминатор в темно-синее, почти черное небо. Над выгнувшимся дугой горизонтом виднелась кучка звезд.

Каждый раз в полете она чувствовала это — благоговейный ужас перед величием Космоса и неодолимую тягу к нему. Конечно, сверхзвуковые самолеты в космическое пространство не выходили, но, казалось, проносились у самых его границ.

— Ты когда-нибудь летал на такой высоте? — спросила она своего спутника.

Юкио тоже взглянул в иллюминатор из-за ее плеча.

— Да, и даже немного выше. Но в космос все же не выходил. Истребитель «Инадума» может достичь орбиты только при помощи очень большой ракеты-носителя. Словом, пока что мой потолок — тридцать пять тысяч метров, и то на тренажере. Вот если бы мы летели суборбитальным, как я предлагал…

— Нет уж, спасибо. Смена часовых поясов была бы не менее резкой, чем тогда разница? Кроме того, ты отлично знаешь, что мне это не по карману. Суборбитальники — для бизнесменов, летающих за счет компании, а не для студентов колледжа.

— И заплатить за твой билет ты мне ни за что не позволила бы?

— Конечно, нет. Это — мои каникулы, а ты хочешь лишить меня удовольствия от того, что я сама их оплачиваю.

— Самая настоящая вольнодумка-гайдзин !

Кэтлин резко обернулась к нему, пытаясь понять, не говорит ли он всерьез. Слово «гайдзин» в японском языке означало иностранец, но его эмоциональной нагрузке ближе всего было к слову «варвар». Из всех известных ей народов нихондзины более всех были склонны делить мир на две категории, на людей и… иностранцев. Лицо Юкио сохраняло предельно серьезное выражение, однако в глазах мерцали искорки, и Кэтлин поняла, что он снова поддразнивает ее. И все же…

— Юкио, это не превратится в проблему? — спросила она. — То, что я — такая, какая есть, что мыслю по-своему и не стесняюсь высказывать свои мысли вслух?

— Иными словами, то, что ты — не такая, какой надлежит быть приличной японской женщине?

Кэтлин кивнула.

Откинувшись на спинку своего кресла, Юкио устремил взгляд в потолок.

— Мы уже обсуждали этот вопрос, и ты знаешь, что я об этом думаю. Мы с тобой принадлежим к новому поколению — поколению граждан планеты Земля.

— Но ведь есть еще гиму .

Это слово означало долг, обязанности.

— Да, у меня есть долг перед моей семьей и моей страной. Военная служба — часть этого долга. И я… и мне было довольно трудно дать новую оценку своим обязанностям с точки зрения нашего видения мира, происходящих в нем перемен — в том числе тех, которые должны произойти, чтобы человечество продолжало существовать.

Кэтлин помолчала, размышляя о своем собственном долге. С детства росла она с мыслью о том, что после колледжа пойдет служить в Корпусе морской пехоты. В конце концов, это — лучший способ последовать примеру любимого отца. Но в последние несколько лет, особенно после поступления в Карнеги-Меллон, некоторые вещи предстали перед нею в ином свете. Открыв для себя идеи Партии интернационалистов, она начала рассматривать свою страну, как препятствие на пути к миру во всем мире и оплот давно отжившей свое концепции национализма, чем привела отца в ужас. Ей было очень больно его огорчать, но не могла же она в угоду его старомодному патриотизму перестать думать…

Все сделалось еще сложнее, когда Кэтлин поняла, что отец в последнее время заметно охладел к службе в Корпусе. Он начал просто отбывать время до ухода в отставку, и это не на шутку встревожило ее. Уж лучше добрый, громкий спор, чем вот такая апатия… Конечно, порой происходящее вокруг пробуждало его к жизни, наподобие того случая с двумя археологами на прошлой неделе, но чаще всего он, видимо, был вполне удовлетворен тем, что просто убивает время. Интересно, что он скажет об инциденте в Мехико?

