46

Через шесть дней после убийства Дрю Гиллиарда мы приехали на Итаку, казавшуюся нереальной после бешеной смены часовых поясов и климатических зон.

Не ту Итаку, что в Нью-Йорке, а ту что в Греции.

На одну ночь мы остановились в Нью-Йорке, хотя я бы предпочел этого не делать. С того момента, как мы уехали, Николай постоянно названивал Талулле, и она настояла на том, что мы должны навестить его, прежде чем снова улизнуть. Нужно было установить мир между ее отцом и Расторопной Элисон, которая уже с дюжину раз грозилась уволиться, если Николай не перестанет вставлять ей палки в колеса. (Теперь не было никакой финансовой необходимости в том, чтобы поддерживать ресторанный бизнес, но помимо того, что Талулле нужно было как-то объяснить неожиданное появление 20 миллионов, бизнес Галайли был для нее связью со счастливым прошлым.)

Как бы то ни было, из-за этого мы провели целую ночь на большой кровати в отеле — после мучительных размеров спального места в «Амтраке». В эту ночь мы непорочно спали. Секс во время Проклятия, как выяснилось, снижает человеческое либидо до нуля, а отсутствие секса в это время, наоборот, приводит к бешеному взрыву сексуальной активности потом. Теперь мы прикасались друг к другу с трогательной заботой. Среди множества воспоминаний от следующих сумбурных недель именно сон на холодных хрустящих простынях после трех ночей в поезде особенно ярко отпечатался в моей памяти; мы как будто нырнули в реку забвения, в которой растворились последние крупицы нашего общего телепатического сознания, словно искристый след кометы. Бывают прекрасные сны, сны полные, невинности и чистоты… и это был один из них. Мы проснулись такими свежими, будто только что были отлиты из формочек, совершенно новые и готовые жить. Это ввело нас в состояние легкомысленности, в котором мы и покинули Нью-Йорк во второй раз.

Мы долетели на «Американ эрлайнс» до Рима, оттуда на «Эйр Италия» до Кефалинии. А оттуда на лодке до Итаки. Скромная вилла, от которой спускается сотня каменных ступеней к берегу тихой бухты у городка Кониа, обошлась нам всего в 1200 евро за неделю. Разгар туристического сезона прошел, было тихо. Я останавливался здесь тридцать лет назад после того, как убил французскую студентку, занимавшуюся современными танцами, которая проводила каникулы на Эгейском море. Идея поехать сюда подсознательно возникла у меня, как только я увидел Талуллу еще в аэропорту «Хитроу», и я спланировал наше путешествие сюда еще три недели назад, когда мы впервые покинули Нью-Йорк и направились в Калифорнию.

— Какой милый домашний хэппи енд, — сказала она. — Одиссей возвращается домой к верной любящей жене. Даже дураку понятно. Я думала, ты вроде как умный и непредсказуемый.

Но я не был умен. Я был счастливым тупицей. Тупым счастливчиком. Революция Джейка Марлоу достигла апогея: нудное всезнание превратилось в благословенное невежество. Все старые убеждения переменились. Замкнутый круг бесконечного самоанализа разорвался. Я с удовольствием пустил все на самотек.

Для Лулы это было не так просто. Большая часть ее была готова встать на сторону мирного принятия происходящего, но что-то внутри не хотело сдаваться без боя. По ночам она вскакивала с постели в холодном поту от кошмаров. На нее вдруг накатывали приступы депрессии, агрессии, безумства, паники. Она не говорила об этом. Чувство ненависти к себе могло навалиться на нее невзначай, пока она просто курила сигарету. Я просыпался один в спальне и в панике обшаривал весь дом, наконец находил ее в пустой ванной, или стоящей на веранде и глядящей вдаль на море, или она лежала на полу на кухне, свернувшись калачиком. И от этого никуда было не деться, через ее страдания лежал путь к выживанию. Она знала это, и потому еще больше ненавидела свою предсказуемость. «Это и есть самое гадкое в отвращении, — сказала она как-то. — Ты к нему привыкаешь».

Однажды в предрассветный час я нашел ее — после долгих поисков и почти поглотившей меня истерики, так как ее не было ни в доме, ни на террасе, ни в саду, ни в городе — стоявшую в одиночестве по пояс в море. Я разделся, зашел в воду, шлёп… шлёп (она оглянулась, увидела, что это я) и встал рядом. Пляж был пустынным. Прохладно, но не холодно. Свет от тающего полумесяца дрожал на воде, словно хлопья или серебряные листья. Я знал, что нельзя брать ее за руку и вообще трогать. В таком состоянии она нуждалась в прикосновении не больше, чем женщина за тяжелым трудом нуждалась бы во французском поцелуе.

— Когда я была маленькая, папа рассказывал мне о Ликаоне, — сказала она. — Он всегда особенно делал упор на ту часть истории, где говорилось о восьмилетнем воздержании и возможности вернуть человеческое обличье, и о том, что никто никогда не слышал о волках, превратившихся обратно в людей.

Есть две версии мифа. По первой Ликаон, царь Аркадии, попытался накормить Зевса блюдом из человеческого мяса и был наказан превращением в волка. По другой он оскорбил Зевса, принеся в жертву на алтаре ребенка, и с тех пор все, кто приносят человеческую жертву, должны страдать, превратившись в волка, и вернуть себе обличье человека они могут, лишь отказавшись от человеческой плоти на восемь лет.

— Сколько тебе удавалось продержаться дольше всего? — спросила она.

— Четыре полнолуния.

— По-твоему, возможно продержаться восемь лет?

— Восемь лет — все равно что восемь тысяч лет. Ты это знаешь. Мы никогда не сможем вернуться.

Она помолчала с минуту, потом сказала:

— Да. Знаю.

Я находился в состоянии обостренной мужественности. Я стоял с отважным выражением лица и был готов уничтожить кого или что угодно, что могло причинить ей малейшее неудобство. Мне было очень трудно сдерживаться, не обнимать ее, не пытаться оградить от всех опасностей на свете. Но было так сладко, так радостно заботиться не о себе. О ней. Только о ней.

— Это так и будет продолжаться, — сказал она. — Вечно заметать следы. Оглядываться. Бежать с места преступления. Какая отвратительная фраза. Бежать с места преступления. Кстати, я не собиралась тут топиться. А мы вообще можем утопиться?

— Да, в обоих воплощениях. И гореть, как оказалось.

Волны качались, обволакивая наши тела.

— Когда мы были в Нью-Йорке последний раз, — сказала она, — то вместе смотрели несколько образцов ткани с папой и Элисон, потому что собираемся менять дизайн в одном из ресторанчиков на 28-стрит. А за три дня до этого мы с тобой трахались, пока я пожирала кишки из вскрытого человеческого трупа.

Она рассмеялась — совсем не наигранно, как можно подумать, потому что сказанное было абсолютной правдой и одновременно звучало, как фраза из комедийного ужастика.

— Да, — ответил я, — так и есть.

Я знал, почему она так сказала. Твои тайные злодеяния всегда пожирают тебя изнутри. «Что может заставить человека говорить правду, если не мораль?» — сказала как-то Жаклин Делон. Она ошибалась. Правды требует закон выживания. Невозможно жить, если не можешь принять себя таким, каков ты есть. А ты не можешь принять себя таким, каков есть, если ты не можешь открыто говорить о том, что делаешь. Сила слова. Стара, как Адам.

Мы вернулись в дом, тихо ступая по спящему городу под сияющими созвездиями. Впервые со времени убийства я почувствовал маленькую искру сексуального возбуждения между нами, а потом понял: она почувствовала ее еще раньше, она знала, что началась новая фаза лунного цикла, и снова столкнулась с неизбежным приближением конечной точки. Поэтому и стояла одна в морской воде.

Вилла пахла чистым бельем, лимонами, что росли в горшках на веранде, и чабрецом. Мы разделись со странной спокойной аккуратностью и нырнули между прохладных простыней.

— Тебе не кажется странным, что я так легко поверила тебе, когда ты говорил о наркотиках? — спросила она. Как-то в дороге мы говорили о подавляющих голод препаратах, и я рассказал ей о моем печальном опыте с запиранием себя в клетке, наглотавшись таблеток и выбросив ключ. Я сказал ей правду: можно пережить пару-тройку полнолуний, накачавшись наркотиками до полусмерти (на четвертое полнолуние я в буквальном смысле чуть себя не убил, — я оторвал от себя кусок мяса, и если бы не моя способность к молниеносному излечению, просто истек бы кровью), но есть как минимум две причины, по которым не стоит этого делать. Во-первых, это самые жестокие страдания, на которые только оборотень может себя обречь. Во-вторых, это бессмысленно, потому что если тебе и удастся пропустить этот месяц или даже еще один, то в следующий, если только не покончишь с собой, ты абсолютно точно убьешь кого-нибудь, а потом снова, и снова, и снова, пока не скончаешься от старости или серебряной пули. И я рассказал ей все как есть.

— Мне это не кажется странным, — ответил я. — Это логично. В моральном смысле воздержание на месяц-два не имеет никакого значения.

— Но я не пробовала это по другой причине. Я отлично помню, каково мне пришлось первые три раза, и мысль о том, чтобы пережить подобное еще раз, нагоняет на меня ужас. Дело не в логике. А в трусости.

— Я ничем не лучше. Меня это тоже пугает до чертиков. К тому же моя последняя попытка провалилась.

— Но ты все же приносишь в мир и добро. Ты компенсируешь свои поступки.

— Вложением денег. Которое не имеет значения, если у тебя скелет в шкафу. К тому же это не помогает. Деньги не могут быть разменной монетой в мире морали.

Мой член набух рядом с ее лежащей рукой. Я знал, что она знала. Она была уже почти готова к тому, чтобы совсем сдаться. Пройти через горе и стыд и получить взамен теплоту и счастье.

— Не могу выбросить это из головы, — сказала она. — Я все думаю, что должен быть какой-то выход, но в конце концов понимаю, что придется либо убить себя, либо смириться с тем, кто я есть.

— Не убивай себя, — попросил я.

— А ты будешь со мной?

— Да. Всегда.

— Но может, я все же убью себя, — сказала она. — Не могу пообещать точно.

— Тогда пообещай мне, что не сделаешь этого, не предупредив меня.

— Хорошо.

— Скажи это.

— Я не стану убивать себя, не предупредив тебя.

В ту ночь мне снился целый ворох удивительно ярких снов. Мне кажется, мы даже занимались сексом в завороженном состоянии полусна. А потом еще вереница снов. Потом я почувствовал, будто меня кусает в шею какое-то насекомое, и подумал, что расскажу об этом Талулле с утра, непременно расскажу — но все мысли смешались и растворились в темноте.

Когда я проснулся далеко за полдень, комната была наполнена солнечным светом и запахом морского бриза. Я еще не поднял голову с подушки, но сразу почувствовал пустоту на том месте, где должно было быть ее тело, а затем услышал голос Эллиса:

— Да уж, Джейк, давно пора!

 

47

Он сидел в одном из ротанговых кресел у кровати, спиной к распахнутому на веранду окну, сцепив руки на животе и положив щиколотку одной ноги на колено другой. Как всегда — в черных кожаных штанах, ботинках с железными нашлепками и светлом джинсовом пиджаке. Его белые волосы свободно свисали до пояса. Дуновение ветра донесло до меня вонь от его ног. В голове жужжало и стучало, я попытался шевельнуться, и перед глазами пошли серебряные круги, а в шее и плече отдалась жгучая боль. Я сел на кровати и взглянул на него.

— Она у нас, — сказал он. — Поиграем в угадайку или сначала послушаешь меня?

— Говори, — ответил я.

Эллис слегка кивнул, как бы в подтверждение того, что его догадки по поводу моей реакции оказались верными, потом поднялся, сделал жест руками, как бы означающий секундочку, вышел на веранду и быстро вернулся с двумя чашками свежего кофе. Одну протянул мне и вернулся на место.

— Во-первых, — начал он, — позволь заверить тебя в том, что Талулла жива и в полном порядке. Она далеко отсюда, в месте, которое я пока не могу тебе сообщить, но ты можешь быть абсолютно уверен, что она окружена комфортом. Это я тебе обещаю, Джейк.

Я поставил чашку на столик у кровати. У меня тряслись руки. Вчера, когда мы шли с пляжа под звездным небом, она взяла меня за руку. Никто из нас не произнес ни слова, но этот жест пробудил у нас обоих мысли о смерти. Теперь я представлял, как она, съежившись, сидит на спартанской койке в клетке без окон. Жива и в полном порядке. Мне пришлось поверить ему, потому что о другом я и думать боялся.

— Я не могу говорить об этом голый, — сказал я.

— Понимаю. Не буду мешать.

Я встал, быстро оделся во вчерашнюю одежду. Потом присел на край постели и раскурил «Кэмел». Мое влюбленное я, словно лунатик в смирительной рубашке, качалось туда-сюда и повторяло: «Она у них. Она у них. Она у них». Шею жгло, и я машинально все время тер это место.

— Все еще жжет? — спросил Эллис. — Дротик с транквилизатором. У нас теперь новый парень, он называет себя Кот. И это заслуженное прозвище, раз ему удалось залезть на веранду и не разбудить тебя. Ты ничего не услышал?

Я вспомнил сон, в котором меня укусило насекомое, и почувствовал себя беспомощнее пьяного.

— Просто выкладывай всю информацию, — сказал я.

— Ага. В общем, она у нас. Но ты можешь получить ее обратно и жить вместе долго и счастливо. Единственное, что ты должен сделать, — убить Грейнера.

Я поднял взгляд. Он выглядел спокойным, синие глаза смотрели ясно.

— Ты все правильно услышал.

— Почему Грейнера?

Эллис сделал глоток, его адамово яблоко задвигалось.

— Джейк, — сказал он, — все просто. С недавних пор я состою в одном движении. Эта группа людей — некоторые из них из Охоты, кто-то из Технического обеспечения, кто-то из Финансовой поддержки — они прочли «Мене, мене, текел, упарсин» на стене ВОКСа. И ты нужен нам. Серьезно, ты — тот, ради кого мы и существуем. Ну то есть не конкретно ты. Вампиры, демоны, зомби, вуду, сатанисты, джинны, полтергейсты — вся тусовка. Проблема в том, что тусовка эта мельчает. Ты же замечал, да?

После 11 сентября поползли слухи о том, что администрация Буша сама устроила террористический акт, чтобы заполучить карт-бланш в вопросах агрессии из-за нефти и выманить деньги налогоплательщиков для американского военного комплекса. Если нет страха, нет и финансирования. Вот им и нужна Аль-Каида. Здесь тот же принцип.

