На лестнице послышались шаги: ее мать спускалась по ступенькам — раздавалось знакомое поскрипывание дерева и мягкое шарканье обутых в тапочки ног, ступающих по мраморному полу. Дверь в кухню распахнулась, однако, если Кейти Хилл и удивилась, застав в кухне сидящую в темноте дочь, она ничего не сказала. Лишь на секунду задержалась возле Даны, чтобы тронуть ее за плечо и поцеловать в макушку. После этого она тут же отвернулась к чайнику на плите, взяла его, наполнила водой над раковиной. Дана вспомнила, что в одной из книг для родителей прочла как-то, что, раз став матерью, никогда не перестанешь ею быть, даже после того, как дети вырастают, и что дети тоже никогда не перестают быть детьми. Они покидают дом, отправляясь в школу, женятся или выходят замуж, обзаводятся собственной семьей, рожая детей, но, едва ступив под родительский кров, они возвращаются в детство, нуждаясь в том, чтобы их кормили, укрывали, утешали.

Кейти Хилл, зевнув, закрутила кран, поставила чайник на ближнюю конфорку. Тут же взметнулись, со всех сторон охватывая бока чайника, синие языки, пока Кейти не притушила пламя. Она достала из кухонного шкафа две кружки, поставила их на стол и порылась в контейнере, доставая из него два чайных пакетика. Дана чертила на столе воображаемые линии. Мать знала о звонке Гранта и, по всей вероятности, могла предположить, что между ними произошла неминуемая ссора. Но она молчала, и Дана понимала теперь причину ее молчания — мать не считала себя вправе вмешиваться и полагала, что не ее дело давать советы. Ее делом было утешать и выслушивать Дану, когда та чувствует необходимость поговорить с ней. Раньше Дана принимала за слабость то, что было одним из достоинств матери, — умение молчать.

Кейти Хилл отошла от кафельного рабочего стола и поставила на стол перед Даной тарелку с датским сдобным, обсыпанным сахаром печеньем. Она выдвинула кресло и надкусила печенье. Мать сохраняла женскую привлекательность и после того, как прибавила немного фунтов и перестала одеваться с той безукоризненной элегантностью, как одевалась, будучи женой известного адвоката. Но кожу ее не испортил возраст, а синие глаза не потускнели и были по-прежнему ясными, как и в молодые годы.

— Больше всего меня заботит Молли, — сказала Дана, продолжая чертить линии на столе. — Я не хочу причинить ей боль, мама. Не хочу, чтоб это сделал Грант.

— Ты не причинишь ей боли, Дана. Ты хорошая мать. Ты всегда будешь ставить во главу угла интересы Молли, не давая обиде на мужа выступить на первое место. Ты очень хорошая мать.

— Тогда откуда же это чувство несостоятельности?

Мать покачала головой:

— Быть хорошей женой и быть хорошей матерью, Дана, вовсе не одно и то же. Одно не исключает другого, но тождества тут нет. И ты вовсе не оказалась несостоятельной — ни в одном, ни в другом. Несостоятельным оказался твой брак по тем или иным причинам, в которых виновата не только ты одна. Успешный брак требует усилий с обеих сторон. Взвалить все только на свои плечи ты не можешь, как бы ни старалась. А ты ведь старалась, Дана. Но на способности твоей быть хорошей матерью это никак не отразилось. Ты отличная мать. И ты поступишь так, как будет лучше для тебя и для Молли. Ты не пойдешь на поводу собственных прихотей. Ты слишком любишь для этого дочь.

— Ты знаешь давно?

— О том, что Грант тебе не пара? С первого же дня нашего с ним знакомства.

— Правда?

— Думаю, по этой причине мы с Грантом и не слишком ладили. Любая мать считает, что ее дочь или сын достойны лучшего, и все же я всегда знала, что Грант тебе не пара. Он не любил тебя. Он любил тебя лишь в воображении. Ты вписывалась в его представления о том, какой должна быть его жизнь — красивый дом, красивый автомобиль, красивая мебель. Ты была частью этого фасада, частью антуража, который он себе придумал. Я также была частью подобного антуража.

— Почему же ты никогда мне ничего не говорила?

Мать пожала плечами:

— Разве ты стала бы слушать? Да и что скажешь — ведь замуж-то выходила не я. Мне оставалось лишь надеяться, что я ошибаюсь, надеяться на лучшее.

— Но ты знала, что он мне не подходит!

Мать вздохнула:

— Скажи я тебе тогда, что он мне не нравится, ты бы только сильнее устремилась к нему. Самое трудное для родителя — это позволить детям терпеть поражение. Раньше или позже дети вырастают, взрослеют, и надо дать им возможность делать собственный выбор, совершать собственные ошибки и страдать от их последствий, как ни трудно все это выносить! Когда ты сказала мне о своей беременности, меня охватила радость и глубокая жалость к тебе.

— Что я скажу Молли?

— Скажешь правду. Будь с ней искренна. Твой брак исчерпал себя. Ты найдешь верные слова. Их подскажет тебе инстинкт, инстинкт более сильный, чем желание наказать Гранта.

— Думаю, что он уже наказан.

— Я дам тебе лишь один совет. Он перестанет быть твоим мужем, но навсегда останется отцом Молли. Сколько бы раз он ни заставил ее в себе разочаровываться, она всегда будет его любить. Он предназначен ей в отцы, как она ему — в дочери. Не знаю только, понимает ли он это.

— Он говорит, что отберет ее у меня.

Мать тихонько засмеялась.

— Пусть. Через день она вернется домой.

Дана улыбнулась.

— Я знаю.

— Но заменить ей отца ты не можешь. Чайник на плите тихонько засвистел, как свистит паровоз, когда поезд мчится по спящему городу. Мать встала, опять поцеловала ее в макушку и затем обняла, прижала к себе и несколько секунд держала в объятиях, прежде чем подойти к плите, чтобы налить чаю.

И тут в тишину вторгся телефонный звонок.