— Дьявольская скала, джентльмены! Скала Дьявола. Откуда прыгнул молодой английский лорд. Все знают эту историю.

Слово «дьявол» вырвало епископа из приятной дремоты, заставив его вздрогнуть.

— Разглядите этот утёс получше, — посоветовал мистер Кит. — Он не только самый красивый на острове, но, как я полагаю, самый красивый во всём Средиземноморье. Скалам испанского побережья и горы Афон не хватает его чудесной окраски и гладкости. Выглядит так, словно его обстругали ножом, не правда ли? Альпийские скалы кажутся отвесными, но почти всегда имеют наклон; первичная их порода не способна так резко отслаиваться, как туф. А тут настоящая стремнина. Вертикаль!

— Вид устрашающий, — сказал мистер Херд. — А что там такое насчёт английского лорда?

— Двое молодых людей сняли на лето виллу, стоящую на этом утёсе. Целыми днями они купались и пьянствовали. Меня в то время на острове не было, но мне, разумеется, всё рассказали. В один прекрасный день тот из двоих, что был помоложе, на спор прыгнул с обрыва, сказав, что собирается нырнуть. Тела так и не нашли. Здесь сильное течение. Так, Антонио?

— Это так, джентльмены. Всё время пили бранти, оба. Но молодой — ему все улыбались. Приятный мальчик. Плавал, нырял, очень красиво. Однажды вечером оба напились и пошли гулять вдоль обрыва, вон там. Молодой говорит: Я хорошо ныряю, а, что скажешь, друг? А большой говорит: Ты ныряешь лучше дельфина. — На что поспорим, нырну отсюда, сейчас? — Шесть бутылок бранти. — Идёт! Одежду снял и полетел, как чайка. И конец. Это так, джентльмены. Назавтра приносят одежду большому, в дом. Большой как проснулся, видит, одежда лежит, а друга в ней нет, рассердился на слуг и на всех и целых три дня бранти не пил. Чёртовы дураки иностранцы.

— Как хотите, а это трагедия, — сказал епископ.

— Вы правы. В ней присутствует нечто художественное — эта деталь с принесёнными назавтра одеждами, с пустой скорлупкой. Очень художественная деталь.

Мистер Херд взглянул на скалу. Он представил, как с этой ужасной высоты летит, переворачиваясь человеческое тело, и голова его закружилась. Поверхность скалы была совершенно гладкой. Но ещё сильнее поразила епископа её редкостная, почти угрожающая окраска. Иссиня-чёрный камень усеивали вкрапления оттенка красноватой сангины, как будто каменное сердце местами сочилось кровью.

— Я вспомнил, миссис Мидоуз рассказывала мне эту историю, — сказал он мистеру Киту. — Ведь её вилла стоит на этой скале, так?

— Да, именно там. Кстати, когда снова будете у неё, не откажите в любезности, скажите ей что-нибудь особенно приятное de ma part. При том как мне нравится эта леди, я вижусь с ней вдвое реже, чем мне хотелось бы — больше чем вдвое! Как она?

— Жалуется на мигрень.

— Мигрень? Совсем не похоже на миссис Мидоуз. Мне она всегда казалась сделанной из стальной проволоки. Наверное, с ребёнком что-то не так.

— Может быть, — отозвался епископ. — Мне показалось, что она в нём души не чает.

Тут он припомнил подробности своего к ней визита, вспомнил то, что она говорила, — как, наверное, ей одиноко там, наверху. Странно! Почему-то всё это время она не шла у него из головы. Он решил непременно заглянуть к ней в ближайшие дни.

Кит сказал:

— Я бы не решился встать между ней и её ребёнком. Это не женщина, а тигрица… Херд, вы весь день думаете о чём-то своём. Что с вами такое?

— Да, пожалуй, вы правы. Я попробую объяснить. Вам знакомы эти японские цветы… — начал он и снова умолк.

— Рад, что вы, наконец, спустились на землю. С землёй-матушкой ничто не сравнится! Вы и представить себе не можете, сколько денег я потратил на японские цветы, особенно на луковицы, прежде чем убедился, что на этой почве они расти не могут.

— Нет, я говорю о бумажных цветах, которые мы во время загородных обедов клали в стоявшие на столах чашки с водой. Сами по себе они похожи на сморщившиеся клочья картона. А попав в воду, разбухают и расправляются, обращаясь в цветы самых неожиданных оттенков и очертаний. Вот чем я себя ощущаю — я словно бы раскрываюсь, приобретая какие-то иные оттенки. Новые проблемы, новые влияния — всё сказывается на мне. Я начинаю думать, что нуждаюсь в совсем иных, свежих мерках. Порой мне становится чуть ли не стыдно…

— Стыдно? Дорогой мой Херд, это совершенно никуда не годится. Как вернётесь домой, непременно примите синюю пилюлю.