— Парни так хорошо справлялись с работой, что им нечем стало заниматься, — сказал я.

— Именно. Я и мои друзья не хотим этого допустить. Грейнер только о том и мечтает, ведь у него есть солидный счет, и он уже устал от нервотрепки. Но что будут делать такие, как я? Жарить бургеры?

Значит, дело не только в финансировании. Проблема еще и в кризисе самоопределения. Эллис не умеет ничего, кроме как охотиться. Порнозвезды всегда говорят о своей индустрии как о «теплой семье». Охотники, как мне представилось, думают примерно так же.

— К твоему сведению, — продолжал Эллис, — теперь у нас два ВОКСа. Всемирное Объединение по Контролю за Сверхъестественным и Всемирное Объединение по Спасению Сверхъественного. Так что в нас все еще нуждаются. И если все пойдет по плану, мы всегда будем нужны. Мы надеемся многое изменить. Мы собираемся спасти то, что сейчас под угрозой вымирания.

— Убив Грейнера?

— Ты даже представить себе не можешь, Джейк, сколько влияния у этого парня. И не у него одного. Там целый нервный центр, сраная хунта. Они контролируют финансирование, вербовку кадров, исследования, политику и СМИ. Половина из них циники, нагло обкрадывающие организацию, а другая половина — фанатики, не понимающие, что с энтузиазмом движутся к тому, чтобы оставить самих себя без работы.

— Всегда относил тебя к фанатикам, — сказал я.

Эллис покрутил головой как бы в знак великодушного разочарования.

— Я прагматик, Джейк. И всегда им был. Я думал, ты это понимаешь.

— А когда ты убьешь Грейнера — то есть когда ты предоставишь мне его убить — что потом? Coup d'etat? Или вы собираетесь пощелкать всех главарей один за другим?

— Нам не нужна кровавая революция, — сказал он, допил кофе и поставил чашку на пол. — Организация очень хрупкая, а нас совсем немного. Так что хватило бы трех, максимум четырех смертей ключевых фигур в Англии. И дюжины в Штатах. Нам бы не хотелось перебарщивать. Нужно лишь спокойно, но твердо дать понять, что с нами нужно считаться. Мягкая смена курса. И что в итоге? Фанатикам, естественно, придется посторониться, а Грейнер — фанатик до мозга костей. Тогда мы сможем разобраться и с циниками. Предложить им добровольно покинуть организацию и перестать паразитировать. Не кровавая революция, но и не совсем уж бархатная.

— В таком случае, я вам не нужен. Убейте Грейнера сами. Тем более, если вы хотите таким образом заявить о себе.

— Да я и собираюсь его убить сам, — ответил Эллис. — Я собираюсь поменять серебряные пули в его ружье на обычные. А ты будешь просто в качестве камуфляжа, Джейк. Идеальное фальшивое прикрытие. Нам нужно убрать Грейнера так, чтобы они знали, что это мы, но не имели никаких доказательств. У него большие связи. Так что нам нельзя будет предъявить претензии, если что-то вдруг пойдет не так.

— Ты, по-моему, немного опоздал со своей идеей, — ответил я. — Я хочу сказать, остался ведь только я. Какой смысл оставлять меня в живых?

Он посмотрел на меня и криво улыбнулся.

— Мило, Джейк. Но остались ты и она. Ты не был уверен, в курсе ли мы. Но мне придется тебя расстроить — мы в курсе.

Ни на что другое я не наделся, но попытаться все же стоило.

— Грейнер о ней знает?

— Нет. Только мои люди.

Мой внутренний стратег работал сейчас на полную катушку. Грейнер о ней не знает. Хорошо ли это? Как мы можем сыграть на этом? Не знаю. Надо подумать.

— Ну ладно, — сказал я, — допустим, остались мы с ней. Что с того? Двоих маловато для возрождения рода.

Эллис не ответил. Было видно, что он о чем-то размышляет. Потом он взглянул на меня и просиял:

— Джейк, — сказал он. — Вот черт. Ты даже не представляешь, что происходит. Не знаю, с чего и начать.

Мурашки побежали у меня по загривку. Я не хотел, чтобы он начинал. Конкретные детали не имеют значения. Важно лишь то, что мои Абсолютные Знания на самом деле были ошибочны. То есть то, что казалось мне правдой… Все, в чем я был уверен… Разве ты не чувствовал, что все к тому и идет? Ты, бесстрастный читатель?

— Мы нашли антивирус, — сказал Эллис.

Искушение выкрикнуть «что?!», хотя я прекрасно его расслышал, было почти непреодолимым. Я все же сдержался.

— Притом совершенно случайно, — продолжал он. — Похоже, так происходит со всеми большими открытиями: кусок сырого мяса падает в огонь и voila! — изобретена готовка. Однако, все это не без помощи твоей подружки.

«— Какой дротик?

— Тот, что предназначался для оборотня. Но попали они в меня. Очевидно, транквилизатор, так как секунду спустя я уже отключилась».

О нет. Это был не транквилизатор. Господи боже.

— Альфонс Маккар мертв?

— Мертв, — сказал Эллис. — Он умер в ту же ночь, когда наткнулся на Талуллу. Хотя это не мы его убили. Какая-то компашка любителей на сраном джипе его прикончила. Представляешь? После этого нам пришлось их завербовать, чтобы не болтали. Сейчас каждый подросток с ружьем, насмотревшийся Баффи… Я хочу сказать, что раньше…

— Может, лучше расскажешь, что все-таки происходит?

Он поднял ладонь.

— Ты прав. Прости. Только налью себе еще кофе. Хочешь тоже?

Я отказался. Пока Эллис наливал себе вторую порцию, я убрал валявшиеся по комнате вещи Талуллы. Застелил постель. Мысль о том, что он видел подтверждения нашей близости, была невыносима. Я не мог не думать о том, как она взяла меня за руку прошлой ночью, и никто из нас не мог произнести ни слова. Мы словно предчувствовали наше расставание.

Эллис высунулся из окна:

— Не хочешь посидеть снаружи? Отличная погодка.

Я сцепил зубы и молча вышел на веранду, залитую ослепительным солнечным светом. Судя по всему, было часа три. Внизу стайка белых домов усыпала склон горы, Кония выглядела до абсурда миловидной. Коричневый от загара рыбак сидел на краю пирса и чинил рыболовную сеть. Официант курил сигарету, прислонившись к фонарному столбу. Четверо тинэйджеров расположились неподалеку от оранжевой Веспы. Я присел напротив Эллиса спиной к свету. Солнце жарило затылок, будто адская тюбетейка.

— Ну так вот, — сказал он. — Исследование вируса оборотней официально было прекращено пять лет назад. Неофициально наши ребята продолжали им заниматься. Это было нелегко, тем более что предмет исследования было не так-то просто разыскать. Но к счастью, у нас был Альфонс Маккар. Альфонс был нашим золотым гусем, пока не исчез. Сбежал. Не представляю, как мы умудрились его прошляпить. Ох уж эти новички… — Он посмотрел вдаль и покачал головой. — Ну да ладно. Той ночью в пустыне мы пытались опять его отловить. А если не получится, то хотя бы выстрелить в него дротиком с последней версией антивируса. И что же? Стрелок промахнулся и попал в Талуллу! — Он наклонился вперед и вскинул брови. — А кто стрелял? Я! Да уж, малый не промах! — Эллис помолчал, снова с улыбкой откинувшись на спинку стула. — Чистая случайность, Джейк, и так всегда. Все это время мы пытались лечить оборотня. А оказалось, надо было лечить жертв. Талулла первая, кто выжил после укуса, и первая, кто обратился за сто пятьдесят лет. А выжила она потому, что лекарства наших химиков действительно работают. Мы до сих пор не знаем, лечит ли наше зелье уже состоявшихся оборотней, но оно точно спасает только что укушенных. Получаешь нужную дозу, как только тебя укусили, и бинго — новенький оборотень готов. Так думает Поулсом. Он у нас теперь мозг. Веселенькие времена пошли.

— Как-то не сходится, — сказал я. — Ведь ты убил Вольфганга. Ты. Ты Грейнеру как сын. Ты убил кучу наших.

Он кивнул и опустил голову. Снова криво улыбнулся.

— Ты прав, Джейк. До меня долго доходило. Я был им просто очарован. У него есть дар, понимаешь, харизма. Он был мне как отец. И потом, мне нужно было держаться рядом с ним, чтобы выяснить, кто главные игроки в организации. У него есть доступ ко всему на свете. Даже теперь мне не по себе от того, что я сижу здесь, а он даже не знает, где я нахожусь, хотя я уже год как присоединился к отступникам. Я всегда чувствую его призрак за спиной. Такую цену платишь за двойное агентство.

Мне тоже стало не по себе. И не только потому, что Эллис, очевидно, спятил. Его внутренний мир невозможно было понять. Может, он говорит правду. А может, давно страдает галлюцинациями. А главное, не было никаких объективных факторов и показателей, по которым можно было сделать вывод. И единственное, что я мог — принять его слова за чистую монету. В противном случае мне бы пришлось искать какое-то другое объяснение, но на это полагаться не приходилось.

— Кстати, — сказал он, — думаю, будет честно сообщить тебе, что ты и сам принимал антивирус. Последнюю версию. И не раз.

— Что?

— Помнишь, ты заказывал выпивку в «Зеттере»? А потом в Карнарфоне. Поулсом надеется, что антивирус подействует и на старого оборотня. Талуллу укусили и вкололи антивирус одновременно, вот она и обратилась. Но мы не знаем, может ли она обращать других. К тому же, если мы можем вколоть дозу только что укушенному, и он обратится, — это не слишком большой успех. Выходит, мы должны быть на месте каждый раз, когда кого-то укусят. Это просто невозможно.

Я вспомнил, как заказал скотч в «Зеттере», и он показался мне странным на вкус. «Да вот, заказал „Обан“. А мне похоже, принесли „Лафройг“», — сказал я тогда Харли.

Харли.

Моя жизнь — список людей, которых я подвел.

— Проблема, конечно, в том, что ты пока еще никого не кусал, — все говорил Эллис. — В этом заключается еще одно условие сделки. Ты должен начать оставлять выживших. Например, двоих укушенных за одного убитого. Так что вы, ребята, будете как сыр в масле кататься, пока не увеличите популяцию до нужного числа.

Залитая светом белая веранда раздражала глаз, а нещадная жара добавляла «прелести». Несмотря на то, что детали были не важны, многие мелкие вопросы все же щекотали мне нервы.

— Почему вы ее не забрали?

— В смысле?

— Талуллу, в пустыне. Почему ты сразу не схватил ее?

У Эллиса зазвонил телефон. Он взглянул на номер и убрал мобильник обратно.

— Мы вообще-то собирались, — стал объяснять он, — но тут появился другой вертолет ВОКСа с одной из сраных шишек на борту. Они не знали, что произошло, и уж точно не были в курсе, что кого-то укусили, но требовали, чтобы мы заполучили Альфонса как можно скорее. Поулсом еле успел вернуться и отметить ее. Потом директор пересел на нашу вертушку, и мы поехали с телом Альфонса на базу. Так что Поулсому пришлось оставить ее там, где лежала. А его мы подобрали на обратном пути.

— Что ты имеешь в виду под «отметить»?

— Жучок, Джейк, — ответил Эллис. — Передатчик. С половину ногтя мизинца. Имплантирован хирургически. Он у нее в груди. Поулсому, конечно, было любопытно, как подействует антивирус. Думаю, он уже тогда предчувствовал, что выйдет необычная история. Парень просто чокнутый профессор в таких делах. Но мы все же потеряли ее. Мы думали, она погибла, как и остальные, потому что очень долго не было никаких новостей. Но потом, два месяца назад — бип… бип… бип. Я сразу предложил отловить ее, но остальные проголосовали против. Ходили слухи, что среди наших появился крот. Все подозревались. Один из парней Поулсома исчез. Наша группировка была на грани развала. Так что мы решили затаиться.

«Я до сих пор чувствую колющую боль. Как будто там маленькая заноза». Мысль о том, что все это время они знали, где мы, что все те сотни километров, наезженные по Америке, и моя невероятная осторожность были впустую, в эмоциональном плане размазала меня по стенке.

— Почему ты не сказал это раньше, когда мы виделись в «Зеттере»? Или в Корнуолле?

Он снова кивнул, поджал губы и потупил глаза в знак признания своей ошибки.

— Слабость и неподготовленность, — ответил он. — Грейнер собирался встретиться со мной тем утром в «Зеттере». Мы знали, что ты скоро начнешь сомневаться, надежно ли прикрытие Харли. Потом началась эта история с французским идиотом. В последнюю минуту мне позвонили и сказали, что Грейнер задерживается и чтобы я действовал один. Я до сих пор не знаю, была это проверка или нет. Они могли поставить жучки в комнате, или, может, это был твой эскорт, как ее там, Мадлин, которую типа завербовали. Короче, меня смутило такое положение дел, и я совсем не был в настроении совать голову в пасть льву. Слишком многое было поставлено на карту.

— Мэдди ведь не из ВОКСа? — спросил я дрогнувшим голосом. Если бы она оказалось не той, за кого себя выдавала, это стало бы маленьким, но очень болезненным разочарованием, как раз таким, после каких хочется спросить «Боже, неужели у них нет ничего святого?».

— О нет, она ничего не знала. Сама невинность. Забудь про нее.

Мне стало немного лучше.

— А что насчет слежки в Корнуолле?

— Тут просто не повезло. Я уже было собрался открыть тебе все карты, но получил сообщение, что засекли еще двух вампиров. Мне пришлось заняться этим. И к твоему сведению, мы убили той ночью еще трех, но на эта ушла целая ночь — а наутро ты сбежал в Лондон прежде, чем я успел с тобой поговорить.

— То есть ты не главный в этой заварушке, — заметил я.

— Да ни за что! Я не стал бы брать на себя такую головную боль.

Это была очевидная ложь, мы оба знали, что он всегда мечтал главенствовать единолично, но я это проигнорировал.

— А кто тогда?

— Брось, Джейк. Это же секретно. Да и что тебе за дело?

Мадлин бы ответила: потому что мне нужен шарманщик, а не его обезьянка.

— Даже не знаю, — ответил я, — может, дело в том, что ты ходишь по тонкой грани между тем, чтобы звучать убедительно, и говорить, как чокнутый.

Он кивнул.

— Да, я странновато изъясняюсь. Мне говорили, что меня нелегко понять. Ты же знаешь, что я сирота?

— Нет.

— Мать оставила меня в «К-Марте» в Лос-Анджелесе, когда мне не было и года. Мне до сих пор снится то место, какое-то расплывчатое воспоминание о блестящем Рождестве.

