ГЛАВА ПЕРВАЯ

 В этой главе рассказывается о том, как Страсть-Рыба учинила смуту и ввела в соблазн Ум-Обезьяну. Вглядитесь: нескончаемый поток мирских страстей — все равно что плывущие облака и обманчивые сновидения.

Сказывают, что, с тех пор как Танский монах и три его ученика миновали Огнедышащую гору, прошло немало времени, дни складывались в месяцы, и снова наступила пора весенней зелени. Танский монах сказал:

— Мы шли без отдыха днем и ночью, не зная даже, сподобимся ли когда-нибудь лицезреть Будду. Эй, Укун, ты уже несколько раз хаживал на Запад, скажи, долго ли нам еще идти? И сколько чудищ нам еще предстоит встретить?

— Не беспокойтесь, учитель, — ответил Сунь Укун. — Если мы, ваши ученики, взялись за дело, нам не страшно даже чудовище величиною с небо!

Едва он это произнес, как перед их взором открылась дорога в горах. Повсюду цветы — и только что опавшие, и уже увядшие, — ярким ковром устилали они землю, стволы бамбука склонились над тропой, а в лучах солнца ярким огнем горел огромный куст пионов. 

— Ах, какие красные эти пионы! — воскликнул Сунь Укун.

— Нет, не красные, — возразил Танский монах.

— Должно быть, ваши глаза, учитель, ослеплены блеском весеннего дня, если вы не видите, что эти пионы красные,— сказал Сунь Укун. — Слезьте с лошади и посидите здесь, а я тем временем пошлю за Бодисаттвой — Царем Лекарств, и он вернет вам зрение. Не стоит обрекать себя на тяготы странствия, коли ваши глаза более не способны служить вам. Если вы пойдете по неверному пути, вам некого будет винить, кроме самого себя.

— Вот нахальная обезьяна! — вскричал монах. — Ты сам ослеп, а говоришь, что не видят мои глаза!

— Но если вы не лишились зрения, то почему говорите, что эти пионы не красные? — не унимался Сунь Укун.

— Я не говорил, что пионы не красные. Я только сказал, что не пионы красные.

— Если не пионы красные, учитель, то лучи солнца, падающие на пионы, делают их красными.

Когда Сунь Укун заговорил про солнце, монах решил, что его спутник лишился последнего ума.

— Тупая обезьяна! — заорал он. — Ты сам красный! Сначала говорил про пионы, теперь — про солнце, мелешь вздор, как последний невежа!

— Вы, верно, изволите шутить, учитель, — обиделся Сунь Укун. — Шерсть на моем теле везде бурая, поддевка из тигровой шкуры полосатая, а монашеская ряса серая. Где же вы увидели на мне красное?

— Да все дело-то в том, что у тебя не тело, а сердце красное, — ответил монах. — Послушай-ка лучше мою гатху. — И, не слезая с лошади, он произнес нараспев:

 После того как Танский монах прочел гатху и его лошадь прошла еще сотню шагов, путешественники увидели вокруг пиона целую толпу девушек в красных весенних одеждах. Девы вместе с ребятишками беспечно резвились, собирая букеты цветов, сплетая коврики из травы и баюкая кукол. Завидев паломников с Востока, они захихикали, смущенно прикрывая лица рукавами.

От неожиданности монах растерялся.

— Давай свернем на другую дорогу, где не так людно, — сказал он Сунь Укуну. — Боюсь я, что на этом зеленом-презеленом весеннем лугу девицы причинят нам немало беспокойства.

— Учитель, — признался Сунь Укун, — я давно уже хотел сказать вам кое-что, да все не решался, опасаясь обидеть. У вас, учитель, всегда было два больших недостатка: склонность к умничанью и любовь к книжному чань. Говоря об умничанье, я имею в виду вашу привычку обо всем беспокоиться раньше времени. Говоря о книжном чань, я имею в виду ваше пристрастие к чтению стихов и рассуждениям о принципах, а еще желание мерить настоящее прошлым и толковать о сутрах да гатхах. От книжного чань ох как далеко до настоящей святости, а любитель умничать только приманивает к себе демонов. Избавьтесь от этих недостатков, и вам не составит труда дойти до Запада.

Речь Сунь Укуна пришлась не по душе монаху.

— Нам нечего опасаться, учитель, — вновь заговорил Сунь У кун. — Они существа мирские, а мы от мира ушли. Хотя мы стоим на одной дороге, сердца-то у нас разные.

Услышав эти слова, Танский монах стегнул свою лошадь и поскакал вперед. Вдруг из толпы девушек выбежали дети и окружили лошадь Танского монаха. С любопытством оглядев необычного всадника, они пустились в пляс, выкрикивая: «Глядите-ка, он уже совсем взрослый, а одет как нищий мальчишка!»

Мог ли монах, человек тихий и благонравный, справиться с этими маленькими разбойниками? Он попытался уговорить их разойтись, но не тут-то было, попробовал пригрозить, но дети, ничуть не испугавшись, продолжали кричать: «Такой большой, а одет как нищий мальчишка!»

Монах не знал, что и делать. Он снял рясу, скатал ее в узел и уселся на траву. А дети не унимались. «Дай нам твое одноцветное платье оборванца-нищего! — кричали они. — А не дашь, мы пойдем домой и попросим наших мам сшить платья из лоскутьев цвета свежей травы и темной листвы, зеленой ветки ивы и изумрудной птицы би-и, а еще вечерней зорьки, серой ласточки, соевой приправы, небесной синевы и розового персика, драгоценной яшмы, лотосового стебля и лотосовых цветов, голубого серебра, белого рыбьего брюха и расплывов туши; бирюзовых валунов, цветущего тростника, всех оттенков зелени, плодов личжи, кораллов со дна моря, зеленого хохолка утки, а еще цвета слов, которые можно читать задом наперед, и цвета мыслей, которыми можно вертеть и так и сяк. Вот тогда мы не будем просить у тебя твою нищенскую одежду!»

Танский монах отрешенно сидел с закрытыми глазами, не произнося ни звука. Чжу Бацзе не мог взять в толк, что происходит с учителем. Сам он был не прочь поиграть с детьми и в шутку стал называть их своими найденышами. Но на Сунь Укуна вдруг напал гнев. Он выхватил из своего уха золоченый посох и стал фехтовать им в воздухе. Перепуганные дети бросились наутек, сбивая друг друга с ног. Но вконец разъяренный Сунь Укун в мгновение ока настиг их и принялся разить своим посохом. И вот милые косички, похожие на рожки улитки, превратились в раздавленных бабочек, а пухлые щечки цвета персика стали алыми, словно зарево степного пожара!

Когда девушки, резвившиеся под пионами, увидали, что Сунь Укун перебил всех детей, они побросали на землю корзинки с цветами и кинулись к ручью. Там они набрали камней и приготовились встретить ими Сунь Укуна. Но Царь Обезьян не дрогнул: один взмах волшебного посоха — и девушки попадали замертво на землю!

Хотя Сунь Укун был храбр и никому не давал спуску, в его груди билось милосердное и отзывчивое на страдания сердце. Не успел он вложить свой волшебный посох обратно в ухо, как из глаз его полились слезы, и он, охваченный раскаянием, подумал: «Великое Небо! С тех пор как я принял закон Будды, я держал в узде мои страсти и не давал волю гневу. Я никогда не убивал невинных, но сегодня в припадке ярости лишил жизни больше пяти десятков детей и девушек, а ведь они не были ни чудищами, ни разбойниками. Я забыл о том, какие страшные кары уготованы нам за такие преступления!» Он сделал пару шагов, и его лицо опять перекосилось от страха. «Я помнил только об аде, который ждет меня в будущем, — корил он себя, — но не подумал про ад, который всегда со мной. Позавчера я убил чудовище, и учитель сразу же прочитал надо мной заклинание. Однажды, когда я сразил нескольких разбойников, учитель даже прогнал меня. А теперь, увидев эту гору трупов, он, уж точно, меня не пощадит и, глядишь, прочтет заклинание добрую сотню раз. Как бы тогда Великий Мудрец Сунь не превратился в жалкую облезлую обезьяну! Где-то будет тогда мое достоинство? »

Но правду говорят, что Сунь Укун был хитрой и сметливой Ум-Обезьяной. Очень скоро он придумал, как ему поступить. Давно уже Сунь Укун знал, что Танский монах не только сведущ в науках и искусствах, но и с избытком наделен добротой. «Напишу-ка я поминальное слово в честь невинно убиенных и, скорчив плаксивую рожу, прочту его вслух, — решил он. — Учитель увидит, что я плачу, наверняка спросит: «Что стряслось, старина Укун?» А я отвечу: «На Западной дороге водятся кровожадные чудовища». Учитель непременно станет меня расспрашивать: «Какие чудовища? Как их зовут?» — «Это чудища, которые до смерти избивают людей, — отвечу я ему. — Если не верите, взгляните сами и увидите, что толпа юных девушек превратилась в гору окровавленных трупов». Когда учитель поймет, какие свирепые чудища водятся здесь, мужество покинет его и он затрясется от страха. Чжу Бацзе скажет: «Давайте поскорее уберемся отсюда». Шасэн вставит: «Сматываемся, да побыстрее!» Вот тут-то я и успокою их: «Покровительница наша, богиня Гуаньинь, позаботилась о нас. В пещере чудищ остались одни черепки!»

Сунь Укун не мешкая отыскал камень, который можно было бы приспособить под тушечницу, и смастерил кисточку из ветки сливы. Вместо туши он размешал грязь, а за неимением бумаги разложил на земле бамбуковые дощечки и вывел на них заглавие своего сочинения: «Поминальное слово». Подобрав рукава на манер деревенского писаря, он стал писать, покачиваясь из стороны в сторону, притопывая ногой и громко читая вслух сочиненное им поминальное слово.

«Я, Царь Обезьян и первый ученик великого наставника закона Будды, Танского монаха Сюаньцзана, получившего от законного государя Великой Тан Мешочек Сотни Драгоценностей, Посох Настоятеля с Пятью Жемчужинами и титул Брата Императора, я, владыка Пещеры Водной Завесы, Великий Мудрец, равный Небу, Бунтарь, учинивший переполох в Небесном Дворце, и почетный гость Подземного Царства, Сунь Укун, почтительно приношу в жертву чистое вино и постную пищу и обращаюсь к вам, одинокие души детей и дев весеннего ветра, с такими словами:

Увы мне! Ивы у ворот обратились в золото; орхидеи в саду вот-вот преобразятся в яшму. Небо и Земля не ведают милосердия; зелень весенняя не приносит плода. О, почему прелестные подвески уплывают вместе с персиковыми цветами по реке Сян в третий месяц? Почему белые журавли облаков тают в прозрачном тумане Девяти Небес? Могу ли я, о духи, навек распроститься с вами? Я втайне печалюсь о вас!

Там, где драконы и змеи обвивали бронзовые колонны, в зале, заполненном шелковичными червями, не расставаясь с яшмовой лютней, под ветром и дождем, в окружении тигров, рычащих на высокой башне, жила Неукрашенная Дева. Отчего же, когда сшиты весенние платья, и зеленеет весенняя поросль, и дни по весне становятся все длиннее, обрывается весенняя жизнь? Могу ли я, о духи, навек распроститься с вами? Я втайне печалюсь о вас!

Увы мне! Дитя великих превращений, на бамбуковой палке-скакалке едущий верхом версту за верстой, держа в руке лампу с горстью светлячков, не таит зла в душе. Не поднесены деньги на омовение тела, но волшебные птицы погрузились в Западную Пучину. О столпы жизни, кому сродни красный цвет, облачитесь в одежду из перьев гусиных и резвитесь в Пурпурной Долине. Могу ли я, о духи, навек распроститься с вами? Я втайне печалюсь о вас!

Но вот Конфуций семи лет от роду прятался в пологе спальни и подражал стрекотанью цикад. А Цзэн Цэнь еще ребенком приносил жертвы, стоя под лестницей. Отчего ж нынче не поминают сии славные образцы? Раскололась яшма у Южного Поля, поник лотос в Восточном Пруду. Никто не подбирает плывущие по воде ююбы, не жует упавшие на землю листья дерева тун. Могу ли я, о духи, навек распроститься с вами? Я втайне печалюсь о вас!

Увы мне! Пиши я хоть на Юг или Север, хоть на Запад или Восток, я не смогу вернуть сюда ваши души. Как зовут вас: Чжан или Цянь, Сюй или Чжао? Разве расскажут об этом древние плиты могил? Могу ли я, о духи, навек распроститься с вами? Я втайне печалюсь о вас!»

Кончив читать свое сочинение, Сунь Укун оглянулся и увидел, что стоит прямо перед пионовым кустом. Учитель дремал, уронив голову на грудь, а Шасэн и Чжу Бацзе сладко спали, подложив под голову камни. Сунь Укун с улыбкой сказал про себя: «Обычно старый монах не теряет бодрости, я еще никогда не видел его таким усталым. Сегодня мне повезло — я не буду страдать от его заклинаний». Он вырвал пучок травы, скатал из него шарик и сунул его в ухо Чжу Бацзе, а в другое крикнул: «Унэн! Хватит смотреть сны и видеть все наоборот!»

— Учитель, почему вы зовете Унэна? — пробормотал, не просыпаясь, Чжу Бацзе.

Увидев, что Чжу Бацзе спросонья принял его за Танского монаха, Сунь Укун крикнул голосом учителя:

— Ученик мой, только что здесь проходила Бодисаттва Гуаньинь и попросила меня передать тебе свой поклон.

— А она сказала что-нибудь про меня? — спросил Чжу Бацзе, по-прежнему не открывая глаз.

— Конечно! — ответил Сунь Укун. — Бодисаттва все без утайки поведала и про меня, и про вас троих. Мне она сказала, что я не смогу стать Буддой, и потому мне незачем идти в страну Западного Рая, А вот Сунь Укун — тот наверняка станет Буддой и должен идти на Запад один. Шасэну лучше быть монахом и найти приют в каком-нибудь святом храме по дороге на Запад. А потом Бодисаттва взглянула на тебя и сказала: «Унэну нравятся его сны, ему тоже ни за что не добраться до Западного Рая. Пусть лучше подыщет себе любящую и верную жену».

— Я не хочу ни Западного Рая, ни любящей жены! — заорал Чжу Бацзе. — Я хочу только хотя бы полдня поспать всласть. — И он захрапел, как бык.

Поняв, что Чжу Бацзе не проснется, Сунь Укун рассмеялся и со словами: «Ну, ученик, я пошел дальше» — отправился на запад паломником, кормящимся подаянием.

Сметя толпу детей и девушек, Сунь Укун одним ударом отсек корни страстей. Увы, одна мысль о сострадании рождает множество ложных мыслей.

 

ГЛАВА ВТОРАЯ

С этих пор Сунь Укун прибегает к тысяче уловок для того, чтобы обмануть других, но оказывается обманутым сам.

Сунь Укун взвился ввысь и стал смотреть то на Запад, то на Восток, подыскивая место, где можно было бы рассчитывать на подаяние. Прошло четыре часа, а вокруг не появилось ни единой души. Приуныл Сунь Укун и уже совсем было собрался сесть на облако и улететь восвояси, как вдруг заметил вдалеке большой город, опоясанный рвом. Сунь Укун стремглав помчался туда и увидел на городской стене огромное полотнище из зеленого шелка, а на нем уставным письмом было начертано золочеными иероглифами: «Государь, восстановивший царствие, Новый Сын Неба Великой Тан, потомок императора Тайцзуна в тридцать восьмом колене».

Увидав слова «Великая Тан», Сунь Укун с испугу покрылся холодным потом. «Мы же все время шли на Запад, — подумал он, — и вдруг снова оказались на Востоке? Тут, верно, какой-то обман! Что за нечисть сбивает нас с толку? Эка напасть!»

Поразмыслив немного, он сказал себе: «Доводилось мне слыхать, что небо круглое и его можно обойти вокруг. Должно быть, мы дошли до самого края райских чертогов Запада и теперь пришли на Восток с обратной стороны. Коли так, то бояться нечего. Стоит пройти еще немного, и мы снова попадем в Рай Запада. Может, так оно и есть?»

Потом он еще немного подумал и забеспокоился не на шутку: «Нет, тут что-то не так. Если бы мы проходили через Райскую Страну Запада, то неужто всесострадающий Будда не окликнул бы меня? Я виделся с ним несколько раз, и он всегда был очень добр и любезен со мной. Нет, здесь что-то не так».

Он еще разок пораскинул мозгами и воскликнул: «Старина Сунь чуть было не запамятовал! Когда я был владыкой Пещеры Водной Завесы, среди нашей братии водился один, по прозвищу Гонец в Лазурной Одежде. Он дал мне книгу, которая называлась «Частные заметки о горе Куньлунь», а в книге той было сказано: «Есть Срединное Царство, которое на самом деле не Срединное Царство, а только так называется». Не иначе как это та самая Западная Страна, которая ложно зовется Срединным Царством! Видно, та книжица правду говорила».

Но прошло несколько мгновений, и Сунь Укун, не помня себя, заорал во весь голос: «Ложь! Ложь! Ложь! Ложь! Ложь! Если жители этой страны выдают себя за людей Срединного Царства, то они и должны писать просто «Срединное Государство». При чем тут «Великая Тан»? К тому же мой учитель говорил, что государи Тан только-только завладели Поднебесной, как же здесь так быстро про это узнали, что успели и название новое царству дать, и новую надпись вывесить? Наверняка кто-то мне голову морочит!»

Сунь Укун снова погрузился в размышления, но не смог ничего придумать. Тогда он воззрился на полотнище, решив дочитать до конца все, что на нем начертано. Опять взгляд его уперся в слова: «Государь, восстановивший царствие, Новый Сын Неба Великой Тан, потомок императора Тайцзуна в тридцать восьмом колене». Тут он от негодования взвился до небес. «Неправда! Не может этого быть! С тех пор как учитель покинул пределы Великой Тан, не прошло и двадцати лет, отчего же тут минуло уже несколько веков? И хоть учитель и бывал в пещерах бессмертных небожителей и добирался даже до Острова Бессмертных, он, как и все смертные, сотворен из плоти и крови. Откуда же такая разница во времени? Нет, здесь точно обман!»

«А впрочем, — засомневался Сунь Укун чуть погодя, — кто его знает? Если каждый император правил только по месяцу, тогда за четыре года сменятся все тридцать восемь правителей. Может, никакого обмана и нет».

Тут Сунь Укун вконец растерялся и, как ни бился, так своих сомнений и не разрешил. Тогда он уселся на краешек облака и мысленно произнес тайное заклинание, призывая местное божество земли. Теперь-то он узнает истину! Сунь Укун прочитал заклинание с десяток раз, а бог и не думал являться. «Обычно стоит мне только начать читать заклинание, как божества земли бегут ко мне со всех ног, — подумал Сунь Укун. — Что же сегодня случилось? Хоть дело и срочное, не стану на них гневаться. Пойду-ка спрошу у служащих Небесной Управы, что заступили на дежурство. Уж они-то расскажут все как есть!»

«Братья, где вы?» — позвал Сунь Укун небесных чиновников. Кричал, кричал, добрую сотню раз звал — так никто и не откликнулся. Сунь Укун рассердился и в мгновение ока принял облик того, кто учинил переполох в Небесном Дворце, а его волшебный посох стал толщиной с горлышко кувшина. Потом он взмыл в небо, долго кружил там и метался из стороны в сторону, но ни один из богов не пожелал к нему выйти.

Сунь Укун разозлился еще больше. Он помчался прямо во Дворец Божественных Туманов, чтобы встретиться с Яшмовым Императором и добиться ответа от него. Но, подлетев к Небесному Дворцу, увидел, что его ворота заперты, и заорал во все горло: «Отворяй ворота!» — «Вы только послушайте этого нетерпеливца! — ответили ему из-за ворот.— Да у нас теперь и входить-то некуда — кто-то украл Дворец Божественных Туманов!» А другой стражник, рассмеявшись, добавил: «Большой брат, неужели ты не знаешь, что Дворец Божественных Туманов у нас украли? Пять сотен лет тому назад был такой конюший по имени Сунь, который учинил переполох на небесах, а потом, затаивши обиду, сколотил шайку негодяев, которые под видом паломников отправились в путь, будто бы в поисках сутр, а сами обошли всех чудищ на Западной Дороге и свели с ними дружбу. И вот однажды Сунь Укун позвал их и подговорил украсть Дворец Божественных Туманов. У знатоков военного искусства такая хитрость называется умением натравливать чужих на чужих. Дело беспроигрышное! Этой обезьяне хитрости не занимать, ей палец в рот не клади!»

Услыхав речи стражников, Сунь Укун был и польщен, и раздосадован. Но нрав у него был упрямый и нетерпеливый — мог ли он примириться с подобными лживыми обвинениями. Он кричал: «Отворяй!» — барабанил в ворота громче прежнего и даже колотил по ним ногой.

«Если ты вправду хочешь, чтобы тебе отворились небеса, — сказал голос за воротами, — подожди четыре тысячи сорок шесть лет и три месяца, пока не отстроят заново Дворец Божественных Туманов. Вот тогда мы отопрем ворота и примем тебя как почетного гостя, идет?»

Сунь Укуну не терпелось увидеть Яшмового Императора и получить от него божественную грамоту с пурпурными иероглифами, где было бы ясно сказано, наваждение эта новая Великая Тан или нет. И вдруг этакое унижение! Но делать нечего: пришлось ему спуститься на облаке к владениям Великой Тан. «Зайду-ка я туда и посмотрю, что из этого получится», — решил Сунь Укун и, позабыв про свою досаду и огорчения, подошел к городским воротам. Воин, стоявший в дозоре, сказал ему: «Новый император повелел хватать и казнить всех, кто говорит странные речи и носит странную одежду. Хоть у тебя, любезный монах, нет ни дома, ни семьи, все же лучше бы тебе поостеречься, коль жизнь дорога».

Сунь Укун сложил перед собой приветственно руки и ответил: «Ваши слова, уважаемый, как нельзя более своевременны». Тут он превратился в бабочку, влетел в ворота и стал порхать в воздухе, как прелестная танцовщица или чарующие звуки лютни.

Спустя некоторое время Сунь Укун оказался у башни, украшенной цветной черепицей, влетел в ее яшмовые двери и уселся в уголке просторного зала. Перед ним высились яшмовые стойки дверей, обвитые «облачным» узором, в дымке таяли зеленые покои — поистине такое не часто доводится видеть даже небожителям.

 Сунь Укун глядел по сторонам и все не мог наглядеться. Над дверями зала он заметил надпись: «Дворец Зеленой Яшмы», а рядом помельче: «Воздвигнуто в счастливый день второй луны первого года царствования Нового Сына Неба Тан Императора, Легкого Мыслями». Зал был без всякого убранства, и только на стене висели две надписи. Они гласили: «После того как династия Тан владела Поднебесной пятьдесят лет, великое государство стало так мало, что на нем не уместилась бы и горсть зерна. В то время горы и реки покинули свои места на земле, звезды и луна беспорядочно блуждали в небесах. Новый император завладел Поднебесной на сто миллионов лет. Народ всюду поет оды времен чжоуского Сюань-гуна. Я, ничтожный слуга Чжан Цюй, почтительно возношу хвалу».

Прочитав надписи, Сунь Укун с усмешкой подумал: «С такими-то «ничтожными слугами» во дворце как императору не стать легким мыслями?» Вдруг в зал вошла служанка с зеленой бамбуковой метлой и заговорила сама с собой: «Ха-ха! Император спит, и его советники тоже. Нынче Зал Зеленой Яшмы превратился в «Павильон Спящих Небожителей»! Прошлую ночь наш Легкий Мыслями Сын Неба провел со своей любимой дамой Погибель Царству. Они пировали в заднем парке Дворца Зимородков, пили и веселились до самого рассвета. Сначала наш государь велел принести зеркало «Горы Высокие Тан» и приказал Погибели Царству встать с левой стороны, а госпоже Сюй — с правой, сам встал посередине, и они принялись втроем смотреться в зеркало. Сын Неба сказал дамам: «Вы прекрасны!» — а те ему в ответ: «Вы, Ваше величество, само совершенство!» Сын Неба повернулся и спросил нас, дворцовых наложниц, хорош ли он. И все наложницы, числом в три или четыре сотни, воскликнули в один голос: «Воистину, муж необыкновенной красоты!» Сын Неба очень обрадовался и с взором, затуманившимся от удовольствия, осушил большую чару вина. Захмелев наполовину, он встал поглядеть на луну и расхохотался. Показывая на лунную фею Чанъэ, он сказал: «Вот моя госпожа Сюй». А госпожа Сюй показала пальцем на небесную Ткачиху и Пастуха и сказала: «А вот это вы, Ваше величество, и Погибель Царству. Хотя сегодня пятый день третьей луны, давайте отметим праздник Седьмой Ночи». Сыну Неба эта затея пришлась по душе, и он снова опрокинул полную чару вина. Тут государь вконец захмелел и уже не мог бы сказать, сколько будет трижды семь или дважды восемь. Лицо у него стало красным, как кровь, голова то и дело падала на грудь, язык заплетался, ноги подгибались, и он повалился на госпожу Сюй, а Погибель Царству села рядом и возложила государевы стопы себе на колени. Была там еще девица из служанок госпожи Сюй, очень привлекательная собой и к тому же сметливая. Сорвав хризантему, она подбежала и, хихикая, воткнула цветок в волосы Сына Неба, чтобы он стал похож на Сына Неба, Опьяненного Цветами. Такое веселье! Ни дать ни взять — остров блаженных на земле!

А все же, если подумать, в прошлых поколениях много было императоров, и среди них немало легких мыслями. Нынче их дворцы сровнялись с землей, о красавицах их и памяти не осталось, да и сами императоры канули в забвение. Нет нужды поминать династии Цинь и Хань, Юга и Севера — вот и наш покойный государь, будучи в расцвете сил, любил удовольствия. Он построил Башню Жемчужного Дождя. Башня та и вправду получилась на славу: вся облицована белой яшмой, окна обложены резным зеленым камнем, к северу от нее стоял Грот Ледяной Пещеры, откуда можно было любоваться восходами и закатами. Ступеньки, что спускались вниз от башни,— красного сандала, оправлены червонным золотом. Как вспомню — лотосовые лица нарумянены, кожа, цвета лепестков сливы, напудрена, платья из шелка прозрачней крылышек цикады, флейты из Шу и струны из У — невозможно было без волнения это видеть и слышать. А вчера императрица велела мне подмести Восточный Сад. Взглянула я на то место, где когда-то стояла Башня Жемчужного Дождя, и поначалу увидела только бурьян. А потом всмотрелась в туманную даль и там, где высились стены башни, крытой разноцветной черепицей, заметила груды черепков, рядом громоздились друг на друге обвитые драконами столбы и разрисованные бабочками балки. Увидела я и кое-что почуднее: солнце еще не взошло, и из колодца под сосной вылетали блуждающие ночные огоньки. Но, сколько я ни вглядывалась, нигде не было видно ни поющего юноши, ни танцовщицы, только под шум дождя заунывно куковали кукушки — одна нота высокая, одна низкая. Вот тут и вправду начинаешь понимать, что и императору, и простолюдину суждено уйти в небытие, государева наложница и деревенская баба одинаково обратятся в прах. В прошлом году во время новогоднего праздника даос Сун Лэ сказал мудрые слова. Узнал он, что наш Легкий Мыслями Император готов хоть день напролет любоваться пейзажами, и чтобы на них еще были нарисованы люди, и преподнес нашему государю картину с видом горы Ли. «А гора Ли все еще существует?» — спросил Император. «Короткая жизнь горы Ли продлилась только две тысячи лет», — ответил даос. «Так ведь две тысячи лет — совсем немало», — рассмеялся Император, а даос ему в ответ: «Мне только жаль, что эти две тысячи лет не были одной непрерывной жизнью. Гора Ли — поросший деревьями земляной холм — существовала двести лет, люди говорили о ней четыреста лет, а летописцы упоминали в своих записях еще девятьсот. Всего получается без малого две тысячи лет». В тот день я стояла прямо напротив даоса и слышала каждое его слово. Это было больше года назад, а второго дня встретилась мне одна ученая наложница, и я напомнила ей про даоса Сун Лэ. Она сказала, что на той картине с видом горы Ли был изображен могильный холм Цинь Шихуана, который владел Колоколом, Передвигающим Горы».