Сама Кэтлин была потрясена до глубины души — не столько происшедшим, сколько собственной реакцией на него. Она не была столь наивна, чтобы верить всему, переданному «ННН», и потому вовсе не удивилась обнаружив, что американские военные подают инцидент в совсем ином свете, утверждая, что агрессорами являлись мексиканцы, а якобы спонтанная демонстрация перед зданием посольства на деле была подготовлена и организована мексиканской армией. Самой неожиданной оказалась ее реакция на сообщения интернационалистских служб новостей: все их проклятия в адрес американских империалистических агрессоров показались ей настолько грубыми и пустыми, что она невольно встала на сторону Корпуса и принялась страстно защищать его перед собственными единомышленниками. Чем навлекла на себя целый шквал осуждений.

Осуждения, положим, были ей не в новинку — Кэтлин редко скрывала свое мнение, сколь бы непопулярным оно ни было, — смутила ее явная необоснованность нападок. Раньше она считала интернационалистов группой рационально мыслящих интеллектуалов; теперь же они предубежденностью и нежеланием рассуждать логически уподобились, скажем, тем, кто объявляет марсианских Древних демонами Ада. Древние…

— Юкио, как ты считаешь, кем были Древние на самом деле?

— Древние? — Он рассмеялся. — Как я могу хоть что-либо предполагать, когда мы почти ничего не знаем о них? А что говорит твой отец? Они уже обнаружили что-нибудь новое?

Кэтлин пожала плечами:

— Они там всего пять дней. Похоже, он подружился с одним из тех археологов, с Александером. Тот ввел его в курс открытий, сделанных предыдущей группой, и объяснил, с чего им теперь начинать. Но не думаю, чтобы они уже нашли что-либо новое и удивительное.

При воспоминании о последнем вид-мэйле от отца Кэтлин поморщилась. На остаток лета она подыскала себе работу и подробно рассказала ему об этом, не уточняя, что начнет только в середине июля, и потому отец думает, что она остается в Питтсбурге на все лето. Знай он о ее поездке в Японию — наверняка встревожился бы, будто она до сих пор не в силах сама о себе позаботиться… Только этого недоставало. А так — выезжая за пределы Питтсбурга, она всегда пользовалась своим доменом global.net, и из ее писем отец поймет только то, что сейчас она не в Карнеги-Меллон…

— Да и вообще, — продолжала она. — Судя по всему, что я читала об археологии, работа эта — долгая, трудная и кропотливая. Александер говорил папке, что только на правильную постановку вопросов может уйти несколько лет.

— Так отчего же ты думаешь, будто я способен дать ответ на вопросы, которые еще даже не заданы?

— Конечно, мы ничего не можем сказать наверняка. Но ведь предполагать-то можем? Можем рассуждать. Сама идея о существовании иного разума, целой чужой цивилизации, населявшей Солнечную систему задолго до появления человека, достаточно неожиданна. Мне интересно, кем они были, зачем пришли сюда и куда ушли…

Юкио улыбнулся:

— Тогда почему же ты изучаешь системы искусственного интеллекта вместо экзопалеоархеологии?

Кэтлин покачала головой:

— Для археологии мне не хватает терпения. Мне хочется отправиться в космос и отыскать их, где бы они ни были. Даже если именно этот вид давно исчез, сам факт их существования доказывает, что мы — не единственная цивилизация во Вселенной. Должны быть и другие — тысячи разумных рас по всей Галактике. Но если мы будем сидеть и ждать у моря погоды, то никогда не найдем их. Нужно самим отправиться к ним.

Юкио устремил взгляд в темную синеву «еще-не-космоса».

— Пока что мы только-только принялись за исследование Солнечной системы. И достичь звезд сможем еще очень и очень не скоро.

— Не скажи. Если удастся вычистить баги в управлении антиматерией, мы сможем отправить корабль к Альфе Центавра уже лет через двадцать. И я хочу попасть на борт этого корабля.

05:07 по времени гринвичского меридиана.

Международный аэропорт Кансаи;

бухта Осака, Япония;

14:07 по токийскому времени.

Юкио изо всех сил старался удержать руки на коленях и не вцепиться в подлокотники. «Стар Рэйкер» шел на снижение, к огромному искусственному острову, на коем был расположен международный аэропорт Кансаи. В полете Юкио всегда нервничал, если перед глазами не было электронных дисплеев, отображающих курс, скорость и высоту. Он не знал человека в кабине, не знал , насколько тот компетентен и опытен, в отличие от Иидзимы, капитана Космических сил самообороны, в паре с которым обычно летал на «тайи». Однако ветерану, налетавшему не одну тысячу часов, нервозность вовсе не пристала, поэтому он всегда старался скрыть ее. Обычно это удавалось.