Его сознание было, как смертоносное подводное течение океана. Не успеешь оглянуться, а холодные воды уже унесли тебя далеко от берега. Я встал.

— Хватит болтовни. Лучше скажи, что я должен делать.

— Умерь пыл, Джейк. Пока ничего. До полнолуния еще семнадцать дней. Грейнер хочет поймать тебя в облике зверя. Насколько он знает, тебя не засекают никакие радары. Через пару недель ты ему позвонишь. Скажешь, что жаждешь мести за Харли. Только ты и он, победитель получит все. Назначь встречу в уэльском лесу. А мы пока подготовимся. Я оставлю с тобой трех своих ребят, на тот случай, если на хвост сядут вампиры, но ты и сам не зевай, ок? О, и даже не пытайся купить у них рассказ о том, где твоя подружка. Они не знают. Садись на рейс до Лондона сегодня же. Вот новый мобильник и зарядка. Не занимай линию. Единственный, кто тебе может позвонить, — я. Поезжай прямиком домой и сиди там тихо.

— Это все?

— Все. Поверь, Джейк, все будет хорошо. Мы оба выиграем от этой сделки.

Его телефон снова зазвонил. На этот раз он ответил: «Давайте», — потом замолчал и передал телефон мне.

— Вот, — сказал он. — Поговори со своей леди.

 

48

У меня потемнело в глазах и вспотели ладони, когда я взял трубку.

— Лу?

— Джейк?

— Ты в порядке?

— Да. Где ты?

— Ты не ранена? Они не причинили тебе вреда?

— Нет, они меня не трогали.

— Не волнуйся. Я скоро вытащу тебя оттуда. Все будет в порядке.

— А где ты?

— Я все еще на вилле. Ты не знаешь, где ты? — Я увидел боковым зрением, как Эллис состроил гримасу, говорящую: брось, Джейк, не будь дураком.

— Не знаю. Вроде меня везли на самолете. Тут как в госпитале. И тут есть доктор, во всяком случае, этот парень одет как доктор.

— Что они с тобой сделали?

— Ничего. Только взяли кровь и мочу на анализы. Они очень заботливы.

— Лу, слушай. Они продержат тебя семнадцать дней. Я смогу звонить тебе время от времени, — «Но не слишком часто», — сказало выражение лица Эллиса. — Ты, главное, сиди спокойно. Я скоро тебя вытащу…

Наступила тишина. Я почувствовал ее испуг, словно резкий перепад температуры.

— Обещаешь? — спросила она.

У меня ком застрял в горле. Я отвернулся от Эллиса.

— Обещаю. Я вытащу тебя. Просто подожди.

— Хорошо. Постараюсь.

— Они хотят, чтобы я… — Разговор оборвался, и пошли короткие гудки.

Я обернулся к Эллису:

— Твою мать, верни ее. Верни немедленно.

— Джейк, остынь. Остынь. Ты же прекрасно понимаешь, как это бывает. Ты поговорил с ней. Ты убедился, что это она. И что с ней все в порядке. Я обещаю, что с ней не случится ничего плохого. Я видел комнату, в которой ее заперли, и знаешь что? Там мило. Там есть телевизор, удобная постель, даже маленькая ванная и все прочее. Так что перестань волноваться.

Он потянулся за телефоном, но я его не отдал. Я слышал через него ее голос, и мне казалось, ее тепло все еще сохранилось в трубке.

— Хватит, Джейкоб. Не будь идиотом.

Я отдал телефон.

— Вот что я тебе скажу, — начал я. — Я пальцем о палец не ударю, пока ее не увижу. Понял? Своими собственными глазами, во плоти. Я увижу ее лично или ни хрена ты не получишь. И это не обсуждается.

Эллис поднялся. Посмотрел на меня с любопытством, потом повернулся, облокотился о перила веранды и посмотрел вдаль на домики с рыжими крышами, на белые лодки, раскачивающиеся на волнах Эгейского моря.

— Джейк, — сказал он, — ты ведь ее по-настоящему любишь, да?

Я не ответил. В ушах стучало. С городского рынка пахло сырой рыбой. Водный мотоцикл пересекал бухту, тяжело плюхаясь по морской глади. Я понял, что наговорил лишнего.

— Это хорошо, — сказал он. — Просто здорово. Я поражен. Ведь тебе уже лет двести. Я думал, ты уже совсем зачерствел. Смерть сердца и Конец любви. Я думал, за эти десятилетия ты эмоционально… Как это по-французски? Longueur. А вот оно как. Кто бы мог подумать. Десятки лет эмоциональной импотенции, и вдруг снова эта странная любовь.

Он изменил тон еле ощутимо, но все же достаточно, чтобы это можно было заметить. Я молчал. Солнце жгло, как укусы миллиона насекомых.

— Не заставляй меня отдавать приказ, чтобы они сделали с ней что-нибудь, — сказал он тихо. — Например полили серной кислотой. На ногу или еще куда-то.

— Пожалуйста… — начал было я, но он поднял ладонь.

— Ты не в том положении, чтобы диктовать условия, Джейк, — продолжал он. — Я понимаю, отчего ты такой вспыльчивый. Но знаешь, ты забываешь о реальности.

На ногу или еще куда-то. Куда-то — это может быть куда угодно. На лицо, или грудь, или между ног. Кислота издает такой шипящий звук, словно испытываешь облегчение или экстаз. Следы от нее залечиваются, но это ужасная боль, а они могут делать это сколь угодно долго. Когда любишь, ты понимаешь, что это может произойти, как уже произошло с Арабеллой, когда она сказала: «Это ты, это ты». Было бы справедливо, если бы такое случилось и с Талуллой. Но я не выдержу, только не с ней, лучше делайте со мной что угодно.

— У тебя еще будет возможность с ней поговорить, — сказал Эллис, — и, возможно, вы даже увидитесь разок до того, как ты сделаешь то, что должен. Но, Джейк, серьезно, не зарывайся. Твой тон, мужик. Тон совсем неправильный.

В кино так иногда бывает: солдат опускает глаза и видит, что его ступня в миллиметре от мины. Тогда он оглядывается и понимает — он на минном поле, взрывчатка повсюду. И теперь каждый его шаг — это маневрирование между жизнью и смертью.

— Окей, — сказал я. — Ты прав. Понимаю. Но если ты не против, я выскажу одно предположение. Наблюдение.

— Конечно. Валяй.

— Тебе необязательно это делать. Я имею в виду, необязательно держать ее взаперти. Видишь ли, позволь спросить — зачем вы убили Харли?

— Чтобы взбесить тебя, — ответил Эллис. — Хотя, между нами говоря, я думал, будет лучше оставить его в живых, пока ты не захочешь его вызволить.

— Вот именно. Харли убили, потому что вы знали, что без причины я не стану драться. И это правда. Месяц назад у меня не было причин. Я даже жить не хотел, — Эллис медленно кивал, улыбаясь. — Но теперь все изменилось. Теперь у меня есть она. И я в любом случае убил бы Грейнера с чувством удовольствия и облегчения, потому что пока он жив — он угроза для женщины, которую я люблю.

Эллис улыбался не просто в знак понимания. Эта была улыбка человека, который встретил того, кто мыслит в том же направлении.

— Вот это хорошо, Джейк, — сказал Эллис, — в твоих словах появилась логика. Отлично. И я верю тебе. Но ты же понимаешь, одной фразой все не решить. Даже если отбросить тот факт, что ты просто пытаешься выбить из меня уступку, у нас все еще нет никаких причин тебе доверять — к тому же я просто выполняю приказ, но не принимаю решений. Я же говорил, не я в этом деле главный.

Тишина. Психически мое состояние походило на ощущения человека, запертого в комнате, которой бьется в дверь, зная, что она закрыта. Кровь и мочу. Зачем? Все очень заботливые. Заботливые тюремщики куда хуже жестоких, если ты застрял у них надолго. Мы знали это. Она знала. Это чувствовалось по ее голосу.

Мне показалось, что мы с Эллисом целую вечность стояли молча, он — глядя на серебристо-синюю воду в бухте, я — с опущенной головой и сжатыми кулаками, полными бесполезной энергии. Он выглядел как человек, предающийся сентиментальным мыслям. Наверное, они возникли от воспоминания, как его оставили в «К-Марте». Потом он повернулся ко мне и протянул ладонь, светлые волосы блеснули на солнце:

— Что ж, — сказал он, — по рукам?

 

49

Конечно, нечего было и думать о том, чтобы уговорить его не посылать со мной трех тупых головорезов-телохранителей, зато мне удалось застолбить за собой право жить в Лондоне там, где хочу: после короткого тихого разговора Эллиса с начальством мне было разрешено поселиться в доме Харли на Эрл-Корт — где я, после нескольких часов бессмысленного недоверия, и провел следующие тринадцать из семнадцати дней до полнолуния, сидя взаперти, питаясь тем, что приносили агенты, истребляя виски из запасов Харли, приводя в порядок записи в дневнике и изредка разговаривая по телефону с Талуллой.

— Скука — это полбеды, — сказала она мне вчера. — Про другую половину ты и так догадываешься.

Когда до полнолуния оставалась неделя, она, как и я, перестала есть. Я сказал Эллису, что ей нужны сигареты, алкоголь и много воды, он искренне обещал, что у нее будет все, что необходимо. Но вмешалась Высшая Инстанция. Поулсом (а я думал, что это он) нравился мне день ото дня все меньше. Воды — сколько угодно, но никаких алкоголя и никотина. Вместо этого ей предложили снотворное и мышечные релаксанты, на которые, после двух ночей голодной пытки, она согласилась. Помимо лишения свободы, это было первое неудобство, которое они ей причинили (не считая ультразвука почек, которые ей делали целых три раза, потому что Поулсом подозревал, что у нее камни). Эллис объяснил ей (обращаясь к ней при этом, как она сказала, с нелепой средневековой вежливостью), что никто не хочет ей зла и что они отпустят ее, как только я выполню свою часть сделки. Никто из нас даже думать не хотел, сможем ли мы выпутаться из всего этого живыми, кроме того, на повестке дня был более актуальный вопрос — что они будут делать с ней при наступлении полнолуния.

— Поулсом сказал, что они уже все продумали, — сказала она. — Что бы это ни значило.

Мы притворялись, будто и представить не можем, что будет. Но мы все знали. Они собирались либо убить ее, либо запереть, либо засунуть ее в клетку с испуганной до полусмерти жертвой и, что наиболее вероятно, записать весь процесс на видео для архива новоиспеченного отдела ВОКСа.

— Но вообще они и правда обо мне заботятся, — рассказывала она. — У меня огромная ванна, гель для душа из «Хэрродс» и целая стопка огромных белых полотенец. А еще сто с чем-то каналов по ТВ. Я теперь поклонник «Истэндерс» и «Коронейшн Стрит» и…

Связь оборвалась. Эти внезапные гудки напомнили, кто здесь главный, по чьей милости мы еще живы, и что впереди меня ждет работа, которую нужно выполнить.

Для начала я должен был разобраться с главной проблемой. Эллис, очевидно, не собирается так просто отпускать Талуллу. А если бы и собрался, Поулсом этого не допустит. Если принять во внимание, что они запланировали целый проект по восстановлению численности оборотней (а в это я как раз верю), то его исследования в самом разгаре. Талулла пережила укус и благодаря дротику антивируса обратилась. Отлично. Теперь, по признанию Эллиса, им нужно решить следующий вопрос: может ли он сама обращать жертв? Вот это-то и прорабатывается сейчас в лаборатории. Поулсом едва ли выпустит ее на свободу, пока может скармливать ей жертв и держать все под контролем.

Это означает, как бы нелепо ни звучало: Только Я Могу Ее Освободить.

И тут два варианта: вытащить ее оттуда либо силой, либо с помощью хитрости. Но прежде всего мне предстояло выяснить, где эти тупые уроды ее держат.

Выход — деньги. Теперь для них самое время. Благодаря современному размаху из военных наемников, если позволяют ресурсы, можно набрать себе целую маленькую армию (как сделала администрация Буша, и это общеизвестно — купила «Блэкуотер» и, обходя все законы, просто рассыпала наемников по всему Ираку). Мои ресурсы это позволяют, но я все еще не знаю, где ее держат.

И есть лишь один надежный способ это выяснить.

А до тех пор моя жизнь будет похожа на ожидание перед кабинетом дантиста.

Распорядок быстро наладился: сменяющиеся лица агентов, вечера в библиотеке, беспокойный сон урывками, уже с утра уставшие глаза. Днем я мерил комнаты шагами или просто лежал на диване. У Харли никогда не было телевизора, так что я не мог составить компанию моей любимой в мире мыльных опер, но зато был окружен книгами. Как-то днем я пролистывал немецко-голландское издание «Метаморфоз» Овидия 1607 года с иллюстрациями Криспина Де Пассе. В 2006 году такая книга стоила восемь тысяч фунтов. Я даже не представлял, какое бы завещание мог составить на нее Харли и что станет с этим местом теперь, когда он умер. Впрочем, мир пока не знал об этом. Грейнер и Ко, видимо, хорошенько скрыли факт его убийства (одному Богу известно, что стало с его бедной отрезанной головой в багажнике «Вектры»), хотя это лишь вопрос времени, пока коммунальная служба или налоговая инспекция не начнут его розыск из-за неуплаченных счетов.

У Харли не осталось родственников. У него был поверенный в Холборне, но поскольку я не хочу ввязываться в расследование убийства, мне лучше ничего ему не сообщать. Вместо этого я ношу одежду моего покойного друга, пью его виски и коротаю часы за его книгами. И в моменты задумчивости даже хожу, опираясь на его трость с костяной ручкой.

Я почти не говорил с моими телохранителями: они были обучены хранить молчание, а я вообще не был настроен на болтовню. Я перебрасывался с ними парой слов, когда забирал принесенные сигареты или дрова для камина, а в остальное время был нем, и они тихо болтали друг с другом через наушники с микрофонами. На каждом этаже стояло по человеку. Но на захламленном чердаке — никого. Я предложил дежурить там самому (когда тебя мучает голод, а ты не можешь даже подышать свежим воздухом, это ад). «Извини, шеф, никак нельзя», — ответил Рассел. Это он отрезал Лоре Мангьярди голову тогда, в Корнуолле; веселый, полный жизни малый, он так соскучился, что даже готов был поболтать, если бы я не так категорично изображал желание остаться в одиночестве. Так что ему приходится лишь курить время от времени, решать судоку, выдумывать пошлые шутки, досаждать ими своим сослуживцам — «Как называется мини-робот вампир? Носферату-Д2!» — и разбирать, чистить и собирать обратно свой арсенал по два-три раза на дню.