Служанка мела пол и без умолку молола языком, молола языком и не переставала мести пол.

Услыхав про Колокол, Передвигающий Горы, Сунь Укун подумал: «Как это можно передвигать горы? Если бы у меня был такой колокол, то, стоило бы на моем пути встать какой-нибудь горе, в которой обитают чудища, я бы тут же отодвинул ее в сторону, и никаких забот!» Он уже собрался было превратиться в дворцового служителя, чтобы расспросить служанку о Колоколе, Передвигающем Горы, как вдруг во дворце раздались громкие звуки флейты и дробь барабана.

В этой главе три части: в первой рассказывается о Легком Мыслями Императоре, во второй говорится о Башне Жемчужного Дождя и раскрывается смысл всей книги, а в третьей части, повествующей о горе Ли, предрекается жизнь Сунь У куна в Мире Зеркальном.

 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

 Услышав музыку во дворце, Сунь Укун стремглав вылетел из Тигровых Ворот дворца. Миновав множество башен и двориков, он очутился на украшенной резьбой зеленой веранде, где в окружении сановников восседал сам Император. Как раз в это время государь с удрученным видом говорил своим приближенным: «Вчера я читал «Драгоценные наставления державной Тан». Там сказано, что Танский монах Чэнь Сюань-цзан ввел в заблуждение нашего царственного предка. В учениках у монаха была всякая нечисть вроде владыки Пещеры Водной Завесы и чудища Каменного Ручья. Посох настоятеля и чаша для подаяния стали для них оружием почище деревянных вил и железной палицы. Сорок лет спустя монах повел своих учеников покорять наше царство. Поистине, он наш злейший враг. А еще там говорилось: «Пятьсот лет тому назад Сунь Укун взбунтовался против Небесного Дворца. Он вознамерился схватить Яшмового Императора и посадить его под лестницей. Однако нынешняя эра еще не кончилась, и Будда усмирил бунтовщика. Если этот Сунь Укун посмел взбунтоваться против обитателей небес, то тем более не убоится поднять бунт против нас, смертных. А Танский монах сделал его своим первым учеником. Почему? Горя желанием стать правителем Юго-Востока, монах выдал себя за паломника, идущего на Запад. Он искал поддержки Обезьяны и Драконьего коня, чтобы быть акулой среди рыб». Прочитав эту книгу, я безмерно встревожился и решил немедля послать предводителя нашего войска Чжао Чэна на Запад с приказом казнить этого монаха и принести его голову, а шайку его учеников разогнать. Вот когда мы раз и навсегда избавимся от этого разбойника».

Тут вышел вперед императорский советник Ли Куан и сказал: «Осмелюсь доложить: этого дерзкого подданного по имени Чэнь Сюаньцзан нужно не казнить, а заставить служить нам. Было бы осмотрительнее сделать так, государь, чтобы он сам себя погубил и никто не был бы виновен в его смерти».

Вняв этому совету, Император приказал своим военачальникам отправиться в дворцовый арсенал. Там они взяли меч летучего чешуйчатого дракона, кинжал уского царя, каменный серп, топор «Грозовой Цветок», копье, перевитое «облачным узором», кольчугу черного коня, латы «Серебристая Рыба», а еще стяг «Летящий Тигр», знамя Яо и Шуня, секиру «Сливовый Цветок» и топорик Девятой Луны, стеклянный шлем лунного зеркала, шапку с изображением красных и золотых летучих рыб, пару расшитых стеклянными нитями «Сапожек, Топчущих Нечисть», и веер «Большой Меч». Все это не мешкая завернули в императорское послание на желтом шелке и отправили с самым быстрым гонцом на Запад. В послании, обращенном к «Чэнь Сюаньцзану, Брату Императора, Великому Полководцу, Поражающему Зелень и Наделенному Печатью», говорилось: «О Великий Полководец — чистый, как благородная яшма, и прямой, словно пурпурные струны лютни! Вчера владетельные князья со всех сторон державы направили своих коней в столицу и спорили между собой за право доложить о твоей воинской доблести, ибо она заставила обитателей Запада умолкнуть в изумлении, а морских чудовищ затаиться в страхе. Ни в час опасности, ни в час ликованья не сыщешь мужа более достойного. О тебе всегда шла добрая молва, множа наше восхищение тобой. Мы обращаем наш взор к Западным Горам и, преисполненные печали, тяжко вздыхаем. Нынче разбойников в Западных Краях — что звезд на небе, и с застав державы нашей каждый день приходят дурные вести. А все потому, что Небо не любит разлук, и настало время странствующему монаху возвратиться из путешествия. Отчего Полководец не покинет Пруд Смирения, не вынет из ножен меч своей мудрости, не сбросит темных одежд и не вытряхнет содержимое своей Сумы Просветленности? Когда зеленые заросли очистятся от смутьянов и костры злоумышленников будут затоптаны, мы собственноручно повяжем шею твоего коня нитью белого шелка. Сегодня ты возьмешь в руки узорчатое копье и облачишься в серебристые латы. Завтра — будешь почивать в покоях, украшенных изображениями благородных зверей. Чтобы написать все слова нашей благодарности тебе, не хватит даже склонов горы Куньлунь. Не найдется никого из живущих под золотистым диском, что сияет в небе, кто способен был бы восславить тебя в стихах. Пусть Полководец не единожды обдумает наши слова. Мы не в силах более уповать на коралловые луки и стрелы зеленой яшмы!»

Император велел принести из дворца яшмовую печать и отдал ее гонцу. Тот взял послание, зажал в руке печать и что было сил хлестнул коня.

Сунь Укун испугался, что учитель может попасть в переделку, и бесшумно устремился вслед за гонцом. За городскими воротами он опустился на землю, принял свой обычный вид и поискал глазами гонца, но того уже и след простыл. Царь Обезьян совсем пал духом — сначала не мог разобраться, существует ли на самом деле династия Новая Тан, а теперь вот узнал, что учителя вздумали произвести в полководцы. В сомнениях и тревоге он взвился вверх, чтобы поискать учителя, и вдруг услышал шум голосов. Оглянулся — видит: сотни четыре или пять людей стучат топорами, стараясь продолбить в небе большую дыру. Сунь Укун подумал: «Эти люди не похожи ни на мастеровых Небесной Управы, ни на счастливых или злокозненных звезд; они, ясное дело, заявились сюда с Земли, но чего это им приспичило заняться таким странным делом? Уж не чудища ли они, принявшие человеческий облик? Да нет, что-то не видать у них признаков, какие отличают нечисть. Может быть, на небе вздулись нарывы и пришлось вызвать лекарей, чтобы срезать их? А может, это костоправы снимают наросты, что от старости наросли на небе? Или, может, оно слишком износилось и его сбивают, чтобы поставить новое? А может, настоящие небеса были закрыты ширмой и теперь ее убирают, чтобы все могли их увидеть? Может быть, Небесная Река вышла из берегов и эти люди отводят воду? Или решено строить Дворец Божественных Туманов и сегодня благоприятный день для закладки основания? Все здесь, наверно, готовятся к празднику и созвали народ, чтобы соорудить красивый пейзаж. А может, Яшмовый Император пожелал заняться земными делами и тут строят императорский тракт, по которому он будет съезжать на землю? Интересно было бы узнать, какая у неба кровь: красная или белая? И какой толщины у неба кожа: один вершок или два? И найдут ли у неба сердце, когда ему рассекут грудь? И каким окажется это сердце: сплюснутым или вытянутым? И вообще, какое оно, это небо: старое или молодое, мужчина оно или женщина? А может быть, эти люди хотят открыть небесные кладовые и вытащить оттуда небесные горы, которые затмят земные? Или они отверзают пасть небес, чтобы небо поглотило преисподнюю? Но даже если только одна из этих догадок верна, никто на Земле не обладает достаточным могуществом, чтобы свершить задуманное. Расспрошу-ка я этих работников и все узнаю в точности».

Недолго думая, Сунь Укун громко окликнул того, кто по виду показался ему среди них за старшего: «Вы из каких мест будете? И на какие работы вас подрядили?»

Мастеровые отложили свои топоры и с небесной выси отвесили Сунь Укуну поклон. «Господин с Юго-Востока, мы родом из деревни Золотая Рыбка и зовемся небесными ходоками, — ответили работники. — Двадцать лет назад один бродячий даос научил нас искусству хождения по небесам. Все наши односельчане — и мужчины и женщины — умеют рисовать талисманы, читать заклинания и ездить верхом на облаках, поэтому нашу деревню называют Деревней Небесных Ходоков. У нас все до единого могут ходить по небу. Мы и думать не думали, что в этой стране есть Небесный Владыка Зеленого-Зеленого Мира, его еще зовут Владыкой Маленькой Луны. Недавно он вышел встречать проходившего мимо паломника, а тот оказался учителем знаменитого Сунь Укуна, Танским монахом по имени Чэнь Сюань-цзан — тем самым, что получил от Императора Мешочек Сотни Драгоценностей, Посох Настоятеля с Пятью Жемчужинами и титул Брата Императора. Этот монах, носивший в миру фамилию Чэнь, на редкость возвышен и добродетелен. Мяса не ест, вина не пьет и очам своим не позволяет блуждать как попало и по случаю «украсть цветочек». Кому, как не ему, идти в Райскую Страну Запада? А вот Сунь Укун — отпетый негодяй! Людей косит, словно траву. Дорога на Запад залита кровью его жертв, и, услыхав его имя, всякий от гнева скрежещет зубами. Правитель Царства Великого Сострадания сжалился над людьми и перегородил дорогу на Запад бронзовой стеной высотой до самого неба. Он слышал, что Сунь Укун может становиться большим и маленьким и принимать любой облик, поэтому он расстелил перед стеной на шестьдесят тысяч ли мелкую-премелкую сеть, которую назвал «сетью любви». Вот так небеса поделили на Западную и Восточную половины, и теперь через ту стену не перебраться ни на лодке, ни на повозке, ни по суше, ни по воде. Танский монах был застигнут врасплох. Сунь Укун просто-напросто удрал. Два других ученика Танского монаха принялись лить слезы, а белая лошадь монаха даже перестала щипать траву.

Все же Танский монах и на этот раз нашел выход из положения. Он велел двум своим оставшимся ученикам не отчаиваться, а сам вскочил на лошадь и поскакал в Зеленый-Зеленый Мир. Когда Владыка Маленькой Луны увидел его, ему показалось, что в предыдущем рождении они были связаны узами любви, и он встретил монаха как самого дорогого гостя. Даже хотел уступить ему весь Зеленый-Зеленый Мир, да только тот отказался, потому что решил во что бы то ни стало дойти до Западного Рая. Владыка Маленькой Луны попытался настоять на своем, но монах повернулся к нему спиной и пошел прочь. Правитель поспешил за паломником вдогонку, долго шел за ним по пятам и уговаривал, а тот и слушать ничего не хотел. Несколько дней Владыка Маленькой Луны думал, как бы помочь Танскому монаху, но так и не додумался. Тогда он созвал на совет умнейших людей государства. Один из них возьми да и скажи: «Если бы мы нашли таких людей, которые могут продолбить небеса, мы проделали бы в небе дыру и позволили бы уважаемому Чэню пройти прямо во Дворец Яшмового Императора, а там уважаемый Чэнь мог бы испросить для себя проезжую грамоту до самого Рая. Кажется, неплохо придумано». Владыка Маленькой Луны обрадовался, хотя сомнения в успехе дела по-прежнему его не оставляли. Не мешкая он послал своих воинов повсюду искать тех, кто умеет долбить небеса. Когда воины увидели, как мы охотимся в небе за дикими гусями, они тут же устремились в нашу сторону. Их предводитель в золотых доспехах показал на нас рукой и закричал: «Вот они, долбильщики небес! Окружайте их, мои воины! Хватайте всех до единого, надевайте на шею цепи и поведем их к Владыке Маленькой Луны!» Державный властитель был очень доволен. Он приказал снять с нас цепи и угостил добрым вином. А потом повелел нам пробивать в небе дыры. Но недаром в народе говорят: «умелый не суетится, суетливый не умеет». Мы к разному делу способные, но небеса долбить нам прежде не доводилось, а тут пришлось заточить топоры и долота да учиться долбить небеса. Оттого, что много времени кряду стояли мы задравши головы, у нас вконец одеревенели шеи, а ноги затекли от усталости. Однако ж к полудню мы поднатужились и проделали в небе большую дыру. Откуда нам было знать, что долбили мы не в том месте? Что то было основание Дворца Божественных Туманов и он во всей своей красе рухнет прямо в нашу дыру? На небесах, понятно, поднялся страшный шум, все кричали: «Вяжите их, они Небо украли!» Суматоха не утихала добрых полдня. Но, видно, звезды нам благоволили, потому что вину за нашу промашку взвалили на другого. Когда наконец смолкли испуганные крики, мы были ни живы ни мертвы от страха. Вдруг слышим, Лао-цзы говорит Яшмовому Императору: «Стоит ли вам, почтенный, гневаться и горевать? Это все не иначе как проделки мерзавца Сунь Укуна! Если вы пошлете против него свое небесное воинство, боюсь, не оберетесь неприятностей. Попросим-ка лучше Будду снова придавить его Горой Пяти Стихий и впредь не давать этой Обезьяне вырваться на свободу». Услыхав эти слова, мы обрадовались, что отныне наказание нам не грозит и что кто-то другой ответит за нашу оплошность, и, не долго думая, принялись долбить здесь. Второго Дворца Божественных Туманов тут уж точно не будет. А вот Сунь Укуну несдобровать. На земле его ненавидит весь род людской, что живет вдоль Западной Дороги, да и на небесах кому только он ни умудрился насолить! К тому же Будде послали на него жалобу, и когда Гуаньинь увидит, что Будда недоволен Сунь Укуном, она не посмеет вступиться за него». «А чего жалеть эту Обезьяну? — сказал тут кто-то из мастеровых. — Если бы не она, мы бы здесь и не работали». И мастеровые в один голос закричали: «Правильно! Будь проклята эта Обезьяна!» Тут отовсюду послышались гневные крики: «Похититель вина!», «Подлый ворюга, укравший пилюли бессмертия!», «Разбойник!», «Нечисть бродячая!» И все вокруг принялись так поносить Сунь Укуна, что в его золотых глазах мигом пропал блеск, а медные кости потускнели.

Сия книга достопримечательна тем, что окончание одной истории есть начало следующей. Так в только что закончившейся третьей главе завершается повествование второй и тут же начинается рассказ о Зеленом-Зеленом Мире Владыки Маленькой Луны.

 

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

 Услышав несправедливые обвинения и оскорбительную брань, Сунь Укун страшно рассердился. Он хотел было броситься наверх и перебить обидчиков, но подумал: «Когда я видел учителя в последний раз, он мирно сидел на траве. Зачем ему понадобилось идти в Зеленый-Зеленый Мир? Владыка Маленькой Луны — нечисть, это дело ясное!» Милый Сунь Укун! Он не стал попусту тратить слов и в тот же миг взлетел в воздух, чтобы отправиться в путь, и сразу увидел перед собой городскую стену со рвом. Над воротами города красовалась вывеска из зеленой яшмы, а на ней затейливым почерком в древнем стиле было выведено: «Зеленый-Зеленый Мир». Ворота были приоткрыты, и Сунь Укун не мешкая скользнул в них, однако за воротами путь ему преградила высокая и глухая стена. Напрасно метался он то в одну сторону, то в другую — ему не попалось и щелочки, в которую можно было бы пролезть. «Ну и город! — воскликнул со смехом Сунь Укун. — Неужто ни одной живой душе не войти в него и не выйти? Посмотрю-ка я получше». Долго он разглядывал стену, но так и не нашел в ней прохода. Вне себя от гнева он стучался в стену на востоке и на западе, вверху и внизу, стучал до тех пор, пока под ноги ему не свалился зеленый камень.

Сунь Укун наступил на камень и вдруг куда-то провалился. Со всех сторон на него лился свет, жмурясь от его слепящих лучей, Сунь Укун огляделся и увидел, что очутился в стеклянной башне. Вверху большой лист стекла служил потолком, а внизу такой же — заменял пол. Убранство башни составляло ложе из пурпурного стекла, десять стульев из стекла зеленого, как малахит, столик розового стекла с черным стеклянным чайником и парой стеклянных колокольчиков на нем. Все восемь окон башни — из голубого стекла — были плотно затворены.

Не понимая, куда он попал, Сунь Укун даже немного струхнул. Он поглядел вокруг и заметил, что стены башни сложены из драгоценных зеркал. Их был, наверное, целый миллион — больших и маленьких, квадратных и круглых, и самой невероятной формы. Сунь Укун не смог бы их всех сосчитать и запомнил только некоторые: вот зеркало «Небесный Император» с крюком в виде изогнувшего спину зверя, зеркало «Сердце Белой Яшмы», зеркало сомнения в себе, зеркало-цветок, зеркало дуновений, два зеркала в виде пары уточек, зеркало, подобное пурпурному цветку лотоса, водяное зеркало, зеркало «Ледяная Терраса», лотосовое зеркало из блестящего листа железа, зеркала, в которых отражались то сам смотревшийся в них, то какие-то другие люди, зеркало-луна, зеркало с острова Хайнань. В одном зеркале было отражение ханьского императора У-ди, скорбящего о возлюбленной, в другом — зеленый замок. А еще Сунь Укун увидел зеркало покоя, зеркало извечно отсутствующего, бронзовое зеркало с надписью в стиле циньского Ли Сы, зеркало с отражением петуха, зеркало безмолвия, зеркало, удерживающее в себе отражение, зеркало, в котором отражалось лицо первой супруги царя Сюань-юаня, зеркало смеха, зеркало-подушка, зеркало, которое ничего не отражает, летающее зеркало. «А тут весело! — подумал Сунь Укун. — Пускай я отражусь сто, тысячу, десять тысяч, сто тысяч раз!» Он стал глядеться во все зеркала подряд, но вместо собственного отражения в каждом зеркале увидел особый мир со своими солнцем и луной, горами и лесами.

В изумлении глядел Сунь Укун на открывавшиеся перед ним картины, забыв про все на свете. Вдруг кто-то громко окликнул его:

— Почтенный Сунь, сколько лет минуло с тех пор, как мы расстались!

Сунь Укун повертел головой — вокруг ни души, да и нечистью в башне тоже, вроде бы, не пахнет. Однако ж голос раздался где-то совсем рядом. Сунь Укун не знал, что и думать, как вдруг увидел человека с железным трезубцем. Он стоял за квадратным зеркалом с крюком в виде изогнувшего спину зверя. Человек снова окликнул Сунь Укуна:

— Почтенный Сунь, не пугайся, я твой старый друг.

Сунь Укун подошел к человеку поближе.

— Твое лицо кажется мне знакомым, — сказал он, — но я не могу припомнить, где мы встречались.

— Меня зовут Лю Боцинь, — ответил человек. — Когда ты вылезал из-под Горы Пяти Стихий, я подал тебе руку, а ты уже забыл! Вот она, людская благодарность!

Сунь Укун поспешил отвесить учтивый поклон и сказал:

— Десять тысяч извинений, благодетель! Что вы здесь делаете? И как могло получиться, что мы очутились в одном и том же месте?

— И вовсе мы не в одном и том же месте, — возразил Лю Боцинь. — Ты в мире кого-то другого, а я в твоем мире.

— Но если мы не в одном и том же месте, то почему мы видим друг друга?

— Да я смотрю, ты ничего не понимаешь! — воскликнул Лю Боцинь. — Эту Башню Миллионов Зеркал построил Владыка Маленькой Луны. В ней каждое зеркало вмещает в себя целый мир. В этих зеркалах хранится отражение каждого дерева и каждой былинки в мире — всего, что движется и застыло в покое. Что бы ни пожелал увидеть владыка, все в них является его взору. Оттого эта башня носит название «Три Тысячи Больших Миров».

Тут Сунь Укун вспомнил про свои тревоги. Он уже собрался было расспросить Лю Боциня о Танском Императоре, чтобы выяснить, существует ли на самом деле династия Новая Тан, но вдруг увидел, как из лесной чащи вышла старуха и погнала Лю Боциня в лес. Больше они не появлялись.

Раздосадованный Сунь Укун отошел от зеркала. Он заметил, что сияние дня уже сменилось сумерками, и подумал: «Скоро совсем стемнеет, а я все еще не нашел учителя. Осмотрю-ка хорошенько зеркала, а там решу, что делать». Он начал с зеркала, над которым висела надпись «Небо номер один», и увидел в нем человека, который вывешивал указ о результатах экзаменов на ученое звание. Указ начинался со слов:

Вскоре возле вывешенного указа собралась огромная толпа. Тысячи и десятки тысяч людей, галдя и толкая друг друга, старались протиснуться поближе и узнать, как закончились экзамены. Поначалу были слышны только вздохи разочарования и горестные восклицания, потом их сменили громкие вопли и рыдания, а следом раздалась отборная брань. Понемногу толпа рассеялась, люди разбрелись кто куда. Один в отчаянии опустился на камни. Другой швырнул на землю изящную тушечницу, и та разбилась вдребезги. Третий отбивался от родителей и учителей, которые таскали его за волосы, свалявшиеся, словно пук травы. Четвертый, узнав, что провалился, бросил в огонь свою украшенную яшмой лютню и горько разрыдался. Пятый выхватил острый меч и хотел заколоть себя, но какая-то женщина удержала его. Шестой, горестно склонившись над своим сочинением, снова и снова перечитывал его. Были и такие, кто громко хохотали, стучали кулаком по столу и твердили: «Это судьба, судьба, судьба!» Кто-то повис вниз головой и плевался кровью. Несколько человек постарше накупили вина, чтобы помочь одному юноше развеять свою печаль. Кто-то, в одиночестве декламируя стихи, внезапно во все горло выкрикнул одну строку и что было силы пнул ногой камень. Один запретил слуге докладывать о том, что его имя не попало в списки выдержавших экзамен. Другой был с виду опечален, а в душе радовался, как будто признавая: «Я это заслужил». А кто-то вправду был удручен и сердит, но старался казаться довольным и не переставал улыбаться.

Среди тех, чьи имена значились в списке, одни спешили надеть новое платье и новые туфли, другие всеми силами пытались изобразить на своем лице безразличие. Некоторые что-то писали на стене. Некоторые разглядывали свои сочинения, тысячу раз перечитывали их, прятали в рукав и уходили прочь. Одни утешали неудачливых друзей, другие громогласно заявляли, что экзаменаторы попались никудышные. Были и такие, что просили стоявших рядом прочитать им весь список, и те делали это, скрепя сердце. Некоторые заводили ученые разговоры и доказывали, что в этом году экзаменаторы были на редкость беспристрастны. Другие утверждали, что результаты экзаменов приснились им еще в новогоднюю ночь. А третьи ворчали, что в этом году все сочинения никуда не годятся.

Один человек наспех переписал сочинение, объявленное лучшим, пришел в харчевню и стал читать его нараспев, покачивая в такт головой. Юноша, сидевший рядом, спросил:

— Почему это сочинение такое короткое?

— Оно было намного длиннее, — ответил читавший. — Но я выписал из него только лучшие строки. Не упускай случая, прочти его вместе со мной, зазубри кое-какие выражения и на следующий год, глядишь, выдержишь экзамен.

Вдвоем они принялись декламировать:

Одним словом, изначальное дело творения не ниже Неизменной Середины, а тайна судьбы духов и демонов ускользает у нас между пальцами».

Услыхав этакое, Сунь Укун не сдержал смеха. «Пятьсот лет назад, когда я попал в Котел Восьми Триграмм, мне довелось слышать, как Лао-цзы беседовал с Небожителем Яшмовой Истории о словесности, — подумал он. — Лао-цзы тогда сказал так: «Со времен Яо и Шуня до Конфуция была эра Чистого Неба, ее именуют Великим Изобилием. Со времен Мэн-цзы и Ли Сы была эра Чистой Земли, и ее можно назвать Средним Изобилием. Пять столетий, минувших с тех пор, были эрой Воды и Грома, тело словесности стало изобильно, а дух скуден. Эту эру можно назвать Малым Упадком. А восемь столетий, которые грядут в будущем, будут эрой Гор и Вод. Тогда все погибнет! Все погибнет!» Небожитель Яшмовой Истории спросил, почему словесности суждено погибнуть. «О горе нам! — возопил в ответ Лао-цзы. — Люди без глаз и ушей, без языка и носа, без рук и ног, без сердца и легких, без костей и мускулов, без крови и духа будут слыть тогда «цветущими талантами». За сотню лет земного срока каждый из них испишет не более листа бумаги, и как только в крышку его гроба вонзятся гвозди, никто на свете не вспомнит и пары строк из написанного ими. В их сочинениях не будет ни одного слова правды. А Хаос — всего сущего исток — даже спустя миллион лет после своей смерти никого не обманет. Вместо того чтобы позволить Яо и Шуню спать вечным сном в Желтом Дворце, эти ученые мужи будут без конца тревожить их тени. Дыхание — вещь чистая и бесплотная, но, вместо того чтобы дать свободу дыханию, они будут вредить ему. Дух — наше великое достояние, но, вместо того чтобы успокоить его, они будут его волновать и будоражить. Как, по-твоему, назвать такую словесность? Ее пристало называть «сочинениями шляп из газа»! Если этим ученым мужам удастся нацарапать хоть несколько фраз, их ждет почет и благоденствие, им будут наперебой льстить, их будут бояться».

«Когда Лао-цзы кончил свою речь, Небожитель Яшмовой Истории расстался с ним в слезах. Если верить его словам, лучшее сочинение на экзамене нужно отнести, конечно, к эре Гор и Вод. Впрочем, мне-то какое дело? Загляну-ка я во второе зеркало с надписью «Небо».

Прибытие Сунь Укуна во владения Новой Тан — это первая ступень; хождение в Зеленый-Зеленый Мир — вторая; хождение в зеркало — третья. Каждая новая ступень гибельнее предыдущей.