Но, покосившись на Кэтлин, он увидел, что она смотрит на него так, точно изо всех сил сдерживает смех.

— Ну вот. Теперь я точно знаю, что ты — настоящий летчик!

— Вот как? Откуда же?

— Папка рассказывал, что все они таковы, и настоящие летуны — еще хуже стажеров вроде тебя. Не выносят, когда машиной управляет кто-то другой.

Юкио печально улыбнулся:

— Углядела. А я думал, что со стороны ничего не заметно.

Кэтлин кивнула.

— Так ведь и в самом деле ничего не заметно. Но не волнуйся — я не стану шантажировать тебя твоей ужасной тайной. Просто приятно знать, что у тебя имеется хоть одно слабое место.

«Стар Рэйкер» наконец-то совершил посадку — можно сказать, образцово, — и Юкио успокоился. Вдоль тротуара к аэровокзалу сплошной шеренгой стояли сувенирные киоски, закусочные и пункты связи, вывески на французском, английском и нихон —го приветствовали прибывающих, а топографические табло обрушивали на их головы лавины изображений и звуков на всем пути к пункту выдачи багажа. Через Кансаи в Японию прибывали путешественники со всего мира, но все же азиатских лиц вокруг было заметно больше. Дойдя до конца тротуара, Юкио едва не подпрыгнул от радости. Он вернулся домой.

Реактивный глиссер домчал их до берега, а затем они отправились в Киото по монорельсовой дороге. "Хоть одно слабое место, — думал Юкио, глядя на сидящую рядом женщину так, точно видел ее впервые. — Как мало она знает меня, если полагает, что других слабых мест у меня нет…" По американским понятиям, Кэтлин была просто прекрасна: длинные золотистые волосы, тонкое лицо, зеленые глаза. По понятиям международным, она была модно и очень прилично одета для путешествия — в цельнокроеный комбинезон без рукавов, перехваченный поясом. Но по японским понятиям она не была ни красивой, ни даже пристойно одетой.

Внезапно он вспомнил о своем имени «Юкио» — сокращение от «Тосиюки», прозвища, означающего «Снежный мальчик», «Снеговичок», а если копнуть глубже — того, кто следует своему собственному пути. А вот интересно, следовал ли он хоть когда-нибудь своему собственному пути в жизни? В Космические силы самообороны пошел, чтобы сделать приятное отцу. Поступил в университет Карнеги-Меллон, потому что на то был получен приказ командования КСС. На эту поездку согласился, потому что так хотела Кэтлин, и уже было вздохнул с облегчением при мысли о том, что новый приказ делает ее невозможной… А потом — снова позволил уговорить себя.

Юкио считал себя человеком вполне космополитичным. Не настолько, конечно же, чтобы отринуть все свое национальное наследие, но все-таки достаточно, чтобы воспринять западную культуру и образ мыслей и в том числе способность оценить западную женщину. В Питтсбурге Кэтлин была для него совершенной, по-западному экзотичной и в то же время очень близкой, потому что любила и знала Японию и японскую культуру. Здесь же в ее присутствии его коробило, здесь она была явно не на месте… или может не на месте оказался он сам ?

От вокзала они поехали на метро, а затем пешком прогулялись до отеля, где должна была остановиться Кэтлин. В отеле она сразу же завоевала расположение портье, поклонившись и обратившись к нему на правильном и уважительном нихон-го . Сам Юкио никогда не останавливался в таких местах, но мог догадаться, что немногие приезжавшие сюда американцы были способны — или хотя бы имели желание — говорить с хозяином на его родном языке.

— Я пойду переодеться, — сказала она. — Минут на пять, не больше. Подождешь? Или, может, примешь душ?

— Нет, не стоит. Спасибо.