Вооружение команды состояло из обыкновенного огнестрельного оружия и антивампирских примочек — бинокли ночного видения, арбалеты, заряженные осиновыми колышками, ультрафиолетовые колы и маленькие иконки с Девой Марией. У Рассела еще был маленький огнемет, хотя Харли говорил, что Охотники считают устаревшими даже более компактные версии «огонька для кровососов» или «ОК», как они его называют. После того, как в 80-е Сигурни Уивер появилась в «Чужом» с такой штукой, на огнеметы снова пошла мода, но большой вес в сочетании с ограниченной функциональностью сделали свое дело. Теперь такой огнемет был больше позерством, чем приносил реальную пользу. Но молодой Рассел все же носил такой иногда, вызывая насмешки сослуживцев. Все это оружие должно было вызывать у меня чувство защищенности. Но нет.

Лондон жил своей жизнью, как проходит мимо по своим делам выживший из ума старик.

Я сижу у окна в гостиной с камином, у меня две бутылки «Макаллана» (а было двенадцать) и пачка «Кэмела», я смотрю на дорогу: машины то продвигаются, то замирают, похоже на пульсацию крови по венам; также хаотично двигаются люди. Как и всегда, большинство из них идут, не замечая ничего вокруг, погруженные в свои проблемы, планы, сожаления, страхи, секреты, нужды и грешки. Иногда попадаются влюбленные. Вот парочка вышла из супермаркета: они не держались за руки, не смотрели друг на друга с излишним восторгом, но были захвачены разговором и светились от радости, что они есть друг у друга. Мое влюбленное сердце больно кольнуло при виде этого. Влюбленное. Да, я был в состоянии опьянения любовью. Поистине, читатель, я глубоко и неизлечимо болен любовью. Жизнь, скалясь в улыбке, словно белая акула, смакует иронию: долгие годы он готов был умереть, а теперь все, чего он желает, — жить. Ну же, Джейк, почему ты не смеешься?

Не могу. Мое бедное влюбленное сердце беспрестанно умоляет, внутри раздается жалобный страстный голос: Пожалуйста… Пожалуйста… Пожалуйста… А дальше всегда по-разному: пожалуйста, не дай им причинить ей боль; пожалуйста, дай мне увидеть ее еще раз; пожалуйста, помоги узнать, где они ее держат, — но эта самая страстная часть из всех, направленных к Богу, которого нет, к полной равнодушия Вселенной, к духу Истории, который, как всем известно, любит трагические концовки. Пожалуйста… Пожалуйста… Пожалуйста…

Мои мертвецы спят, ворочаясь во мне и мечтая об освобождении. Любовь, как оказалось, может заставить их умолкнуть. Во сне они мечутся. Их ропот нарастает, грозит, что они вот-вот пробудятся, и снова смолкает. Сила любви держит их в узде. Лишь призрак Арабеллы не оставляет меня в покое, чувствуя, что между нами все кончено. Я отворачиваюсь от нее. Не обращаю внимания. Впервые за сто шестьдесят семь лет то, что произошло сто шестьдесят семь лет назад, не кажется мне вчерашним днем. Впервые за сто шестьдесят семь лет настоящее для меня важнее прошлого.

Кажется, за эти тридцать дней я из реального времени попал в какую-то временную петлю, где ощущается каждая секунда, а минуты и вовсе раздуты до гигантских размеров, и время приходит в порядок, лишь когда я слышу по телефону голос Талуллы.

* * *

Так мне казалось. Пока пару часов назад кое-что не произошло. Приходил Эллис.

Я наливал себе виски, когда дверь в библиотеку распахнулась, он вошел, и с ним ворвался сырой лондонский воздух. У него был жуткий ячмень на левом глазу, а на губах — избыток гигиенической помады. Все вместе создавало впечатление нагоняющей ужас неудачной восковой куклы.

— Не возражаешь, если я составлю тебе компанию? — сказал он, опускаясь в кресло напротив дивана, чья кожаная обивка скрипнула. — На улице гадко.

Я налил второй стакан и протянул ему, подавив порыв вздрогнуть, когда наши пальцы соприкоснулись.

— Боже мой, — произнес он после глотка, — так намного лучше.

Порыв наброситься на него был почти неудержимым, но представив, как Талулла с широко открытыми глазами лежит на своей койке в комнате, освещенной экраном телевизора, и пытается разглядеть что-то сквозь стену, я сдержался. Я подложил в огонь свежее полено, слегка подладил его к другому в костре, хотя это было не нужно, и сел напротив. Покорность. Ты продлишь ей жизнь только с помощью покорности.

— Ну что ж, — сказал он, — пора тебя проинструктировать. Через два дня, в среду утром, ровно в 9 часов, ты позвонишь в офис ВОКСа на Мэрилебон по этому телефону. Держи, это абсолютно чистый мобильник, он гасит все прослушки. Не перепутай его с другим. Грейнер будет в офисе. Конечно, трубку возьмет не он, а какая-нибудь секретарша. Ты оставишь для него сообщение, чтобы он перезвонил на этот номер через час. Он позвонит.

— Почему ты так уверен?

— Блин, Джейкоб, просто слушай, ладно? Он перезвонит, потому, ты — единственное, о чем он постоянно думает. Ты что, считаешь, я это все выдумал?

— Окей, окей.

— Я всего лишь исполняющий.

— Прости.

Он на секунду прикрыл глаза. Приложил ладонь к ячменю.

— Когда он перезвонит, назначь встречу. Полнолуние в пятницу, в 18:07. Хотя ты, конечно, и сам знаешь. Не позволяй ему переназначить встречу в другом месте. Уэльс. Твой лес, ок? Мы все там подготовим. Если сунешься за Пиренеи или еще куда, все сорвется. Понял?

— Понял. Когда я увижу Талуллу?

Он не отвечал. Кровь отхлынула у меня от затылка. Руки и ноги, наполненные адреналином, были готовы в любой момент безрассудно сотворить с ним что-нибудь. Но я ничего не мог поделать.

— Мне надо ее увидеть, — сказал я. А потом, наплевав на то, что должен изображать сдержанность, добавил: — Ради бога, пожалуйста.

Эллис тяжело вздохнул. Его бледность и повышенная раздражительность на самом деле были, как я теперь понял, признаками кошмарной усталости. Раньше я даже не предполагал, что он, на грани нервного срыва.

— Эх, Джейк, — покачал он головой, словно великодушный раввин разочарованный своим учеником. — Будь терпимее, серьезно. Я понимаю, что это нелегко… — и его глаза покрылись поволокой. Он на секунду застыл. В его непроницаемом внутреннем мире что-то происходило. — То есть я правда знаю, как это тяжело. Прости, я совсем не пытаюсь войти в твое положение. Я, знаешь ли, зарекался на Новый год — всегда стараться сочувствовать другим. И еще прочитывать по стихотворению каждый день.

Кочерга, которой я недавно пользовался, все еще будто чувствовалась у меня в руке. Идеальный предмет, чтобы раскроить человеку череп. Я не шелохнулся.

— Ладно, слушай, — продолжил он. — Помнишь отель, в котором ты останавливался в Карнарфоне, «Касл»? На тебя забронирован номер с вечера четверга. Номер тот же, там еще окна выходят на улицу. Приезжай туда в четверг и жди моего звонка. Никаких шлюх и ничего такого.

Я снова подумал о Мэдди, вернее, бедняжке Мэдди, так я ее называл в своей памяти, с недавних пор ставшей сентиментальной. Я вспомнил то ужасающее понимание (и попытку все отрицать) в ее глазах, когда Грейнер сказал: «Он оборотень, дорогуша». Что-то шелохнулось у меня в душе при мысли о ней, но сейчас мне было не до того.

— И ты привезешь ее туда?

— Нет, Джейк, в номер мы тебе ее не привезем. Ты просто заселишься и будешь ждать.

— Не крути мне яйца, Эллис, я серьезно. Я тебе не… — я замолчал. Эллис сидел неподвижно, держа руки с невероятно длинными пальцами на коленях. — Прости. Чувства. Черт бы их побрал.

Он покрутил головой, чтобы снять напряжение. Я держал язык за зубами. На мое счастье, в эту секунду в дверном проеме появился Рассел. Эллис взглянул на него.

— «Лэнд Ровер» опять проехал, сэр, — сказал Рассел. — Вы просили доложить.

— Окей, — ответил Эллис. — Пробейте номера в базе. Но, скорее всего, это пустяки.

— Есть, босс.

— И скажи Крису, я сейчас приду.

— Вас понял, сер.

— Что за «Лэнд Ровер»? — спросил я, когда Рассел ушел.

— Пустяки. Видели, как он проезжал мимо пару раз. Теперь опять. Скорее всего, какой-то местный. Парни совсем заскучали. — Он допил остатки виски, откинулся на спинку кресла и задумался, глядя на языки пламени в очаге. — Мы должны действовать аккуратно, Джейк. Ты увидишь ее. И поговоришь с ней по телефону. Но это все. Не испытывай наше терпение. Мы делаем тебе одолжение. Жест доброй воли. На благо будущей операции.

— Я понимаю. Но…

Он посмотрел на меня.

— Мне нужно с тобой кое-что обсудить.

Светлые брови поползли вверх. Голубые глаза стали внимательнее.

— Да?

— Выслушай и не сердись. Я прекрасно понимаю, что они не отпустят Талуллу. — Он уже открыл рот, чтобы возразить. — Подожди. Слушай. Не говори ничего, пока я не закончу. И ты, и я знаем, что она нужна вашим умникам в лаборатории. Я готов поверить, что вы хотите возродить численность оборотней, но точно не поверю, что такие люди, как Поулсом, не станут контролировать этот процесс, положившись на естественный отбор. Я также понимаю, что, скорее всего, никогда ее больше не увижу, даже если выживу после встречи с Грейнером, если только вы не поймаете меня после этого. Ведь вы наверняка так и планировали. Я вырубаю Грейнера, а твои ребята уже ждут меня с транками и клеткой. Я не против. Хватайте. Если я могу провести остаток своих дней с Талуллой лишь в качестве лабораторной крысы — я согласен. Я лучше разделю с ней эту участь, чем буду жить без нее. Теперь можешь смеяться, если хочешь.

Смеяться он не стал, но вскинутые от удивления брови не сразу заняли привычное положение. Наконец он улыбнулся.

— Знаешь, Джейк, — сказал он, — ты мне нравишься. Правда. Ты видишь все ясно. Ты даже представить себе не можешь, как много идиотов, с которыми мне приходится иметь дело, просто блуждают туда-сюда в тумане, — он пожал плечами. — Конечно, ты прав. Они будут держать ее до тех пор, пока не убедятся, что она может обращать людей. Они хотят поднять популяцию до пятидесяти в условиях контролируемой лаборатории. Потом всех выпустить и перезапустить игру. И честно говоря, я не понимаю, зачем они пытаются заставить тебя поверить во что-то другое. Я был против. Все станет по-другому, когда… — Он осекся и почти покраснел. «Когда я буду во главе всего», — вот что он хотел сказать.

— А я? Что будет со мной?

— Тебя они, конечно, тоже хотят заполучить. Если удастся взять тебя живым.

— Так и возьмите меня живым, ладно?

Он смерил меня взглядом, полным восхищения.

— Ну это я тебе обещаю, Джейк. Даю слово.

Технически все было спланировано довольно просто.

Я должен был сообщить ему, как только прибуду в Беддгелерт, а он тем временем подготовит подробную карту того самого места в лесу, где сто шестьдесят семь лет назад началась моя жизнь в качестве оборотня. Я поеду туда один. Телохранители не будут сопровождать меня в Уэльс. Эллис считал, что Грейнер наверняка вышлет за мной слежку сразу после звонка, и если я буду замечен в компании агентов ВОКСа, он сразу поймет, что что-то не так. Паранойя среди агентов достигла максимума. Поэтому с утра в четверг меня заберет гражданская машина и отвезет прямиком в Карнарфон. И да, несколько часов я буду находиться в отеле совсем один, но это неизбежно, потому что Эллису придется в это время быть с Грейнером.

— Думаешь, он тебя вызовет?

— Да, он всегда требует, чтобы я присутствовал. Думаю, ему просто нужен свидетель. Ты должен понимать, он ведь всю жизнь потратил на это. А сейчас настала кульминация.

Я был охвачен разными мыслями. В основном судорожно размышлял, кому стоит позвонить, как быстро перевести нужные суммы денег, смогу ли я вообще позвонить из отеля и как сделать, чтобы разговор не прослушивался. Но также меня мучили сильные сомнения. Сомнения в том, действительно ли Эллис собирается убить своего ментора. Бесполезные сомнения. Потому что другого способа спасти Талуллу у меня не было.

— Вот номер офиса в Мэрилебон, — сказал Эллис. — Среда, девять часов утра. Помнишь?

— Да.

Он двинулся к двери.

— Эллис!

— Да?

— С ней действительно все в порядке? Никто не делает с ней ничего плохого?

Он обернулся. На мгновение все покровы спали, и я увидел, что он действительно обо мне думал: что я оказался слабым духом, что я подведу его в каком-то глобальном смысле. Как и все, кто был до меня, как Грейнер, как его мать. Он, как я теперь понимал, был самым странным и самым одиноким человеком, какого я когда-либо встречал. В этот удивительный миг полного понимания между нами я даже увидел его будущее: его деспотизм одолеет разум, он останется навсегда одинок, сойдет с ума или покончит с собой. И все из-за того, что в его жизни нет любви. Мы оба поняли это. И как будто Вселенная хотела доказать, что нет границ для сердца (даже для сердца оборотня), я почувствовал к нему сострадание. Он тоже это почувствовал и немедленно заглушил чувства усилием воли.

— С ней все хорошо, Джейк, — сказал он. — Все отлично. Обещаю тебе. Не беспокойся. Ты в чем-нибудь нуждаешься?

* * *

Три утра. Парни из ночной смены скучают. Огонь в камине догорает, угли потрескивают из-за капель дождя, попадающих в трубу. Уже две недели я нахожусь в плену — мы находимся в плену, я и Талулла — и пытаюсь найти самый безопасный выход из ситуации. Но его нет. Наверное, пора признать это и успокоиться. Через тридцать часов, помолившись несуществующему Богу, я позвоню в мэрилебонский офис.

 

50

Кровь на этих страницах моя.

 

51

Эта запись в дневнике может стать последней. Если так случится, надеюсь, тот, кто найдет его, исполнит мое последнее желание (см. на титуле) и принесет его тебе, мой ангел.