 

ГЛАВА ПЯТАЯ

Сунь Укун заглянул во второе зеркало с надписью «Небо» — старинное, украшенное затейливым узором, бронзовое зеркало — и увидел каменную плиту под высоким кипарисом, а на плите древним уставным почерком вырезанную надпись: «Мир Древних, испокон веку примыкающий к Миру Первого Ветра».

«Раз это Мир Древних, — подумал Сунь Укун, — здесь должен обретаться император Цинь Шихуан. По словам служанки из дворца Новой Тан, у него есть Колокол, Передвигающий Горы. Я раздобуду этот Колокол и отодвину горы, что стоят на нашем пути в Западный Рай. К тому же, чудищам и разбойникам тогда негде будет прятаться».

Он превратился в жука-бронзоеда, сел на зеркало, примерился, прогрыз дырку и пролез внутрь. И тут же очутился на высокой террасе. Снизу доносились голоса, поэтому он не осмелился принять свой настоящий облик и, оставшись маленьким жучком, спрятался в оплетенном цветами зеленом окне, чтобы посмотреть, что происходит вокруг.

Случилось так, что в Мире Древних жила одна красавица по имени Зеленая Жемчужина. Что ни день устраивала она пиры, на которых всегда звучали стихи и рекой лилось вино. Но Зеленой Жемчужине казалось этого мало, и она надумала выстроить себе башню высотою в сотню локтей и дать ей имя «Башня Благоухающей Капели».

Как раз в тот день, когда Сунь Укун появился в Мире Древних, закончилось возведение башни, и к Зеленой Жемчужине пришли с поздравлениями госпожа Сиши и девица Сысы. Зеленая Жемчужина очень обрадовалась и поспешила устроить в новой башне пир в честь любезных гостей. Девица Сысы сидела посередине, Зеленая Жемчужина по правую руку от нее, а госпожа Сиши — по левую. Прекрасные собой прислужницы подносили им вино и собирали для них букеты цветов. И тут Сунь Укуну пришел в голову хитрый замысел. Он принял облик прекрасной девы и смешался с толпой служанок. Как же он выглядел?

— Наша Башня Благоухающей Капели воистину привлекает все ароматы, — хихикая, сказала одна служанка. — Хотя эта красивая девушка не здешняя, она сразу пришлась ко двору.

— Сестричка, ты видела нашу Зеленую Жемчужину? — спросила Сунь Укуна другая служанка.

— Старшая сестра, я здесь новенькая. Не соблаговолите ли отвести меня к ней, — попросил Сунь Укун.

Служанка усмехнулась и повела Сунь Укуна к Зеленой Жемчужине. Увидев новенькую, та так обрадовалась, что даже всплакнула и, утирая слезы, сказала Сунь Укуну:

— Ах, Красавица Юй! Как давно я тебя не видела! Но почему твое белое, как яшма, лицо печально?

Сунь Укун подумал: «Странно! С тех пор как я вылупился из каменного яйца, я ни в кого не перерождался и никогда не обладал прелестями «туманов и цветов». Когда же я мог познакомиться с Зеленой Жемчужиной? С каких это пор я стал прекрасная Дама Глина, прекрасная Дама Бронза, прекрасная Дама Железо, прекрасная Дама Трава? А впрочем, не все ли равно, как меня называют: Красавица Юй или еще как-нибудь? Сыграю-ка я эту новую роль, что называется «одну ошибку покрою другой». Тут, правда, есть маленькая закавыка: у Красавицы Юй непременно должен быть муж. Если меня спросят про него, а я им в ответ ляпну что-то вроде «ослиной морды» вместо «лошадиной пасти», они быстро распознают, кто я таков. Сначала нужно выведать, кто мой муж. Тогда можно смело с ними пировать».

— Красавица! — позвала опять Зеленая Жемчужина. — Садись поскорей вот здесь. В наших чашах простое вино, но оно прогонит твои печали.

Сунь Укун состроил плаксивую мину и проговорил, обращаясь к Зеленой Жемчужине:

— Старшая сестра, говорят, вино согревает довольную душу, а я не могу свидеться со своим супругом. Завеса дождя и стена ветров наполняют мое сердце печалью. Могу ли я предаться веселью?

— Дорогая моя, что ты говоришь? — удивилась Зеленая Жемчужина. — Твой муж — Сян Юй, властелин царства Чу. Вы живете вместе, отчего же ты не можешь с ним видеться?

Услыхав про Сян Юя, властелина царства Чу, Сунь Укун выпалил первое, что пришло ему на ум:

— Ах, старшая сестра, вы и не знаете, что правитель Чу нынче совсем переменился. Он взял себе наложницу по имени Скорбь Чу, и та колдовскими чарами привязала к себе повелителя, а меня с ним разлучила. Однажды мы гуляли втроем при ясной луне, и я прошла мимо заросшего травой пруда, не восхитившись его красотой, а она облокотилась на перила галереи, будто погруженная в возвышенные мысли. И мой супруг произнес: «Как очаровательно она любуется прудом!» В другой раз мы гуляли среди цветов, и я не попросила принести вина, а она вынесла из своей комнаты кувшин с изысканным узором — точь-в-точь трещины на льду, — и он был до краев наполнен лучшим вином. У нас это вино называют Пурпурным Цветком и Яшмовой Росой. Со словами «Желаю моему милостивому господину тысячу лет жизни» она поднесла моему супругу кувшин с вином и, уходя, бросила на него обольстительный взгляд, а он проводил ее взором, полным восхищения. Я всем сердцем люблю своего супруга и хочу только одного: чтобы мы всегда были вместе, словно уточка и селезень. Могу ли я не страдать и не печалиться, когда вижу, что меня откладывают на заднюю полку? Потом супруг стал упрекать меня в том, что я не выказываю ему столь нежных чувств и не пекусь о нем, как Скорбь Чу. Он вытащил из-под кровати свой меч и дорожную котомку, закинул их за спину и ушел без оглядки, даже слуг с собой не взял. Я не знаю, куда лежал его путь. Это случилось дней двадцать тому назад, и с тех пор 'я ничего о нем не слышала. — И Сунь Укун залился слезами.

Выслушав рассказ Сунь Укуна, Зеленая Жемчужина заплакала так горько, что рукава ее до половины стали мокрыми от слез. Сиши и Сысы горестно вздыхали. Даже у служанок, стоявших рядом, держа в руках кувшины с вином, сердца сжались от сострадания. Вот уж поистине:

Потом Сунь Укуна усадили, как полагается, и Сиши сказала:

— Сегодня наша Красавица грустит, и мы должны ее развеселить. Не будем причинять ей лишние страдания.

С этими словами она взяла в руку кости и воскликнула:

— Сестры по пиру! Слушайте, что я вам скажу. Сейчас мы по очереди будем бросать кости. Если с первого раза не выпадет ни одной единицы, каждая из нас прочтет стихотворную строку в древнем стиле. Если со второго раза не выпадет двойки, каждая из нас расскажет о тайнах своего сердца. Если с третьего раза не будет тройки, выпьем по кругу штрафную чару вина.

Сиши возвела взор к небу и кинула кости.

— В первый раз ни одной единицы! — объявила она.

Зеленая Жемчужина продекламировала певучим голосом:

— Мой господин не приходит, холодная ночь длинна.

Сысы восхищенно воскликнула:

— Двойной смысл в этой фразе на редкость тонкий! — И тоже прочитала строку: — Сережки яшмовой девы дрожат на осеннем ветру.

«Теперь моя очередь, — подумал Сунь Укун. — Я могу припомнить кое-что из других видов словесности, но от стихов у меня болит голова. К тому же, я не знаю, умела ли Красавица Юй сочинять стихи. Если не умела, то все обойдется. А если умела, мне конец».

— За тобой строка, Красавица, — поторопила Сунь Укуна Зеленая Жемчужина.

— Я не умею сочинять стихи, — ответил Сунь Укун не то шутливо, не то всерьез.

Сиши возразила со смехом:

— Избранные стихи Красавицы Юй знают все на Срединной Равнине. Даже маленьким детям известно, что Красавица Юй обладает великим поэтическим даром. А сегодня вы так жеманитесь!

Сунь Укуну ничего не оставалось делать, как задрать лицо к небу и призвать вдохновение. Некоторое время он размышлял, а потом спросил:

— Можно прочесть строку не в древнем стиле?

— Нужно спросить ту, кто предложила игру,— сказала Зеленая Жемчужина.

Сунь Укун задал тот же вопрос Сиши, и та ответила:

— Почему бы и нет? Как только ты сочинишь строку, ее уже никто не отличит от поэзии древних!

Трое прекрасных дам в нетерпении склонились к Сунь Укуну, и он произнес:

— Каюсь в том, что мое сердце летит вслед облаку и дождю.

— Ну, как тебе понравился стих Красавицы? — спросила Зеленая Жемчужина девицу Сысы.

— Кто же посмеет сказать, что стихи Красавицы Юй нехороши? — ответила та. — Однако от этой строки отдает монашеским душком.

— Да разве ты не знаешь, что Красавица уже полмесяца живет монахиней? — со смехом отозвалась Сиши.

— Оставьте ваши насмешки, — поторопился прервать опасный для него разговор Сунь Укун. — Пожалуйста, передайте кости по кругу.

Сиши передала кости Зеленой Жемчужине. Та размахнулась и бросила.

— Во второй раз ни одной двойки! — воскликнула она.

— Вам легко раскрыть свои сердечные тайны, а мне нет, — вздохнула Сиши.

— Отчего же, старшая сестра, тебе трудно это сделать? — спросила Зеленая Жемчужина.

— Ах, я чувствую смущение, — ответила Сиши. — Ведь вы знаете, что у меня два мужа!

— Хотя мы зовемся по-разному, но женская плоть и кровь одинаковы. Чего нам стесняться? Я вот что придумала: не сочинить ли тебе стихи о юноше Фане и правителе царства У, и чтобы в первой строке было об одном, а во второй — о другом.

Сиши последовала этому совету и стала декламировать:

Когда Сиши умолкла, Зеленая Жемчужина, вздыхая после каждого слова, прочла нараспев:

Выслушав эти стихи, Сиши закричала:

— Штраф! Штраф! Мы условились говорить только об удовольствиях, а ты рассказала о печалях!

Зеленая Жемчужина не стала отпираться и выпила чару вина. Тем временем, Сунь Укун поспешил уступить свою очередь читать стихи девице Сысы, но та ни за что не соглашалась. Так они долго спорили и препирались, пока, наконец, Зеленая Жемчужина не сказала:

— Я придумала. Сестричка Сысы, сначала ты прочтешь одну строчку, а потом Красавица Юй прочтет свою.

— Это невозможно, — вмешалась Сиши. — Владыке Чу присущ дух героический и мужественный, а юноша Шэнь такой мягкий и чувствительный. Разве можно соединить их в одном стихе?

— Правильно! — засмеялась Сысы. — Она — это она, а я — это я. Я скажу первая.

И она прочла нараспев:

Не долго думая, Сунь Укун продолжил:

Зеленая Жемчужина повернулась к Сунь Укуну и сказала:

— Мне кажется, Красавица, ты говоришь не в лад. При чем тут молитва Будде в Западном Раю?

— Смысл моих слов глубок и требует разъяснений, — сказал Сунь Укун. — «Рай» означает «супруг», «Западный» — «Западное Чу», «молитва» подразумевает «возвращение», а «Будда» — сердце. Получается: «Мое сердце возвращается к супругу в Западном Чу». Хотя повелитель охладел ко мне, я думаю только о нем.

Зеленая Жемчужина не смогла сдержать вздох восхищения. Однако Сунь Укун, опасаясь, что засидится на пиру и не сможет продолжить свой путь, притворился вконец пьяным.

— Давайте не будем бросать кости в третий раз, а пойдем полюбуемся луной, — предложила Сиши.

Красавицы спустились по ступеням башни вниз и стали прогуливаться среди цветов, созерцая заросший травой пруд. Сунь Укуна донимала одна забота: разыскать Цинь Шихуана, и в конце концов он придумал, как ему покинуть пир.

— Ах, у меня стеснило сердце, так больно, так больно... позвольте мне оставить вас, — простонал он.

— Боль в сердце для нас обычное дело, — сказала Зеленая Жемчужина. — Не тревожься. Я сейчас же пошлю за уважаемым лекарем Ци, и он пощупает твой пульс.

— Не надо! Не надо! Лекари нынче совсем никудышные, они и здорового погубить готовы, а маленькую хворь превратить в тяжкий недуг. У них одно на уме: как бы побыстрее покончить с больным. Нет уж, позвольте мне вас покинуть.

— Если ты вернешься домой и не застанешь там владыку Чу, ты опять опечалишься, — строго проговорила Зеленая Жемчужина. — А если тебе попадется на глаза Скорбь Чу, в тебе снова вскипит гнев. Тем же, кто страдает сердечным недугом, следует избегать печалей и волнений.

Дамы стали уговаривать Сунь Укуна остаться, но тот стоял на своем. Видя, что гостья захворала не на шутку и наотрез отказывается остаться, Зеленая Жемчужина отпустила Красавицу Юй, дав ей в провожатые четырех служанок. Сунь Укун, словно страдая от тяжкой сердечной боли, прижал руки к груди и простился с «сестрами».

Выйдя на дорогу, он сказал провожавшим его девицам:

— Ступайте домой. Не забудьте передать госпоже мою благодарность и скажите ей и моим сестрам, что завтра мы увидимся вновь.

— Но, отправляя нас, госпожа наказывала проводить вас до дворца владыки Чу, — ответили служанки.

— Так вы не хотите возвращаться? — воскликнул Сунь Укун. — Тогда отведайте моего посоха!

Не успел он договорить, как посох оказался у него в руках. Одним взмахом он превратил служанок в красную пыль. Затем принял свой настоящий облик, огляделся вокруг и, увидев, что стоит как раз напротив дома Нюйвы, очень обрадовался. «Наше Небо раскололи небесные ходоки, нанятые Владыкой Маленькой Луны, — подумал Сунь Укун, — а вину за случившееся взвалили на меня. Хотя Лао-цзы — вредный старикашка, а Яшмовый Император глуп, я тоже совершил промах. Не натвори я переполоха пятьсот лет назад, не сохранилась бы обо мне дурная слава. Но нынче я не отступлюсь. Слышал я, что Нюй-ва издавна умеет чинить небосвод. Попрошу-ка ее ради меня залатать небеса, а потом, заливаясь слезами, приду с повинной во Дворец Божественных Туманов и опять буду перед всеми чист».

Сунь Укун подошел к дому, присмотрелся повнимательней и увидел, что половинки покрытых черным лаком ворот наглухо запечатаны полоской бумаги, на которой написано: «Ушла поболтать с Желтым Императором в двадцатый день. Вернусь через десять дней. Заранее прошу уважаемых гостей меня извинить».

Сунь Укун прочел записку и пошел прочь. Слышно было, как пропели третьи петухи. Близился рассвет. Проделав путь в сотню тысяч ли, Сунь Укун так и не сумел повидаться с Цинь Шихуаном.

Свежие щечки дам — сплошное загляденье. Даже будучи пухленькими, они не кажутся толстыми. Они — точь-в-точь как цветы сливы, чистые и нежные.

 

ГЛАВА ШЕСТАЯ

 Случилось так, что, проходя мимо высокого павильона, Сунь Укун вдруг увидел в нем темнолицего человека. «Оказывается, в Мире Древних тоже есть разбойники! — усмехнулся он. — Вот вымазали грабителю лицо углем и выставили на посмешище». Он прошел еще несколько шагов, и тут его осенило: «Нет, то не разбойник. Здесь, видно, храм Чжан Фэя». Но, поразмыслив, он снова изменил свое мнение: «Если бы это был Чжан Фэй, на голове у него была бы повязка. Даже если он одет по нынешней моде, уж без полководческого шлема не обойтись. Императорскую корону всякий встречный-поперечный носить не будет, а у этого на голове как раз императорская корона и лицо темное. Наверное, это Великий Юй, Темный Император. Подойду-ка к нему и попробую выведать тайну искусства покорять чудищ и сокрушать демонов. Тогда мне не придется искать Цинь Шихуана».

Приблизившись к павильону, Сунь Укун увидел перед собой каменный столб. Со столба свешивалось белое знамя, на котором было выведено пурпурными иероглифами: «Знаменитый муж кануна ханьских времен Сян Юй».

Прочитав надпись, Сунь Укун громко рассмеялся: «И вправду говорят, что не следует загодя думать о том, чего еще нет, — сказал он себе. — Когда стараешься упредить события, все произойдет не так, как ожидаешь. Я тут понапрасну думал да гадал, помянул и Великого Юя, Темного Императора, и Чжан Фэя, и разбойников. Мог ли я предположить, что передо мной не кто-нибудь, а мой собственный муж, который достался мне в башне Зеленой Жемчужины!»

Он снова задумался: «Подожди-ка... Я проник в Мир Древних, чтобы найти императора Цинь Шиху-ана и забрать у него Колокол, Передвигающий Горы. Властелин Чу, с которым я только что увиделся, жил после него. Почему же я не встретил Цинь Шихуана? Пойду-ка я к Сян Юю и расспрошу его о циньском императоре. Тогда буду знать точно, где его искать!»

Сунь Укун взмыл в воздух, чтобы осмотреться получше. За павильоном виднелся сад — зеленый ковер травы, красные перила галереи, там и сям кусты цветов, в которых весело щебетали птицы. В саду сидела красивая дама. Вдруг Сунь Укун услыхал, как ее окликнули: «Красавица Юй! Красавица Юй!»

«Отныне тут вместо Красавицы Юй старина Сунь из Башни Зеленой Жемчужины!» — рассмеялся про себя Сунь Укун.

Он встрепенулся и стал точь-в-точь таким, как Красавица Юй. Тогда Сунь Укун вошел в павильон, вытащил из рукава длинный белый платок и горько-горько разрыдался. Закрыв лицо до половины платком, он напустил на себя гневный вид и с укоризной посмотрел на Сян Юя.

Сян Юй, не ведая, чем он мог так огорчить свою супругу, рухнул на колени, но Сунь Укун повернулся к нему спиной. Тогда Сян Юй со словами:

— О прекрасная, пожалей того, с кем делишь ложе, улыбнись мне! — стал ползать вокруг него на коленях.

Сунь Укун, не проронив ни слова, продолжал лить слезы, и Сян Юю ничего не оставалось, как зарыдать вместе с ним. Тут лицо Сунь Укуна стало алым, как персиковый цвет, и, ткнув пальцем в Сян Юя, он воскликнул:

— Молчи, негодный! Даже с толпой грозных стражников ты не способен защитить женщину! Как после этого ты смеешь смотреть мне в лицо в сем высоком зале?

В ответ Сян Юй лишь горестно всхлипывал, не смея отвергать несправедливые упреки. Тут Сунь Укун, сменив гнев на милость, помог Сян Юю встать с колен и сказал:

— Говорят, колени мужчины покрыты червонным золотом. Впредь не следует без должной причины их преклонять.

— Ах, прекрасная! — простонал Сян Юй. — Когда в печали твои брови сошлись воедино, мое сердце разбилось. К чему мне заботиться о своем бренном теле? Но скажи, что означают твои слова?

— Не стану таиться, повелитель, и поведаю вам обо всем, — ответил Сунь Укун. — Почувствовав слабость в теле, я опустилась на ложе, но не успел сон смежить мне веки, как с магнолии, что растет под окном, спрыгнул оборотень в обличье обезьяны. Он назвал себя Великим Мудрецом, Равным Небу, Бодисаттвой Сунь Укуном — тем, кто пятьсот лет тому назад учинил переполох в Небесном Дворце.

Услышав имя Сунь Укуна, Сян Юй затрясся от ярости и крикнул во все горло:

— Немедля принесите мне меч, что хранится под яшмовым изголовьем моей постели! Живее подайте мне меч! Если не найдете его, несите копье с тигриной мордой!

Потом он почесал в затылке, топнул ногой и воскликнул:

— А где скрывается этот негодяй сейчас?

— Великому владыке не следует причинять себе излишние волнения, — ответил с поклоном Сунь Укун. — Этим вы лишь навредите себе. Позвольте рассказать все по порядку. Эта обезьяна была просто омерзительна! Она подкралась к моему ложу и стала бесстыдно заигрывать со мной. Ваша раба хотя и недостаточно учена, но не такая невежда, чтобы не знать разницы между целомудрием и блудом. Я стала кликать служанок, не ведая о том, что обезьяна своими колдовскими чарами заставила их замереть на месте. Когда ни одна служанка не отозвалась, я, почувствовав неладное, отбросила свой круглый веер и оправила платье. Обезьяна посмотрела на меня ненавидящим взором, потом схватила, потащила в Башню Цветочных Дождей и в тот же миг скрылась. Мне было так страшно одной в Башне Цветочных Дождей, но я все же подглядела, куда делась эта тварь. И что вы думаете, великий владыка? Она села на мое покрытое цветами ложе, приняла мой облик и позвала служанок. Боюсь, в скором времени она попытается ввести вас в заблуждение, повелитель. Ваша раба не заслуживает снисхождения за свои дерзкие слова, но я опасаюсь, господин, что вы не отличите настоящее от поддельного и станете жертвой злодейского обмана. Только опасения за вас, великий владыка, и заставили меня лить слезы!

Выслушав этот рассказ, Сян Юй схватил в одну руку меч, а в другую копье и с криком «Я убью его!» выбежал из павильона и бросился к покрытому цветами ложу, на котором почивала Красавица Юй. Он отрубил красавице голову и кинул — окровавленную — в пруд с лотосами.

— Не плачьте, — сказал он перепуганным служанкам. — Это был оборотень, а настоящая госпожа пребывает в моем павильоне.

Служанки утерли слезы и поспешили вслед за Сян Юем. Увидев в павильоне Сунь Укуна, они радостно заговорили все разом:

— Наша настоящая госпожа и в самом деле здесь. А мы, ваши верные прислужницы, едва не умерли от страха.

— Немедля приберите Башню Цветочных Дождей и принесите вина, — приказал владыка Сян служанкам. — Прежде всего следует утешить нашу госпожу, а к тому же и отпраздновать победу над чудищем, которое чуть было не ввело меня в заблуждение.

— Слушаемся! — в один голос воскликнули служанки, стоя у подножия павильона.

Тем временем, две девицы принялись растирать Сунь Укуну грудь и спину. Они поднесли ему чай с водой и стали донимать расспросами:

— Вы очень испугались, госпожа? Сердце, наверное, по сю пору колотится.

— О да, — отвечал Сунь Укун.

— Госпожа себе ничего не повредила? — не отставали служанки.

— Повредить не повредила, но чувствую стеснение в груди, — сказал Сунь Укун.

— Стеснение в груди? Это не страшно! — откликнулся владыка Сян. — Посиди, успокойся, и все пройдет.

Тут две служанки опустились на колени перед Сян Юем и Сунь Укуном и сказали:

— Великий владыка, госпожа! Пожалуйте на пир!

«Нет уж, не стану я им безгласно повиноваться», — подумал Сунь Укун и притворился, будто в него вселился злой дух. Воззрившись на владыку Сяна, он завопил:

— Отдай мою голову!

— Красавица! Красавица! — забормотал перепуганный владыка Сян. — Что с тобой?

Сунь Укун, ничего не отвечая, закатил глаза к небу так, что зрачков стало не видно.

— Нет сомнения, это душа Сунь Укуна, не рассеявшись до конца, забралась в тело Красавицы Юй! — воскликнул Сян Юй. — Пошлите скорее за Даосом в Желтых Одеждах. Пусть он изгонит из нее злого духа, и она сразу поправится.

Вскоре появился Даос в Желтых Одеждах, и две служанки провели его в павильон. В руке он держал колокольчик и, то и дело сплевывая заговоренную воду, читал заклинание: «Во времена Трех Царей правил Желтый Император Сюаньюакь и Божественный Господин Великий Шунь. Великий Шунь был из рода Юй, а Сюаыъ-юань — из рода Гунсунь. Сунь и Юй, Юй и Сунь поначалу сочетались браком, а нынче разорвали семейные узы. Как примирить их? Я припадаю к твоим стопам, о могущественный дух почтенного монаха и великого учителя Суня! Без промедления взвейся ввысь и снова учини переполох в Небесном Дворце. Оставь в покое Красавицу Юй и поищи Танского монаха. Спеши же выполнить мой приказ! Иначе сей даосский наставник окажется бессилен и придется звать буддийского монаха».

— Эй, даос! — крикнул Сунь Укун. — Ты знаешь, кто я такой?

Даос упал на колени и проговорил:

— Ты Красавица Юй, да будет тебе дарована тысяча лет жизни!

— Даос! Даос! — заорал во все горло Сунь Укун. — Ты не прогонишь меня! Я Великий Мудрец, Равный Небу! Я должен соблюсти брачный договор и потому завладел ее телом. Сегодня благоприятный день. Красавица Юй должна стать моей женой. А тебе почему бы не заделаться у меня сватом? В этом есть для тебя корысть — получишь вознаграждение, причитающееся свату. — И он понес еще что-то несуразное.

У даоса разом отнялись руки и ноги. В страхе размахивая перед собой мечом, он с трудом раза два выплюнул святую воду и еле слышно прочитал:

— Поторопись исполнить приказ Высочайшего Владыки Лао-цзы...

Но заклинание даоса не оказало никакого действия на злого духа, вселившегося в Красавицу Юй.

В конце концов Сунь Укуну стало жаль даоса, и зрачки его глаз вернулись на прежнее место.

— Великий владыка, дорогой супруг... где вы? — пролепетал он голосом Красавицы Юй.

Владыка Сян несказанно обрадовался. Он тут же приказал выдать даосу сотню золотых и отослал его обратно в храм. Потом помог Сунь Укуну подняться и проговорил:

— Отчего ты повергаешь нас в столь великое смятение?

— Ах, я сама не знаю, что со мной, — ответил Сунь Укун. — Я помню только, как мерзкая обезьяна вновь подбежала к моему ложу, и у меня сразу помутилось в голове. А потом, когда даос стал опрыскивать меня заговоренной водой, обезьяна вдруг выскочила из меня и помчалась куда-то на Юго-Восток, но теперь сознание мое прояснилось — пойдемте и выпьем немного вина.

Владыка Сян взял Сунь Укуна за руку, и, покинув павильон, они прошли в Башню Цветочных Дождей. Там ярко горели фениксовые фонари, от благовонных свечей поднимались пляшущие языки пламени, и служанки, выстроившись рядами, приветствовали повелителя с супругой низким поклоном.

Выпив несколько чарок вина, Сунь Укун поднялся и сказал:

— Великий владыка, меня одолевает сон.

