Он подполз к ней по неровной кочковатой земле, каждой частью своего тела превозмогая боль.

Тина сидела, сгорбившись и накренившись набок, руки ее были стянуты, плечи тряслись от рыданий.

Вторая пуля угодила прямо в грудь генералу Паркеру Медсену, и он был отброшен навзничь, как от удара кувалдой. Он лежал в пяти футах от ее спины, выставив подошвы своих черных сапог, выделявшихся теперь в траве. При приближении Слоуна глаза Тины расширились в радостном смятении. Она щупала его лицо, гладила его, словно одни лишь прикосновения могли убедить ее, что он действительно жив, что это не обман чувств и не игра воображения.

Подняв с земли нож, он осторожно освободил ее руки и, притянув ее к себе, сжал в объятиях, живую и полную жизни.

Жива. Она была жива.

— Все хорошо, — успокаивал он ее, твердя эти слова вновь и вновь не только для нее, но и для себя. — Все хорошо. Все позади. Позади.

Она глядела на него снизу вверх, не веря своим глазам.

— Но как же так? — недоверчиво спросила она. — Я ведь видела, как он застрелил тебя, Дэвид. Я ясно видела это.

Поморщившись, Слоун распахнул куртку Тома Мольи и потом рубашку. Бронежилет детектива остановил пулю, но действие ее оказалось ужасным. Каждый вздох причинял острую боль. Ощущение было такое, словно его переехало грузовиком. Слоуну не удалось проникнуть внутрь сознания Медсена, прочесть его мысли, узнать истинную суть этого человека, но это было и не обязательно. Людей, подобных Паркеру Медсену, он знал. Паркеру Медсену и в голову не пришло, что на Слоуне может оказаться бронежилет, потому что он поверил заключению психиатра в досье Слоуна, тому заключению, где говорилось о суицидальных наклонностях и тенденции к быстрым и опрометчивым решениям. Но в заключении психиатра не было того, что он не мог знать, того, что не знал никто, кроме самого Слоуна и рядового первого класса Эдда Вендитти, — настоящей причины, почему в тот день, в Гренаде, Слоун снял во время боя бронежилет. Причиной была не жара и не желание двигаться побыстрее. И не стремление к смерти было тому причиной. Бронежилет Слоун снял потому, что двадцатилетний солдат Вендитти, женатый и отец двоих детей, забыл свой жилет в вертолете, доставившем их к месту операции. Поняв это, Вендитти посмотрел на Слоуна с тем же ужасом в глазах, с каким смотрели на Слоуна родные Тома Мольи в тот вечер. Это был ужас сознания, что можно больше не увидеть самых близких тебе людей, ужас холодного отчаяния при мысли, что твоя семья, твои дети вынуждены будут остаться одни, без тебя. Слоун увлек Вендитти в скалы и, сняв свой бронежилет, приказал тому надеть его. Слоун не так боялся смерти, потому что у него не было никого на этом свете. И гибель его в тот день не разрушила бы ничью другую жизнь. После того как он был ранен, Слоун узнал, что Вендитти за свою оплошность пошел бы под трибунал — на снисходительность к допущенной ошибке в армии рассчитывать не приходилось. А так как к тому времени Слоун уже решил, что убивать — это не его стезя, то известие, что его не взяли в офицерскую школу, особенного огорчения ему не доставило.

Он поцеловал Тинину макушку, вдохнув нежный запах ее волос, мягко касавшихся его щеки.

— Все позади, Тина. Никто тебя не обидит. Теперь — никто. Никто и никогда.

— Ну а для тебя, Дэвид? — Она говорила шепотом, уткнувшись головой ему в грудь. — Для тебя тоже все позади? Ты разобрался с собой, узнал все, что тебе надо было узнать?

— Не вполне, — сказал он. — Но узнал достаточно. Я узнал, что люблю тебя и что, так или иначе, смогу быть очень счастлив, если буду все время помнить об этом.

— Вот и помни об этом. — И она обняла его. — Просто помни и никогда не забывай.

Они подняли голову, услышав звук приближающегося вертолета. Слоун смотрел на него из-под ладони, заслоняясь рукой от сильного ветра, взметнувшего вверх комья глины и прокатившегося по траве, как надвигающаяся гроза.

На переднем сиденье вертолета с лицом, несмотря на синеватые отблески огней, белым как мел сидел Том Молья.