— Может быть всё дело в южном ветре?

— Все и во всём винят беднягу сирокко. Насколько я понимаю, вы просто, сами того не сознавая, долго созревали для этих изменений. И что это значит? Только то, что вы растёте. А тут стыдиться нечего… Ну вот, наконец-то! Мы пристанем вон к тому пляжику — видите? — на краю лощины. Можете высадиться на берег и осмотреть остатки курортного заведения с горячими водами. Когда-то весёлое было место — театры, бальные залы, банкетные. Теперь туда никто не осмеливается соваться. Привидения! Возможно, повстречаете призрака. Что касается меня, я собираюсь поплавать. После разговоров на религиозные темы меня всегда тянет помыться. Вы ведь не обидитесь на меня за такие слова, правда?

Мистер Херд, поднимаясь с пляжа в горы, чувствовал, что он уже никогда ни на какие слова обидеться не сможет.

Скалой Дьявола заканчивался, словно обрывался, наиболее впечатляющий участок обрывистого непентинского берега. Этот могучий эскарп был его крайним аванпостом. Дальше берег спускался к морю волнистыми земляными скатами, кое-где рассечёнными оврагами, промытыми в рыхлой почве потоками талой воды. Именно в устьи одного из таких сухих русл мистер Херд и сошёл с лодки на твёрдую землю. Задыхаясь от немилосердного зноя, он двинулся вверх по извилистой тропке, когда-то ухоженной и благоустроенной, но теперь осыпавшейся и почти пропавшей.

Впереди на голом буроватом возвышении рисовались на фоне синего неба развалины. Затейливое строение, ныне заброшенное и пребывающее в бедственном состоянии. Штукатурка, разъеденная влажными морскими ветрами, отвалилась, обнажив небрежную каменную кладку такого же ржавого цвета, что и земля, на которой стояло здание и с которой оно казалось готовым да и норовившим сравняться. Всё сколько-нибудь полезное и транспортабельное, всё, что свидетельствовало о пребывании здесь человека, что напоминало о жизни и об удобствах — фарфоровые изразцы, резное дерево, оконные стёкла, кровельный материал, мозаики и мраморные полы — всё это увезли отсюда давным-давно. Дом стоял посреди полдневного зноя — голый, ободранный, обесчеловеченный. Не осталось ничего, способного порадовать глаз или воссоздать видения прежнего великолепия, ничего изящного или романтического, ничего, отзывавшегося суровым воинственным предназначением этого здания. То была современная руина, груда мусора, бесстыдный, фривольный скелет. Наспех построенные стены и зияющие оконные проёмы приобрели почти непристойное выражение потасканной никчёмности — словно заплесневелые кости какой-то давно забытой куртизанки выбрались из могилы проветриться и погреться на солнышке.

Осмотрев то, что осталось от претенциозного фасада, мистер Херд вошёл внутрь.

В покоях, ещё сохранивших кровлю, стояла глубокая тень; тень, парная жара и язвительный запашок минерального вещества — тех самых целебных вод. Епископ прошёлся в полумраке по залам и коридорам, мимо просторных салонов и расположенных рядами кабинок, по-видимому служивших для раздевания. Ядовитый запах следовал за ним по пятам, наполняя собою здание. Всюду царил распад. С потолков свисали клочья цветной бумаги; толстым, не потревоженным несколькими поколениями слоем лежала пыль. В закисшие углы набился нечистый сор. Сквозь пустые световые люки в потолках сюда проникали солнечные лучи, они играли на покрытой грибком штукатурке простенков, кое-где поросших ярким ядовито-зелёным лишайником. Обойдя эту скорбную, неприятно влажную кучу обломков, епископ понял, почему местные жители опасаются заглядывать в населённое упырями строение.

В конце концов каким-то тёмным проходом он с облегчением выбрался туда, где некогда располагался ухоженный парк. От цветников и кустарников не осталось даже следа; дорожки, орнаметнальные каменные скамьи и искусственные террасы понемногу ушли в бурую землю. В центре пришедшего в упадок парка бил когда-то целебный источник, вода, пузырясь, стекала в цементный, имеющий форму раковины бассейн. Теперь в нём было сухо. Однако тёплая влага ещё покрывала его края, на которых остался от прежних времён приятный для глаза опаловый слой минеральных осадков. Опустив ладонь пониже, епископ ощутил подымающийся от земли прерывистый ток горячего воздуха, слабый, как дыхание умирающего. Какая-то потаённая жизнь ещё бьётся там, в тёмной земле, заключил он. Как любопытна эта вулканическая связь с материком, о которой говорил граф Каловеглиа.