— Эй, девица Пинсян! Зажги свечи! — тотчас распорядился Сян Юй. Держась за руки, супруги вошли в спальню, выпили по чашке чаю и сели на ложе. Сунь Укун подумал: «Если я сейчас вздумаю убежать, то ничего не узнаю про Цинь Шихуана. А если лягу с ним в постель и он примется куролесить, неужто мне под него подлаживаться придется? Нет уж, лучше убраться отсюда подобру-поздорову». И он сказал Сян Юю:

— Великий владыка, я давно хотела признаться вам в одном своем тайном желании, но происшествия, то и дело случавшиеся во дворце, всякий раз мешали мне поведать о нем. С той поры как вы сделали меня своей супругой, я мечтала родить вам детей, чтоб они стали вашими преемниками. Могла ли я подумать, что за все эти годы моим мечтам не суждено будет сбыться? Вы же, Великий владыка, дарите любовью только меня и не хотите подыскать себе наложницу. Однако на ваши виски уже лег снег, и силы в теле убывают. Ваша раба, хоть и скудна разумом, все же встревожена мыслью, что до конца своих дней вы останетесь одиноким и после смерти ваш дух будет лишен заботы наследников. Между тем, девица Пинсян необычайно хороша собой и изящна, ее глаза с поволокой пленяют сердца мужчин. Я несколько раз беседовала с ней, желая получше ее узнать, и поняла, что она умна и отменно воспитана. Отчего бы вам не призвать ее к себе сегодня ночью?

Владыка Сян изменился в лице.

— О прекрасная! — ответил он. — Сдается мне, что волнения, пережитые тобой сегодня, все перевернули у тебя в душе. Иначе как могла бы супруга, столь ревнивая, как ты, произносить речи, в которых нет и следа ревности?

— Великий владыка,—  проговорил с улыбкой Сунь Укун. — Если прежде я никому не хотела уступать вас, то единственно ради вашей же пользы. Теперь я желаю уйти ради ваших сыновей и внуков. В сердце же моем ничто не перевернулось, и я живу надеждой, что в будущем ваше сердце не станет поддаваться страстям.

— Красавица, — возразил Сян Юй, — даже если ты попросишь меня десять тысяч раз, я не смогу взять в жены Пинсян. Неужели ты забыла, как пять лет тому назад в дни новогодних гуляний мы поклялись быть вместе и в жизни, и в смерти? Ты просто смеешься надо мной.

Сунь Укун понял, что его замысел не удался, и поспешил сказать, нежно улыбаясь:

— О, Великий владыка, я боюсь только, что вы отвергнете меня. Ну а я — разве я могу отвернуться от вас? Однако я осмелюсь огорчить повелителя.

Сунь Укун не был настоящей Красавицей Юй. Но и Красавица Юй тоже не была настоящей. А потому можно сказать, что поддельная Красавица Юй убила поддельную Красавицу Юй.

 

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

— Что случилось, Красавица? — спросил Сян Юй.

— Я сегодня так испугалась этой обезьяны, что до сих пор пребываю в смятении, — сказал Сунь Укун. — Не соблаговолит ли Великий владыка остаться в покоях совместной радости один? А я побуду где-нибудь поблизости и приду в себя. Пусть мне принесут некрепкого чаю, я подожду, пока перестанет колотиться сердце, и сама приду к вам.

— Как могу я оставить тебя и почивать один? — воскликнул Сян Юй, заключая Сунь Укуна в объятия. — Если ты не ляжешь до первой стражи. А если ты станешь бодрствовать всю ночь, я не покину тебя всю ночь. — И добавил: — Красавица, я выпил сегодня слишком много вина и подобен переполненному кувшину. Позволь, чтоб ты не скучала, я что-нибудь расскажу тебе, да и мой хмель тем временем пройдет.

Сунь Укун с улыбкой сказал:

— Желаю Великому владыке сдерживать свои страсти и рассказывать помедленнее.

Владыка Сян положил руку на меч, приосанился и с важным видом начал:

— О прекрасная Юй! Жизнь моя клонится к закату, и прожил ее Сян Юй как подобает истинному герою! До двадцати лет я не знал ни грамоты, ни искусства владения мечом. Когда я понял, что император Синь — ничтожный глупец, я поднял на восстание восемь тысяч воинов и призвал к себе старого Вань Цээна, думая только об одном: завладеть троном циньского государя. В то время жил один Даос в Одежде из Птичьих Перьев. Он знал тайны людских судеб. Не раз посылал я к нему своих прислужников узнать, когда истекает срок царствования Синь, и он неизменно отвечал, что время еще не пришло. А теперь, Красавица, скажи мне, кончилось время Синь или нет? Потом силы мои умножились, а воля уже не знала преград. Никакие стихии мира не были надо мной властны. Предначертанием судьбы Синь не должна была погибнуть, а она погибла. Чу не предрешено было воспрянуть, а это свершилось. Пришел день, и я повесил на городских воротах ок¬ровавленную голову Сун И. Тогда мужество покинуло всех полководцев, и при встрече со мной у них вываливались изо рта языки и дрожали колени. Ах, как замечательно было в ту пору быть Сян Юем! Когда Чжан Хань решил биться со мной, армия Синь была еще сильна. Но я вышел Чжан Ханю навстречу и крикнул: "Как твое имя?" Стоило этому полководцу увидеть мое темное лицо и услыхать громоподобный голос, как он, застонав, рухнул со своего коня, украшенного серебряной сбруей. Я же не стал его убивать. А потом со мной вышел сразиться еще один предводитель войска. На его развевающихся красных знаменах было начертано: "Полководец Великой Синь Хуан Чжан". Я подумал: "Ну, если у Синь такие предводители войска, как этот, она больше не великая". И прямо на поле боя захохотал: "Ха! Ха! Ха!" Я и не думал, что один мой смех сотрет в порошок кости этого полководца. Его копье уткнулось в землю, а тело обмякло, словно мешок. Он поспешно замахал сигнальным флагом и стал бить в большой зеленый гонг, а потом поворотил коня и во весь дух поскакал в своих золотых доспехах назад к войску. Тем временем я уже вплотную приблизился к циньским укреплениям. Кровь взыграла во мне, и я обрушил на Чжан Ханя поток брани: "Жалкий трус! Ты боишься выйти на бой сам и посылаешь безусых юнцов с деревянными пиками — вот добрая пожива для моего клинка!" Но тут острие моего Драгоценного Меча шепнуло мне: "Не желаю пить кровь этих ничтожных людишек, дай мне напиться крови Чжан Ханя!" Я послушался совета моего меча и отпустил Хуан Чжана на все четыре стороны. Знаешь ли ты, Красавица, сколь презренен был этот жалкий Чжан Хань? Солнце уже садилось, когда он вывел против меня десять тысяч отборных воинов. Не раскрыв от страха рта, не проронив ни слова, он молча поднял свой тяжелый топор с яшмовой рукоятью и швырнул его в меня. Все тело мое словно обожгло огнем, и грозно загудел мой яшмовый клинок. Рядом стоял один из моих соратников, звали его Гао Саньчу, и был он человеком возвышенных устремлений. Он сказал: "Зачем вам убивать Чжан Ханя? Надо сделать так, чтобы он сдался сам. У нас в лагере нет повара, вот и найдется работа для Чжан Ханя!" Я послушался Гао Саньчу, легонько взмахнул мечом и зарубил разукрашенного коня Чжан Ханя, а его самого пощадил. Ну и натерпелся он, верно, тогда страху!

— Великий владыка, — прервал рассказ Сунь Укун нежным голосом, — выпейте чаю, не спешите продолжать.

Тут на сторожевой башне дважды ударили в барабан — уже минула вторая стража.

— Красавица, неужели тебя не сморил сон? — спросил Сян Юй.

— У меня по-прежнему теснит в груди, — сказал Сунь Укун.

— Ну, раз ты не хочешь спать, я буду рассказывать дальше. На следующее утро мой громогласный храп еще сотрясал шатер, украшенный тигриной мордой, когда я услышал, как на Юге огромная толпа в миллион человек кричала: "Десять тысяч лет! Десять тысяч лет!" — такая же толпа на Севере подхватила: "Десять тысяч лет! Десять тысяч лет!" — и на Востоке то же самое! Я вскочил со своего ложа, кликнул оруженосца и спросил: "Наверное, это сам император Синь повел против меня свои войска? Ну что же, раз сегодня мне предстоит встреча с императором, я велю подать новые доспехи. И ты знаешь, Красавица, что ответил мне мой оруженосец? Он упал на колени и заикаясь произнес: "В-великий в-владыка изволит ошибаться. Имени Синь больше не осталось на земле. Знатные люди со всех восьми сторон света стоят перед яшмовым шатром Великого владыки и провозглашают: "Десять тысяч лет!" Услышав это, я поспешил причесаться, надел свой шлем, омыл ноги и обулся, но не стал облачаться в новые доспехи. В тот же час я разослал приказ владетельным князьям всего света прибыть к моему шатру и выслушать меня. Минул полдень, потом прошло еще два часа, но ни один удельный правитель так и не появился у моего лагеря. В душу мне закрались сомнения. Я приказал оруженосцу передать князьям такие слова: "Если вы, желая увидеть меня, не спешите со всех ног к моему шатру, неужто вы думаете, что я выйду к вам?" Не успел слуга исполнить мой приказ, как ворота лагеря распахнулись настежь. Я увидел удельных правителей со всего света и подивился тому, что все они стали вдвое короче! "Отчего сии достойные мужи лишились половины своего роста?" — в изумлении подумал я, присмотрелся получше и разглядел, что все они как один ползли на коленях, шаг за шагом взбираясь по ступенькам, ведущим к моему шатру. По правую руку передо мной склонилась ниц толпа людей в коронах и одеждах, расшитых жемчугом, и такая же толпа стояла, согнувшись в поклоне, по левую руку. Я хотел было отчитать их за то, что они заставили меня так долго ждать, но люди из моей свиты доложили мне: "Великий владыка! Когда владетельным князьям передали ваш приказ, они собрались на совет, чтобы решить, как им приблизиться к вашему шатру. Они не посмели войти в ворота не склонившись, или ограничиться простым поклоном со сложенными руками, или подойти к вам беспорядочной толпой. Они все думали и думали, пали ниц на землю и долго лежали недвижимы. Потом судили да рядили, и сердца их были преисполнены тревоги и страха. В конце концов они избрали "ходьбу на коленях" и тогда только осмелились направиться к вам!" Когда я это услышал, то даже проникся жалостью к удельным князьям и велел им поднять головы. Но разве хоть один из них посмел бы взглянуть на меня? В ответ до моих ушей донесся лишь невнятный гул. То не был звон колокола или пение тростниковой свирели в золотом окладе. Я напряг слуг и услышал, как князья чуть слышно бормотали: "Желаем вам десять тысяч лет жизни! Не смеем поднять головы". Да, ничего не скажешь, в тот год Сян Юй снискал себе славу героя.

Сунь Укун издал звук, напоминавший, как говорится, "падение цветка на пустынные ступени".

— Великий владыка, — сказал он, — вы утомились, отпейте глоток бобового отвару, передохните, а потом снова будете продолжать.

Тут на дозорной вышке три раза ударили в барабан. "Уж третья стража минула", — подумал Сунь Укун.

— О прекрасная, — обратился к нему Сян Юй. — Недуг, верно, все еще терзает тебя. Тогда дозволь мне продолжить свой рассказ. Слушай же, что было дальше. Случилось так, что правитель Пэй не выказал мне должного уважения и стал грозить войной. Тогда я недолго думая повел свое войско в Земли Внутри Застав. Еще издалека, за десять ли, я увидел человека в короне из яшмы и жемчуга, сверкавших как солнце и луна и все звезды на небе, и в узорчатом халате, на котором были вышиты горы, драконы и водяные растения. Он ехал в колеснице, отливавшей синевой и зеленью и украшенной летящими драконами и танцующими фениксами. За ним шли толпой придворные с золотыми и серебряными печатями в руках, в желтых халатах с пурпурными поясами, а всего их было без малого несколько тысяч. Огромная эта толпа двигалась по дороге, извиваясь, словно змея, и хвост ее терялся вдали.Как только они заметили меня на опушке сосновой рощи, человек, ехавший впереди, тут же снял свою корону из яшмы и жемчуга и надел на голову шапку простолюдина из грубого холста, сбросил с плеч узорчатый халат с горами, драконами и водяными растениями и переоделся в некрашеное тонкое платье. Он сошел с колесницы, украшенной драконами и фениксами, и заложил руки за спину. А его придворные, с золотыми и серебряными печатями в руках, в желтых халатах с пурпурными поясами, обулись в соломенные сандалии, подпоясались веревками и вымазавши лица красной краской. Потом они упали на колени, простерлись ниц, жалея лишь об одном — что не могут зарыться в землю на тысячу и десять тысяч локтей! Увидев, что они встречают меня подобающим образом, я хлестнул моего вороного коня и помчался к ним во весь опор. Со всех сторон я слышал возгласы: "Десять тысяч лет нашему господину! Десять тысяч лет нашему господину!" Стоило мне нахмурить брови, как их предводитель сам закричал: "Десять тысяч лет нашему господину! Я, циньский правитель Цзыин, пришел сдаться моему господину, да будет ему даровано десять тысяч лет!" В ту пору я был горяч и скор на расправу. Стоило мне взмахнуть мечом, и тысячи людей — государи и простолюдины, молодые и старые — превращались в безголовых призраков. Да, славные были времена! Я крикнул: "Дух Синь Шихуана! Пора бы тебе знать, что сегодня..."

Из головы Сунь Укуна не шли мысли о Синь Шихуане, и потому, когда Сян Юй произнес это имя, Сунь Укун, притворившись, что его сморил сон, слабым голосом проговорил:

— Великий владыка, сделайте милость, остановите свой рассказ, меня совсем одолел сон.

Могли Сян Юй продолжать, услыхав от Красавицы Юй, что она желает почивать? Владыка Чу тут же умолк, и они услышали, как на дозорной вышке грянул барабан: бум... бум... бум... бум... бум... Минула пятая стража.

— Великий владыка, — сказал Сунь Укун, — на этот раз ваш рассказ был таким долгим! Мы не заметили, как пробили четвертую стражу!

Сунь Укун опустился на ложе, и Сян Юй лег рядом с ним на одной подушке.

— Мне что-то не спится, — проговорил Сунь Укун.

— Если моя красавица не может уснуть, я расскажу еще, — предложил Сян Юй.

— Вы отменный рассказчик, — промолвил Сунь Укун, — но впредь не будьте так бесстыдны.

— Но что же бесстыдного в моих рассказах? — удивился Сян Юй.

— Когда мы говорим о других людях, в этом нет ничего постыдного, но говорить о себе — это бесстыдство. Расскажите лучше, где сейчас Синь Шихуан?

— О, Синь Шихуан тоже прославился как доблестный муж. Но у него был один недостаток: где другие брали смекалкой, он брал упрямством.

— Но ведь он покорил все шесть царств и построил Великую Стену. Наверное, он был мудрый человек?

— Ах, Красавица, — ответил Сян Юй, — есть умные глупцы и есть глупые мудрецы. Синь Шихуан как раз был из последних. Изначальный Небесный Старейшина увидел, что умом он не вышел, и в Мире Древних ему не место, и отправил его в Мир Забвения.

Сунь Укун никогда не слыхал о Мире Забвения и поспешно спросил:

— А далеко ли отсюда этот самый Мир Забвения?

— Нас отделяет от него Мир Будущего, — ответил Сян Юй.

— Но если от Мира Забвения нас отделяет Мир Будущего, откуда же известно, что Синь Шихуан попал именно туда? — удивился Сунь Укун.

— Так ты, видно, ничего об этом не знаешь! — воскликнул Сян Юй. — Так вот, в Деревне Рыбных Туманов есть двустворчатые Яшмовые Ворота, а в них — потайной ход, он-то и ведет в Мир Будущего, а Мир Будущего другим потайным ходом соединяется с Миром Забвения. Не так давно один смельчак по имени Синь Цзай, что значит Новое Бытие, — его еще звали Новый Отшельник — отворил Яшмовые ворота, ушел в Мир Забвения, разыскал там своего отца и вернулся домой. Когда он пришел обратно, оказалось, что его волосы и борода стали совсем седыми. Ему бы больше не наведываться туда вновь, да нрав у него, видно, неугомонный. Три года назад Новый Отшельник снова ушел за Яшмовые Ворота, на этот раз, чтоб отыскать своего дядюшку. Великий Юй, Темный Император, узнав об этом, очень прогневался. Он не стал дожидаться, пока Новый Отшельник вернется, а велел крепко-накрепко запечатать те Яшмовые Ворота. Новый Отшельник возвратился из Мира Забвения, а Ворота заперты. Кричал он, кричал целый день, но Ворота так и не отворились. Как говорится, на Востоке никто его не принял и на Западе не посочувствовал. Не позавидуешь тому, кто стоит где-то посередине и не может ступить ни вперед, ни назад. К счастью, Новый Отшельник оказался человеком покладистым, уже больше десяти лет живет себе в Мире Будущего, но до сих пор не может вернуться домой.

— Великий владыка, я хочу завтра же поглядеть на эти чудесные Яшмовые Ворота! — воскликнул Сунь Укун.

— Нет ничего проще, — ответил Сян Юй. — Деревня Рыбных Туманов всего в несколько шагах отсюда.

Тут пропели третьи петухи. На затянутые зеленым шелком окна башни упали первые лучи солнца, неспешно всплывавшего над восточными горами, и окна стати белыми, как рыбье брюхо. Раз¬горался новый день. Под окнами сновали служанки, раздавались звуки шагов, но голосов не было слышно.

— Пинсян, — кликнул служанку Сунь Укун. — Я хочу вставать.

— Я вам пришлю ее, — ответила служанка за окном. Вскоре Пинсян отворила дверь и вошла в спальню. Сян Юй помог Сунь Укуну встать, и они сели рядом. Тут в комнату вбежала еще одна прислужница и спросила:

— Желает ли госпожа пройти в Домик Небесных Песнопений и омыть тело водою?

Сунь Укуну не терпелось поскорее покинуть спальню, но он подумал: "Если я буду чересчур спешить, я уроню достоинство Красавицы", — и лениво распахнул ставни окна, затянутого зеленым шелком, поднял стебелек помграната, повертел его в пальцах и снова уронил на узорчатый пол. Потом Сунь Укун спустился по ступенькам вниз и неторопливо прошествовав в Домик Небесных Песнопений. Там на узком стеклянном столике стояла шкатулка серебристого лака, коробочка с дивно пахнущей Пудрой Небесного Дворца и пурпурная чаша яшмового стекла, в которой лежала лента для волос. Еще там была изящная ваза с тушью для ресниц. На восточной стороне столика лежали четыре гребня — один большой и три маленьких, на западной — гребни из зеленой яшмы: пять гребней среднего размера и пять маленьких. На юго-восточной стороне Сунь Укун увидел четыре больших гребня из носо¬рожьего панциря и четыре маленьких гребешка из красного камня, а на северо-восточной — флакон из льдистой яшмы с подслащенной "водой ста ароматов", украшенный "облачным" узором "кувшин ста сосцов", наполненный на две трети винным уксусом для смачивания ногтей. В северо-западном углу стояла узорчатая каменная чаша наподобие квадратной яшмовой печати. В чаше, на дне которой лежало несколько диковинных камешков, а на них крохотная бамбуковая кисточка, хранилась чистая вода. В юго-восточном углу были разложены четыре больших и десять маленьких мягких кисточек и шесть кисточек из человеческого волоса. Рядом с ними лежал гребень для умасливания волос и пара гребешков с квадратными зубьями. Еще там стояло старинное бронзовое зеркало, а вокруг него были разложены золотые щипчики, нож¬ницы, инкрустированные яшмой, бритва, бокал чистой росы, собранной с лепестков роз, кубок с зеленой рисовой пудрой для умывания рук и стакан из зеленой яшмы с благовонным маслом.

Увидав зеркало, Сунь Укун тут же посмотрелся в него, желая сравнить себя с настоящей Красавицей Юй, и нашел, что лицо в зеркале даже еще красивее. Вокруг него хлопотали служанки: одни делали ему прическу, другие надевали на него богатый наряд. Когда утренний туалет был окончен, Сян Юй вошел в Домик и сказал:

— А теперь, Красавица, идем к Яшмовым Воротам!

Сунь Укун только того и ждал. Но когда Сян Юй кликнул носильщиков с паланкином, Сунь Укун с укоризной произнес:

— Ах, Великий владыка, вам совсем чужды утонченные чувства! Нам предстоит всего-навсего небольшая прогулка под сенью сосен и кипарисов. Пренебречь ею ради поездки в паланкине — это грубо!

— Убрать паланкин! — грозно приказал Сян Юй.

Взявшись за руки, Сян Юй и Сунь Укун отправились к Яшмовым Воротам и вскоре уже стояли перед ними. Никаких печатей на Воротах не было, и стоило Сунь Укуну толкнуть створки, как они наполовину приоткрылись. "Если я не убегу сейчас, то когда же мне бежать?" — подумал Сунь Укун и, сжавшись, легко проскользнул в открывшуюся перед ним щель. Сян Юй остолбенел от неожиданности, потом, изумленно вскрикнув, попытался ухватиться за край одежды своей спутницы, но рука его поймала только воздух, и он чуть не грохнулся наземь. А Сунь Укун, забыв и думать про Сян Юя, устремился к своей цели.

Проскочив Ворота, он помчался по дороге прямо, никуда не сворачивая. До его слуха доносились причитания владыки Сяна и крики служанок. Лишь отмахав несколько ли, он перестал слы¬шать их голоса, но до Мира Будущего так и не добрался. В душу его закралась тревога: "Ну и ну! Старина Сунь всегда надувал других, а на этот раз меня, видно, провел Сян Юй, и мне придется пропадать в этом бездонном колодце!"

Вдруг прямо над его ухом раздался голос: "Великий Мудрец, не тревожься понапрасну. Ты прошел уже больше половины пути, еще немного — и ты попадешь в Мир Будущего".

— Старший брат, где ты? — спросил Сунь Укун.

— Я за соседней дверью, Великий Мудрец, — ответил тот же голос.

— Ну, коли так, отвори дверь и пригласи меня на чашку чая, — сказал Сунь Укун.

— Это Мир, где никого и ничего нет, — ответил голос. — Тут нет чая.

— Если это Мир, где никого нет, то кто же говорит, что здесь нет никого? — недоуменно спросил Сунь Укун.

— Великий Мудрец, вам ума не занимать, что же вы сегодня такой недогадливый? — отозвался голос. — Я существую отдельно от своего тела. По правде сказать, у меня и тела-то никогда не было.

Сообразив, наконец, что двери ему никто не отворит, Сунь Укун так рассердился что бежал не переводя дух до тех пор, пока не попал в Мир Будущего. Едва он остановился, как навстречу ему вышли те самые шесть разбойников, которых он уже встречал в прошлом.

— Ого! — воскликнул, рассмеявшись, Сунь Укун. — Тут какие-то нелады со временем. Средь бела дня вижу демонов!

— Не убегай от нас, Красавица! — заорали шесть разбойников. — Мы снимем с тебя одежду, сорвем драгоценности, и ты сможешь идти дальше, ни о чем не тревожась!

Эта глава оказалась "Основными записями о Сян Юе ".

 

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Когда Сунь Укун в обличье Красавицы Юй прошмыгнул в Яшмовые Ворота, мыслями он был весь в Мире Будущего и даже забыл вернуть себе свой настоящий облик. Он вспомнил об этом, лишь когда повстречал шестерых разбойников. Ударив себя по щекам, чтобы побыстрее превратиться обратно в Сунь Укуна, он закричал:

— Эй вы, шесть разбойников! Полюбуйтесь-ка на мой посох!

Храбрость шестерых разбойников растаяла в одно мгновение. Упав на колени, они стали молить о пощаде:

— Великий Мудрец, Сострадательный бодхисаттва! В тот раз под старым деревом, увитым плющом, негоже было нам покушаться на вашу жизнь и навлекать на себя ваш благородный гнев. Тогда мы все вшестером нашли свою погибель, и наши души прилетели в Мир Древних. Но оттуда нас с позором изгнали как лютых разбойников. Пришлось нам скрыться здесь и промышлять разбоем средь бела дня. Но мы не сделали ничего даже наполовину дурного. Припадаем к вашим стопам и молим о пощаде!

— Я бы вас пощадил, да ведь вы мне спуску не дадите, — сказал Сунь Укун. С этими словами он выхватил свой посох и изрубил разбойников на куски. А потом пошел дальше, раздумывая отом, как найти потайной ход.

Вдруг дорогу ему преградили два человека в зеленой одежде и, вцепившись в него, затараторили:

—  Уважаемый Великий Мудрец, вы пришли как раз вовремя. Наш повелитель, Владыка Ада Яньло, занемог и умер. Яшмовый Император занят строительством какого-то дворца у себя на небесах и до сих пор не прислал нам никого взамен. Ему и дела нет, что мы тут в Подземной Управе остались без начальника. Если бы вы, уважаемый Великий Мудрец, хотя бы на полдня взяли бразды правления в свои руки, мы бы вам в ножки поклонились!

"Если я потеряю здесь полдня, я смогу увидеться с Цинь Шихуаном не раньше завтрашнего утра, — подумал Сунь Укун. — А вдруг какое-нибудь чудище тем временем погубит моего учителя? Нет, надо отвязаться от этих нежданных просителей!" И он сказал:

— Я бы справился со многими другими делами, но работа Императора Яньло мне не по плечу. Человек я прямодушный и донельзя вспыльчивый, оттого от меня частенько достается невиновным. Если случится в Подземной Управе разбирать какой-нибудь судебный иск и истец станет доказывать, что он прав, то я, чего доброго, рассвирепею, выхвачу свой посох и измолочу ответчика в лепешку. Хорошо, если свидетели по делу подтвердят правоту истца! Ну, а вдруг они бросятся на колени и скажут, что истец соврал и ответчика надо было помиловать — как тогда быть?

— Великий Мудрец напрасно тревожится, — ответили люди в зеленой одежде. — Право казнить и миловать будет принадлежать только вам. Чего вам бояться?

И, не слушая больше Сунь Укуна, они поволокли его в Подземную Управу, крича во весь голос:

—  Подданные Подземного Царства, выходите встречать своего Владыку! Мы нашли настоящего Владыку Яньло!

Сунь Укуну ничего не оставалось делать, как подняться в главный зал Управы. Помощник судьи поднес ему яшмовую печать и попросил приступить к исполнению своих обязанностей. Внизу, у подножия лестницы, ведущей к трону Подземного Владыки, толпились рыжеволосые и чернозубые бесприютные черти, и было их всех вместе не меньше чем восемьсот четыре тысячи и шесть сотен.

А перед залом выстроились судьи ростом в семь локтей, судьи с татуировкой на теле, окружные судьи, судьи, ведающие судьбой, судьи солнечные и лунные, судьи лотосовые и водяные, судьи с лицом из железа и белыми-пребелыми лицами, судьи, ведающие продлением жизни и скоропостижностью смерти, судьи, разбирающие дела о всех видах мошенничества, и судьи, наставляющие на путь истинный, а также особые судьи для женщин, и было их всего пять миллионов и еще шестнадцать. Они вручили Сунь Укуну свои служебные таблички, где были записаны их имена и титулы, и хором прокричали: "Тысячу лет!" А потом посланцы от Девяти Небесных Управ тоже пришли приветствовать нового Владыку Подземной Управы.