Озадаченно взглянув на него, Кэтлин поднялась в свой номер. Юкио мысленно дал себе пинка. С момента посадки в Кансаи он ведет себя с Кэтлин все официальнее и официальнее. Конечно же, она это чувствует и недоумевает… Однако он и сам находился в недоумении. Казалось бы, отлично знал, насколько американские обычаи отличаются от японских. Прекрасно понимал, что поведение, недопустимое в Киото, для Питтсбурга вполне нормально… И еще считал себя новым японцем, способным преодолеть свое воспитание и стать гражданином мира… А вот оказалось, что привязанность к традициям — гораздо сильнее, чем он мог вообразить.

Он пересек холл и подошел к переговорному пункту — старому, без видеофона и доступа в Сеть, но для его целей вполне пригодному — и позвонил домой, секретарю отца, Исору Набуко, чтобы тот прислал за ними машину.

— Дома ли отец, Хисе-сан? — спросил Юкио.

— О да, Исивара-сан, — отвечал секретарь. — Дайдзин Исивара вернулся из Токио два часа назад. Он с нетерпением ждет прибытия вас и вашей почтенной гостьи. — Набуко хмыкнул. — В такой радости я не видел господина с того дня, когда вы получили заслуженное повышение в звании и стали тю-и .

Попросив Набуко передать отцу заверения в искреннем к нему почтении, Юкио повесил трубку. Интересно, знает ли Набуко, что «почтенная гостья» на самом деле гайдзин ? Сам он этого факта от родителей не скрывал, однако не знал, сочли ли они уместным распространять эту информацию далее. Хотя — почему бы нет? Быть может, все его тревоги — напрасны. Вполне вероятно, что лишь он один…

— Что-то не так? — спросила вернувшаяся Кэтлин.

— О… нет, конечно же, нет. Я просто задумался.

— Вот как.

С облегчением Юкио отметил, что Кэтлин переоделась во вполне консервативный костюм. В руках она держала большую продолговатую коробку.

— Ты звонил домой?

Юкио кивнул.

— Машина придет за нами через… — Он бросил взгляд на «манжету» — Примерно через полчаса. Вероятно, мы найдем неподалеку место, где сможем посидеть и немного выпить.

— Вначале нужно завернуть это, — сказала Кэтлин, слегка приподняв коробку. — Портье сказал, что здесь, за углом, есть сувенирный магазин. Все эти лавки в аэропорту, думаю, устроены на потребу туристам, а я хочу быть уверенной, что завернут как надо.

Ее дальновидность просто поражала. Вручение и упаковка подарка в Японии — высочайшее искусство, ритуализованное не меньше, чем знаменитая чайная церемония. Да, лицом Кэтлин — женщина Запада, но сердцем она — нихондзин !

Если только отец сможет увидеть ее в том же свете…

08:50 по времени гринвичского меридиана.

Поместье Исивара, пригород Киото;

17:50 по токийскому времени.

Лимузин подкатил к воротам дома Юкио. Охранник в форме заглянул в машину и распахнул ворота, сделав приглашающий жест. Оглянувшись, Кэтлин заметила, как он поднимает трубку телефона в сторожке — видимо, чтобы известить хозяев об их прибытии. Охранные меры — конечно же необходимые для резиденции министра международной торговли и индустрии — были столь грандиозны, что скромные размеры и традиционность постройки самого особняка удивили Кэтлин. Впрочем, Юкио рассказывал, что отец его крайне консервативен во всем, что касается обычаев, хотя в делах политических мыслит широко и свободно.

Пока они шли к парадному крыльцу, Кэтлин размышляла о предстоящей встрече. В Питтсбурге ей не терпелось встретиться с родителями и младшим братом Юкио. Японию и ее народ она полюбила еще в двадцатых, когда здесь служил отец. Мама, лингвист от Бога, не желавшая вдобавок, чтобы к ней относились, как к типичной американке, сразу по прибытии организовала для себя уроки языка и культуры. Кэтлин тоже неплохо освоила японский, но не из формальных уроков, а просто играя с детьми учителя своей матери.

Потом, вскоре после отъезда из Японии, мама умерла, и Кэтлин продолжала заниматься японским в память о ней.