В среду утром я позвонил в офис. Грейнер перезвонил мне сам. План сработал, решил я, но радоваться было нечему.

— Джейкоб, — сказал он, — я ошеломлен.

— Я не собираюсь с тобой болтать, — отрезал я. — В пятницу полнолуние. Есть под рукой ручка и бумага? Беддгелертский лес, Сноудония. Координаты (я назвал ему координаты). Ты получишь, что хотел.

— Я понял, — сказал он. — Думаю, это самый подходящий…

Я положил трубку.

Весь следующий день был как беспорядочный и чересчур детализированный ночной кошмар. Дождь лил не переставая, в трубах выл холодный ветер. Все шли под зонтами. Водители включили фары. Сливные отверстия на дороге не справлялись с потоком воды, и асфальт стал похож на блестящее черное озеро. Голод, словно лапа с когтями, скрежетал по всем моим внутренностям, от глотки до прямой кишки. Похоть тоже мучила. О да. В прошлое полнолуние с Талуллой мое бешеное либидо достигло апогея, и, несмотря на то что мне нужно было со всей сосредоточенностью продумать план нашего освобождения, и на то, что мое бедное сердце каждую секунду страдало от разлуки, оно явно давало понять, что уже никогда не удовлетворится меньшим. К тому же мне нельзя было напиваться — впрочем, к вечеру среды я и так уже допил последнюю бутылку «Макаллана» из запасов Харли. Боль снова начала просыпаться. Я не выходил отсюда больше двух недель. Может, я немного чокнулся, но мне начало казаться, будто я могу телепатически чувствовать Лулу. Я был на грани, между безумием и полной ясностью ума. Я просил Эллиса разрешить мне ей позвонить, но он ответил, что ничего не может поделать и что и так серьезно рискует, отправляя меня в отель одного.

Мой собственный телефон изъяли, а телефон Харли отключили. Я не сомневался, что те два мобильника, что дал мне Эллис, прослушивались, но искушение воспользоваться ими щекотало нервы. Каждый час, что я сидел тут, мог быть часом, потраченным на операцию по захвату лаборатории моей нанятой армией. Так что единственное, на что я мог надеяться, — воспользоваться непрослушиваемой линией из «Касла». Я уже не раз прибегал к помощи наемников. Я использовал их против фашистов в Испании, нацистов в оккупированной Франции, «красных кхмеров» в Камбодже, «эскадронов смерти» в Сальвадоре, а недавно, против сил правительства и отрядов «Джанджавид» в Дарфуре — и каждый раз абсолютно все решали деньги. И чаще всего деньги требуют вперед. У меня полдюжины СКСС'ов в Швейцарии, но даже если я придумаю, как связаться с нужными людьми, рассчитывать на то, что я смогу уладить все для начала операции меньше чем за двенадцать часов, — предел безумия. Но другого выхода не было. Я никогда не увижу Талуллу, если не попаду в лабораторию ВОКСа сам, и я никогда не вытащу нас оттуда без помощи извне.

Но у вампиров были свои планы.

Около полуночи я услышал за дверью библиотеки голос Рассела:

— Энди! Слышишь меня? — Пауза. — Энди, выйди на связь. — Пауза. — Эндрю, надень обратно свои сраные наушники.

Ничего.

— Что происходит? — спросил я.

Рассел просунул голову в дверь.

— Сидите тихо, — а потом в микрофон: — Крис, от Энди ничего не слышно. Поднимись, проверь, что там, окей?

Энди дежурил на крыше. Крис — на верхнем этаже прямо под ним. Рассел был на том же этаже, что и я, а четвертый парень, Уэз (не знаю, от какого имени такое сокращение), патрулировал нижний этаж.

— Уэз! Ты слышал? Похоже, там кто-то передвигается.

Я встал с дивана и уже открыл рот, чтобы на всякий случай попросить какое-нибудь оружие, когда случилось то, что случилось.

Все произошло очень быстро.

Я почувствовал буквально сбивающую с ног вонь кровососа. Попытался зажать нос и ощутил сильнейший приступ тошноты. Ноги подкосились, а комната закачалась, как корабль в шторм. Я повалился на диван. В глазах потемнело. Кто-то наверху закричал.

Когда я справился с приступом тошноты и зрение вернулось, я увидел профиль Рассела в дверном проеме. Он смотрел на что-то, что мне было не видно, и его лицо напоминало лицо ребенка, попавшего в беду. Впрочем, не могу не признать отличную подготовку Охотников в ВОКСе: руки его делали то, чему их учили долгие годы, — он искал на своем ремне подходящее оружие. Я видел, как его пальцы нащупали ультрафиолетовый кол, он уже почти достал его — но через долю секунды раздался звук рвущейся плоти и ломающихся костей, брызнул фонтан крови и залил его лицо и грудь. Он вынул кол, но вдруг резко дернулся, уронил его, не сорвав чеку, и со странной медленной грацией поднял обе руки к горлу, из которого торчал деревянный колышек.

Брошенный или выпущенный из охотничьего арбалета тем, кто продвигался к нему по лестничной площадке. Рассел медленно упал на колени, его глаза были выпучены, рот раскрыт, он пытался сглотнуть, но не мог: кха… кха… кха…

В лестничном проеме появился черный вампир из Хитроу. Завораживающе спокойное длинное лицо, полное невероятного терпения и знания своего дела. В левой руке он держал только что разряженный охотничий арбалет. Правой тащил тело Криса, держа его за хребет, который вытащил через ребра. Помимо зловония вампира, я различил еще едкий запах дерьма из разорванного человеческого желудка.

В голове пронеслись две мысли. Во-первых, в живых остался только Уэз внизу. Во-вторых, между мной и вампиром была какая-то дюжина шагов.

Из библиотеки вела еще одна дверь, в спальню, а оттуда другая — на нижний этаж. Вопрос (возникший секунды за две, пока вампир бросил труп Криса, склонился к Расселу и аккуратно взял череп парня обеими руками) был в том, в какую дверь бежать.

Человек выходит на дорогу, поворачивает голову, видит, что его сейчас собьет грузовик, и время будто застывает. В этот момент мозг невероятно быстро пытается найти выход, придумать, как убраться с дороги. Но даже невероятно быстрый мозг недостаточно быстр. Он только успел придумать траекторию и — БАМ! Спокойной ночи.

Так же и здесь. Я был лишь в начале раздумий, когда вампир ловким рывком свернул Расселу шею, повернулся и бросился на меня.

Я понял, что лечу прямо по воздуху. Это было что-то. Время остановилось, я краем глаза мог видеть тлеющий «Кэмел» в пепельнице из оникса, пустую бутылку «Макаллана» на полу, первое издание «Американского психопата» с автографом, которое притащил сюда кто-то из телохранителей, воздуходувку, которую я подарил Харли на прошлое Рождество…

Остальные детали, к несчастью, были не менее ясными: темные глаза вампира с белками коричневатого оттенка, запах тухлого мяса и длинное спокойное лицо, ощущение его холодной левой руки, сжимающей мне горло (ногти впились до крови), и холодной правой, схватившей меня за грудки так крепко, что он больно защипнул и кожу под одеждой. Подавляющее чувство нашей полной несовместимости. В этот миг, пока мы летели и он держал меня, он мог сделать со мной все что угодно.

Впрочем, отвращение было взаимным. Ему приходилось прилагать усилия, чтобы лицо оставалось спокойным. «Вервольф, — написал как-то один вампир, — воняет, как Платоновская Идея самого грязного животного». Я подумал — насколько вообще возможно было думать в моем положении — может ли вампира стошнить. Но стошнить чем? Ведь они пьют только кровь. Харли бы знал. (Бедняга Харли. Нам с ним не очень-то нравился «Американский психопат». «Жестокий сатирик или просто какой-то свихнувшийся хрен?» — спросил он меня, когда закончил книгу. «И то и другое», — ответил я. Это ложная дихотомия. Романтическая эпоха, когда есть или/или, окончена. Кто мог знать это лучше меня?)

Мы, как одно целое, врезались в кладку камина и рухнули прямо у очага. Подо мной треснуло что-то хрупкое. В голове промелькнуло: «позвоночник», поскольку именно на него пришелся основной удар — но в ту же секунду, когда он схватил мое лицо острыми ногтями (я почувствовал обжигающую боль, и кровь залила глаза, будто мир наполовину погрузился в коктейль «Кровавая Мэри»), я понял, что это была не кость и что это мой единственный шанс спастись.

Я лежал на полу у стены, а он сидел на мне. У него на лице были точки на тон темнее или родинки (которые, словно ассоциации со страшным кошмаром, напоминали мне родинки на прекрасном теле Талуллы) и толстые обезьяньи губы. На кастинге в кино ему бы с таким лицом, наверное, досталась роль наркобарона под кайфом или уборщика, любящего пофилософствовать. Он положил руку мне на лицо, и я скрючился так, будто пытаясь стряхнуть его с себя, а самом деле стараясь вытащить штуку, которая врезалась мне в спину.

Но я действовал слишком медленно. Прежде чем я успел сделать движение — одно-единственное движение, которое могло меня спасти, — он другой рукой порвал мне рубашку и выдрал кусок грудной мышцы чуть меньше спичечного коробка, но вполне достаточный, чтобы заставить меня завизжать (на секунду мне показалось, что он вырвал мой бедный сосок) фальцетом, как в комедиях.

Видимо, крик сыграл мне на руку, так как отвлек его внимание. Когда я бешено извернулся под ним, чтобы вытащить то, что лежало у меня под спиной, это выглядело, как корчи от боли. Впрочем, это уже было неважно. Главное, мне удалось наконец схватить обломок трости Харли с костяным набалдашником, которую я утром оставил у камина, когда наливал себе виски, и которая при падении оказалась прямо подо мной. Я вытащил ее и, обратив сумбурную молитву к несуществующему Богу, со всей силой воткнул в сердце вампира.

Как это обычно бывает в такие секунды, окружающий шум вдруг стих, как бы из уважения к происходящему. Время остановилось, а пространство окаменело. На мгновение мы словно стали фигурками из пресс-папье. Он смерил меня взглядом откровенного удивления — выражение лица изменилось так разительно и быстро, как у мима, который пытается сделать мимику понятней для детей — потом поднял руки и посмотрел, как вены на них быстро чернеют, будто их заполняют чернилами. То же самое происходило с его шеей и лицом: сосуды, наливаясь темным, словно рисовали волшебную карту его смерти. Он впал в ступор, парализованный сначала оттого, что не мог поверить в происходящее. Я поднял бедра и стряхнул его с себя. Он словно потерял в весе и теперь был не тяжелее выпотрошенного чучела. Он повалился на пол с согнутыми на 90 градусов коленями и руками в такой позе, будто собирался кинуть невидимый баскетбольный мяч. Глаза его были закрыты.

Я поднялся на ноги. Раны на лице и груди пылали. Конечно, они быстро залечатся. Но боль все равно беспощадно жгла меня.

Что ж. Сейчас был мой шанс. Рассел и К°. У них, всех были мобильники. Так что я удвоил время, которое могу использовать, чтобы договориться о начале операции (я все еще не решил, как, попав в отдел отступников ВОКСа, сообщить моим наемникам, где этот отдел находится, но, раз уж мне ничего не оставалось, кроме как надеяться на внезапное озарение, сейчас я пытался прикинуть, полный печального реализма, достаточно ли малы современные телефоны, чтобы засунуть один из них себе в зад). Я поторопился к лестнице.

С верхнего этажа пахло холодным ветром и сыростью дождя. Кровосос, видимо, влез через чердак и вырубил Энди, так что, скорее всего, в живых остался только рыжий Уэз снизу. Если он жив, то в любой момент готов нажать на курок. Мне совсем не хотелось, чтобы он по ошибке меня пристрелил. К тому же, как ни печально было это признавать, мне придется убить его, чтобы воспользоваться мобильниками.

Я переступил через останки Рассела и Криса и осторожно взглянул через перила лестницы. Кровь заливала мне лицо, как горячие слезы из детства.

— Не это ищешь? — спросил женский голос.

Я резко обернулся влево. Блондинка Миа стояла в каких-нибудь пяти метрах от меня. Нижняя часть ее лица была запачкана кровью, как умильный младенец в рекламе — шоколадом (или наркоман в собственной блевотине — почему-то такая ассоциация всплывает у меня каждый раз, когда я вижу этих мерзких младенцев), в правой руке она держала оторванную голову бедняги Уэза. Язык непристойно высовывался изо рта, а глаза закатились. Он умер в такой позе, словно вот-вот кончит.

Миа в черных сапогах, черной замшевой юбке, черных чулках, черной сатиновой блузе и черном кожаном жакете выглядела излишне оживленной, улыбаясь в кровавой маске. В ее голубых глазах — не таких темно-лазуритовых, как у Эллиса, что-то среднее между сиреневыми и бирюзовыми — плясали дьявольские огоньки. На виске показалась вена. Ее кожа была бела даже по вампирским меркам. Когда впервые увидел ее у дома Жаклин Делон и услышал ее имя, я решил, что она итальянка, но теперь, когда я снова мысленно прокрутил в голове ее «Ты не это ищешь?», то по акценту, хотя и очень смутному, понял, что ее родина намного восточнее Триеста. Русская с норвежскими корнями? Вполне возможно, ведь скандинавские разбойники плавали по Волге и заходили в Новгород еще тысячу лет назад. Насколько я знаю, она застала времена, когда варяги напали на Константинополь.

Но мои размышления никак не скрадывали диссонанс при виде безупречно красивой женщины, источающей запах гнилого мяса и свиного дерьма. Поначалу запах ее компаньона — без примеси дерьма, но сам по себе более едкий — затмевал ее. Теперь же я отчетливо его различал. Я опустился на колени, выставил одну руку, пытаясь удержаться, вляпался в лужу крови Рассела и тут же шлепнулся на пол лицом прямо рядом с его трупом.

У меня было очень мало времени. Вернее сказать, времени не было вовсе. В любое мгновение она бросит голову Уэза и кинется на меня. В любое мгновение она уже могла это сделать.

Тем не менее я успел кое-что рассчитать. (Что бы ни происходило в мире, параллельно всегда происходит что-то еще.) Рассел упал замертво на живот, правая рука подвернулась под тело. Так что большая часть снаряжения с его пояса — в том числе и УФ-кол, который он все еще держал в руке — был для меня вне зоны досягаемости. Кобура арбалета была пуста, а сам арбалет лежал в паре метров у двери. Чтобы заполучить стрелу, которая все еще торчала из его горла, мне нужно секунды на три больше, чем у меня есть. Единственное, до чего я мог легко достать, был огнемет, но я не знал, как им…

Я услышал стук упавшей на пол головы и почувствовал движение воздуха. Она приближается. Безнадежно-безнадежно-безнадежно, я повернулся и ухватил «огонек для кровососов» в кобуре на поясе Рассела — но не успел вытащить. Каблук ее сапога чиркнул мне по черепу и оставил глубокую царапину, когда она пролетала надо мной, словно расплывчатый призрак. Я снова повалился.

