Итак, мы с Лукой сбежали из Портистона. Мы направлялись в Лондон, но по дороге мне стало так плохо, что нам пришлось сделать остановку в Лидсе. Мы нашли дешевую гостиницу, где могли отсидеться, не привлекая к себе лишнего внимания и полагая, что это всего на пару дней. Но грязная комната была сырой и холодной, и моя простуда перешла в бронхит. Мы боялись обращаться к врачу, потому что он обязательно затребовал бы мою медицинскую карту у старого доктора Клейтона, который был нашим участковым терапевтом в Портистоне, а тот непременно сообщил бы моей матери и Анжеле, где мы находимся. Доктор Клейтон никогда не верил в святость соблюдения врачебной тайны и частенько нарушал конфиденциальность, выбалтывая секреты своих пациентов, не предназначенные для чужих ушей.

В конце концов, когда я начала задыхаться, Лука отвез меня в отделение «скорой помощи», и меня положили в лидскую городскую больницу с диагнозом пневмония. В тот день, когда должна была состояться его свадьба с Натали, Лука позвонил моей матери и объяснил, что я не давала о себе знать потому, что нахожусь в больнице. Мать ответила, что ей нет до меня никакого дела и для всех будет гораздо лучше, если я вообще умру. Лука рассказал мне об этом разговоре лишь много лет спустя, когда я в тысячный раз безуспешно пыталась хоть как-то наладить отношения с матерью. Лука считал мою мать бездушной злобной мегерой. Линетт же всегда говорила, что она просто несчастная женщина, которой не повезло в жизни.

Поговорив с моей матерью, Лука позвонил в «Маринеллу». Судя по тому, как быстро Анжела схватила трубку, она даже ночевала рядом с телефоном. Услышав голос сына, она обрушила на него поток итальянской брани, направленной в основном против меня. Об этом разговоре Лука мне тоже не рассказал, но я и так понимала, что Анжела, естественно, обвиняет во всем меня. Это я сбила с пути ее дорогого мальчика. Используя свою сексуальность, я завлекла Луку в свои сети и заставила его бросить непорочную и почти святую Натали. Она называла меня половой террористкой, говорила Луке, что я получаю удовольствие от того, что разрушаю отношения порядочных людей, совершенно не задумываясь о том, какие мучения причиняю окружающим. Она взывала к его состраданию, говорила, что жизнь Натали разбита, и умоляла вернуться. Она обещала, что если он немедленно вернется домой, никто не будет осуждать его. Ведь все произошло исключительно по моей вине. Она даже готова была пойти на компромисс: никто не станет заставлять его жениться на Натали, если он еще не готов вступить в брак. Пусть только он поскорее вернется в «Маринеллу», и вся эта история навсегда будет предана забвению. Никто не пострадает. Все будут довольны и счастливы.

Деньги закончились прежде, чем Лука успел что-то ответить. Он звонил из телефона-автомата в приемном покое больницы. В связи с гололедом там было очень много людей с переломами и другими травмами. Телефон обычно использовался для того, чтобы сообщить очень радостные или очень грустные новости. По нему говорили о рождении и смерти. Измученному голодному испуганному и одинокому Луке казалось, что для него тоже решается вопрос жизни и смерти. Он купил газету и съел горячий обед в больничном кафетерии. Комната была украшена мишурой и выцветшими лентами серпантина, которые использовались явно уже не первый год. Под потолком медленно вращались большие складные снежинки, сделанные из золотой и серебряной фольги. Окна запотели. На головах у раздатчиц красовались бумажные короны, а у некоторых за ухом была приколота еще и веточка омелы. Звучали унылые рождественские гимны. За некоторыми столами сидели медсестры и санитары. Они громко разговаривали и весело смеялись. Были тут и люди с напряженными, встревоженными лицами, которые без особого энтузиазма ковырялись в своих тарелках и бесконечно долго размешивали чай или кофе. Дети хныкали и ерзали на своих складных стульчиках.

В тот день подавали индейку. Это было самое дешевое блюдо. Вместо того чтобы сидеть во главе свадебного стола в «Маринелле», наслаждаясь маринованной говядиной и другими деликатесами, и выслушивать здравицы многочисленных членов большой и дружной итальянской семьи, мой любимый Лука сидел в полном одиночестве в кафетерии лидской городской больницы и ел тушеную индейку с гарниром из твердой как камень жареной картошки, политой переваренным соусом.

Позднее, в больничной палате, Лука уверял меня, что никогда в жизни не ел ничего более вкусного.

— Это самый счастливый день в моей жизни, — сказал он.

— Не говори ерунды, — ответила я, полулежа на высоких подушках и жадно хватая ртом воздух.

Но Лука, как всегда, оказался прав. Наша счастливая совместная жизнь, наполненная радостью и любовью, началась именно с этого дня.