И вот теперь она приглашена в японский дом — впервые за последние пятнадцать лет… и чувствует, что совершенно не готова к этому. Одного языка недостаточно; недостаточно даже знания обычаев. Просто она не такая, как они, и это навсегда. Поведение Юкио говорит об этом достаточно красноречиво. Вначале она обиделась на то, что он спрятался за стеной формального поведения, но после поняла, он просто вернулся домой и ведет себя соответственно. Как привык…

Старые опасения вновь возродились к жизни в ее мыслях. Способна ли любовь служить мостом меж двух столь разных культур?

И, если да, достаточно ли сильна ее любовь к Юкио?

Юкио отворил дверь, и они вошли в гэнкан , то есть в вестибюль, заканчивавшийся ступенями, ведшими на первый этаж.

— Тоси-тян! — раздалось сверху.

Там, на верхней ступеньке, стояли трое: юноша в джинсовом футболке и пожилая пара в традиционном платье.

— О-то-тян! — радостно воскликнул Юкио, подтверждая догадки Кэтлин о том, что пожилой мужчина с лицом в точности как у Юкио — его отец.

Приставка «тян» в японском используется лишь между ближайшими родственниками. Более формальным обращением к отцу могло бы быть «о-то-сан».

Поклонившись отцу, Юкио сбросил обувь, поднялся по ступеням и здесь надел заранее приготовленные для него тапочки. Кэтлин последовала его примеру, мысленно порадовавшись, что догадалась в отеле переобуться в босоножки: присаживаться и возиться со шнурками или застежками было дурным тоном.

— Отец, честь имею представить тебе мисс Кэтлин Гарроуэй.

Кэтлин низко поклонилась.

— Конбан-ва, Дайдзин-сама , — сказала она, используя титул, принятый в Японии для высших правительственных чиновников. — Ваше приглашение — большая честь для меня.

Исивара-старший поклонился в ответ:

— Добро пожаловать в наш дом, о-кияку-сама .

Почтенная гостья…

— Мама, мисс Кэтлин Гарроуэй.

Снова обмен приветствиями и поклонами, и еще раз — будучи представленной брату Юкио, Сигэру. Госпожа Исивара похвалила ее японский, и Кэтлин ответила вежливым возражением. Конечно, она знала, что ее японский безупречен, однако прямое согласие с такой похвалой было бы неучтивым.

После этого Кэтлин снова поклонилась родителям Юкио и преподнесла им привезенный с собою сверток. В ответ последовали новые поклоны и любезности. Конечно же, разворачивать подарка в ее присутствии не станут, и реакции она не увидит, но для японца то, что подарок прекрасно, безукоризненно запакован, гораздо важнее самого подарка. За две недели до отлета она приобрела для семьи Исивара прекрасно обрамленный десятисекундный вид-клип с видом Питтсбурга с горы Вашингтон, бьющая вверх струя фонтана, пролетающие мимо птицы, туристский катер, выплывающий из-под моста Форт-Питт. Как-то раз они с Юкио и сами ездили на экскурсию на точно таком же катере… Кэтлин знала, что для иностранца поднесение подарка, как-либо представляющего его родину, — вполне в рамках приличий; вдобавок в данном случае подарок был видом города, где сын Исивара провел последние десять месяцев.

Однако все эти две недели ее терзали сомнения. И вот, в здании аэропорта Кансаи, ей попался на глаза киоск, торговавший прекрасными миниатюрными моделями судов, самолетов и космических кораблей. Пока Юкио получал их багаж, она ускользнула от него под предлогом посещения о-тэараи , достопочтенного места омовения рук, чтобы взглянуть на модели поближе. Как она и надеялась, киоск торговал как наборами для самостоятельной сборки, так и уже собранными моделями, и среди последних имелась прекрасно расписанная модель истребителя «Инадума» вместе с ракетой-носителем, того самого, на каком летал Юкио. Она тут же купила эту модель и именно ее отправилась упаковывать в ожидании машины, оставив вид-клип в номере студенческого отеля.

Теперь причиной для опасений служила лишь цена модели — безумно высокая.