Сунь Укун велел всем выйти из зала. Тут судья Цао, Главный Писарь Управы, стоя на коленях у подножия лестницы, передал Сунь Укуну реестр жизней и смертей. Сунь Укун взял в руки толстую тетрадь и стал перелистывать, а в голове у него вертелась одна мысль: "Позавчера я перебил много детей и девиц. Интересно, вписать их сюда или нет?" Он перевернул еще одну страницу и подумал: "Если тут написано, что Сунь Укун погубил несколько тысяч детей и девиц, надо постараться замять это дело, не доводить его до расследования". Не успел он решить, каким образом это сделать, как вдруг вспомнил: "Ну конечно! Когда я был здесь в прошлый раз, я вычеркнул из списка всех, кто носит фамилию Сунь, и мои маленькие обезьянки благодаря моим стараниям освобождены от приговоров Подземного Суда. Да и какой черт отважится донести на меня и какой судья запишет его донесение, коли старина Сунь сам решает все дела?" Он просмотрел весь реестр и бросил его к подножию лестницы. Судья Цао взял тетрадь в руки и снова встал на колени у левой колонны.

— Судья Цао! — крикнул Сунь Укун. — Принеси мне какой-нибудь роман, чтобы скоротать время!

— Повелитель, у нас много дел, и нам некогда читать романы, — ответил судья Цао и, подавая Сунь Укуну календарь в желтой обложке, сказал: — Предыдущий повелитель, приступая к делам, всегда справлялся с календарем.

Сунь Укун раскрыл книгу в желтой обложке. Начинался календарь с двенадцатого месяца и кончатся первым, а каждый месяц начинался с тридцатого или двадцать девятого числа и кончатся первым. "Вот странно! — удивился Сунь Укун. - В Мире Будущего время бежит вспять. Ничего не понимаю!"

Он собрался позвать того, кто составил такой календарь, и расспросить его, но тут в зат вошел один из судей и сказал:

—  Господин, сегодня вечером мы должны рассмотреть дело первого советника Сунской династии Синь Гуя.

"Этот Синь Гуй был отъявленным негодяем, тут иного суждения и быть не может. Но если он увидит меня в одежде милосердного монаха, он и не подумает меня бояться", — решил Сунь Укун и крикнул судьям:

—  Принесите-ка мое парадное облачение!

Тут на него надели шапку, с которой свисали девять нефритовых нитей, и халат, расшитый узором из чешуйчатых драконов, а ноги обули в железные "туфли, смягчающие чувства". На стол поставили оловянную тушечницу с красной тушью, медную подставку для кистей, а рядом положили пару ярко-красных кисточек. Слева стояли: бамбуковый пенал, в котором хранились таблички с именами служащих Подземной Управы, и пеналы, где лежали таблички с именами всех окружных судей и судей, ведущих заседания, а также списки прислуживающих в судах бесприютных чертей.

Сунь Укун вызвал судей пяти разрядов: первым явился Судья в Зеленом Халате, ведя за собой пятьсот зеленолицых чертей с зеленого цвета зубами, зеленой кожей и пальцами и зелеными волосами. Все они слыли непревзойденными мастерами пытать людей по фамилии Синь. Потом пришел Судья в Желтой Повязке и привел пять сотен чертей в золотистых латах, и у всех у них были золотистого цвета лица, руки, головы, глаза и зубы, и славились они как самые свирепые гонители людей по фамилии Синь. Крас-нобородый Судья привел пять сотен чертей с пунцовыми лицами, красного цвета телом, скелетом, желчным пузырем и сердцем и облаченных в алые одежды; все они известны как наилучшие мастера глумиться над теми, кто носит фамилию Синь. Потом явился Белобрюхий Судья со своими пятью сотнями чертей, у которых печень, легкие, глаза, кишки, кожа и губы были белого цвета, и звались они чертенятами, казнящими людей по фамилии Синь. И наконец, пришел Темнолицый Судья и привел пять сотен чертей в черных одеждах и черных поддевках, и у них были черные кости, головы и ноги — только сердца оставались не черными, -а славились они как умельцы избивать батогами тех, кто носит фамилию Синь. Пять разрядов судей, которые соответствовали пять цветами вселенной, расположились у входа в Зал Устрашающей Воли сообразно пяти сторонам света и движению пяти стихий мироздания.

Еще Сунь Укун призвал посыльных надзирателей в белоснежных повязках, с выступающими костями, темными лицами и медно-красными глазами. Им он велел стоять на часах за ширмой на восточной стороне зала. А посыльные надзиратели — скелеты в повязках с пятнами кроваво-красного цвета, белыми, как рисовая пудра, лицами и носами, похожими на слоновьи хоботы, — встали на левой стороне зала. Главным над надзирателями Сунь Укун назначил судью Сюя.

Потом он вызвал шесть сотен чертей-воинов с волосами, торчащими, как колючки репейника, с татуировкой на лице, с челюстью, как у жуков, с глазами, быстрыми, как ветер, с железными руками и медными головами. Над ними он поставил старшим судью Цуя. Сотню чертей, с головой и пастью тигра, бычьими рогами и копытами, телом драконьей окраски и в одежде из рыбьей чешуи, он назначил хранителями казенных бумаг. Несколько гадателей в шапках наподобие цветов лука, принимали и провожали посетителей. Две сотни чертей с волосами, как репьи, подмели пол, развернули ширмы, а за ширмами уселись несколько сот музыкантов с драконьими лапами и фениксовыми головами.

— Ну-ка, чертенята! — крикнул Сунь Укун. — Поднимите Шест Железного Ветра! — Судьи хором повторили его приказ, а все, кто стоял за ширмами, откликнулись в один голос, и под звук трехсот тридцати трех ударов в большой барабан Шест был поднят. На верхушке Шеста развевались два белых знамени с надписью: "Воздавай за зло и будь праведен во гневе. Почитай должное и вырывай с корнем ересь".

Как только черти подняли шест, Сунь Укун издал указ:

"От Суня, восседающего в Главном зале: Путь Небес необозрим, законы и уложения беспристрастны. Судья, вознаграждающий за добро и карающий за зло, при решении дел не должен давать волю своим пристрастиям. Кто преступит закон, сам угодит в его всеобъятную сеть. Обнародовано в третий месяц дня".

Когда указ вывесили для всеобщего обозрения, черти, заполнившие зал Управы, дружно завопили во все горло, а барабанщик ударил в барабан. Сунь Укун выставил табличку — повестку вызова в суд. На ней значилось: "Синь Гуй".

Прислуживающий судья опустился на колени, взял табличку, выбежал за ширму и повесил ее на восточную колонну. Тотчас в зале поднялся страшный шум, и опять раздались триста тридцать три удара в барабан. Сунь Укун приказал откинуть полог трона. В тот же миг откуда-то выскочили несколько чертей и подняли полог, расшитый изображениями дерущихся тигров. Судьи в зале выстроились в два ряда, друг против друга, словно летящие клином журавли. Снаружи снова грянула барабанная дробь, затрубили морские раковины, загудели висячие каменные пластины. Под оглушительный грохот музыки в зал внесли флаг из белой бумаги с надписью: "Разбойник, предавший Сун, Синь Гуй". Черти-стражники, стоящие на часах у наружных дверей зала, выкрикнули: "Внесли табличку-повестку на имя сунского разбойника Синь Гуя!"

Несчетное множество чертей снова откликнулось дружным воплем, загремели барабаны, завыли морские раковины, заухали каменные колокола. Посреди зала черти в зеленой одежде стали бить в Колокол, Изгоняющий Нечисть, Барабанная дробь раздалась у наружных ворот, потом у внутренних и, наконец, в зале. Казалось, помчались в хороводе облака, в бешеной пляске закружились звезды.

Черти, стоявшие у наружных ворог, прокричали: "Синь Гуй входит!" Пять разрядов судей и все черти из их свиты заорали в один голос, и в зале будто грянул гром. Когда смолк адский грохот музыки, Сунь Укун приказал:

— Развяжите Синь Гуя, я желаю допросить его со всей строгостью.

Больше тысячи не имевших должности храбрых чертей кинулись развязывать веревки на Синь Гуе и, награждая его пинками, оттащили от каменной плиты, к которой он был привязан. Синь Гуй простерся на земле, не смея проронить ни звука.

— Добро пожаловать, первый советник Синь Гуй! — обратился к нему Сунь Укун.

В рассказе о том, пак Укун начальствовал, каждое слово сбивает с толку.

 

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Главный Писарь Управы поднес Сунь Укуну реестр людских заслуг и преступлений. Сунь Укун прочитал его и спросил:

— А почему здесь не значится имя Синь Гуя?

—  О повелитель! Вина Синь Гуя так велика, злодеяния столь ужасны, что я не посмел внести его имя в общий список, а составил на него отдельное дело и приложил его в конце реестра.

Сунь Укун пролистал реестр до конца, нашел дело Синь Гуя и стал читать:

"Правитель царства Цзинь по имени У Цимай отправил Синь Гуя заложником к своему младшему брату Датаню. Когда Далань напал на город Шаньян. Синь Гуй повел переговоры, и дело разрешилось миром. Тогда Далань отпустил Синь Гуя, и тот возвратился домой вместе с неким господином Ваном..."

Сунь Укун прервал чтение и произнес:

—  Синь Гуй, после того как ты стал советником удельного правителя, ты и не думал жить праведной жизнью или прославить свое имя. Зачем ты вступил в сговор с людьми Цзинь?

—  Это навет людей Цзинь. — ответил Синь Гуй. — Ничего подобного не было.

Сунь Укун приказал судье с серебристым лицом и яшмовыми зубами принести водяное зеркало, высвечивающее обман. И в зеркале вдруг появился Синь Гуй. Он лежат, простершись ниц перед правителем Цзинь, и кричал: "Десять тысяч лет!" Правитель Цзинь что-то шепнул Синь Гую на ухо, и тот кивнул головой. Потом Синь Гуй шепнул что-то правителю Цзинь, и тот улыбнулся. Когда Синь Гуй поднялся, чтобы уйти, правитель Цзинь опять что-то прошептал ему на ухо, и Синь Гуй ответил: "Само собой разумеется!"

Сунь Укун не на шутку рассердился.

—  Синь Гуй! — закричал он. — Ты видишь Синь Гуя в зеркале?

— Но, повелитель, Синь Гую в зеркале неведомы мучения Синь Гуя, который находится здесь.

— Ничего, сейчас он их узнает, — сказал Сунь Укун и приказал чертям с железными лицами применить пытку "пронзание тела шипами".

Сто пятьдесят чертей с железными лицами вскричали:

—  Слушаемся!

Не мешкая они принесли шесть миллионов самых острых игл и вонзили их в тело Синь Гуя. А Сунь Укун стал читать дальше: "В первый год эры правления Шаосин его назначили помощником советника государства. Гуй скрывал свои злодейские замыслы и дожидался удобного случая занять пост первого советника..."

Тут Сунь Укун откинулся на спинку трона и громко расхохотался:

— Для чего же ты добивался поста первого советника?

Главный судья Гао поспешил дать разъяснения:

— Нынче есть два рода людей, которым хочется занять этот пост, — сказал он. — Одни из них — хвастуны и бездельники. Им бы только поесть повкуснее да одеться побогаче, с женами позабавиться да с детьми поиграть. Такие хотят стать первыми советниками, чтобы красоваться на людях, дивить земляков и помыкать подчиненными. Другие — злодеи, торгующие царством и губящие династию. Они мечтают надеть императорскую корону и издавать указы, скрепленные императорской печатью из белой яшмы. Такие хотят стать первыми советниками, чтобы править самим, унизить государя и раздавать награды и наказания по собственному усмотрению. Синь Гуй как раз из этой породы.

Сунь Укун велел своим подручным надавать Синь Гую поще-чин, черти с мясными волосами и красным сердцем гурьбой набросились на Синь Гуя и лупили его по щекам без передышки с утра и до самого обеда.

—  Эй, рыжие черти, хватит! — остановил их Сунь Укун. — Мы еще успеем хорошенько проучить его.

Он снова заглянул в дело Синь Гуя и прочел: "В восьмом месяце его назначили Правым Помощником Министра. В девятом месяце Люй Шуньхао снова стал первым советником и разделил власть с Синь Гуем. Гуй одолел Люя. Провозгласив принцип "крепить силы внутри, делать послабления вовне", он убедил императора сослать Шуньхао в Чжэньцзян. Государь сказал ученому Цэи Цзунли: "Гуй хочет передать жителей Хэбэя цзиньцам, а жителей Срединной Равнины — Лю Юю. Если южане уйдут на Юг, а северяне вернутся на Север, куда деваться мне, ведь я северянин?"

— Сунский император был прав, — прервав чтение, сказал Сунь Укун. — В такое время, когда простые люди в горах и долинах сегодня узнают о наборе воинов, а завтра слышат императорский указ, кто из них не захочет показать пример отваги и мужества? Ну, а ты? Кто даровал тебе высокий сан и жалованье в десять тысяч мер зерна? Пятицветную печать и ворота с шестью ивами? Усадьбу с тысячью зданий и одежду, расшитую сотней узоров? Ты не думал о том, как отблагодарить своего государя за милости, оказанные тебе, а замышлял черную измену. Ты сделал так, что Сын Неба перестал быть хозяином в собственном доме. Что же это — преданность или предательство?

— Хоть я и недостаточно умен, а все же пытался по мере сил защитить государя и восстановить спокойствие в царстве, — ответил Синь Гуй. — В те времена это просто в шутку говаривали: "Пусть южане возвращаются на Юг, а северяне — на Север". Повелитель, эти слова не заслуживают вашего внимания.

— Нет, то была не шутка! — воскликнул Сунь Укун. Он велел принести в зал суда "гору ножей". Два свирепых черта с волосами, как репьи, внесли в зал орудие пытки, похожее на гору, утыканную сверху донизу отточенными лезвиями. Черти швырнули Синь Гуя на эту гору, и из его тела фонтаном брызнула кровь.

—  Это мы в шутку, первый советник Синь Гуй. Не обращай внимания! — усмехнулся Сунь Укун и стал читать дальше: "В восьмой год той же эры правления он был Правым Помощником Министра. Из владений Цзинь ко двору прибыл посланник для переговоров с Ван Лунем. Гуй пошел с первым советником на прием в императорский дворец. Там он встал в одиночестве позади всей свиты и сказал: "Сановники нынче боятся то того тосего, в делах правления проку от них никакого. Если Ваше величество склонны предложить мир, нижайше прошу выслушать совет вашего слуги. Император сказал: "Говорите, я полностью полагаюсь на вас". Гуй произнес: "Надеюсь, Ваше величество даст себе еще три дня на размышление..."

Сунь Укун перестал читать и спросил Синь Гуя:

—  Если ты хотел добиться успеха в переговорах, деле столь же срочном, как борьба с пожаром или наводнением, почему ты решил выжидать три дня? Если бы в тот час среди придворных нашелся государев слуга, готовый скрепить клятву верности своей кровью и поднять подданных на борьбу, готовый не пощадить собственной жизни ради спасения государства, ты не преуспел бы в своих кознях.

—  О повелитель! В тот час императором был Синь Гуй. Могли там быть император по фамилии Чжао? Я, преступная душа, всегда носил в рукаве своего халата списки придворных чиновников. Если бы кто-нибудь из верных трону людей вздумал мне препятствовать, ему бы мигом снесли голову с плеч. И скажите по правде, повелитель, с той поры, как Паныу создал этот мир, много ли в нем нашлось людей, готовых пожертвовать ради другого своей жизнью? И много ли их еще появится на свете, прежде чем мир возвратится в первозданный хаос? Даже если бы при дворе оказался преданный человек, ему, наверное, пришлось бы давать клятву самому себе. А так как никто таких клятв не давал, я жил в покое и благополучии.

— Но если так, то что же, по твоему разумению, за придворные были у сунского императора? — спросил Сунь Укун.

— Я, преступная душа, считал придворных чиновников не более чем муравьями, — ответил Синь Гуй.

— Эй, белолицые черти! — крикнул Сунь Укун. — Сотрите Синь Гуя в порошок и превратите его в миллион муравьев. Это будет возмездием за муки погубленного им чиновного люда.

Тут же сотня белолицых чертей притащила пестик длиной в полсотню локтей и истолкла Синь Гуя в розовую, как персиковый цвет, кашицу. Стекая на землю, эта кашица превращалась в крошечных муравьев, которые разбегались по разным странам. Сунь Укун позвал Главного Выдувателя и велел ему выдуть прежний облик Синь Гуя.

— Ну как? — спросил он бывшего первого советника. — Муравьи ли те придворные чиновники? Или первый советник муравей?

Лицо Синь Гуя стало подобно кому грязи. Он тяжело вздохнул и ничего не ответил. — А теперь скажи мне. Синь Гуй, чем был для тебя император? — спросил Сунь Укун.

— Когда я, преступная душа, видел на приеме во дворце императора, его шелковый халат, расшитый изображениями пятипалых драконов, казался мне ветошью из моего сундука, — ответил Синь Гуй, — а корона со свисающими вниз нефритовыми нитями — истертой повязкой. Его веер с луной и солнцем был для меня не ценнее, чем лист банана, а золоченый дворец государя — все равно что личные покои. Дверь в августейший гарем была для меня подобна входу на женскую половину в собственном доме. А что до императора Чжао — он казался мне зеленой стрекозой, плясавшей на нити в моих руках!

— Ну хватит! — прервал злодея Сунь Укун. — Сейчас ты у меня изведаешь императорской доли!

Он приказал Властелинам Света и Тьмы из ведомства Небесных Козней выкупать Синь Гуя в море кипящего масла. Потом Синь Гую разорвали руки и сделали из них четыре крыла, как у стрекозы. А после Сунь Укун снова приказал вернуть Синь Гую его настоящий облик и спросил:

— Теперь ответь мне, Синь Гуй, как ты провел те три праздных дня?

— Разве у Синь Гуя может быть досуг? — возразил Синь Гуй.

— Изменник и вор! — воскликнул Сунь Укун. — Тебе не приходилось биться с варварами Запада или обороняться от племен Севера. Ты не обременял себя заботами об исправлении нравов и воспитании добрых чувств. Так почему бы тебе не провести те дни в праздности?

— Повелитель, все те три дня я с утра до вечера следил за придворными чиновниками, — ответил Синь Гуй. — Когда я встречал человека, у которого в сердце отпечаталась фамилия Синь, я отмечал его имя красным кружком. Большой кружок означал, что фамилия Синь отпечаталась крупными письменами, а маленький значил, что моя фамилия вписана мелко. Позднее я добивался назначения чиновников с крупными письменами "Синь" в сердце на высокие посты, а те, в чьем сердце моя фамилия была написана мелко, получали небольшое понижение по службе. Некоторые могли быть и за Синь, и за Чжао. Я никак не помечал их имена, а через некоторое время прогонял со службы. Если же я встречал человека, преданного дому Чжао, я рисовал напротив его фамилии черный кружок. Большой черный кружок означат, что вина его велика, а маленький - что незначительна. И уж потом от меня зависело, истребить ли только провинившихся и их семьи, или расправиться также с семьями их отцов, матерей и жен, или же казнить родню виновного всю до единого человека.

Сунь Укун чуть не задохнулся от ярости.

—  Братец Чжан! Братец Дэн! — вскричал он. — Почему вы не забили его до смерти раньше? Вы позволили ему вое этак прожить жизнь? Ну что ж, если почтенный Дэн не поразил злодея громом, это сделает почтенный Сунь!

Он велел десяти тысячам чертей, имевшим обличье богов грома, принести железные цепи и бить ими Синь Гуя до тех пор, пока от него не останется ни тени, ни следа. Потом он приказал вновь выдуть прежний облик. Синь Гуя и продолжил читать его дело: "Минуло три дня. Синь Гуй старался выиграть время и повторял то же, что и прежде. Хотя император был склонен принять предложение Гуя, тот опасался, что государь передумает, к лою-му сказал: "Прошу Ваше величество отвести на размышление еше три дня". Через три дня император согласился начать переговры о мире.

—  Ну, и как же ты провел эти три праздных дня? — спросил Сунь Укун.

— Преступной душе и на этот раз недосуг было отдых ответил Синь Гуй. — Когда на приеме во дворце я узнал, что император согласился вести переговоры о мире, я сполна ощутил сладость победы. Выйдя из дворца, я отправился пировать в Башню Медной Птицы. Так мне хотелось отпраздновать гибель Суй, победу Цзинь и удачу рода Синь. Я день напролет пил вино, а на следующее утро устроил большой мир для чиновников с сердцами, в которых запечатлелась фамилия Синь. Мы слушали музыку земли Синь и любовались танцем с саблями "летящий цветок". Мы не пользовались ничем из того, что принято при дворе Суй, и никто из пирующих не проронил ни слова о событиях в сунском царстве. Потом я опять весь день пил вино, а наутро сидел один в моем Кабинете Изгнанной Преданности, и после снова веселился день напролет, и к вечеру был изрядно в хмелю.

— Значит, все эти дни тебя тянуло к хмельному? — проговорил Сунь Укун. — Ну что ж, сегодня я поднесу уважаемому первому советнику пару-другую чарок отборного зелья!

И по приказу Сунь Укуна двести чертей, мастера колоть долбить, внесли чан мочи и вылили его в глотку Синь Гую.

Сунь Укун захохотал во все горло и воскликнул:

— Первый государь Сун, император Тайцзу, превеликими трудами завладел Поднебесной, а Синь Гуй с превеликой радостью отдал ее!

—  Что-то это вино ныне не приносит мне радости, — сказал Синь Гуй. — Ах, повелитель! Впредь будет еще много Синь Гуев, вот и нынче их тоже немало, отчего же страдать приходится одному Синь Гую?

—  А кто просил тебя показывать пример нынешним и будущим Синь Гуям? — сказал Сунь Укун. Он приказал чертям с золотыми когтями принести пилу, они связали Синь Гуя и распилили его на десять тысяч кусочков. Потом Главный Выдуватель в один миг вернул Синь Гую его облик, а Сунь Укун стал читать дальше: "Когда мирные переговоры закончились, Синь Гуй носил на руках послов Цзинь, хвастаясь своей силой".

—  Когда ты носил на руках цзиньских послов, понял ли ты, сколько они весят? — спросил Сунь Укун.

—  Мне казалось, что они тяжелы, как гора Тайшань, — ответил Синь Гуй.

—  А ты знаешь, сколько весит гора Тайшань?

— Наверное, с десяток миллионов пудов.

— Тебе не придется гадать, ты сам сможешь измерить ее вес! — воскликнул Сунь Укун.

Он велел пяти тысячами чертей с медными костями принести железную гору Тайшань и придавить ею Синь Гуя. Два часа спустя они отворотили гору, и все увидели, что Синь Гуй, став плоским, словно лист бумаги, весь вдавлен в грязь. Сунь Укун приказал вернуть Синь Гую его прежний облик и продолжил допрос. Он заглянул в судебное дело и прочел: "Сунские полководцы докладывали о победах, одна за другой одержанных в битвах с врагами, но Гуй всякий раз говорил, что следует отступать. В девятом месяце он отозвал предводителей войск со всех границ царства".

— Эти полководцы прибыли ко двору на резвых скакунах или пешком? — спросил Сунь Укун.

— Конечно, они примчались на резвых скакунах, повелитель, — доложил судья.

Тогда Сунь Укун повелел превратить Синь Гуя в жеребца цвета драконьей чешуи. Несколько сот свирепых чертей ездили на нем верхом и хлестали его плеткой. Сунь Укун выждал час, а потом, приказав вернуть Синь Гую прежний облик, снова начал читать: "Двенадцать раз он посылал Юэ Фэю золотые императорские таблички с повелением отступить. Юэ Фэй неизменно исполнял повеления, и вскоре все отвоеванные им земли снова заняли враги. Сколько Фэй ни просил поставить его главным предводителем императорских войск, он всегда получал отказ. Однажды цзиньский полководец Ушу написал Синь Гую письмо с просьбой о помощи, и тот снова решил помочь людям Цзинь. Поскольку советник Ваньхоу Сюэ втайне ненавидел Юэ Фэя, Гуй подговорил его сочинить на полководца донос. Еще он подговорил Чжан Цзю-ня облыжно обвинить Ван Гуя в измене и заставил Ван Цзюня оклеветать Чжан Сяня, заявляя, что Чжан Сянь замыслил отозвать войско Юэ Фэя. Потом Синь Гуй приказал взять под стражу Юэ Фея и его сына, принуждая их дать показания против Чжан Сяня. Когда по его приказу Хэ Чжу стал допрашивать Юэ Фэя, с полководца вдруг спали одежды и все увидели, что в его спину глубоко врезались четыре слова: "До смерти предан будь, родине служи". Хэ Чжу понял, что вины за Юэ Фэем нет, и дело прекратил. Тогда Синь Гуй назначил обвинителем советника Ваньхоу Союз. Тот вел следствие больше месяца и бросил Юэ Фэя в темницу. Собрав множество лживых показаний, советник добился казни Юэ Фэя. Полководцу было лишь тридцать девять лет от роду".

— Синь Гуй, что ты скажешь о деле Юэ Фэя? — обратился к злодею Сунь Укун. Едва он проговорил это, как Синь Гуй бросился наземь и зарыдал во весь голос.

— Синь Гуй! — вскричал Сунь Укун. — Тебе хватит и одного тела, а дому Сун где взять сто Поднебесных Миров?

— О повелитель, — ответил Синь Гуй. — До сих пор я все кары сносил безропотно, но когда вы перешли к делу Юэ Фэя, я, преступная душа, страшусь отдать свое тело в руки палача; а если меня станут расспрашивать о полководце Юэ Фэе, не посмею сказать ни слова! Боюсь, тут для меня и сотни тел будет мало.

Сунь Укун приказал все подвластным ему судьям забрать себе по одному Синь Гую и допросить его, применяя все мыслимые пытки. Судьи тотчас растащили в разные стороны девяносто девять Синь Гуев. В одном конце зала слышалось: "В деле почтенного Юэ я, преступная душа, не был замешан!" А из другого конца доносилось: "О повелитель, сжалься! Убавь наказание хотя бы на один удар!"

Сунь Укун был доволен.

— Я полагаю, — обратился он к стоявшим перед троном судебным исполнителям, — прежде не бывало преступления, заслуживавшего столь суровой казни, верно?

Судья Цао не посмел ничего сказать, а вместо ответа поднес Сунь Укуну какие-то бумаги. Сунь Укун заглянул в них и увидел, что это записи допросов, только что проведенных в нижних палатах Подземной Управы. На первой странице было написано: "Палата Яня: Синь Гуй по природе своей — "Голубая Муха". Он требовал перебить всю родню обвиняемого. У Юэ Фэя душа чистая, как свежий снег, и благородная, как Желтый Стяг. Гуя надлежит называть "несведущий разбойник", а Фея — "образцовый подданный''.

—  Тут сказано чересчур мягко, — заметил Сунь Укун. — "Несведущий" — это слишком мало для Синь Гуя.

Он перевернул страницу и прочитал: "Палата Ли: допрос Синь Гуя не дат результата. "Скорбь отлученного" вселяет печаль".

"Вот смех-то! — подумал Сунь Укун. — Преступлениям разбойника Циня нет числа, а этот судья думает только о том, как бы половчее выразиться. Верно говорят, что "ученому мужу мудрено решить судебное дело". Не стоит читать дальше".