Замер.

Дело было не только в том, как сильно она меня толкнула, но еще в том, что в таком положении я мог закрыть своим телом оружие. Она его не заметила. Не знала, что оно у меня есть. Теперь мне оставалось уповать лишь на то, что она, как злодеи в фильмах про Бонда, станет произносить долгий монолог-откровение. Но едва ли мне светило что-то такое. Ведь она пришла сюда, чтобы похитить меня, а не убить.

— Аааааагрх, — простонал я, совсем не симулируя. Новая царапина одновременно обжигала жаром и холодом. Рана в груди пылала. Я открыл глаза и увидел, как она аккуратно приземляется на пол. Летунья. Черт бы ее взял. Снова закрыл глаза. Я стал незаметно ощупывать огнемет. «По большому счету, это просто усовершенствованный водяной пистолет», — рассказывал мне однажды Харли, а уж он-то знал, о чем говорит. Два курка: один — для выпуска горючего, другой — для искры. То есть мне нужны обе руки. Ситуация все ухудшалась.

— Фил! — позвала Миа.

Перелетев через меня, она уже стояла посреди библиотеки. Только сейчас она заметила тело своего приятеля. Она еще не знала, что случилось.

Уже на две трети из кобуры…

Она стояла у очага, расставив ноги, уперев руки в бока, и расстроено смотрела на разваливающийся труп. Дом наполнялся туманом из-за дождевой сырости.

Дуло огнемета за что-то зацепилось. Я не понимал, за что. И почти услышал в голове тихий голос Талуллы: «Ты теряешь время».

Если бы я закрыл глаза и сконцентрировался, то справился бы с огнеметом, но в этот момент Миа повернулась в мою сторону и произнесла: «Ты?!». Я открыл было рот, чтоб солгать, но она добавила: «Не утруждайся». Из-за теплого освещения в библиотеке черты ее лица казались ярче: красный, синий, белый. Она очень спокойно присела — одно колено в чулке оголилось и придало жизни ее образу — и подняла арбалет, который лежал у ее ног.

— Я нужен тебе живым, не забывай, — сказал я.

Она подошла ко мне. Я взглянул на нее снизу вверх. Под таким углом обычно снимают госпожу в БДСМ фильмах, чтобы в перспективе были видны ее сапоги, потом ноги, бедра и наконец — далекая надменная голова, как горная вершина. Я глубоко вздохнул, зажмурился — и она выпустила стрелу мне в левую ногу.

Боль, о да, искры из глаз, но помимо этого — острое детское чувство несправедливости. Стрела попала в бедро, но не сломала его, а застряла в широкой мышце. Главные артерии были целы, но задетый седалищный нерв уже завел истеричный струнный саундтрек к сцене в душе из «Психо», пробирая судорогами боли все тело до корней зубов.

Такое мелкое членовредительство было для нее не просто удовольствием. Она сделала это, чтобы отвлечь меня от попыток бегства, пока вышла на лестницу, достала мобильник и набрала номер.

— Это я, — сказала она. — Он у нас. — Пауза. — Фил мертв.

Левой рукой я схватил стрелу, сжал в зубах кожаный налокотник Рассела и потянул. Меня всегда интересовало, почему корчить страшные гримасы — рефлекс, хотя это никак не уменьшает боль. Все же после пары рож, достойных моряка Попая, и рычания, я выдернул чертову штуку из ноги. Фонтана крови не последовало, из раны раздалось лишь хлюпанье. Седалищный нерв был перебит, и я не мог сделать ничего, чтобы хоть немного облегчить боль, оставалось лишь всхлипывать. Я полулежал на теле мертвого охотника, стонал и неистово пытался слабыми трясущимися пальцами разобраться с устройством огнемета.

— Подгоняй фургон, — говорила она, стоя ко мне спиной и пытаясь найти что-то в кармане юбки.

Оружие наконец поддалось и выскользнуло из кобуры.

— Ничего серьезного, — отвечала она кому-то в трубке, доставая из кармана белый платок и зажимая им нос. Следующие слова были приглушены платком. — Их четверо. — Пауза. — Как думаешь?

Маленький пуленепробиваемый огнемет, как оказалось, был пристегнут к поясу Рассела еще и ремешком. Но времени освободить его совсем у меня не было. Что бы я ни собирался делать, у меня был единственный шанс. Что ж. Встав на колени, я надавил на оба курка.

Ничего не произошло. Вернее сказать, того, на что я надеялся, не произошло. Вместо пламени из дула прыснула струя неподожженного горючего и облила спину ее кожаного пиджака. Конечно же, она обернулась.

Я поглядел на оружие, словно это был мой собственный ребенок, который только что меня предал. Потом посмотрел на Миа. В этот момент я увидел, что она удивлена и смущена: она поступила очень самонадеянно, повернувшись ко мне спиной. Если бы Дон Мангьярди это видел… Ее переполнял стыд. Белая кожа не покраснела, но чувство профессиональной ошибки витало в воздухе. Ее вонь усилилась.

Тем временем я судорожно ощупывал части огнемета, пытаясь разобраться, в чем же дело. Резервуар для горючего, труба с газом, спусковой курок для горючего, резервуар для газа, курок для воспламеняющего газа, аккумулятор, клапан зажигания…

Клапан зажигания. Эта штука выпускает газ, он смешивается с воздухом в дуле, чтобы произошло возгорание. Он был закрыт. Вот в чем дело.

Я открыл клапан.

Она уже была в полете, когда ее охватила струя огня — очень зрелищно, прямо в грудь. Одно мгновение отделяло ее от меня, но я вовремя вдавил курки. Она потеряла контроль и свалилась на пол прямо в дверном проеме — и, что странно, не издала ни звука. Раскаленное масло полилось на пол. В лицо мне пахнуло жаром. Я на секунду отпустил курки. Она ползла и металась, как робот при коротком замыкании, затем дернулась назад, в библиотеку. Я снова нажал на курки. Ее руки охватили лепестки пламени. Она подскочила в воздух, а потом снова упала на пол и скрючилась. Книжный шкаф пылал. Диван тоже. Горючее в резервуаре подходило к концу, но она все еще была жива. Я остановил огонь и снова выпалил. Заработала пожарная сигнализация. Собирая в кулак последние силы, она встала, выпрыгнула в окно и исчезла.

Огонь плясал по книжным шкафам и дивану. Комната была похожа на коробок самых дорогих спичек в мире.

Прости, Харли.

Впрочем, сейчас мне было не до элегий. Огонь с дивана перекинулся на ковер, где лежал мой дневник (этот дневник, дорогой читатель). Я вбежал в объятую огнем библиотеку, схватил его и выскочил оттуда. Быстро обыскал труп Рассела и вытащил его телефон. То же самое проделал с обезглавленным Уэзом, когда с горем пополам спустился с лестницы. Схватил пальто Харли и швырнул стул в окно кухни (парни держали все двери под замком, а у меня не было времени искать ключи), порезал голень, пока выбирался по осколкам на улицу и, снедаемый болью и муками голода, скрылся через задний двор.

 

52

Час спустя я уже лежал на «королевской» кровати в двухместном номере в отеле «Графтон» в южном Кенсингтоне. Избежать косых взглядов при регистрации было нелегко. Пальто Харли скрывало большую часть кровавых пятен, но при виде опаленного клока волос и четырех глубоких диагональных царапин на лице, хотя они уже успели отчасти залечиться, клерк на ресепшене удивился.

— Не спрашивайте! — отрезал я и хлопнул по стойке платиновой карточкой «Американ Экспресс» (на имя Тома Карлайла). Мой тактический расчет сработал безотказно: грубый тон и элитная карточка. Это всегда производит впечатление.

— Какого хрена происходит, объясни! — очень спокойно попросил меня Эллис по телефону (теперь у меня был мобильник для Эллиса, мобильник для Грейнера, мобильник Рассела и мобильник Уэза. Телефон в «Графтоне» — так ни разу и не тронутый — сделал последние два уже не нужными). И хотя я мог позвонить ему сам с любого из этих номеров, мне казалось благоразумным пользоваться только тем, которым я должен был изначально. — То есть, — повторил он так же спокойно, — какого хрена происходит, объясни мне, пожалуйста!

Я рассказал ему про атаку вампиров. О том, что я уже связался со своей «Эгидой» (британская версия «Блэкуотера», вроде Особой воздушной службы, М15, армии и морского флота в одном флаконе) и разморозил пару счетов в Швейцарии, я благоразумно промолчал.

— Ты везучий сукин сын, Джейкоб, — сказал он.

— Да. Я посоветовал бы снова включить огнемет в набор обязательного снаряжения.

— Я не об этом. Тебе повезло, что у нас есть свой человек в местном отделении.

— Полиции?

— Ты подумай, как это выглядит: четверо охотников мертвы, а Джейк Марлоу в полном здравии и на свободе. Разве это не похоже на то, что ты убил моих парней и сбежал?

Такое мне в голову не приходило. И я испугался: что еще мне не пришло в голову? В номере отеля был пушистый ковер и плотные шторы. Маленькая часть меня мечтала о том, чтобы сейчас же лечь спать и никогда не просыпаться.

— К счастью для тебя, — продолжал Эллис, — наш агент подтвердил, что там есть останки вампира, хотя пожар уничтожил почти все. Боюсь, от библиотеки Харли осталось немного.

Я приоткрыл занавески и выглянул на улицу. Дождь прекратился. Лондон дышал в полусне, подергиваясь там, где разыгрывалась очередная ночная драма: где-то насиловали женщину, наркоман подыхал от передоза, плакал ребенок, кто-то делал кому-то предложение… Днем все бегут по своим делам и нет времени задуматься о том, что происходит. Ночью чувствуешь усталость и понимаешь, в чем смысл: ужасно, но все это — большая ошибка.

— Ну, я не в полном здравии, раз уж на то пошло, — сказал я. — Мне прострелили ногу стрелой из арбалета, у меня на лице четыре глубокие царапины и дыра в груди размером с теннисный мяч.

Впрочем, раны залечивались, и новые ткани и сосудистые кружева вырастали, словно кто-то невидимый ткал их из воздуха, даже пока я говорил по телефону.

— Я должен был быть там, — сказал Эллис, — тогда все сложилось бы по-другому.

— Не уверен. Все произошло очень быстро. Вы нашли что-то о том «Лэнд Ровере»?

— Что? Ах, это. Нет. Думаю, Рассел зря старался. Я напрочь об этом забыл. Но теперь ясно, что это были вампиры.

— Похоже на то, — ответил я, хотя Миа, как мне отчетливо помнилось, сказала «подгоняйте фургон», а не «подгоняйте машину». Впрочем, я не мог с полной уверенностью положиться на свое внимание к деталям, да это уже и не имело значения.

— Нам нужно переназначить время и место, откуда тебя будет забирать машина. Где ты сейчас?

— Скажи водителю, чтобы ждал меня в 10 утра на Лонг Акре у здания Центрального управления.

— Джейк…

— Послушай, Эллис. Я провел больше двух недель взаперти и не мог даже посрать, если мне не разрешат, а если и разрешат, то кто-то должен стоять за дверью и слушать. Может, дашь мне провести одну ночь наедине с собой? Ты знаешь, я никуда не денусь. Все козыри по-прежнему у тебя. Мне просто нужно время, чтобы привести голову в порядок. Как зовут твоего водителя?

По его молчанию я понял, насколько велика его жажда независимости. После нашего разговора ему придется с кем-то это улаживать, с кем-то, кто совсем ему не нравится. И кто бы это ни был, дни его неоспоримой власти сочтены. Эллису даже я нравился больше, чем он.

— Ладно, — сказал наконец Эллис, — но только не вздумай меня обмануть. Ты прекрасно знаешь, что тогда случится.

— На все сто.

— Водителя зовут Луэллин. Он должен узнать тебя, но на всякий случай — он будет на внедорожнике БМВ с номерами Т672ЭЮД. Кодовое слово люпус. Десять утра. Не подведи меня. И не подведи свою девушку. И нет, — поспешил он опередить мой вопрос, — сегодня тебе нельзя с ней поговорить. Но ты увидишь ее завтра. Поверь, с ней все в порядке. Она в хороших условиях.

Оставшуюся ночь я провел в переговорах по телефону отеля.

 

53

Водитель, Луэллин, молодой атлетичный блондин, опрятно одетый и с волосами, стриженными почти под ноль, как у мормонских проповедников, прибыл точно в назначенное время. Хотя кодовое слово было не обязательным, я все же спросил его и получил «люпус, сэр» в ответ. Сэр. Что ж. Его, наверно, и выбрали на роль водителя, потому что он точно выполняет приказы. «Будь вежлив с мистером Марлоу, но сам в разговор не вступай». Отлично. Я все равно был измотан из-за бессонницы и возрастающего голода.

— Я собираюсь курить, Луэллин, — решил предупредить я. — Надеюсь, это не очень тебя потревожит.

— Нет проблем, сэр, — ответил он, открывая передо мной заднюю дверцу, — к тому же, мы с вами разделены стеклом.

И действительно, между водителем и пассажирскими сиденьями было, как я понял, пуленепробиваемое стекло. Такие же окна.

— В нас собираются стрелять? — спросил я.

— Такие стекла в стандартной комплектации этих машин, сэр, — ответил он. — Хотите, я включу радио или еще что-нибудь?

Он позвонил кому-то (не Эллису), сообщил, что я на борту, и мы тронулись. Стояла приятная погода. Чистое весеннее голубое небо, яркий солнечный свет, по лужам шла рябь, а бутоны кивали, качаясь на стебельках от свежего теплого ветра. Но прелесть утра меня не трогала: я паршиво себя чувствовал из-за приближающегося полнолуния, уже ощущая, как призрачная длинная зубастая морда и когтистые лапы стремятся заменить человеческое лицо и руки; меня мучили сосудистые спазмы, назойливая эрекция, клыки и ногти чесались. Зубы стучали, как при переохлаждении. Заметив это, Луэллин сказал, что я могу контролировать обогрев в салоне машины, регуляторы рядом с моим сиденьем.