Нет, цена ей была в общем по карману. Кэтлин, хотя и дразнила Юкио «богатеньким наследником», вовсе не была бедна, и ее накопления вполне могли выдержать подобные непредвиденные расходы. Проблема была в том, что дорогой подарок создает для принимающего обязанность ответить тем же. Сама она полагала, что подобный подарок вполне соответствует чести быть приглашенной в дом Исивара. Вопрос лишь: разделяют ли Исивара ее мнение… Что ж, этого она, быть может, не узнает никогда.

Вчетвером прошли они в комнату с застеленным татами полом и, прежде чем ступить на тростниковые циновки, сняли тапочки. Трижды Кэтлин пригласили сесть на почетное место возле прекрасного алькова, токо-но-ма , и трижды она отказывалась, лишь на четвертый опустившись на татами. Процедура приглашений и вежливых отказов повторилась, и в результате она переместилась с татами на специальную по душку, дза-бутон .

Идя через холл, Кэтлин заметила среди прочих комнату с ковром на полу, меблированную в западном стиле, из чего заключила, что Исивара привыкли принимать у себя иностранных гостей. То, что с нею они обходились, как с гостьей-японкой, пригласили в японскую гостиную и не перешли с нихон-го на английский, было для нее высокой честью — и вместе с этим экзаменом. Пока что она все сделала правильно, однако вечер еще только начался… Никогда прежде не возникал у нее предэкзаменационный мандраж — но и экзаменов, от которых зависело бы так много, ей держать еще не приходилось.

Она взглянула на Юкио. Интересно, что он думает о ее поведении? Прибыв домой, он заметно оживился. Вот — смеется, улыбается, поддразнивает Сигэру… Да, это — его мир, его родной дом. Вот взгляды их встретились, и улыбка исчезла с лица Юкио. Понятно. Он тоже с тревогой гадает, справится ли она, сможет ли быть принятой в этом доме не почетной гостьей, но — членом семьи. Ведь это — две совершенно разные вещи…

Вечер медленно шел к концу. Примерно через час все перешли в другую комнату, точно такую же, как первая, но с низеньким столиком посреди застланного татами пола. Сюда подали ужин из нескольких перемен блюд, причем слуги постоянно наполняли чашки Кэтлин чем-нибудь новым. Еда была приготовлена просто прекрасно — как на вид, так и на вкус. Постепенно Кэтлин удалось расслабиться.

— О-кияку-сама , — заговорил с нею Сигэру во время перерыва в еде. — Тоси рассказывал нам, что ваш достопочтенный отец отправился на Марс.

Услышав в тоне юноши явную зависть, Кэтлин улыбнулась. Юкио — или, по-семейному, Тоси — рассказывал ей, что Сигэру — шестнадцать, и он так же влюблен в космос, как и его старший брат.

— Хай, Сигэру-сан , — ответила она. — Корабль прибыл на орбиту Марса на прошлой неделе, и шаттл доставил их в Сидонию. Но, боюсь, отец мой не испытывает, находясь на поверхности Красной планеты, того восторга, который испытывали бы на его месте мы с вами. Он предпочитает песок на берегу океана. Такого, которому еще не исполнилось полмиллиона лет.

— Мои сыновья, — вступил в разговор господин Исивара, — твердо убеждены, что наше будущее — в космосе.

— Вы думаете иначе, Дайдзин-сама ? — спросила Кэтлин.

Исивара аккуратно отложил палочки на хаси-оки и сделал глоток о-тя , прежде чем ответить.

— Почтенная гостья, мне было бы гораздо более интересно узнать ваше мнение. Поскольку вы — американка и к тому же имеете непосредственное отношение к Марсу.

— Я не знаю, стоит ли рассматривать мое мнение всерьез, уважаемый министр, но должна согласиться с вашими сыновьями. По двум причинам. Сколько бы времени ни заняли работы в Сидонии, результаты их способны изменить… всё. Будут ли открыты новые технологии, из коих человечество сможет извлечь пользу, или же просто получены доказательства того, что мы — не одни во Вселенной, — жизнь человечества изменится в любом случае.

— Что ж, это — весьма убедительно. Какова же вторая причина?