Вскоре он очутился вблизи покосившегося остова маленького павильона, выстроенного в нелепом китайском стиле и кажущегося грустно неуместным посреди классического ландшафта, омываемого синими тирренскими водами. Здесь он присел отдохнуть. Он смотрел на остатки старых дорог, что змеисто извиваясь, спускались с плоскогорий; дорог, по сторонам которых когда-то несомненно росли раскидистые деревья и по которым спускались сюда изнурённые мирскими радостями калеки. Епископ представил, как они движутся оживлённым караваном — пешие, верхом на мулах, в портшезах, предвкушая здоровье и удовольствия, которые ждут их в этом месте, теперь столь лишённом жизни. Внизу, так близко, что можно было докинуть камень, лежал пляж. Матросы, отец с сыном, вытащили лодку на берег и присели в её тени, разложив какую-то еду на расстеленном между ними цветном носовом платке. Бробдингнеговский короб с завтраком был уже выгружен. Кит и чета его гениев плавали; сам Кит выглядел совершенно как розовый Силен. Судя по взрывам смеха, удовольствие они получали огромное. Мистер Херд подумал, не принять ли и ему участия в их весельи, но оставил эту мысль — что-то странное воздымалось вокруг него, сковывая его порывы.

Он знал, что это — южный полдень. Пусть в окружавших его печальных развалинах и не обитал никакой призрак, но нечто неуловимо враждебное витало в полдневном воздухе. В такой фантастический час, чувствовал епископ, может произойти всё что угодно. По наущению этого незримого Присутствия способны совершаться самые дикие безрассудства.

Он попытался припомнить, что сказал ему Кит об этом растленном типе, о Мулене. Ретлоу… где он всё-таки слышал это имя? Но мистер Херд тщетно копался в памяти. Блеск, окружавший его, насыщала враждебная мощь, которая, словно вампир, высасывала из него жизненную силу, лишая ум гибкости; то был дух зла, мерно дышащий в мирном солнечном воздухе. Он обращал ландшафт, плясавший перед глазами епископа, в морок, в мираж, переиначивая образы и природы, и плодов человеческой деятельности…

Тут епископ обнаружил, что Кит и его компаньоны уже оделись и занялись разгрузкой нелепого короба. Они звали его к себе. Колдовское заклятие спало.

Епископ спустился к воде.

— Хорошо поплавали? — осведомился он.

— Изрядно! Сейчас эти ребята изготовят нам для начала недурственный омлет. Я не любитель холодных завтраков, а вы? По-моему они ложатся на желудок свинцовой тяжестью.

— А матросы к нам не присоединятся?

— Нет. Им и так хорошо платят. Конечно, они были бы не прочь пристроиться ко мне в услужение. Но я никогда не нанимаю островитян, разве что на временную работу, это оберегает меня от всякого рода неприятностей с местными жителями и от их семейных интриг. Даже тех, что постарше. Последние слишком склонны к размышлениям, а стоит слуге начать задумываться, как он становится бесполезным. Я считаю, что по-человечески общаться можно только с посторонними людьми. Если вам требуется хорошо сделать какое-то дело, обращайтесь к человеку со стороны, к профану, к толковому любителю. И когда соберётесь жениться, Херд, позаботьтесь о том, чтобы жена ваша происходила из другого сословия, из других мест, из другой страны — если удастся, c другой планеты. Иначе пожалеете. Я не хочу сказать, что усматриваю какие-то неприемлемые стороны в инцесте; на мой взгляд это самая естественная вещь на свете…

— Подумать только!

— Да, и всё же с ним связан неодолимый предрассудок. Вероятно, искусственный, современного происхождения. Подозреваю, тут не обошлось без духовенства. Царствующие семьи всегда придерживались этого обычая, некоторые придерживаются и до сих пор, в Сиаме, например. Удивительно, но дольше всего анахронизмы живут на противоположных полюсах общества. Что бы вы ответили, — продолжал он, — на предложение забраться по этому ущелью немного повыше, в тень? Я не могу толком переваривать пищу, когда меня палит солнцем. А по пути расскажете, как вам показались развалины… Нет, я сознаю изъяны инцеста, серьёзные практические изъяны — бесплодие, инбридинг. Конечно, можно найти доводы и в пользу экзогамии. Audi alteram partem, как сказал бы Эймз, хотя Бог его знает, почему он считает, что на латыни это звучит лучше. Привидение видели?

Епископ вспомнил, что ему ответила госпожа Стейнлин, когда он однажды с похвалой отозвался о «возбуждающем» воздействии Китовых разговоров.

— Возбуждающее? — сказала она. — Очень может быть! Но не мужчин и женщин. Скорее жеребцов.

После завтрака они соорудили импровизированный навес, чтобы немного отдохнуть. В этот час дня на Непенте приличествовало отдыхать, а мистер Кит старался поступать в соответствии с приличиями даже в таких необычайных обстоятельствах, как эти. Защищённые снятым с лодки алым шёлковым пологом, они продремали самые жаркие часы.