Звук хлопнувшей дверцы автомобиля заставил Маршалла Коула подскочить на стуле. Телевизор чирикал и щебетал что-то, как птичка на рассвете. Он поглядел украдкой в щелочку плотной шторы на окне и зажмурился — потоком яркого солнечного света обожгло глаза. Он заснул, вернее, отключился. Всю ночь он сквозь щель шторы наблюдал за парковкой, глаз не спускал с нее, все выглядывал, не появится ли тот блондин в темных очках. Это он. Коул был уверен. Как пить дать, он, черт его дери! Да и как забыть? Каждую ночь он видел это лицо, оно преследовало его, как наваждение.

Кинг говорил, что этот парень, похоже, из спецназа или что-то в этом роде, но сейчас Коул подумывал, что он, может быть, в секретной службе подвизается или, еще того хуже, наемник. С этими сволочами лучше не связываться — им закон не писан, а тренированы они — что тебе спецназовцы. Никаких законов и правил они не признают. У них свои правила. Вот почему тот тип и смог тогда прокрасться в отель неизвестно каким образом. Насобачился красться небось в джунглях Вьетнама или в Ираке снайпером, выслеживая и давя этих, с полотенцами на головах. А теперь вот выслеживает Коула. Чтобы хлопнуть. Черт. В хорошую передрягу втянул его Ларри Кинг! Кретин. Да что бы там ни произошло, пускай этот Джеймс Хилл был самой распоследней сволочью — все равно: в дрянное дело они вляпались. А теперь Кинг убит и следующий на очереди он, Коул. Они на все способны, эти, в военной форме. Им стрелять не привыкать. Убьют — и как в воду канул. Бумаги подчистят — и вроде как не жил никогда. Да они и мать родную с отцом заставят забыть тебя. У них для этого специальные снадобья есть. В «Секретных материалах» как-то был такой сюжетец. В общем, что хотят, то и вытворяют. Вот, может, и сейчас читают его мысли через какие-нибудь спутники.

Коул отвернулся от окна и почувствовал резкую боль в шее. Он яростно потер ее. На ковре валялись бутылки с длинными горлышками, похожие на захоронение слоновьих костей. Одна бутылка, еще наполовину полная, лежала на боку, возле нее на ковре растеклась лужа. Как это он так отключился! Черт! Он еще раз отодвинул штору. На стеклах машин на площадке отражалось солнце. Новых машин не прибавилось? Сколько их было? Черт, запамятовал. Он часами считал и пересчитывал машины, боясь, что тот тип выкинет новый фокус, но после все же отключился. А теперь все было как в тумане.

Он похлопал себя по животу и, не ощутив на нем ствола, принялся ощупывать вокруг себя сиденье стула, пока не сообразил, что держит оружие в другой руке. Он встал. Что-то он совсем плоховат — расклеился, запаниковал. Он поднял бутылку и в два глотка выдул теплые остатки. Потом рыгнул, к горлу подступила изжога. Надо поесть, чтобы утихомирить желудок. А то жжет, словно раскаленных углей наглотался. Посрать — так из задницы искры посыплются. Он сунул автоматический пистолет за пояс и подошел к кровати. Женщина лежала голая поверх одеяла; рот ее был открыт, она храпела. Левое глазное яблоко ходило ходуном под закрытым веком. Звали ее Андреа Блески, и в этом заключалась, как говорится, известная ирония, потому что блеску-то в ней было как раз меньше всего, углядеть блеск в ней, такой тяжелой и тупой, как чурбан, мог разве что обладатель необузданной фантазии. Минет, однако, она делала классно, хотя Коул в его состоянии сейчас и не мог по достоинству это оценить. Коул шлепнул женщину по заду, чем заставил ее оторвать голову от подушки.

— А? Что? — Она отвела с лица жидкие пряди.

— Подымайся. Пора.

Она опять уткнулась в подушку.

— Я устала.

Новый шлепок, на этот раз сильный. Рука его, как хлыст, рассекла воздух.

— Подымайся, черт тебя возьми!

Она села и, отмахиваясь от Коула руками и ногами, запустила в него подушкой:

— Мать твою…

Коул выключил телевизор, сгреб свою куртку коричневой кожи и вынул из кармана пачку денег. Он разложил деньги на ламинированной поверхности дешевого комода и принялся пересчитывать купюры. Денег оказалось все еще больше тысячи ста долларов. Почти тысяча двести. Отели они выбирали недорогие. И он очень следил за расходами.

— Куда едем?

Женщина надела синие джинсы прямо на голое тело и втянула в себя живот, чтобы застегнуть пуговицу.

Кто-то трижды постучал в дверь. Коул выхватил пистолет, снял с предохранителя, готовый открыть пальбу через хлипкую дверь. Он поднял вверх палец, призывая женщину к тишине. Та закатила глаза и показала ему кукиш. Очень осторожно он приоткрыл штору на окне. Снаружи стояла хрупкая мексиканка с тележкой, нагруженной рулонами туалетной бумаги и полотенцами.

— Нам ничего не надо! — сердито рявкнул он. Ну и напугала же его эта баба!

— Полотенца сменить? — через дверь осведомилась женщина.

Блески так и зашлась в хохоте. Задрав ноги, она повалилась на кровать, смеясь так, словно в жизни ничего смешнее не видывала.

— Нет! — проорал Коул. — Нам ничего не надо!

— А когда мне убрать у вас?

— Да по мне хоть когда, сеньорина! Отдыхайте! Не сейчас!

Женщина насупилась и пошла по бетонной дорожке, толкая перед собой тележку. Коул выждал, пока не услышал точно такой же тройной стук в другие двери и точно такие же вопросы.

Блески с накинутой на голову футболкой делала судорожные движения, пытаясь найти рукава. Она все еще хохотала.

— Ну и что? Думал, горничная тебя пристрелит, а, Джеймс Бонд?

— Мать твою! Сказал — одевайся!

Сидя на кровати, она надевала белые шлепки.

— Ну а едем-то мы все-таки куда?

— В Айдахо. — Коул надел куртку.

— Хрен тебе! Там одни мужланы краснорожие!

— Хочешь оставаться, оставайся. — И Коул протянул руку. — Давай ключи от машины!

— Машина моя, Маршалл!

Это и была самая суть дилеммы. С одной стороны, хорошо бы послать Блески ко всем чертям — и расходов меньше, и раздражения, что даже минет и то не доставляет былого удовольствия, но с другой стороны, Коулу необходима машина, а с обидчивой Блески сталось бы отомстить ему, обратившись в полицию, если б машину он увел.

— Тогда давай, тряси жопой к машине! — И он толкнул ее к двери. — Живо!

Блески нагнулась подхватить с пола белье и лифчик и, торопливо смяв все это в комок, сняла со спинки стула джинсовую куртку. Она рванула на себя дверь:

— Мерзавец!