— Следствие первой. Сам факт существования Древних означает, что мы во Вселенной не одиноки. Следовательно, в Космосе есть и иные цивилизации. Останься мы здесь, в уютной и безопасной Солнечной системе, — что ж, они могут отыскать нас. И встреча может оказаться… большим потрясением. Если же в нас жив дух первопроходцев, если мы сами отправимся на их поиски, то… Конечно, я не могу сказать, что мы готовы ко всему, что можем обнаружить, но все же лучше быть ищущим, чем искомым. История показывает, что успешнее всех развиваются нации ищущие, будь их поиск физическим или интеллектуальным. На карте нашей планеты больше нет белых пятен. За ними… следует лететь в Космос.

— Япония уже пробовала остаться в изоляции, отец, — заговорил Юкио. — После битвы при Сэкигахаре мы пытались отгородиться от остального мира, свято веря, что, если мы будем последовательно игнорировать его, он ответит нам той же любезностью.

— Но из этого ведь ничего не вышло, отец, не так ли? — подхватил Сигэру.

— Ты прав, Си-тян . Из этого в самом деле ничего не вышло. Мир не оставит нас в покое, как бы нам того ни хотелось. Многие мои соотечественники утверждают, что все, необходимое Японии, имеется в ее пределах Но это уже давно не так, и с каждым днем утверждение этого становится все более и более неверным.

— Нам необходима экспансия в Космос, — сказал Сигэру. — И я решил принять в ней участие. Вот увидите, через десять лет я отправлюсь на Марс!

Юкио рассмеялся:

— А я — устрою там для тебя торжественную встречу!

Ужин окончился, и Исивара вызвал лимузин, чтобы отвезти Кэтлин обратно в отель. Юкио поехал провожать ее, но, даже при том, что их отделяло от водителя толстое стекло, речь его оставалась формально-вежливой. Еще более обидным оказалось то, что он намеренно не сел рядом с нею. Кэтлин прекрасно понимала, что японский этикет не одобряет публичной демонстрации привязанности, но не думала, что Юкио откажется даже взять ее за руку.

Он заговорил о том, как они могли бы провести оставшиеся несколько дней. Быть может, все будет лучше, когда они покинут Киото, выбравшись из тени его отца? Кэтлин от души надеялась на это.

Потому что иначе каникулы обещали стать долгими и очень утомительными.

Пятница, 18 мая;

18:10 по времени гринвичского меридиана.

Арлингтонское национальное кладбище;

Арлингтон, штат Вирджиния;

14:10 по восточному поясному времени.

Шеренги глянцевито блестящих могильных плит тянулись вдоль восточного склона кладбищенского холма, лес надгробных памятников казался бесконечным. На самой вершине, под сенью древних раскидистых дубов, над обширным табло, белели, как и во времена Гражданской войны, колонны усадьбы Кертис-Ли. Одна из версий гласила, что правительство Штатов изначально хоронило погибших северян у самого ее порога, дабы ни один потомок семейства Ли не вернулся в родовое поместье. Но, как бы там ни было, могилы павших за два века американских героев сделали эту землю священной.

Вдали, за серыми водами Потомака, сверкали на солнце здания вашингтонских небоскребов. Прогремел гром — очередной авиалайнер шел на посадку, к Национальному аэропорту.

Генерал Монтгомери Уорхерст стоял «смирно» перед небольшой группой морских пехотинцев и штатских, провожавших Тэда в последний путь. Слева стояла Дженет, вдова Тэда, держа за руку двенадцатилетнего Джеффа, внука генерала, справа — жена Уорхерста, Стефани. Ни та, ни другая не плакали, хотя глаза женщин заметно покраснели.

Джефф сохранял видимое спокойствие; Уорхерст даже усомнился в том, что внук до конца осознал происшедшее.

«Черт побери, — с горечью подумал он, — а сам-то ты?..»

Перед ним, на краю свежевырытой могилы, стоял гроб с останками сына.

Капеллан Коннелл закончил свою речь.

— Рота, смиррр-но!

Уорхерст и прочие военные, находившиеся вне строя, вскинули руки в салюте. Семеро морских пехотинцев в форме по классу А слаженно, единым движением, подняли винтовки к плечу, направив стволы в небо.

— Товсь… пли!

Залп разорвал мертвую тишину.