Тем временем мы проезжали Пикадилли, Парк Лэйн, Мэрилебон, Уэстуэй, трассу М40. Я пытался заснуть. Бесполезно. Вместо этого я думал о потраченных на наемников деньгах, о том, дошли ли они вообще и помогут ли деньги в этой ситуации. Я по-прежнему не мог знать наверняка, сколько человек понадобится для побега, так что заплатил за команду в 50 бойцов. Я думал, что где бы они ни держали Талуллу, там не должно быть сильной охраны. У Эллиса в Лондоне не могло быть больше пятисот последователей, и большинство из них обязаны выполнять обычные поручения ВОКСа, а не охранять Лу. Поулсом, скорее всего, сделал ставку на секретность укрытия, а не его физическую защиту.

Параллельно с этими бесплодными размышлениями мой внутренний голос не переставал паниковать. «Ты чертов идиот, ты идешь на верную смерть. А они будут пытать Талуллу, насиловать, заставлять спариваться с животными, и если ты к тому времени еще не подохнешь, тебя заставят на это смотреть, а вся твоя гениальная идея спасения просто абсурд, бред сумасшедшего, даже Чарли из „Эгиды“ едва удержался от того, чтобы не рассмеяться прямо в трубку, и не сделал этого лишь потому, что у тебя есть деньги. Твои сраные похороны уже не за горами, дебил, она погибнет, и ты тоже…»

Зазвонил телефон Эллиса.

— Я слышал, ты уже в пути, Джейк.

— Она с тобой?

— Пока нет. Calmestoi. Сегодня ты ее увидишь. Теперь слушай. Еще раз проговорим: восход луны завтра в 18:07. Будем только я и Грейнер. Он уже там. Так что не дергайся — сиди в отеле тихо. Луэллин заберет тебя завтра в 14:30 и довезет до Бэддгелетра. Оттуда доберешься до места пешком. Ты, конечно, знаешь дорогу.

— Ты не приедешь сегодня с ней?

— Не могу. Я сейчас должен ехать к Грейнеру. Он хочет, чтобы я все время был с ним. Ведь я обычно проверяю оружие. У него целая система ритуалов. Не волнуйся, Джейк, она в надежных руках, даю слово. Просто сиди в номере, пока тебе не позвонят.

Остаток поездки меня лихорадочно бросало от гипер-возбужденного внимания к забытью. Детали врезались в память — громадные колеса грузовика очень близко от меня; ворон, бросивший свежую падаль у дороги и взлетающий в небо; зеленые поля, покрытые цветущими крокусами, — а потом все слилось в смазанное пятно. Проклятие набирало силу, вещи в восприятии искажались, все вокруг было похоже на безумный карнавал. Лицо покалывало, глаза слезились от режущей боли, я начинал путать, где заканчиваются мои настоящие руки и ноги, а где начинаются призрачные волчьи когтистые лапы. Воспоминания об убийстве вместе с Талуллой пронизывало меня вожделением от мозга до яичек. Ни страх, ни усталость не могли его унять. Wulf рвался наружу, желал ее. Она была где-то здесь, рядом, где-то неподалеку.

В три часа мы въехали в Карнарфон. На небе громоздились серебряно-голубые облака.

 

54

Я успел сделать еще несколько звонков в «Эгиду», прежде чем мобильники Рассела и Уэза разрядились один за другим, как пара стариков, которые не могут жить друг без друга. Воспользоваться телефоном в номере я не рискнул. Во-первых, он мог прослушиваться. А во-вторых, мне в любую минуту могли позвонить на него, чтобы сообщить, что привезли Талуллу. Так что я к нему не притронулся.

Хотя без звонков мне ничего не оставалось делать, кроме как ждать. Курить. Мерить шагами комнату. Писать. Выглядывать в окно. Пить. Я решил, что могу позволить себе бутылку виски, если растяну ее от настоящего момента до завтрашнего полудня. «Талисакер» восемнадцатилетней выдержки — лучшее, что было в «Касле». Досадно, что я не мог заказать что-нибудь еще, чтобы убить время, но не все ли равно?

Номер точь-в-точь такой же, каким я его запомнил. Словно я был тут лет десять назад. Я помню, как бедняжка Мэдди съежилась, и ее лицо озарила внезапная догадка, хотя она не хотела верить и все продолжала спрашивать: «Это же неправда? Такого не бывает».

Это было больно. Это было долго.

Прости, Харли, за тот хаос, что я принес в твою жизнь. Прости, что стоил тебе жизни. А теперь — месть, запоздалая, но все-таки. Грейнер. А потом и Эллис — когда-нибудь. Прости, что я так долго медлил. Прости, что мне было недостаточно того, что они с тобой сделали. Прости, что я решился на это, только когда полюбил кого-то. Не тебя.

* * *

Темнота. Я видел, как последние лучи гаснут в Ирландском море. Теперь из окна было не разглядеть ничего дальше дороги. Никто не звонил.

* * *

Все мое существо обратилось в ожидание телефонного звонка.

* * *

У меня внутри что-то ноет, когда я вспоминаю о Мэдди, сидя здесь. В этом номере меня захлестывают воспоминания.

* * *

22:50. Телефон все еще молчит. Снова моросит. Нужно будет открыть окно, иначе я даже толком ее не разгляжу.

* * *

Ну слава богу.

Я уже начинал терять надежду. Сразу после полуночи зазвонил телефон. Это был не Эллис. Судя по голосу — какой-то мужчина старше его.

— Подойди с телефоном к окну. Прибудем через две минуты. Вешаю трубку.

Время, как написано в высокопарных стихотворениях, тянется медленнее для тех, кто ждет. Я раскрыл оконные створки. Две минуты тянулись и искажались. Машина за машиной проезжали мимо, и ни одна из них не была той, что я ждал. Наконец напротив моего окна остановился легковой автомобиль с зеркальной тонировкой. Телефон снова ожил.

— Алло! Лу?

— Слушай внимательно, — сказал мужской голос, — у вас есть ровно тридцать секунд. Ни больше, ни меньше.

Стекло задней двери опустилось, и я увидел Талуллу. Ее лицо было напряжено, полно ожидания и мысли. В ее чертах не было слишком сильного страха, хотя я с первого взгляда понял, как она старалась его скрыть. Она улыбнулась.

— Ты в порядке? — спросил я.

— Да. А с тобой все нормально?

— Да, нормально. Я скоро тебя вытащу, ладно?

— Ладно.

— Осталось совсем чуть-чуть, обещаю.

— Будь осторожен. Ты должен быть осторожен.

— Буду. И скоро заберу тебя.

— Обещай, что будешь осторожным.

— Обещаю.

— Что у тебя с лицом?

— Ерунда. Просто царапины. Ты такая красивая.

— Я люблю тебя.

— Я тоже тебя люблю. Они точно не сделали тебе ничего плохого?

— Точно. Я очень соскучилась.

— Мы совсем скоро увидимся.

— Я ведь чувствовала, что ты где-то рядом.

— Я тоже.

— Я бы хотела сейчас быть с тобой.

— О, боже, Лу, я… — рука в черной кожаной водительской перчатке забрала у нее телефон. Ее лицо исказилось от паники. Я подумал, каким счастьем было бы проводить дни и ночи, обнимая ее, целуя, просто глядя на нее. Окно закрылось. Я видел, как она пытается разглядеть меня через стекло. Ее мягкие темные глаза…

— Ну, вот и все, — сказал мужской голос и повесил трубку. Через несколько секунд автомобиль скрылся.

 

55

Что-то изменилось во мне. Я перестал все анализировать. Это и есть любовь: ты перестаешь волноваться о вселенском, о глобальных проблемах и вместо этого погружаешься в конкретные вопросы: когда я опять ее увижу? Что мы сегодня будем делать? Тебе нравятся эти туфли? Теория и раздумье — вежливые дядюшки, вытолканные за дверь возбужденными племянниками — действием и желанием. Мысли испарились, остался лишь сюжет. Мадлин всегда была права в выборе приоритетов.

Я не замечал своего преображения, пока не прочел последние страницы в этом дневнике. Теперь, когда самое время делать выводы, мне на ум ничего не приходит. Для вервольфа, проживающего, возможно, последние часы жизни, рассказчик до смешного беспомощен в подведении итогов. Величайшие тайны бытия так и остались тайнами, я не разгадал их, не смог даже слегка приоткрыть завесу (кроме любви, потому что любовь в действительности никакая не тайна, а сила, что отбрасывает все тайны на обочину); я не знаю, откуда взялась Вселенная и куда попадают живые существа после смерти. Я так и не понял, что наша жизнь — клубок чистых случайностей или непостижимый гениальный замысел. Я не знаю, как нужно жить, но точно знаю, что жить нужно, если ты на это способен. И мы любим жизнь, какой бы она ни была, потому что она — это все, что у нас есть. И я знаю это лишь потому, что мне посчастливилось — еще раз — найти любовь. В мире нет справедливости — и это я знаю точно. Выходит маловато для двух сотен лет на земле.

Голова болит, боль расходится, словно тающий кубик льда, из того места черепа, на которое ночью падал лунный свет. Через пару минут приедет Луэллин, чтобы отвезти меня в Беддгелерт. Я не смог заснуть, так что несмотря на ломку перед полнолунием, все же принял душ, побрился и постриг ногти на руках и ногах. Чистой одежды у меня не было, я постирал носки и трусы шампунем и высушил на батарее. Эллис сказал, что парни из его команды сразу схватят меня, когда я сделаю то, что должен. Я выпил последний стакан «Талисакера» в полдень. С тех пор только пью кофе и курю «Кэмел», иногда еще пропускаю стакан воды из-под крана. На улице моросит. Это место у окна уже кажется мне грустным домом. Унылый городской пейзаж: дорога, проезжающие машины, старушки, закутанные в шарфы, хозяева с собаками, иногда видно тех, кто вышел на пробежку. За всем этим тянется длинная серая стена, а за ней — тонкая полоска берега и блестящая водная гладь пролива Менай в Англси.

Но скоро это кончится.

У моих мертвых внутри молчаливое собрание. Арабелла, их вечная жрица, исчезла, так что они в замешательстве. Я очень тонко ощущаю ее отсутствие, как когда на месте вырванного зуба остается мягкая, налитая кровью десна. Я убил и сожрал свою любимую жену и нашего нерожденного ребенка, а теперь снова влюблен — разве это не признак того, что на Земле нет справедливости и что ты обязательно должен жить, если можешь жить с этим?

Но довольно. Нервы уже сдают. Размышления о любви изводят меня.

Вот и Луэллин уже приехал. Что бы ни было впереди, время действовать.

 

56

Никто меня не насиловал. Во-первых, потому что все боялись Поулсома, а он уж точно не одобрил бы такого. Во-вторых, если бы кто-нибудь меня изнасиловал, им пришлось бы меня убить: одно дело, если тебя выслеживает женщина, которой ты причинил боль, а совсем другое — если она оборотень. Когда меня первый раз похитили, я перестала волноваться на этот счет, хорошенько все взвесив.

Когда меня похитили во второй раз, я снова начала этого бояться.

Мне было тяжело видеть Джейка. Он выглядел ужасно. Эти царапины на лице были как оскорбление. Стоя у окна в отеле, он смотрелся таким одиноким и несчастным, будто окружающее его пространство смеялось над ним с садисткой ухмылкой. Он криво застегнул рубашку, на одну пуговицу ниже. То, что я накрасилась, в эту секунду показалось мне отвратительно пошлым. Помимо миллиона других мыслей, я хотела выглядеть симпатичной, когда увижу его, и Вселенная отреагировала на мое желание в своей извращенной манере: утром, в том месте, где они меня держали — про себя я назвала его «белой тюрьмой», — одна из моих охранниц передала мне бумажный пакет с косметикой. Подводка, тушь, блеск для губ и румяна. «Я слышала, ты сегодня увидишься с своим парнем, — сказала она, — только не рассказывай, кто тебе это дал». Она была смущена. Я удивилась, потому что до сегодняшнего дня она вела себя очень строго. Я даже дала ей прозвище — Ледышка. Я опешила и не знала, что сказать. А после, когда она ушла, расплакалась. Я где-то прочла, что дети плачут из-за человеческой жестокости, а взрослые — из-за доброты. До этого момента я даже не понимала, насколько привыкла не ждать от людей ничего хорошего. А когда увидела Джейка, такого измотанного и одинокого, весь этот макияж показался пошлой дешевой девчачьей уловкой. (Да, девочка все еще живет где-то глубоко под литрами выпитой крови и сожранных кишок моих жертв. Наверное, рано или поздно найдется что-то, что убьет эту девочку, но сейчас я даже не представляю, что это может быть.) «Ты в порядке? Да. А с тобой все нормально? Да, нормально». Недели ожидания, а когда наступает главный момент, на ум приходят лишь самые глупые слова. Его близость жгла сердце, грудь, живот, я чувствовала, как волк заметался внутри, отчаянно пытаясь вырваться. Воспоминание о нашем убийстве в Калифорнии вспыхнуло так резко, как разливается вдруг по телу тепло от крепкого спиртного, от сердца к рукам и ногам, тайная эйфория в кончиках пальцев и зубах и мурашки по коже. Поулсом сказал: «Тише, ты поранишь себя». Он имел в виду наручники. Я даже не поняла, что все это время с силой сдавливала их.

Я бы хотела сейчас быть с тобой.

О боже, Лу, я…

Нам обещали тридцать секунд. Они пролетели как три. Пшик. Мгновение. Взгляд. Шутка над ценностью любви. Машина тронулась, и я выгнула шею как только могла, чтобы увидеть через заднее стекло, как Джейк в открытом окне становится все меньше и меньше. Отдаляется. И наконец исчезает. Я почувствовала то же, что и в первый день в школе — пустота в желудке и ком в горле, потому что мама видела, как я плачу, но все равно развернулась и пошла к машине, серебряному «Вольво», который я после этого ненавидела. Мы сталкиваемся с ужасным чувством потери еще в детстве. А потом всю жизнь пытаемся забыть его.

Джейк говорил, что перестал анализировать. А я, видимо, только начала. Писать все это нелегко. Я не вела дневник со времен университета. Тогда все девчонки вели дневники, километры девчачьей писанины с излишней драматичностью, словно колючая проволока. Я больше не стану его слушать. Этот козел воспользовался мной ПОСЛЕДНИЙ РАЗ!