И Сунь Укун заглянул в следующую страницу: Палата Тана: поминальное слово о генерале Юэ

— Вот стихи, раскрывающие суть дела! — воскликнул Сунь Укун и повернулся к Синь Гую: — Эй, Синь Гуй! В стихах господина Тана фразу из пяти слов "первый советник тайно врагам помогал" можно назвать "приговором из пяти слов". А что будет, если поставить его против твоего "приговора из трех слов"? Впрочем, сейчас мне нет дела до твоего приговора, и я не собираюсь повторять приговор господина Тана. У меня есть собственный — из одного слова.

— Что же это за приговор, повелитель? — спросил судья.

— Руби! — крикнул Сунь Укун. Тотчас сто чертей с волосами,как репьи, принесли плавильный котел и выплавили двенадцать золотых табличек. За стеной грянул барабан, и в одно мгновение толпа зеленолицых чертей с огромными клыками накинулась на Синь Гуя. Сначала они изрезали все тело Синь Гуя так, что оно стало похоже на покрытое чешуей тело рыбы, а потом принялись отрывать кусочек за кусочком и кидать их в котел. Когда пытка закончилась, Сунь Укун крикнул:

— Судья Хранитель Реестра, уничтожь первую золотую табличку с приказом об отступлении Юэ Фэя.

Судья исполнил это приказание и громко доложил Сунь Укуну:

—  Повелитель, первая золотая табличка с приказом об отступлении полководца Юэ Фэя уничтожена!

Снова раздались удары барабана. С левой стороны выскочили страшные черти с малиновой кожей и принялись резать Синь Гуя ножами, нанося ему тонкие, словно трещины на льду, раны.

—  Судья хранитель Реестра, уничтожь вторую золотую табличку! — крикнул Сунь Укун.

Судья выполнил этот приказ и громко доложил:

—  Вторая золотая табличка с приказом об отступлении полководца Юэ Фэя уничтожена!

За ширмой опять загремел барабан. С восточной стороны выскочила дюжина розовых чертей с пунцовыми лицами, без глаз и ртов, и принялись резать Синь Гуя на крохотные, словно снежинки, клочки. Судья уничтожил еще одну золотую табличку и доложил:

—  Третья золотая табличка с приказом об отступлении Юэ Фэя уничтожена!

За ширмой вновь раздались удары барабана.

Неожиданно у ворот Управы тоже грянула барабанная дробь. Маленький чертенок в одежде из рыбьей чешуи внес большой красный конверт и вручил его Сунь Укуну. В конверте оказалась визитная карточка со словами: "Сунский полководец Юэ Фэй кланяется вам". Увидев карточку, судья Цао тут же передал Сунь Укуну дела всех чиновников прошедших времен. Сунь Укун внимательно перелистал бумаги и нашел дело Юэ Фэя. Тут загремел барабан у ворот Управы, и послышались трели окаймленной золотом тростниковой свирели. Музыка не смолкала целый час. А потом в зал вошел сам полководец. Сунь Укун поспешил спуститься с трона, отвесил учтивый поклон и произнес, обращаясь к гостю:

—  Милости просим, полководец.

Когда они поднялись по лестнице к трону, Сунь Укун еще раз низко поклонился, а зайдя за ширму, снова склонившись перед Юэ Фэем, сказал:

—  Учитель Юэ, ваш почитатель прежде имел двух наставников. Первым был Патриарх Ши, а вторым Танский монах. Сегодня я встретил вас, моего третьего учителя, и теперь во мне сошлись все три учения.

Полководец Юэ несколько раз повторил, что недостоин оказанных ему почестей, но Сунь Укун, продолжая кланяться, сказал:

— Полководец Юэ, ваш ученик приготовил для вас чару вина с кровью, чтобы утешить ваше сердце.

— Благодарю тебя, ученик, но боюсь, у меня не хватит духу осушить ее, — сказал Юэ Фэй.

Сунь Укун быстро написал что-то на клочке бумаги и спросил своих прислужников:

—  Куда запропастились посыльные чертенята?

Несколько чертей с бычьими головами и тигриными ушами выступили вперед и с низким поклоном спросили:

—  Чего желает наш повелитель?

— Я хочу, чтобы вы слетали на Небо, — сказал Сунь Укун.

— Повелитель, да разве пустят нас, ничтожных чертей, на Небеса? — удивился старший среди посыльных.

— Попасть на Небо нетрудно, если знать туда путь, — ответил Сунь Укун.

Он взял листок бумаги, превратил его в радужное облако и отдал посыльным. Тут он вспомнил: "Позавчера Ворота на Небо были крепко заперты. Кто знает, открыты ли они сегодня?" — И, обратившись к старшему посыльному, сказал:

—  Эй, бычеголовый! Лети на этом облаке. Если Ворота на Небо окажутся заперты, скажи, что несешь письмо от владыки Подземного Мира во дворец Тушита.

Отослав гонцов, Сунь Укун обратился к Юэ Фэю:

—  Учитель Юэ, радость моя не знает границ. Я сочиню для вас гатху.

—  Ученик мой, я много лет провел в седле и не прочитал ни строчки из буддийских книг, не выучил ни слова из наставлений чань. Стоит ли сочинять для меня гатхи?

—  И все же прошу вас, учитель, выслушайте мой стих: 

 Едва Сунь Укун произнес последние слова гатхи, как вдали показался его гонец. Бычеголовый черт приземлился прямо на ступеньки трона, держа на плече тыкву-горлянку из червонного золота.

— Ну что, Ворота на Небо заперты? — спросил его Сунь Укун.

— Нет, Небесные Ворота были распахнуты настежь, — ответил посыльный и подал Сунь Укуну ответное послание от Лао-цзы. В нем говорилось: "Яшмовый Император с радостью узнал о суде, учиненном Великим Мудрецом над злодеем Синь Гуем. Каждое его суждение было истинным, каждое наказание справедливым. Жалую тебе тыкву из червонного золота. Смотри, не продырявь ее ненароком. Да будет Великий Мудрей осторожен. А что касается дыры в небесах — это история долгая, поговорим, когда доведется встретиться".

Прочитав послание, Сунь Укун рассмеялся и подумал: "Когда я был в Лотосовой Пещере, мне, конечно, не следовало проделывать дырку в этом сокровище. Теперь старик решил подтрунить надо мной".

Он поклонился генералу Юэ и сказал:

— Посидите немного, учитель. Ваш ученик поднесет вам чашу кровавого вина.

Допрос Синь Гуя был для Сунь Укуна превеселым занятием и оказался самой веселой главой "Дополнения к Путешествию на Запад ".

 

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Сунь Укун взял тыкву-горлянку, приказал судье встать рядом и, шепнув ему-то на ухо — что именно, нам осталось неизвестно, — передал тыкву. Судья спустился к подножию лестницы, но вдруг, высоко подпрыгнув, завопил:

—  Синь Гуй! Синь Гуй!

К тому времени сознание Гуя угасло, и лишь его дыхание продолжало жить. Оно-то и откликнулось на этот зов, и в тот же миг очутилось внутри тыквы-горлянки.

—  Несите ее сюда! Несите сюда! — закричал Сунь Укун.

Судья бросился за ширму и подал тыкву Сунь Укуну, а тот немедля запечатал горлышко полоской бумаги с надписью: "Спешу исполнить приказ Высочайшего Старого Правителя". Прошло некоторое время, и Синь Гуй превратился в мочу. Между тем Сунь Укун велел судье принести чашу, украшенную золотыми когтями, потом перевернул вверх дном тыкву-горлянку, и из нее в чашу вылилась кровь. Сунь Укун, держа чашу обеими руками, поднес ее полководцу Юэ со словами:

—  Учитель, прошу вас выпить вино из крови Синь Гуя.

Юэ Фэй стал изо всех сил отказываться, даже замахал руками.

— Будьте благоразумны, учитель Юэ, — настаивал Сунь Укун. — Пристало ли вам жалеть изменника, предавшего дом Сун?

—  Мне нисколько не жаль его, — ответил полководец Юэ.

— Если вам его не жаль, то почему вы не хотите осушить эту чашу? — удивился Сунь Укун.

— Тебе неведомо, ученик мой, что стоит человеку отпить хотя бы полглотка крови этого изменника и предателя, как он будет смердеть десять тысяч лет, — ответил полководец Юэ.

Видя, что его уговоры напрасны, Сунь Укун позвал черта с красным сердцем и дал чашу ему. Тот осушил чашу и скрылся назадворках Управы.

Минул час. Внезапно за стенами судебного зала раздались громкие вопли. Стражники у ворот Управы ударили в барабан, оповещающий об измене. Черти пяти цветов и судьи всех палат, стоявшие у подножия лестницы, что вела к трону Сунь Укуна, приняли воинственный вид. Не успел Сунь Укун осведомиться, что случилось, как к тронной лестнице из белой яшмы подбежали сотни три чертей с волосами, как репьи. Их предводитель держал в руках голову судьи с голубыми зубами и зелеными глазами, волосами розового цвета и рыжей бородой.

— Повелитель! — доложил он. — Как только черт с красным сердцем выпил вино из крови Синь Гуя, он переменился в лице, бросился в Пурпурный Дворец Судьбы и. выхватив из-за пояса нож, заколол своего милостивого господина, Распорядителя Судеб. Потом он выбежал за ворота Подземной Управы и переродился неведомо в кого.

Сунь Укун приказал чертям убираться прочь. Тут полководец поднялся со своего места. Тотчас раздались удары барабана, и заиграла тихая музыка. Копья и клинки сомкнулись в тесные ряды, мечи и пики поднялись лесной чашей. Пятьдесят тысяч главных судей на прощание отвесили полководцу Юэ земной поклон и по повелению Сунь Укуна разошлись по своим палатам. Затем несчетное множество свирепых чертей с зелеными лицами и красным брюхом простерлось перед полководцем Юэ ниц, и Сунь Укун приказал им удалиться.

Триста желтозубых чертей из разряда защитников справедливости вскинули вверх украшенные алмазами копья и крикнули: - Прощайте, владыка Юэ!

Сунь Укун повелел им сопровождать владыку Юэ до самого его дворца. Потом поднялся и сошел вместе с полководцем по тронной лестнице вниз. Загремели барабаны, запела золоченая тростниковая свирель. Сунь Укун отвесил почетному гостю низкий поклон и проводил его до ворот Подземной Управы. В последний раз в честь гостя загрохотал барабан. Десять тысяч чертей в один голос прокричали слова прощания, а Сунь Укун, сложивперед собой руки, вновь склонился перед полководцем Юэ в почтительном поклоне.

—  Учитель, когда будет на то ваше соизволение, я приду к вам просить наставлений, — сказал он и снова поклонился.

Проводив учителя Юэ, Сунь Укун взвился в воздух, сбросил с себя императорскую корону, халат с драконами, железные "туфли, смягчающие чувства", отшвырнул квадратную яшмовую печать Императора Яньло и улетел прочь.

Рассказывают, что где-то в Шаньдуне была харчевня, хозяин которой давно расстался со своими волосами и зубами. Никто не знал, сколько веков прожил он на свете. День-деньской старик сидел в своей харчевне и торговал разной снедью. На полотнище его заведения было написано: "Харчевня Нового Древнего", а внизу маленькими иероглифами добавлено: "Первоначальное имя: "Новый Отшельник".

Случилось так, что, когда Новый Отшельник пришел обратно из Мира Забвения, Яшмовые Ворота были крепко заперты, и он не смог пройти в Мир Древних. Тогда он остался в Мире Будущего и, дабы прокормиться, открыл харчевню. Но родину свою он не забыл и стал именовать себя Новый Древний.

В тот день старик сидел в своей харчевне и попивал чай, как вдруг с воплем "Ну и запах!" к нему вбежал Сунь Укун.

—  Милости прошу, почтенный, — обратился к нему хозяин.

— А ты кто такой и как смеешь называть меня почтенным? — закричал Сунь Укун.

— Я современник древних и современный древний. Если я скажу вам, кто я такой, вы просто посмеетесь надо мной, — ответил Новый Древний.

— Давай выкладывай, я смеяться не буду, — сказал Сунь Укун.

—   Я — Новый Отшельник и раньше жил в Мире Древних.

Тут Сунь Укун тотчас отвесил старику поклон и воскликнул:

—  Новый Благодетель! Если бы не ваша милость, нелегко было бы мне пролезть через Яшмовые Ворота!

Новый Древний подивился словами незнакомца, и тогда Сунь Укун назвал ему свое имя и рассказал о своих приключениях. Новый Древний выслушал его историю и рассмеялся:

— Что ж, почтенный Сунь, вы и в самом деле должны поклониться мне в ноги!

— Нечего зубы скалить, — с обидой проговорил Сунь Укун. —Скажите лучше, откуда здесь этот запах не то тухлой рыбы, не то загона для овец?

—  Если он вам по душе, оставайтесь здесь жить, а если нет — поспешите уехать. Тут поблизости, за стеной, живут татары. Если побудете рядом с ними, сами провоняете насквозь.

Услышав эти слова, Сунь Укун подумал: "Я с головы до ног покрыт шерстью. Если пропитаюсь этим мерзким запахом, стану просто-напросто вонючей обезьяной. Однако ж я только что был Императором Яньло и допрашивал одного господина по имени Синь Гуй, а потом велел разрезать его на тысячу частей и десять тысяч кусочков. Не следует забывать, что Синь Шихуан и Синь Гуй принадлежат к одному и тому же роду Синь. Если Синь Гуй и не был потомком Синь Шихуана, они все же родня, и Синь Шихуан наверняка затаил на меня обиду и так просто не отдаст мне свой Колокол, передвигающий Горы. А если я краду у него этот Колокол, не избежать мне позора. Поэтому не стану я спешить выбираться из этого зеркала, а лучше расспрошу хорошенько Нового Отшельника". И Сунь Укун спросил:

— Новый Благодетель, не знаете ли вы, как добраться до Зеленого-Зеленого Мира?

— Каким путем пришли, таким и уйдете, — ответил Новый Древний.

—  Что за хитрый чаньский разговор! — воскликнул Сунь Укун. — Каким путем я пришел, я знаю. Но спускаться из Мира Древних в Мир Будущего было легко, а вот подниматься из Мира Будущего в Мир Древних будет трудно.

—  Ну, если за этим дело стало, ступайте за мной! — сказал Новый Древний. Он схватил Сунь Укуна за руку и потащил куда- то. Вскоре они подошли к пруду с зеленой водой. Не говоря ни слова, Новый Древний толкнул Сунь Укуна в воду, и бултых! — Сунь Укун свалился прямо в Башню Зеркал.

Он глядел-глядел вокруг, но так и не отыскал зеркала, через которое попал в башню. Боясь потерять время и задержать в пути учителя, Сунь Укун стал искать выход из башни. Долго рассматривал он стеклянные стены, но никакой двери не нашел и даже немного струхнул. Сунь Укун распахнул два стеклянных окна, однако за ними оказалась лишь резная решетка, покрытая красным лаком. К счастью, в решетке были довольно большие дыры, и Сунь Укун попробовал протиснуться в одну из них. Мог ли он знать, что судьба в тот час не благоволила ему и что решетка может оказаться коварной ловушкой! То, что с виду было резной решеткой, внезапно превратилось в сотни красных нитей, которые так прочно опутали Сунь Укуна, что он и пальцем не мог пошевелить. Тогда Сунь Укун оборотился маленькой жемчужиной, но красные нити тут же стали сетью для ловли жемчуга. Не в силах выбраться из нее, Сунь Укун превратился в меч с голубым клинком, но красные нити в тот же миг стали ножнами. Делать нечего — пришлось Сунь Укуну вернуть себе свой прежний облик.

—   Учитель, где вы? — закричал он. — Если бы вы только знали, в какую беду попал ваш ученик! — И слезы ручьем полились из его глаз.

Вдруг перед ним блеснул яркий свет, и в воздухе появился какой-то старец. Низко поклонившись Сунь Укуну, он спросил:

—   Великий Мудрен, почему вы здесь?

Плача и причитая, Сунь Укун рассказал старцу, как он оказался в Башне Зеркал.

— Вам неведомо, что это Зеленый-Зеленый Мир, царство Владыки Маленькой Луны, — объяснил старец. — Хотя Владыка Маленькой Луны родом из ученых мужей, но, став правителем, проводит дни в пустых забавах. Вы попали во Дворец Шестидесяти Четырех Гексаграмм и, впав в помрачение, оказались в "Зале Вьющихся Лоз", что соответствует гексаграмме "Связывание". Я помогу вам выпутаться из красных нитей, и вы сможете отправиться на поиски вашего учителя.

—   О, если вы, уважаемый, сделаете это, я до конца своих дней буду благодарен вам за доброту! — роняя слезы, проговорил Сунь Укун.

Старец разорвал одну за другой красные нити, и Сунь Укун, освободившись из плена, с низким поклоном спросил его:

— Как зовут вас, уважаемый? Когда я встречусь с Буддой, я попрошу его зачесть вам это благое деяние и записать его в реестр заслуг.

— Великий Мудрец, меня зовут Сунь Укун, — ответил старец.

— Как? — вскричал Сунь Укун. — Вас тоже зовут Сунь Укун? Возможно ли, чтобы в реестре заслуг значились два Сунь Укуна'? Расскажите мне про себя, чтобы мне были известны обстоятельства вашей жизни.

—   История моей жизни любого напугает до смерти! — ответил старик. — Пятьсот лет тому назад я решил завладеть Небесным Дворцом и править там самому. Яшмовый Император назначил меня смотрителем небесных конюшен. Великий Мудрец, Равный Небу, — это я. Тяжело мне пришлось, когда меня придавили Горой Пяти Стихий, а потом я пошел вместе с Танским монахом искать "плод истины". По дороге в Западный Рай нас подстерегали опасности и неудачи, и вот я очутился здесь, в Зеленом-Зеленом Мире.

Тут Сунь Укун пришел в ярость.

— Ах ты, подлая шестиухая обезьяна! — в ярости заорал Сунь Укун. — Ты снова бегаешь за мной? А ну-ка, отведай моего посоха! — Он вытащил из уха свой посох и замахнулся на старика.

Старик подхватил рукава своего халата и поспешил прочь, крикнув на ходу:

— Вот что зовется "спасать себя самим собой"! Ты поддельное принимаешь за подлинное, а подлинное — за поддельное. Мне жаль тебя!

В глазах Сунь Укуну ударил луч золотого света, и старик исчез. Только теперь Сунь Укун понял, что ему являлось его подлинное сознание. И он тотчас низко поклонился, чтобы поблагодарить самого себя.

Сознание, спасающее сознание, — это сознание, которое пребывает, надо полагать, за пределами самого сознания. Сознание, находящееся за пределами сознания, — это не иначе как заблудшее сознание. Но как сознание само себя может спасти ? Когда Сунь Укун поддался искушениям Демона Желаний, его сознание заблудилось. А его настоящее сознание само по себе само себя осознало. Сознание, спасающее заблудшее сознание, и есть настоящее сознание.

 

ГЛАВА ОДИНАДЦАТАЯ

Поблагодарив себя, Сунь Укун спустился на землю и подошел к воротам. На каменной плите над воротами были выбиты слова: "Дворец Гексаграммы Сдерживание Ограничения". С перекладины ворот свисала цепь червонного золота с вырезанной из зеленой яшмы гексаграммой ''Сдерживание". На одной створке ворот были нарисованы волнующиеся воды, на другой — тихая водная гладь.

Сунь Укун хотел было пойти дальше, но остановился, с тревогой подумав: "Раз в Зеленом-Зеленом Мире есть ловушки вроде красных нитей, тут не походишь как попало. Сперва надо осмотреть ворота, хорошенько все разведать, а уж потом идти искать моего старого наставника".

Он вошел в восточную створку ворот и увидел прилепленный к сводчатому потолку лист бумаги. На нем было написано: "Общая сумма жалованья плотникам, каменщикам и разнорабочим, строившим Дворец Гексаграммы Сдерживание. Главный Дворец Гексаграммы Сдерживание: шестьдесят четыре больших и малых комнаты.Плотники: шестнадцать тысячлянов серебра. Каменщики: восемнадцать тысяч и один лян серебра. Разнорабочие: пятьдесят четыре тысячи и шестьдесят лянов серебра и семь чохов ровно.

Дворец Творчества в Сдерживании: шестьдесят четыре комнаты. Позавчера названый брат Владыки Маленькой Луны, достигший своих тридцати-сорока лет без посвящения в мужчины и женитьбы, по совету Владыки Маленькой Луны взял в жены Даму в Зеленых Одеждах. Свадьба состоялась в Третьем Дворце. Проведя вместе всего одну ночь, молодые рассорились. Владыка Маленькой Луны был в гневе и велел дать мне пятьдесят ударов палками. Вот так я пострадал из-за мастеровых. Поэтому я урезаю им жалованье на одну шестую часть. Плотникам причитается только пятьдесят тысяч лянов серебра, каменщикам — только сорок тысяч, разнорабочим — только двести тысяч.

Дворец Приятия в Сдерживании: шестьдесят четыре комнаты. Плотникам, каменщикам и разнорабочим жалованье выдано исходя из вышеуказанного расчета...

Сунь Укун читал, пока у него не зарябило в глазах, а ему предстояло одолеть список расходов на строительство еще шестидесяти двух дворцов. Тогда, применив "способ чтения по Хуайсу", он охватил этот перечень одним взором и от удивления даже оробел. "Мне доводилось видеть и Небесный Дворец, и Острова Бессмертных, но я никогда не видывал ничего подобного Дворцу Шестидесяти Четырех Гексаграмм, — подумал он. — Вообще-то шестьдесят четыре гексаграммы — это не так много, но каждая гексаграмма содержит в себе шестьдесят четыре дворца гексаграммы. Шестьдесят четыре гексаграммы, взятые шестьдесят четыре раза, тоже не такое уж великое число, но в каждом дворце гексаграммы содержится еще шестьдесят четыре таких же дворца, и каждый из этих дворцов не единственный — помимо него существует еще двенадцать. Все это впрямь мудрено представить, этакое диво только во сне может привидеться!"

Он тут же придумал, как ему поступить. Вырвав из своего тела пучок волосинок, он сунул их в рот, разгрыз на маленькие кусочки и крикнул:

—  Превращайтесь!

И волосинки, обратившись в бесчисленное множество Сунь Укунов, плотной толпой обступили ворота. Сунь Укун приказал своим двойникам:

—  Сейчас же отправляйтесь в путь и, если увидите что-нибудь интересное, разглядите получше и, вернувшись, доложите мне. Спешите же!

Сунь Укуны из волосинок бросились врассыпную, подпрыгивая и приплясывая на бегу. А Сунь Укун не спеша пошел дальше. В скором времени он подошел к подножию холма, который назывался Пик Печали, и увидел на его верхушке мальчика-рассыльного с письмом в руке. Мальчишка шел и без умолку бормотал:

— Ну и чудной у нас хозяин. Никогда не знаешь, что ему взбредет в голову. В любое дело вносит неразбериху. Теперь вот опять неси ему письмо к начальнику Вану Четвертому. Нет чтобы послать меня третьего дня, ему вынь да положь сегодня, а как раз нынче после обеда уважаемый Чэнь собирается пить вино и смотреть представление на Террасе Пьяной Радуги, и я из-за этого письма не поспею к началу представления!

Услышав, что учитель находится на Террасе Пьяной Радуги, Сунь Укун хотел было побежать туда, но, поразмыслив, сказал себе: "Если я побегу наудачу, могу сбиться с пути. Расспрошу-ка я лучше мальчишку-посыльного". И он окликнул его:

— Молодой господин!

Мальчик был так поглощен разговорами с самим собой, что даже не оглянулся. Когда же он наконец заметил Сунь Укуна, кровь хлынула из всех отверстий на его лице, и он упал без чувств на землю. Сунь Укун засмеялся про себя: "Да ты, дорогой мой, просто мастер притворяться мертвым! Дай-ка я взгляну, что за письмо ты несешь". Он выхватил из рук мальчика пакет, распечатал его и, вынув два листка грубой желтой бумаги, стал читать: "Главный управляющий тринадцатью дворцами Шэнь Цзин-нань доводит до сведения достопочтенного начальника Вана Четвертого: Я, недостойный, пользовался милостью благородного начальника и был пожалован должностью главного управляющего. Не ведал я, что одна злодейская душа посмеет причинить беспокойство благородному начальнику, ибо даже я, недостойный, пекусь о чистоте своего имени. Разве не было мое поведение за все эти годы безупречным? А вчера управляющий Юй вдруг объявил, что во Дворце Шестидесяти Четырех Гексаграмм, Дворце Трехсот Од и Дворце Восемнадцати Песен пропало кое-что из утвари, числом более ста. Его Величество Владыка Маленькой Луны был очень рассержен. Завтра он пошлет благородного начальника Вана Четвертого осмотреть указанные дворцы один за другим. Я, недостойный, уповаю на милосердие благородного начальника".

Сунь Укун твердо решил во что бы то ни стало найти своего наставника. Дочитав письмо до конца, он встряхнулся, созываясвои волосинки. Один его двойник-волосинка стремглав взлетел на вершину холма и крикнул:

— Великий Мудрец! Великий Мудрец! Так вы здесь, а я давно вас разыскиваю!

— Что ты увидел? — спросил Сунь Укун.

— Я был в волшебной пещере, где видел белых оленей, которые умеют говорить, — ответил гонец.

Тем временем, у подножия холма еще двое Сунь Укунов таскали друг друга за волосы и драли за уши. Вот так, тузя друг друга, они добрались до вершины и встали на колени перед Сунь Укуном. Первый сказал, что второй съел на одну сливу больше, а второй пожаловался, что первый сорвал на одну сливу больше. Сунь Укун оглушительно гаркнул на них, и все три Сунь Укуна из волосинок тотчас исчезли в его шерсти.

Вскоре с Северо-Востока подоспело еще несколько посланных Сунь Укуном лазутчиков. Одни прибыли с донесением, что видели кое-что интересное, а другие доложили, что ничего любопытного не обнаружили.

Один Сунь Укун из волоска сказал:

—  В волшебной пещере облака складывались в стихи, которые можно читать задом наперед.

Другой сказал:

— Я видел высокую башню, сложенную из благовонного дерева, которое тонет в воде.

Третий сказал:

—  Я видел волшебную пещеру. Вход в нее был наглухо закрыт, и меня не пустили внутрь.

Четвертый сказал:

—  Я нашел волшебную пещеру, заросшую зеленым бамбуком. Внутри было темно и тихо, и я побоялся зайти туда.

Сунь Укуну надоело выслушивать доклады своих гонцов. Он опять встряхнулся, и миллионные полчища Сунь Укунов из волосков с едва слышным шорохом вспрыгнули на него. Сунь Укун уже вознамерился сделать первый шаг, чтобы идти дальше, как вдруг волоски на его теле зашептали ему:

—  Постойте, Великий Мудрец. Один наш товарищ еще не вернулся.

Сунь Укун замер на месте и, посмотрев по сторонам, увидел гонца, который пьяной походкой поднимался на холм с Юго-Запада.

—  Ты где был? — спросил его Сунь Укун. —   Я проходил мимо одной башни, а в ней сидела девица лет шестнадцати с лицом, как персиковый цвет, — ответил Сунь Укун из волоска. — Завидев меня, девица сгребла вашего покорного слугу в охапку и втащила в окно. Мы сели рядышком, и она поила меня до тех пор, пока я не напился до умопомрачения.