«В древние времена, — подумал Уорхерст, — над могилой стреляли, чтобы отпугнуть злых духов, выходящих из сердец мертвых. Но ведь здесь — ни в сердце Тэда, ни в сердцах прочих погибших — не было ни капли зла. Была лишь печаль — печаль и горечь слов, грозящих вот-вот утратить свой смысл».

Честь. Слава. Долг…

— Товсь… пли!

И второй залп, прогремев, вспугнул птиц с ближайших деревьев.

— Товсь… пли!

К глазам Уорхерста подступили слезы.

Отгремело эхо третьего залпа, и один из морских пехотинцев, поднеся к губам горн, заиграл печальную погребальную песнь отбоя. Еще двое — сержант Гэри Бледсо и лейтенант Кармен Фуэнтес — подняли с гроба национальный флаг и начали складывать его, угол к углу, кромка к кромке, пока флаг не превратился в тугой, синий с белыми звездами, треугольник.

Прозвучала последняя нота отбоя. К горлу подступил комок.

Уорхерст опустил руку. Морские пехотинцы приставили винтовки к ноге. Держа перед собою свернутый флаг, Фуэнтес повернулась на девяносто градусов, сделала два шага и снова повернулась, оказавшись прямо перед полковником Брэдом Макли, командиром Тэда. Полковник принял флаг из ее рук, резко развернулся кругом, сделал четыре шага и остановился перед Дженет.

— От лица благодарного народа и Корпуса морской пехоты США, — тихо сказал он, — вручаю вам этот флаг в знак признания неоценимых заслуг вашего мужа, честно и верно служившего народу и отдавшего жизнь за его благо.

Вручив Дженет флаг, Макли отдал ей честь.

— Рота, вольно!

Кое-кто из собравшихся отправился обратно к Хэлси-драйв, прочие остались на месте, разделившись на небольшие группы. Несколько человек подошли к генералу, отдали честь, что-то произнесли… Слов он не разобрал. Хотел было сказать что-то Дженет и Джеффу, но, повернувшись, увидел, что Стефани, обняв Дженет за плечи, уводит их прочь.

Один… И — пустота вокруг…

Уорхерст прикрыл горящие глаза. Вот так… Приводишь сына в мир, растишь, даешь образование, любишь его, делишь с ним горе и радость, видишь, как он идет по твоим стопам, оканчивает Аннаполис, получает первое назначение, отправляется выполнять почетную обязанность — охранять посольство, женится, заводит собственную семью…

И, в конце концов — пустота. Ничто. Ничего, кроме свернутого в крохотный треугольник флага.

И — воспоминаний…

Уорхерст прерывисто вздохнул. На мгновение он возненавидел величественную бесчувственность этой похоронной церемонии. Тэд погиб — погиб в стране, на которую Уорхерсту было абсолютно наплевать, в ходе инцидента — даже не в настоящей войне, а всего лишь входе инцидента. Согласно последним сетевым новостям, мексиканское правительство заявило, что американские морские пехотинцы открыли огонь по мирной демонстрации, тем самым спровоцировав вмешательство армии. Теперь всякие ученые мужи, политики и бюрократы будут спорить об этом многие месяцы, но так ни до чего и не договорятся…

К чему все это? Ради чего, черт побери, погиб его сын?..

Корпус морской пехоты… Термин, конечно же, уходит корнями в традиции мореплавания и означает солдата, воюющего на море. Однако с момента основания Корпуса, с ноября 1775-го, термин «морская пехота» стал означать особое, элитарное подразделение быстрого реагирования, готовое к бою в любое время и в любом месте.

Где угодно. На далеких коралловых атоллах. В гнилых, болотистых джунглях. А теперь, благодаря ему, Монтгомери Уорхерсту, даже на других планетах.

Или — на крыше атакованного посольства в Мехико, входе инцидента.

Генерал вздохнул вновь и вновь, стараясь удержать слезы. Нет, он не сдастся, не станет жалеть себя. Слишком многое поставлено на кон. Ритуал. Традиция. Его сын погиб в лучших традициях Корпуса. И Корпус морской пехоты будет жить. Будет жить и он, генерал Монтгомери Уорхерст. Он справится. Он выдержит.