Сунь Укун не на шутку рассердился. Он стал махать кулаком перед носом своего посыльного, потом, нещадно понося, наградил его парой тумаков. Сунь Укун-волосинка горько плакал, а его хозяин кричал:

—   Собака! Я отпустил тебя всего лишь на час, а ты позволил Демону Желаний околдовать себя!

Однако делать нечего — пришлось Сунь Укуну пустить его к себе назад. Собрав все свои волоски, Сунь Укун спустился с Холма Печали.

Собирание сознания в освобожденности — главная идея книги. Она раскрывается в этой главе.

 

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Сунь Укун одним духом добежал до башни с террасой, которая была, по всей видимости, Террасой Пьяной Радуги, но учителя там не обнаружил. На сердце у него стало еще тревожнее. Обернувшись, он увидел за собой большое озеро зеленой воды, а в озере — Водный Павильон. Опасаясь подвоха, он спрятался у подножия холма, возвышавшегося перед башней. Присмотрелся внимательнее и разглядел на павильоне надпись зелеными иерог­лифами: "Водный Павильон Плачущих уток". Поистине там "узор на стенах складывался в многоцветную картину, а мозаика на полу слагалась в дивные письмена"; были там "столбы из коричного дерева и перила из орхидей, сливовые стропила и лотосовые беседки". Решетку галереи, что окружала павильон, украшали кораллы. За много лет на них наросли зеленые водоросли, образовав причудливый узор, напоминавший древние пись­мена на бронзовых сосудах.

В павильоне сидели два человека. У одного на голове была повязка в стиле "гора Тайхуа", у другого — в модном стиле "озеро Дунтин". У первого было бледное лицо, алые губы, тонкие брови и белоснежные зубы, и, если бы не повязка, он выглядел бы точь-в-точь как Танский монах. Сунь Укун и удивился, и обрадовался. "Человек с повязкой в стиле "гора Тайхуа", без сомнения, мой учитель, — решил он. — Но зачем он надел эту повязку? Неужто он думал, что Владыка Маленькой Луны примет его за свирепое чудище?"

Сунь Укун топтался в нерешительности, не зная, как ему поступить. Казалось, в мыслях у него был какой-то узелок, который он никак не мог развязать. Он уже собрался выйти из своего укрытия и увести учителя, но в последнее мгновение подумал: "А что если сердце учителя поддалось соблазнам? Тогда незачем идти на Запад". Так он и остался стоять за холмом, и все напрягал зрение и слух, пытаясь определить, вправду ли перед ним его учитель. Он услышал, как человек, носивший повязку в стиле "озеро Дун-тин", сказал своему собеседнику:

— Как прекрасны облака на вечерней заре! Почтенный Чэнь, давайте немного прогуляемся.

— Прошу вас быть моим провожатым, Владыка Маленькой Луны, — ответил Танский монах.

Танский монах и Владыка Маленькой Луны прошлись немного и вдруг услыхали голоса, доносившиеся из бамбуковой рощи. Танский монах оперся на перила галереи и прислушался. Порыв ветра донес до него слова песни:

Услышав эту песню, Танский монах уронил голову на грудь и из глаз его ручьем потекли слезы.

— Почтенный Чэнь, вы уже много времени провели в странствиях вдали от родного дома, — сказал Владыка Маленькой Луны. — Немудрено, что эта песня повергла вас в печаль. Давайте зайдем в Башню, Пронзающую Небеса, и послушаем, как поют девушки.

Через некоторое время они вышли из Беседки Желанной Капели и пропали из виду. А знаете, почему они исчезли? Оказывается, между Павильоном Плачущих Уток и Башней, Пронзающей Небеса, тянулась целая тысяча строений. Куда ни посмотришь — всюду гирлянды цветов обвивали там карнизы крыш, тысячи плакучих ив и тунговых деревьев высотой в сто саженей склонялись над петляющими дорожками. Танский монах и Владыка Маленькой Луны шли по дорожкам сада, скрытые густой зеленью деревьев, и Сунь Укун уже не мог их увидеть из-за холма.

Только два часа спустя они стали доступны взору Сунь Укуна, когда, достигнув высокой башни, расположились в креслах друг против друга. Перед ними стоял чайник в зеленую полоску и две квадратные чашки для чая в стиле ханьской династии. На низком ложе сидели три слепые девушки. Одну звали Гэпянхуа, другую — Мотаньлан, а третью — Бэнчжуанышнтин. Все три, хоть и были слепы, отличались необыкновенной красотой, и каждая прижимала к белой, как яшма, груди лютню прекрасной работы.

—  Гэцянхуа, сколько древних событий ты можешь воспеть? - спросил Владыка Маленькой Луны первую девушку.

— Достопочтенный Владыка, — ответила Гэцянхуа, — в прошлом было много печальных событий, в будущем их будет меньше. Мне известно великое число историй, пусть господин Чэнь скажет, какую из них он желает послушать.

— Но господин Чэнь тоже весьма сведущ в событиях былых времен. Назови сама те, которые ты знаешь, — сказал Владыка Маленькой Луны.

— Нет нужды перечислять старые истории, — ответила Гэцянхуа. — Я назову только новые. Вот, например; "Сердечная беседа в Яшмовой Зале",  "Скорбное послание государыни У Цзэтянь", "История путешествия на Запад...".

— "История путешествия на Запад"  - самая новая! — воскликнул Владыка Маленькой Луны. — Вот что нам подойдет!

Девушки поклонились, тронули струны и громко запели хором: 

Потом, исполнив все двадцать семь аккордов печальной мелодии лютни, Гэцянхуа протяжно запела грудным голосом:

 Тут Гэцянхуа склонила голову к лютне и глубоко вздохнула, словно мысли ее витали где-то далеко-далеко.

Когда Сунь Укун, прятавшийся за холмом, услыхал про Башню Миллионов Зеркал, в сердце его закралось страшное подозрение. "В Башню Миллионов Зеркал я попал только вчера, — подумал он. — Откуда она знает про это?" Сунь Укун ужасно разозлился и желал только одного — как можно скорее разделаться с Владыкой Маленькой Луны и понять, что происходит с ним в этом Зеленом-Зеленом Мире. А если вы не знаете, чем все кончилось, прочтите следующую главу.

Когда Сян Юй рассказывал свои истории, то были истории внутри истории. А на сей раз была песня внутри истории.

 

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Когда Сунь Укун, прячась за холмом, услыхал про Башню Миллионов Зеркал, он ужасно разозлился, выхватил из уха свой посох, прыгнул прямо на Башню и стал что было силы размахивать своим оружием, но все его удары разили пустоту. Изругав последними словами Владыку Маленькой Луны, он воскликнул:

— Какого царства ты повелитель, что осмеливаешься обманом держать здесь моего учителя?

Владыка Маленькой Луны продолжал улыбаться и беседовать со своим гостем как ни в чем не бывало. Тогда Сунь Укун накинулся с бранью на певичек:

—  Эй вы, поганые девки! Дуры слепые! Что вы тут распеваете песни перед волосатым монахом?

Но слепые певицы и ухом не повели, словно ко всему прочему еще и оглохли. Сунь Укун крикнул:

—  Учитель! Давайте уйдем отсюда!

Но и Танский монах не услышал его слов. Сунь Укун не знал, что и думать. "Я что, сплю? — сказал он себе. — Или в Зеленом-Зеленом Мире все безглазые, безухие и без языка? Вот смехота! Попробую-ка еще раз разведать, настоящий это учитель или нет, а для этого приму облик того, кто устроил переполох в Небесном Дворце. Только на сей раз не буду горячиться".

Он положил посох на прежнее место, прыгнул на холм, стоявший напротив Башни, и стал наблюдать за происходящим. Он увидел, что Танский монах все время плачет, а Владыка Маленькой Луны утешает его:

— Почтенный Чэнь, зачем давать волю печальным мыслям? Позвольте спросить вас, следует ли долбильщикам дыры в небе продолжать свою работу? Если вы решили не идти дальше, я отзову небесных ходоков и отправлю их домой.

— Еще вчера я не знал, как мне быть, но сегодня решился. Я дальше не иду, — ответил Танский монах.

Владыка Маленькой Луны был очень доволен. Он не мешкая отправил человека сообщить небесным ходокам, что нужда долбить дыру в небе отпала. Еще он велел певичкам нарядиться как подобает и показать какой-нибудь спектакль. Певички разом упали на колени и сказали:

— Почтенный Владыка, сегодня мы не можем исполнить ваше желание.

— Что за причуда! — воскликнул Владыка Маленькой Луны. — В календаре отмечаются только благоприятные и неблагоприятные дни для жертвоприношений, посадки растений, начала учебы в школе, церемонии посвящения в мужчины и отъезда из дома. В нем ничего не говорится о представлениях.

— Не то чтобы день неблагоприятный, почтенный Владыка. Просто сегодня это было бы некстати, — настаивали на своем певички. — Господина Чэня терзают десять тысяч печалей и тысяча скорбных дум, и если мы покажем трогательное представление, то боимся, он разрыдается.

—  Что же делать? — спросил Владыка Маленькой Луны. - Может быть, сыграть не древнюю пьесу, а современную?

— Можно поступить и так, — ответили певички. — Но все же мы будем играть древнюю пьесу, а не современную.

— Вздор! — воскликнул Владыка Маленькой Луны. — Сегодня, в такой счастливый день для господина Чэня, мы устроим в его честь небывалое празднество! Без спектакля тут не обойтись. Играйте, что вам самим больше нравится, а мы уж повеселимся от души!

Девушки поклонились в знак согласия и ушли наряжаться для представления. Тем временем две служанки поднесли свежий чай. Как только Танский монах занял свое место на пиру, в глубине зала раздались удары барабанов и гонгов, пронзительные звуки дудок и громкие крики. Среди этого шума голос со сцены объявил:

— Сегодня мы покажем любовную историю "Сны о туманах и дожде на Террасе Гаотан". Сначала мы сыграем пять сцен о советнике Суне. Они превосходны! Они превосходны!

Стоя за холмом, Сунь Укун хорошо слышал, о чем говорили со сцены. "Они будут играть "Советника Суня" и "Сны на Террасе Гаотан", — подумал он. — Танский монах и Владыка Маленькой Луны вряд ли выйдут отсюда, пока представление не кончится. А я меж тем пойду выпью где-нибудь чашку чаю и, подкрепив свои силы, приду на помощь старому монаху".

В тот же миг Сунь Укун услышал за спиной звук шагов. Он обернулся и увидел перед собой даосского послушника лет тринадцати — четырнадцати.

— Младший господин, а младший господин! — громко крикнул послушник. — Я пришел посмотреть вместе с вами представление.

— Выходит, парень, ты знал, что я здесь, и вмиг отыскал меня! — сказал, смеясь, Сунь Укун.

— Вы зря надо мной смеетесь, — ответил послушник. — Мой учитель не из тех, с кем можно шутить.

— Кто же твой учитель? — спросил Сунь Укун.

— Он любит принимать гостей и ходить с ними на прогулки, а зовут его Хозяин Пещеры Зеленого Бамбука.

—  Прекрасно! — воскликнул Сунь Укун. — Вот у кого я попью чаю! Ты, дорогой мой, посиди здесь вместо меня, погляди представление, а заодно последи, не уйдут ли куда-нибудь вон те двое. А я пойду к твоему драгоценному господину и подкреплюсь немного. Если те двое вдруг уйдут, сразу же извести меня, хорошо?

— Дело нехитрое, — ответил, улыбаясь, послушник. — В пути вы не встретите никаких преград и отыщете моего учителя, а я останусь здесь.

Не чуя под собой ног от радости, Сунь Укун вбежал под своды пещеры, некоторое время метался там в потемках, а потом наткнулся на ярко освещенный каменный грот, в котором сидел какой-то старец.

— Откуда вы, почтенный наставник? Прошу вас, присядьте и выпейте чаю, — обратился к Сунь Укуну старец.

— Если бы тут не давали чаю, я бы и не пришел, — ответил Сунь Укун.

— Здесь в чае нет нужды, почтенный наставник может уходить, — сказал со смехом старик.

—  Даже если тут нет чаю, я все равно не уйду, — нашелся Сунь Укун.

Словно старые друзья, Сунь Укун и старик отправились на прогулку, весело беседуя. Они спустились по каменной лестнице, и перед ними вдруг открылся чудесный грот у берега ручья.

— Мы, верно, пришли к вашему жилищу? — спросил Сунь Укун.

— Еще нет, — ответил старик. — Это место называется Сад Подражаний Древнему Вечеру.

Сунь Укун огляделся вокруг: и вправду прекрасное место! Слева была лужайка, на ней в затейливом беспорядке лежали камни и росли деревья, укрывавшие своими густыми ветвями домик с соломенной крышей. Перед домиком стояла медно-красная сосна и несколько кленов, окутанных легкой дымкой. Их стволы и ветви сплетались в густые, словно вихрем спутанные заросли. В просветах между деревьями виднелась бамбуковая ограда, сквозь которую то там, то здесь проглядывали дикие цветы.

Какой-то человек средних лет с зеленым посохом в руке подошел к ручью. Присев на корточки, он зачерпнул ладонями воду из ручья и стал полоскать горло. Так он сидел, наверное, целый час, потом поднялся, взглянул на Юго-Запад, и лицо его озарилось улыбкой. Сунь Укун тоже посмотрел на Юго-Запад. Он не увидел ни высоких башен, ни зеленых беседок, ни могучих гор с отвесными скалами — ничего, кроме двух пятнышек, похожих на далекие горные вершины. Окутанные легким туманом, они казалось, таяли в воздухе. Но до красот ли природы было Сунь Укуну, когда его так мучила жажда? Он пошел за стариком дальше.

Вскоре им опять попалась волшебная пещера, и старец сказал:

—  Здесь я тоже не живу, а называется это место Подражание Древнему Озеру Тайкунь.

Со всех сторон их окружали десятки изумрудных пиков. Одни из них запрокинулись назад, словно гляделись в небеса, иные наклонились вперед, словно припадая к воде. Некоторые казались бегущими, другие спящими. Одни имели такой вид, будто сидели в задумчивости, другие расположились друг против друга, точно беседующие ученые мужи. Одни как будто летели, другие словно пустились в неудержимый пляс. Были и такие, которые своим очертанием напоминали буйволов, коней и баранов.

—  Все эти каменные люди и каменные звери — прямо готовые изваяния для надгробий, а вот могильные плиты никто не догадался поставить! — воскликнул, смеясь, Сунь Укун.

— Напрасно смеетесь, наставник, — сказал старик. — Поглядите-ка лучше в воду.

Сунь Укун нагнулся и пристально посмотрел в зеркало вод. Он увидел десятки перевернутых вершинами вниз изумрудных пиков. Почти застывшая гладь потока была дивной картиной гор и лесов — ничуть не хуже настоящей!

Пока Сунь Укун зачарованно смотрел в воду, на реке среди зарослей тростника показалось несколько рыбачьих лодок. Сидевшие в них люди были все больше старики с распущенными волосами и вымазанными глиной лицами. Трудно было понять, что за песню они пели — то не была ни "Песня рыбака", ни "Песня сбора лотосов". Они пели:

Когда Сунь Укун услыхал про Мир Забвения, он спросил старика:

— Где находится этот Мир Забвения?

— А кого вы разыскиваете? — спросил старик.

— Моего родственника, августейшего правителя Цинь Шихуана, недавно перевели в Мир Забвения. Мне хотелось бы свидеться с ним и побеседовать, — ответил Сунь Укун.

— Тогда вам надо переправиться на другой берег, — сказал старец. — Мир Забвения начинается вон за теми изумрудными горами.

— В таком большом мире я вряд ли разыщу Цинь Шихуана. Пожалуй, нет смысла идти туда наудачу, — сказал Сунь Укун.

— Цинь Шихуан — мой старый приятель. Если вы не решаетесь отправиться гуда, оставьте мне для него записку. Я завтра увижусь с Цинь Шихуаном и передам ему, — сказал старец.

— У меня есть еще один родственник, Танский император, он хочет позаимствовать у Цинь Шихуана Колокол, Передвигающий Горы, — доверительным тоном поведал Сунь Укун старцу.

— Ах, какая досада! — воскликнул старик. — Как раз вчера один человек одолжил у Цинь Шихуана этот Колокол!

А кто же этот человек? — спросил Сунь Укун.

— Ханьский император Гао-цзу.

— Вы уже в преклонных летах, а рассказываете байки, точно юнец! — воскликнул со смехом Сунь Укун. — Ханьский Гао-цзу был заклятый враг Цинь Шихуана! Тот никогда бы не отдал ему свой Колокол.

— Разве вы не знаете, наставник, что нынче давняя вражда между династиями Цинь и Хань уже забылась?

— Ну, коли так, то когда вы увидите Цинь Шихуана, скажите ему, что денька через два я зайду за Колоколом, если ханьский Гао-цзу к тому времени уже вернет его.

— Отлично! — согласился старик.

Сунь Укун еще немного поболтал со старцем, и ему еще больше захотелось пить.

— Мне не терпится выпить чаю, — сказал он.

— Коль скоро вы — родственник Цинь Шихуана, а я его старинный друг, мы с вами близкие люди, — ответил с улыбкой старик. — Если вас мучит жажда, я дам вам чаю, если вы голодны, я вас накормлю. Прошу в мой домик.

Они прошли мимо изумрудных пиков, потом свернули на другую дорогу и вскоре очутились перед Пещерой Зеленого Бамбука. Землю вокруг устилал зеленый мох, высокие стволы бамбука словно упирались в небеса. В бамбуковых зарослях стоял сложенный из красноватого бамбука домик с четырьмя комнатами. Путники вошли в него. Поперечная балка в главной комнате была вытесана из бамбука Фея Реки Сян, а колонны — из ярко-зеленых, цвета плесени, бамбуковых стволов. Двери домика были сколочены из плотно пригнанных друг к другу стволов бамбука Ветряной Человек, за пологом из бамбуковой бумаги стояло бамбуковое ложе.

Старик ушел в дальний угол комнаты и вынес оттуда две чашки чая, настоенного на цветах магнолии. Сунь Укун взял одну, отпил несколько глотков, и жажду как рукой сняло. Тем временем старик выставил столик из бамбука, смазанного маслом, и два бамбуковых кресла, обитых зеленой кожей. Потом он спросил Сунь Укуна, каковы его восемь знаков.

— Наша встреча случайна, — сказал, рассмеявшись, Сунь Укун. — Мы не поклялись быть братьями и не собираемся заключать брачный договор. Зачем вам знать мои восемь знаков?

— Я умею предсказывать судьбу и никогда не ошибаюсь, — ответил старик. — Поскольку вы родственник моего доброго друга Цинь Шихуана, я хочу погадать вам и узнать, какая удача ждет вас в будущем. Тем самым я окажу услугу своему другу.

Сунь Укун устремил взор к потолку, подумал и сказал:

— Мои восемь знаков на редкость хороши.

— Я еще не приступил к расчетам, а вы уже наперед знаете, что они счастливые, — удивился старик.

— Я часто прошу людей погадать мне, — ответил Сунь Укун. — В позапрошлом году Гадатель в Черной Одежде взялся составить мой гороскоп. Когда я открыл ему мои восемь знаков, он был поражен, встал, учтиво мне поклонился и сказал: "Прошу прощения! Прошу прощения!" Потом он назвал меня "маленьким начальником" и сказал, что мои восемь знаков в точности такие же, как у Великого Мудреца, Равного Небу. Мне помнится, Великий Мудрец, Равный Небу, как-то устроил большой переполох в Небесном Дворце и на всех там нагнал страху. А теперь он вот-вот станет Буддой. Если у меня такие же восемь знаков, как у него, разве могут они быть неблагоприятными?

— Великий Мудрец, Равный Небу, родился в первый день первого месяца первого года шестидесятилетнего цикла, — сказал старик.

— Точь-в-точь как я, — сказал Сунь Укун. — Я тоже родился в первый день первого месяца первого года шестидесятилетне­го цикла.

— Говорят, кто собой хорош, у того добрая судьба, у кого добрая судьба — тот собой хорош. Поистине правдивые слова, — сказал со смехом старик. — Вы можете и не называть мне ваши восемь знаков, ведь у вас обезьянье обличье.

— А что, у Великого Мудреца, равного Небу, тоже обличье обезьяны? — спросил Сунь Укун.

Старик снова засмеялся и сказал:

—  Вы ненастоящий Великий Мудрец, вы обезьяна только обличьем. Будь вы и вправду Великим Мудрецом, у вас была бы душа обезьяны.

Сунь Укун опустил голову и усмехнулся.

—  Ну что ж, почтенный, вычисляй поскорее мою судьбу, — сказал он.

Так как Сунь Укун вылупился из каменного яйца, ему, по правде говоря, и самому неведомы были его восемь знаков. Дата его рождения была записана на яшмовых скрижалях в верхней палате Небесного Дворца, и о ней знали только в далеких горах и недоступных ущельях. Теперь он хотел хитростью выведать ее у старца. А тот, не подозревая об истинных намерениях Сунь Укуна, принялся рассказывать его судьбу.

— Вы уж не посетуйте, уважаемый, — сказал он. — Но я не буду приукрашивать правду и льстить вам в глаза.

— Да уж лучше мне не льстить! — рассмеялся Сунь Укун.

— Ваша жизнь лежит под знаком тональности тайцзу, вредит вам тональность линьчжун, а благоприятствует тональность — хуанчжун. Вам нужно держаться тональности гуси и преодолевать трудности, исходящие от тональности наньлюй. Нынешний месяц лежит под знаком ноты юй и как раз скрещивается со Звездой Препятствия. Поэтому вам грозят беды и страдания. Еще в вашу судьбу вторгается звезда ноты бяньгун. Нота бяньгун владеет луной. В каноне сказано: "Когда на пути нота бяньгун, это предвещает необычную встречу. Красивая девушка сойдется с талантливым юношей". А что касается вас, уважаемый, то, поскольку вы монах, и речи быть не может о семейных узах, но если говорить о вашей судьбе... вы должны жениться!

— Мне доводилось состоять в сухом браке — такой годится? — спросил Сунь Укун.

— Сухой или мокрый, брак есть брак, — ответил старик. — Еще на вашу жизнь влияет нота цзюэ в тональности гуси. Это благоприятная судьба. Но внезапно появится нота юй в тональности наньлюй. Это еще одна неблагоприятная звезда. В каноне сказано: "Когда удача и затруднения приходят одновременно, это называется Море Зла, каменному человеку и каменной лошади такое трудно снести". Это означает, что вас ожидает радость прибавления в семействе и скорбь разлуки с родственником.

— У меня стало одним учителем больше, и с одним учителем я расстался. Это считается?

— Для монаха, порвавшего с семьей, такое вполне годится, — ответил старик. — Однако в скором будущем произойдет нечто более странное. Завтра вы подпадете под влияние нот шан и цзюэ. Вам предстоит совершить убийство.

"Эка невидаль — убийство... Чего тут страшного?" — подумал Сунь Укун.

— Через три дня в вашу судьбу вторгнется нота бяньчжи, — продолжал старик. — В каноне сказано: "Нота бяньчжи называется еще Звездой Света. Даже ослабевший умом старик обретет ясный разум". Вот что значит удача в беде и беда в удаче. Еще в вашу судьбу вмешаются четыре звезды великих перемен: солнце, луна, вода и земля. Боюсь, уважаемый, вам нужно будет умереть, чтобы снова вернуться к жизни.

— Что беспокоиться о жизни и смерти! — весело сказал Сунь Укун. — Если я должен умереть, то побуду мертвым пару-тройку лет. А коли я должен жить, то поживу еще немного.

Вот так старик и Сунь Укун беседовали, когда в пещеру вдруг вбежал послушник и закричал:

— Уважаемый наставник! Представление вот-вот кончится. От "Снов Гаотана" уже перешли к пробуждению! Скорее! Скорее!

Сунь Укун поспешно распрощался со стариком, поблагодарил послушника и вернулся тем же путем, что пришел. Побежав к холму, он взглянул на башню и услышал объявление о том, что будет показана еще одна сиена из "Снов на террасе Гаотан". Он напряг зрение, стараясь получше все рассмотреть.

Тут он услышал, как зрители на террасе переговаривались между собой:

— "Сон южной ветки" был скучен, только "Суня-советника" сыграли хорошо. А Сунь-советник — это не кто иной, как Сунь Укун. Какая же у него красавица жена, какие статные пятеро его сыновей! Начал как монах, а кончил так хорошо, так хорошо!

На этом дело Цинь Шихуана закрывается. Даже не верится, что аромат словесности может быть столь прекрасен.

 

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Из своего укрытия за холмом Сунь Укун отчетливо слышал, о чем говорили на Башне, и сказал себе: "С тех самых пор как я вылупился из каменного яйца, я всегда был холост и одинок. Когда же я успел жениться? Когда успел произвести на свет пятерых сыновей? Видно, Владыке Маленькой Луны пришелся по нраву мой учитель, а удержать его у себя он не может. Боясь, что учитель будет тосковать по мне, он решил оклеветать старину Суня и вот написал эту пьесу, где вывел меня вельможей, мужем и отцом. Он хочет, чтобы учитель изменил свои намерения и отказался от путешествия на Запад. Но не буду торопиться. Посмотрю сначала, что из этого выйдет".

Тут Сунь Укун услышал, как Танский монах сказал: "Надоели мне эти пьесы. Позовите сюда Даму в Зеленых Одеждах". Тотчас служанка внесла яшмовый чайник "летящее облако" и чашки для чая с видами рек Сяо и Сян. а вскоре появилась Дама в Зеленых Одеждах. Она и в самом деле была красавица, какой не встретишь и одну в тысячу лет. А благоухание от нее разносилось на десять ли вокруг.

Прячась за холмом, Сунь Укун подумал: "Когда люди на этом свете говорят о красавицах, они любят сравнивать их с бодхисатвой Гуанинъ. Мне доводилось видеть бодхисатву не так уж часто, раз десять-двадцать, но сдается, что богине Гуаньинь было бы не зазорно поступить в ученицы к этой даме. Интересно, как поведет себя учитель, когда увидит ее?

Едва Дама в Зеленых Одеждах опустилась на свое сиденье, как позади нее появились Чжу Бацзе и Шасэн.

— Эй, Бацзе, — сердито крикнул Танский монах. — Прошлой ночью ты подсматривал из Павильона Маленьких Скотов и напугал мою возлюбленную даму. Я прогнал тебя. А ты опять не оставляешь меня в покое?

— Древние говорили: "Большой гнев не продлится всю ночь", — ответил Чжу Бацзе. — Достопочтенный Чэнь, простите вашего ничтожного слугу!

— Если ты не уйдешь сам, я потребую развода, и тогда тебя заставят убраться отсюда! — сказал Танский монах.

— Достопочтенный Чэнь, если вы хотите прогнать нас, мы не смеем перечить и уйдем, — вмешался Шасэн. — Когда муж хочет избавиться от жены, он должен написать прошение о разводе. А когда учитель изгоняет ученика, он никаких прошений писать не обязан.

— Однако не помешало бы это делать. В наше время, — сказал Чжу Бацзе, — учителя и учеников нередко связывают супружеские узы. Но вот куда хочет отослать нас достопочтенный Чэнь?

— Ты вернешься к своей жене. А Шасэн пойдет обратно к Реке Текучих Песков, — ответил Танский монах.

— Я не хочу возвращаться к Реке Текучих Песков, — ответил Шасэн. — Я пойду на Гору Цветов и Плодов и буду выдавать себя за Сунь Укуна.

— Укун стал советником. А где он сейчас? — поинтересовался Танский монах.

— Он больше не советник, — ответил Шасэн. — У него теперь другой учитель, и он продолжает свой путь на Запад.

— В таком случае вы должны встретиться с ним в пути, — сказал Танский монах. — Всеми способами остановите его и не пускайте в Зеленый-Зеленый Мир. Я не желаю, чтобы он тут путался у меня под ногами.

Потом Танский монах попросил тушь и кисточку и стал писать грамоту о разводе: "Мой ученик Бацзе есть разбойник. Если бы я удерживал у себя разбойника, я был бы укрывателем. Если я не стану укрывать разбойника, разбойник лишится укрытия. Если разбойник не будет находиться при мне, я буду чист. Если я и разбойник останемся вместе, мы будем заодно. Если я и разбойник расстанемся, каждый окажется в выигрыше. Бацзе, я тебя не люблю — немедленно убирайся прочь!"

Со скорбным лицом Чжу Бацзе взял грамоту. Потом Танский монах написал еще одну: "Я, Чэнь Сюаньцзан, возлюбленный младший брат Владыки Маленькой Луны, написал сию грамоту о разводе. Своим видом монах-чудище Шасэн безобразен. Он не избавился от замутненности сознания и посему не есть мой ученик. Сегодня я разлучаюсь с ним, и больше мы не будем вместе, пока не отправимся к Желтым Источникам. С подлинным верно. Поручители грамоты: Владыка Маленькой Луны, Дама в Зеленых Одеждах".

Когда Шасэн, с трудом разбирая письмена, прочел грамоту о разводе, он тоже очень опечалился. Они с Чжу Бацзе вместе покинули башню и скрылись из виду. Танский монах, даже не взглянув на своих бывших учеников, шутливо сказал Владыке Маленькой Луны:

— Ваш младший брат доставляет вам столько хлопот! — И спросил, обращаясь к Даме в Зеленых Одеждах: - Что случилось с вами, почему вы тоже печальны?

—  Мне сегодня отчего-то взгрустнулось, и я написала песню на мелодию "Воронье гнездо". Не соблаговолите ли выслушать? - ответила Дама в Зеленых Одеждах. Подобрав рукава халата и скорбно сдвинув брови, она запела дрожащим голосом:

Она допела песню и продолжала сидеть в горестном молчании, а потом воскликнула:

— Господин мой! Теперь нашей любви конец. — И в порыве отчаяния обняла Танского монаха. Перепуганный монах принялся утешать ее, заверяя в своих нежных чувствах.

—  Как вы можете говорить о любви, когда через мгновение мы расстанемся? — вскричала, рыдая, Дама в Зеленых Одеждах и показала пальцем: — Посмотрите на Юг, мой господин, и вы сами все поймете.

Оглянувшись, Танский монах увидел отряд всадников, мчавшихся под Желтым Знаменем. Всадники стремительно приближались к башне. Танский монах не на шутку испугался. Вскоре башню заполонили крики воинов и ржанье коней. Предводитель отряда, одетый в пурпурные доспехи, держал в руках императорский указ. Он поклонился Танскому монаху и сказал:

— Я посланец династии Новая Тан.

Потом приказал своей свите:

—  Оденьте как подобает Полководца, Поражающего Зелень.

Прислужники, суетясь, внесли курильницу, Танский монах встал на колени лицом к Северу, а военачальник в пурпурной одежде, обратившись лицом к Югу, огласил императорский указ. Потом он достал богато украшенную печать Полководца и вручил ее Танскому монаху со словами:

— Медлить нельзя, Полководец. Враг с Запада подошел совсем близко к нашим границам. Сейчас же поднимайте войска!

— Экий ты непонятливый! — ответил ему Танский монах. — Прежде дай мне проститься с семьей. — И он подошел к Даме в Зеленых Одеждах, которая пряталась в глубине зала. Она видела, как Танского монаха произвели в полководцы, и теперь не могла подавить волнение. Бросившись ему на грудь. Дама в Зеленых Одеждах зарыдала и без сил опустилась на пол.

— Как я могу отпустить вас, господин? — воскликнула она. — Вы немощны и слабы телом, а полководец проводит дни среди гор, открытых всем ветрам, и ночует в болтах. Рядом с вами не будет близкого человека, который позаботился бы о вас и вовремя напомнил о том, что нужно накинуть плащ или снять белую поддевку. Вам придется самому обихаживать себя и бороться с холодом! Господин мой, не забудьте совета, который я вам дам на прощание: чрезмерно не наказывайте воинов, ибо они могут озлиться; будьте осмотрительны, беря в плен врагов, ибо они могут разорить ваш лагерь; не углубляйтесь необдуманно в густой лес; не продолжайте путь, если кони ржут на закате; если у реки расцветут весенние цветы, не топчите их; летом в прохладные ночи не стойте на ветру; когда вам грустно, не думайте о дне нашего расставания; когда вам весело, вспомните обо мне. Как отпустить вас одного? Я бы отправилась за вами вслед, но не смею ослушаться вашего приказа. Однако знает ли мой господин, как долги будут для меня ночи, каким унылым свист ветра, когда я останусь без вас одна? Пусть моя хрупкая душа пребудет рядом с вами в Яшмовом Шатре Полководца!

Танский монах и Дама в Зеленых Одеждах кинулись друг другу в объятия и зарыдали. Так они не размыкали объятий, горестно раскачиваясь, пока не упали в отчаянии на берегу Пруда Разбитой Яшмы. Дама в Зеленых Одеждах бросилась в воду, а Танский монах горько плакал и кричал:

— Дама в Зеленых Одеждах! Дама в Зеленых Одеждах! Вернись ко мне!

Тут на горячем коне подоспел военачальник в пурпурной одежде и увел с собой Танского монаха. А вслед за ними все войско двинулось на Запад.

Невероятно! Невероятно! Только здесь мы снова встречаемся с Новой Тан. У автора на редкость широкий кругозор.

 

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Уже смеркалось. Из своего укрытия за холмом Сунь Укун видел, что учителя в самом деле произвели в полководцы. Путешествие за сутрами теперь было отложено на верхнюю полку, и в душе Сунь Укуна царило смятение. Не зная, как ему быть, Сунь Укун не придумал ничего лучшего, как обратиться воином и примкнуть к войску Танского монаха. Ночь он провел в большой тревоге.

На следующий день рано утром Танский монах, усевшись в своем шатре, приказал воинам вывесить стяги, оповещая тем самым о том, что набирает в войско ратников и покупает лошадей. Приказ передали во все отряды, и к полудню набралось два миллиона новобранцев. Минул еще один тревожный день.

Танский монах велел младшему Полководцу Белого Знамени, или, как его еще называли, Младшему Полководцу по Личным Поручениям, в ту же ночь разослать приказ воздвигнуть высокий помост и обнести его золотой цепью, а еще записать имена всех воинов и следующей ночью провести с помоста перекличку.

В третью стражу, когда от сияния полной луны было светло как днем, Танский монах взобрался на помост и провозгласил:

— Сегодня ночью я устрою смотр войскам, и вот каков он будет. С первым ударом колокола воины должны приготовить себе провизию; со вторым ударом — надеть доспехи; с третьим — укрепиться духом и быть готовыми выказать свою храбрость, а с четвертым собраться у помоста на перекличку.

Младший Полководец Белого Знамени, выслушав эти слова, крикнул остальным военачальникам:

—  Внемлите приказу и доведите его до сведения всех! Нынешний смотр необычайный. С первым ударом колокола воины приготовят себе еду; со вторым ударом — наденут доспехи; с третьим — укрепятся духом, чтобы выказать свою храбрость, а с четвертым — без промедления явятся на перекличку!

Полководцы и воины в один голос откликнулись:

— Если наш предводитель так повелел, кто посмеет его ослушаться?

— Младший Полководец Белого Знамени, слушай мой приказ, — сказал Танский монах, — военачальники и простые воины должны называть меня не Полководец, а Достопочтенный Полководец. — И Младший Полководец Белого Знамени разослал этот приказ по всему лагерю.

На помосте раздался первый удар колокола, и воины поспешно приготовили себе еду. А Танский монах, вновь призвав Младшего Полководца Белого Знамени, велел ему разослать приказ: "На смотре следует показать все свое умение. Во время переклички не медлить с ответом и передвигаться в строгом порядке".

На помосте вновь зазвенел колокол — на сей раз дважды, и все воины в лагере поспешно натянули на себя доспехи. А Танский монах велел Полководцу Белого Знамени поднять стяг для смотра военачальников и отдал приказ: "Строго охранять водные пути и горные проходы на подступах к лагерю. Каждый, кто впустит в лагерь странствующего ученого, странно одетого или говорящего, будет обезглавен". Полководец Белого Знамени разослал приказ по всем отрядам. А Танский монах передал ему еще одно повеление: "Будет обезглавлен всякий, кто не явится на смотр; пройдет перед входом в шатер; скажется больным; будет смотреть по сторонам; кто представится сам; кто будет прыгать или кричать; кто посягнет на чужое место; кто будет шептать что-то другому на ухо; приведет с собой женщину; предастся праздным мыслям и местам; кому недостанет мужества; кто даст волю гневу и затеет драку".

После того как этот приказ был оглашен, на помосте раздались три удара в колокол. Каждый воин в лагере укрепил свой дух и выказал готовность проявить свою храбрость. Танский монах тоже закрыл глаза и замер в неподвижности на помосте, освещенном яркой луной.

Спустя час на помосте прозвучали четыре удара колокола. Со всех концов лагеря простые воины и военачальники сбежались к помосту на перекличку.

Танский монах взял в руки списки воинов и, прежде чем зачитать их, крикнул:

— Ратные люди! Теперь я состою над вами предводителем, и в моем сердце нет места жалости и состраданию. Пусть каждый из вас поостережется топора!

Он взмахнул стягом и принялся выкрикивать имена шести тысяч шести сотен и еще пяти военачальников. Тут ему неожиданно попалось имя "Чжу Унэн". Он сразу понял, что это не кто иной, как его бывший ученик Чжу Бацзе. Но воинский устав строг, и не следует показывать, что тебе повстречался старый знакомый.

— Ну-ка, выйди, покажись! — заорал Танский монах. — Больно ты уродлив и свиреп на вид. Ты, верно, чудище и задумал меня обхитрить! — И Танский монах приказал Полководцу Белого Знамени вывести Чжу Бацзе из строя и обезглавить.

Чжу Бацзе распростерся ниц и стал стукаться лбом о землю, приговаривая:

— Достопочтенный Полководец, не гневайся, позволь мне, ничтожному, замолвить за себя слово, а там уж казни! — И он сказал:

 Танский монах не сдержал улыбки и велел Полководцу Белого Знамени отпустить Чжу Бацзе, а тот, благодаря Танского монаха, отбил сто земных поклонов.

Затем было оглашено имя Старшего Полководца Сунь Укуна. Танский монах вдруг потупился и стал словно высматривать что-то под помостом. А случилось так, что Сунь Укун проник в лагерь и уже три дня скрывался там в обличье шестиухой обезьяны-воина. Услыхав свое имя, он выскочил из строя и упал на колени.

— Ничтожный Полководец Сунь Укун занят сейчас подвозом продовольствия и не мог прибыть на смотр, — сказал он. — Я, его брат Сунь Ухуань, хочу заменить его в сражении. Только посему я осмелился нарушить приказ Достопочтенного Полководца.

— Сунь Ухуань, откуда ты родом? А ну, живо отвечай, и я сохраню тебе жизнь, — сказал Танский монах.

Подпрыгивая и пританцовывая, Сунь Укун пропел:

 —  Шестиухая обезьяна была врагом Сунь Укуна, а теперь забыла старые обиды и обратилась к милосердию. Должно быть, отныне она стала хорошего нрава! — заключил Танский монах.

Он приказам Полководцу Белого Знамени выдать Сунь Ухуаню железные доспехи воина передового отряда и пожаловал ему звание "Полководец Передового Отряда, Сокрушающий Преграды'".

Когда смотр войск был окончен. Танский монах отдал приказ готовиться к сражению. Войску полагалось сделать построение "красавица ишет своего мужа" и, воспользовавшись полнолунием, напасть на Западных Варваров ночью. Когда воины вошли во владения Западных Варваров, Танский монах повелел всем военачальникам и простым воинам прикрепить к своим доспехам желтые лоскуты, дабы отличить себя от неприятеля. Воины исполнили его повеление и двинулись дальше. Едва они обогнули гору, как путь им преградил отряд всадников под Зелеными Знаменами. Сунь Укун, удостоенный звания Полководца Передового Отряда, не мешкая выскочил вперед, а из гущи всадников под Зелеными Знаменами выехал с мечом наперевес Полководец в Пурпурном Шлеме.

— Кто стоит передо мной? — спросил Сунь Укун.

— Я царь Парамита. — ответил Полководец и спросил в свою очередь: —  А ты кто таков, что посмел выйти биться со мной?

— Я Сунь Ухуань, состою в передовом отряде того, кто обладает печатью Полководца Великой Тан, Поражающего Зелень, — крикнул Сунь Укун.

— Я великий медовый царь и сокрушу твоего великого сахарного царя, — ответил царь Парамита и взмахнул мечом.

— Жаль марать свой посох о такого безвестного полководишку — да, видно, придется! — вскричал Сунь Укун и отбил удар своим посохом.

Они сходились несколько раз, но ни один из соперников не смог взять верх.

— Постой! — крикнул вдруг царь Парамита. — Если я не откроюсь тебе, откуда я родом, и не назову своего имени, то ты и впрямь будешь думать, будто погиб от руки какого-то безвестного полководца. Так слушай же: я, царь Парамита, не кто иной, как прямой потомок Обезьяны Суня, Великого Мудреца, Равного Небу, учинившего переполох в Небесном Дворце.

"Как странно! — подумал Сунь Укун. — Неужто все, что говорилось в той пьесе про "советника Суня", было правдой? Но подтверждение тому перед моими глазами — как же ему не верить? Однако ж я не знаю, где остальные мои четыре сына и жива ли еще моя жена. И если жива, то хотелось бы знать, что она нынче делает. И какого сына я встретил — старшего или младшего? Надо бы его расспросить поподробнее, да уж больно строгие порядки в войске завел учитель, боязно их нарушить. Все же попробую что-нибудь выведать". И он крикнул противнику:

— Сунь Укун — мой клятвенный брат, но он никогда не говорил, что у него есть дети. Как же ты можешь быть его сыном?

— Ты, верно, не знаешь, — сказал царь Парамита, — что мы с моим отцом никогда не виделись. Мой отец Сунь Укун поначалу был чудищем в Пещере Водной Завесы. У него был названый брат — Быкоголовый Дьявол. Мой дядя не делил ложе со своей первой женой, Хозяйкой Банановой Пещеры, дьяволицей ложа. Она-то и есть моя мать. Когда Танский монах из Юго-Восточных Краев решил отправиться в Западный Рай, он взял моего отца Сунь Укуна к себе в ученики. По дороге на Запад им пришлось пережить несчетные лишения и беды. Однажды путь им преградила Огнедышащая Гора, и горю их не было предела. Но мой отец придумал, как поступить. Он сказал: "Учитель на один день — отец на всю жизнь. Чтобы отблагодарить своего учителя, я на время отрекусь от клятвы в преданности, которую дал моему названому брату". Приняв облик Быкоголового Дьявола, он пошел в Банановую Пещеру и ввел мою мать в заблуждение. Потом превратился в букашку и заполз в ее утробу. Он побыл там немного, а мать, не в силах терпеть боль, была вынуждена отдать ему свой Банановый Веер. Добыв Банановый Веер, мой отец Сунь Укун погасил Огнедышащую Гору, и странники продолжили путь. А в пятый месяц следующего года моя мать родила меня, царя Парамиту. Я рос не по дням, а по часам, и умен был не по возрасту. Поскольку мой дядя никогда не делил ложе с моей матерью, а я родился после того, как Сунь Укун побывал в ее утробе, то выходит, что я прямой потомок Сунь Укуна, тут дело ясное.

Услыхав этот рассказ, Сунь Укун не знал, смеяться ему или плакать. Пока он стоял в замешательстве, Владыка Маленькой Луны привел с Северо-Запада на помощь Танскому монаху отряд воинов в пурпурных одеждах. А с Юго-Запада на помощь царю Парамите подоспел отряд воинов-демонов под Черными Знаменами.

Воины царя Парамиты были отчаянные рубаки. Они вмиг рассеяли войско Танского монаха и убили Владыку Маленькой Луны. Потом поворотив назад, отрубили голову Танскому монаху. Началось жестокое побоище, и полегло много воинов из всех четырех войск. Сунь Укуну, лишившемуся своего полководца, оставалось только смотреть по сторонам. Он увидел, что Черные Знамена вклинились в гущу Пурпурных, а Пурпурные — смяли Зеленые Стяги, и лишь одно Зеленое Знамя реяло посреди Пурпурных Знамен. Потом Пурпурные Знамена потеснили Желтые Стяги, а те окружили их с двух сторон. Огромное Черное Знамя оказалось в рядах воинов под Желтым Стягом, и воин, который нес его, был убит. А потом воины из войска Желтого Стяга вклинились в войско Зеленого Знамени, схватили нескольких знаменосцев, а тех в свою очередь отбили воины Пурпурного Знамени. В войске Пурпурного Знамени по ошибке убили больше сотни своих. Некоторые воины Пурпурного Знамени упали в лужу крови, и лица их стали красными, как плоды личжи. Их взяли в плен воины Желтого Знамени. Войска Зеленого Знамени ворвались в расположение воинов Черного Знамени и перебили немало народа. Несколько Черных Стягов взлетело в воздух и зацепилось за ветки сосны, а миллион воинов Желтого Знамени провалились в яму. Целый миллион маленьких желтых флажков носился в воздухе среди флажков зеленого цвета и, смешиваясь, окраской уподоблялся окраске утиных хохолков. Десятка два пурпурных флажков влились в море Зеленых Знамен, снова взмыли в воздух и исчезли в скоплении Черных Стягов.

Тут Сунь Укун почувствовал, что в нем закипает гнев, и сдержать его он не в силах.

Смешение знамен разных цветов — это корень возникновения Ум-Обезьяны из чудища и ключ к пониманию "Дополнения к Путешествию на Запад ". Это описание вводит в сокровенные тайны духа. Вот воистину письмена творческой силы мироздания.

 

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Сунь Укун, придя в ярость, принял облик трехголового и шестирукого богатыря — тот самый облик, в котором он когда-то учинил страшный переполох в Небесном Дворце, — и стал почем зря молотить посохом в воздухе. Вдруг кто-то сзади громко окликнул его:

— Неужто наш Укун, наш Прозревший Пустоту, больше не Укун? Неужто Ухуань — Прозревший Наваждение — больше не Ухуань?

Сунь Укун оглянулся и заорал:

— Ты какой державы полководец, что смеешь окликать меня?

Задрав голову вверх, он увидел старца, восседавшего на высоком сиденье из Цветка лотоса.

— Сунь Укун, — снова позвал его старец, — ты еще не пробудился?

— Кто вы такой, уважаемый? — спросил Сунь Укун, перестав размахивать своим посохом.

— Я Хозяин Пустоты, — ответил старец. — С давних пор наблюдаю я за тем, как ты живешь в этом обманчивом мире, и вот наконец пришел разбудить тебя. Ведь в этот самый миг твой настоящий учитель умирает с голоду.

Тут Сунь Укуну захотелось очнуться от сна. Его недавние приключения и в самом деле показались ему наваждением. Он собрал всю свою волю и перестал глядеть по сторонам. Поклонившись старцу, попросил вразумить его. Хозяин Пустоты ответил:

— Ты был околдован дыханием Страсть-Рыбы.

— Видно, эта Страсть-Рыба очень могущественное чудище, если оно может сотворить целый мир? — спросил Сунь Укун.

— Когда Небо и Земля разделились, чистые испарения поднялись вверх, а нечистые опустились вниз, — стал объяснять Хозяин Пустоты. — Наполовину чистое и наполовину нечистое осталось в середине, и из их смешения возник человек. То, что было по большей части чистым и лишь немного нечистым, скопилось на Горе Цветов и Плодов — вот так родился Сунь Укун. А то, что было по большей части нечистым и лишь немного чистым, собралось в Пешере Маленькой Луны — так родилась Страсть-Рыба.

Укун и Страсть-Рыба Макрель появились на свет в один и тот же час, но Укун стал воплощением добра, а рыба Макрель — зла. Однако колдовские чары Макрели в десять раз превосходят способности Укуна, а кроме того, она очень велика. Если она положит голову на горы Куньлунь, то хвостом упрется в Царство Глубокого Забвения. Настоящий мир для нее слишком мал, и она обитает в царстве наваждений, которое она зовет Зеленый-Зеленый Мир.

— А что такое царство истины и царство наваждений? — спросил Сунь Укун.

— В мироздании есть три царства, — ответил старец. — Это царство без наваждений, царство наваждений и царство истины.

Тут неведомо откуда налетел вихрь и унес Сунь Укуна к той самой дороге в горах, где он покинул своего учителя. И Сунь Укун увидел, что солнце в небе стояло на том же самом месте и по-прежнему ярко освещало пионовый куст.

Между тем, Танский монах очнулся от весенней дремы и увидел, что детей вокруг уже нет. Это его очень обрадовало, только вот и Сунь Укун куда-то исчез. Разбудив Чжу Бацзе и Шасэна, он спросил их, куда подевался Сунь Укун, но те об этом ведать не ведали. Вдруг он заметил, что с Юго-Запада летят к нему на радужном облаке святой Муча и какой-то белолицый мальчик-послушник. Когда облако опустилось, Муча сказал:

— Танский монах, возьми этого послушника к себе новый учеником. Великий Мудрец вернется немного позже.

Танский монах упал ниц и стукнулся любом о землю.

— Бодхисатва Гуаньинь помнит о твоих мытарствах на Западной Дороге и посылает тебе этого нового ученика, — сказал Муча. — Однако он еще очень молод, и бодхисатва просит хорошенько за ним присматривать. Она уже дала ему монашеское имя Уцин, что значит Прозревший Зелень. Хотя Уцин будет вашим четвертым учеником, по велению бодхисатвы он должен занять место между Укуном и Унэном, чтобы из имен ваших учеников составилась фраза: "опустоши зеленое и будь чист".

Танский монах повиновался воле бодхисатвы, принял ученика и проводил Мучу в обратный путь.

На самом же деле, дух Страсть-Рыбы хотел обмануть Ум-Обезьяну с единственной целью — сожрать Танского монаха. Потому-то, пленив Великого Мудреца, он и принял облик мальчика-послушника, чтобы осуществить задуманное. Откуда было ему знать, что благодаря Хозяину Пустоты Сунь Укун уже пробудился от наваждений. Поистине:

Между тем, Сунь Укун, влекомый вихрем, еще в воздухе заметил рядом с учителем мальчика-послушника, над которым на тысячу саженей вверх поднимались нечестивые испарения. Сунь Укун сразу понял, что перед ним превращение духа Страсть-Рыбы. Он вынул из уха свой волшебный посох и недолго думая ударил им со всей силы по новому послушнику. Тот вдруг превратился в труп Страсть-Рыбы, а из ее пасти вылетел красный лучсвета. Сунь Укун проводил его взглядом и увидел внутри луча башню. На башне стоял владыка Чу и кричал: "Прошу тебя, Красавица Юй! Прошу..." Потом красный луч полетел на Юго-Восток и исчез.

— Укун, я умираю с голоду, — сказал Танский монах.

Тут Сунь Укун поспешно обернулся к учителю, низко поклонился и рассказал ему про все свои приключения.

Поначалу, не найдя нигде Сунь Укуна, Танский монах встревожился. Когда Сунь Укун вернулся и убил его нового ученика, монах разгневался и только собрался хорошенько отругать Сунь Укуна, как увидел, что новый послушник превратился в труп Макрели. Тогда он понял, что у Сунь Укуна были добрые намерения, а мальчик-послушник на самом деле страшное чудише. А когда Сунь Укун рассказал ему, какое это жестокое и коварное чудище, гнев сменился радостью.

— Тебе пришлось нелегко, мой ученик! — воскликнул он.

— Укун повеселился в свое удовольствие, — сказал Чжу Бацзе, — а его забавы называют тяготами. В таком случае, когда мы попадаем в настоящую переделку, учитель скажет, что мы просто развлекаемся!

Танский монах велел Чжу Бацзе замолчать и спросил Сунь Укуна:

— Укун, ты провел несколько дней в Зеленом-Зеленом Мире. Почему же у нас тут минуло только два часа?

— Хотя сознание может обманывать, время не обманывает, — ответил Сунь Укун.

— А что длится дольше — сознание или время? — спросил Танский монах.

— Когда сознание всякий миг уходит — это Будда. Когда время всякий миг уходит — это дьявол, — ответил Сунь Укун.

— Теперь чудище уничтожено и мир наконец очищен, — сказал Шасэн. — Почему бы тебе, Укун, не сходить снова в ближайшую деревню и не попросить еды? Пусть учитель отдохнет здесь немного, а потом мы пойдем дальше на Запад.

— Хорошо! — ответил Сунь Укун. Не успел он пройти сотни шагов, как повстречал местное божество земли.

— Ну и хорош же ты! — вскричал Сунь Укун. — Третьего дня я тебя искал, хотел кое о чем расспросить, читал заклинания, а ты так и не явился! Что-то ты больно заважничал! Ну-ка, ложись, я всыплю тебе сотню палок! А потом поговорим.

— Уважаемый Великий Мудрец, — ответил Бог Земли. — Демон страстей утащил вас за край Небес, а мои силы ограничены. Как мог я подняться выше Неба? Прошу вас, Великий Мудрец, соразмерьте мои заслуги с моей виной.

— А какие у тебя заслуги? — спросил Сунь Укун.

— Я собственноручно вынул из уха Чжу Бацзе комочек из цветов, — ответил Бог Земли.

Тогда Сунь Укун отпустил Бога Земли, взвился ввысь и стал искать место, где можно было бы попросить ему. Вдали он увидел дорожку среди цветущих персиков и струйку дыма, поднимавшуюся из глубины рощи. Сунь Укун спустился с облака и пошел к роще. Там он увидел красивый домик, вошел в него и только собрался кликнуть хозяев, чтобы попросить у них подаяние, как вдруг очутился в комнате для занятий, где перед раскрытой книгой сидел в окружении учеников учитель. Вы хотите знать, какое изречение он толковал? А вот какое: "Оно охватывает Небо и Землю, и из него ничего не ускользает".

Все, о чем говорится в "Дополнении к Путешествию на Запад", — это всего-навсего мир Страсть-Рыбы. Но это становится известно только в самом конце. Книга написана большим мастером.