Я думала, что из Карнарфона они повезут меня обратно в «белую тюрьму» (под словом «они» я имею в виду Поулсома и двух охранников — Мерритта и Дэйсона), где бы она ни находилась. Я знала, что она точно в Уэльсе, но это все. В географии Европы, как настоящая американка, я совсем не разбираюсь, так что названия мест, которые мы проезжали — Лландовери, Райядер, Долгелай — звучали, будто из Страны Чудес. С той самой секунды, когда меня поймали, я знала, что должна что-то предпринять, но я ничего не могла, и это меня изводило. Я, конечно, не купилась на обещание, что меня отпустят, как только Джейк, если получится, убьет Грейнера, но у меня не было выбора, так что я делала вид, что верю. Когда нам с Джейком разрешали созваниваться, он без конца повторял: сиди тихо, я скоро вытащу тебя. В хорошие минуты эти слова были как талисман в кармане. В мрачные — некий голос (тети Сильвии, той сучки, которая любила разрушать детские мечты, словно кислотный дождь) издевался надо мной: «Он не придет, ты глупая маленькая девчонка, тебе конец». И теперь, после того как мы увиделись, наступила одна из самых плохих минут. Он выглядел таким уставшим. И эта неправильно застегнутая рубашка, царапины на лице…

Мы минут двадцать ехали по узкой петляющей дороге с густым лесом по сторонам, пока не встали в пробке, которая образовалась из-за автокатастрофы. «Скорая помощь» грустно озаряла мигалкой деревья, двое медиков нагнулись над мотоциклистом в шлеме на земле, мотоцикл лежал на одном боку на обочине.

— Хм… — сказал Поулсом. Он сидел со мной и Дэйсоном на заднем сиденье. Мерритт был за рулем.

— Как не вовремя, — сказал Дэйсон.

— Разворачивайся, — сказал Поулсом, — сейчас же.

А дальше все произошло очень быстро. Я услышала звук пули, пробивающей лобовое стекло, и в ту же секунду голова Мерритта обмякла и прислонилась к подголовнику.

Потом я помню все как в очень насыщенном и быстром сне: Поулсом выдергивает пистолет из кобуры на плече, Дэйсон переползает через нас к противоположной дверце, чтобы удрать, и я пытаюсь — хотя и знаю, что это невозможно — высвободиться из наручников. Если бы кто-нибудь мог это видеть, то сказал бы, что мы похожи на комическое трио. Дэйсон навалился на меня всем весом, одним ботинком оттолкнулся от моего бедра и уже вылез из машины, чтобы скрыться за деревьями.

Но у него не получилось. Выстрел свалил его в нескольких метрах от нас. Наступила полная тишина, и я почувствовала, как тело Поулсома обмякло в грустном смирении.

— Поулсом, вылезай медленно, — произнес мужской голос, — и руки держи так, чтобы мы их видели.

Я взглянула на тело Мерритта в кресле водителя. Врачи и мотоциклист теперь стояли у открытых дверей кареты «скорой помощи», вооруженные винтовками. Пошел дождь.

— Что ж, Талулла, — тихо сказал Поулсом, — кажется, меня не ждет ничего хорошего.

Он вышел из машины. Я сидела как вкопанная. Впрочем, у меня не было особого выбора: в своей камере в «белой тюрьме» я могла двигаться свободно, но для перевозки они надевали на меня оковы в стиле Гуантанамо: браслеты на запястья и лодыжки, соединенные железной палкой, в которых можно было делать только очень маленькие шаги. Браслеты на лодыжках также были соединены с основанием сиденья.

— Брось оружие, — приказал голос Поулсому, — ляг на землю лицом вниз. Живо.

Я видела, как Поулсом выполняет все, что ему говорил голос. Он занял нужную позицию, в поле зрения попал накачанный парень в черном кожаном костюме. Судя по одежде, охотник ВОКСа, с темными волосами, стриженными под ежика, и усталыми глазами. Он наклонился к Поулсому, надел на него наручники и помог встать на ноги.

— Мисс?

Я вздрогнула. Мотоциклист — уже без шлема, с молодым милым лицом, эспаньолкой и кольцом в носу — стоял у правой двери с кусачками в руках. Меня обдало свежим ветерком, и я поняла, как же пересохло в горле.

— Не волнуйтесь, я просто хочу освободить ваши ноги. Извините, — он нагнулся и без труда перекусил толстую цепь, связывавшую мои лодыжки с сиденьем. — Остальные пока придется оставить. Если хотите, я помогу вам выбраться. Вот так.

Несмотря на подскочивший от страха адреналин и мечущиеся в голове мысли (это Джейк подстроил? меня освободят?) было очень приятно оказаться в вертикальном положении после стольких часов в машине. Я подняла лицо к небу и почувствовали капли дождя. Свежий ночной воздух головокружительно пах лесом, мокрым асфальтом, порохом, бензином и вонью мотоциклетных покрышек. До трансформации оставалось меньше дня, и приступы голода накатывали волнами, сбивая с ног. Я покачнулась и чуть не упала в обморок. Над нами были облака, но луна за ними знала, что я тут. Я чувствовала ее присутствие кончиком языка, зубами, кистями рук, животом, вагиной. (Одним из самых адских испытаний в тюрьме было полное отсутствие секса. Мне приходилось дрочить под одеялом или в душе, пока меня снимали скрытые камеры, хотя Поулсом уверял, что их нет. Он сказал однажды: «Я понимаю, что со вступлением луны в фазу роста либидо будет причинять вам неудобства». На секунду мне в голову даже закралась кошмарная мысль, что он сейчас предложит в помощь одного из своих подчиненных, или вибратор, или, господи упаси, самого себя, но он продолжил: «Так что прошу вас, Талулла, поймите — видеонаблюдение не ведется дальше двери в вашу комнату. Я гарантирую, что это — лишь ваше личное пространство. У нас нет ни малейшего желания усугублять и без того неприятную для вас ситуацию». И это было еще одним адским испытанием тюрьмы: необходимость быть вежливой с Поулсомом. Дело в том, что я возненавидела его с первой встречи, и он знал это, но он также знал, что я не рискну высказать ему все начистоту. Я однажды читала интервью, в котором какая-то актриса жаловалась, что Кристофер Уокен — или это был Джеймс Вудс — пах или даже на вкус был, как формалин. Я не верила этому, пока не узнала Поулсома с его рыбьими глазами и восковой кожей, которая явно слишком много времени проводит под искусственным освещением…)

Охотник сказал в наушник: «Так, у нас все в порядке. Выезжайте». Бронированный фургон выполз из замаскированного проема между деревьев и остановился у нашей машины. Пока врачи поднимали мотоцикл на колеса, нас с Поулсом проводили к задним дверям фургона, и мотоциклист открыл их. Внутри оказалась большая стальная клетка, прикрученная к полу. Вместо замка на ней была только таинственная пластинка будто из темного стекла в металлической оправе.

Охотник приложил к ней ладонь. Раздался писк и пшиканье, как от гидравлического устройства, и дверь клетки открылась.

— Полезай внутрь, — скомандовал мотоциклист. Поулсом неуклюже влез и сел на пол. Его наручники пристегнули к прутьям. Мотоциклист помог мне тоже залезть в клетку, приковал мои наручники к прутьям, а потом снял кандалы с лодыжек.

— Так будет удобнее, — сказал он, — иначе вас будет бросать по клетке, как кочан капусты.

Потом Охотник впрыгнул в клетку сам, подошел к Поулсому, вытащил пистолет из кобуры и приставил дуло к его голове.

— Звони, — скомандовал он.

— Что?

— Звони им. Скажи, что вы наткнулись на пробку и объезжаете ее. Что ты еще позвонишь и доложишь о ситуации позже, но Эллис уже может ехать. Все.

— Они сразу поймут…

— Ни хрена они не поймут, если ты не произнесешь кодовые слова на случай тревоги, которые, как ты понимаешь, мне известны. Понятно?

Пауза.

— Я не стану просить дважды.

Поулсом достал мобильник.

— Я наберу номер, — сказал мотоциклист.

Для человека, у которого к голове приставлен пистолет, Поулсом вел себя очень убедительно. Смесь напряжения, усталости и раздражения отражалось на его лице; он говорил как ужасающе утомленный диктатор, которому приходится терпеть сильную неудачу и общую некомпетентность всего мира.

— Отлично, — сказал Охотник, убирая телефон в карман. Потом он кивнул мотоциклисту, даже не взглянув в мою сторону. От него исходило осязаемое презрение. Не лично ко мне, а к женщинам вообще. У меня перед глазами появилась картина, как он душит молоденькую девушку и одновременно трахает ее в зад. Его лицо подтверждало мою догадку и говорило, что это далеко не все. Я такие вещи чую за версту. Он понял, что я поняла, и от этого появилось ощущение жуткой клаустрофобии. Именно в этот момент я снова начала бояться изнасилования. Потому что это было как раз то, о чем он думал. Его могли остановить только физические преграды, не мораль. Но страх как раз относится к физическим преградам. Ведь он знал, кто я. И я надеялась, что это не даст ему приблизиться. По телу прокатилась новая волна голода. У меня горели щеки. Он отвернулся и выпрыгнул из фургона.

Мотоциклист достал из кармана маленький шприц.

— Сейчас будет немного бо-бо, док, — сказал он. Лицо Поулсома дрогнуло, и на нем отобразились страх и отвращение. Мотоциклист подошел к нему. — Не волнуйтесь. Это всего лишь успокоительное. Сидите спокойно.

— Что бы там ни было… — начал Поулсом, но мотоциклист тут же ухватил его и всадил шприц в лопатку. Мое лицо, плечи и подмышки обдало жаром.

— Тсс. Расслабьтесь. Вот и все.

— Куда вы нас везете? — спросила я.

— Не могу сказать, мисс. Извините. Но вообще-то недалеко. Не беспокойтесь, — он заметил, как я взволнованно покосилась на шприц, — вам я ничего колоть не буду.

Он подмигнул и ушел к остальным. Поулсом лежал с закрытыми глазами.

— Пора в путь, джентльмены, — сказал Охотник. Я услышала, как захлопываются двери легковой машины, и карета «скорой помощи» трогается с места. Вся операция по нашему перехвату заняла две-три минуты.

Фургон слегка качнулся — видимо, наш водитель вышел, и секунду спустя к Охотнику подошел человек лет сорока в форме «Секьюрисор».

— Я подумал, вам стоит сообщить, сэр, — произнес он. — Похоже, в паре километров от нас хвост. Но точно не уверен. Может, это просто паранойя.

— Какая машина?

— «Лэнд Ровер». Белый. А255ДПР. Одинокий мужчина за рулем. Скорее всего, ничего особенного.

— Все потому, что он белый, — сказал мотоциклист, — белый всегда бросается в глаза. Эффект Моби Дика. Какой идиот станет вести слежку на белой машине?

— Мир полон идиотов, — сказал Охотник. — Я все же сообщу боссу на всякий случай. А теперь едем.

 

57

Мне показалось, мы ехали минут пятнадцать-двадцать. В фургоне было только маленькое тусклое окошко в задней дверце. Меня укачало, так что теперь внутренности страдали от голода и тошноты одновременно. Когда мы остановились, я была готова блевать (впрочем, это вряд ли бы случилось, ведь я не ела целую неделю). Охотник снова открыл клетку, приложив к ней ладонь. Парень в форме «Секьюрисор» залез в нее, отвязал меня от прутьев и надел мне на лодыжки колодки. Мотоциклист тоже вылез из машины. Поулсом все еще был в отключке, и его оставили в фургоне.

В темноте ничего толком не было видно. Мы стояли у маленького каменного фермерского дома, в котором не горело ни огонька. Все вокруг казалось пустынным. Было ощущение, словно вокруг лишь пустые поля и остатки старинных стен. Не слышно было ни коров, ни овец, ничего.

— Веди ее внутрь, — сказал Охотник, не глядя на меня.

Дом был в форме буквы Г, с низким потолком, пропахший сыростью, обставлен мебелью 30-х годов из лавки старьевщика. Темный массивный книжный шкаф без книг. Зеленый старый диван, на который совсем не хотелось присесть. Кресло, из которого, как эктоплазма, лез наполнитель. Ковер с выцветшим рисунком. Плотно задернутые занавески.

Они разожгли в камине огонь. Голени болели. Волк вызывал в кончиках пальцев рук и ног тупую боль, будто от электричества, когда пытаешься перелезть через забор для скота под напряжением.

— Видимо, бесполезно спрашивать, что происходит? — спросила я у мотоциклиста, когда Охотник вышел.

— Боюсь, что так, мисс, — ответил он, оголяя в улыбке белоснежные зубы и глядя приветливыми зелеными глазами. Волосы у него были двух тонов, как у серферов — совсем светлые и темного медового оттенка.

— И как долго вы меня тут продержите — тоже не скажете?

— Я бы и рад сказать, правда. Постарайтесь не волноваться об этом. — Он сдирал целлофан с пачки «Мальборо». Поулсом запретил давать мне сигареты или спиртное, но ведь не он был тут главный…

— Может, тогда хоть дадите закурить?

Он дал мне сигарету и протянул зажигалку.

— Спасибо, — сказал я, — а теперь мое единственное желание — бутылка «Джека Дэниэлса», может, вы могли бы съездить в ма…

— Картер, — позвал Охотник. Мотоциклист обернулся. — Стой на улице. Через час проверь Поулсома. Если будет дергаться, когда проснется, вколи еще.

Когда мотоциклист — то есть Картер — вышел, Охотник подсел ко мне на диван. Я с мучительно кольнувшим сердцем вспомнила, как дрочила в клетке в фургоне. Было, правда, темно, но там наверняка стояли инфракрасные камеры. Я почувствовала сильнейшее отвращение. Он положил руку в карман и достал оттуда моток скотча.

— Ты можешь пообещать, что будешь вести себя тихо — то есть молчать — или я заклею тебе этим рот. Как хочешь. Но второго шанса я тебе не дам.

Он был так близко, что я опять почувствовала, о чем он думает. Он был в выигрышном положении, у него была власть надо мной. Но что-то его сдерживало. Что бы ему ни хотелось со мной сделать, он все-таки пока не притрагивался ко мне. И я отчетливо уловила резкий запах того, что ему мешало, — страха. Он явно был сбит с толку тем, что его может пугать женщина. Это не входило в его планы. Но он не мог выбросить из головы факт, что перед ним не женщина, а монстр.

— Я буду молчать, — сказала я, глядя на пламя в камине.

Эта ночь была очень тяжелой. Они выставили караул: двое парней на улице и один внутри.

Как я и предполагала, заснуть мне не удалось, я мучилась от предполнолунной лихорадки и раздирающего внутренности голода. В тюрьме Поулсом «прописал» мне препараты, расслабляющие мускулы, которые я принимала с буйным негодованием. Сейчас я с радостью выпила бы целую горсть и еще поблагодарила. Я лежала на диване, свернувшись калачиком под одеялом, и тряслась от холода, хотя прямо передо мной в камине горело бревно. Когда переставала бить дрожь, меня бросало в жар. Джейк говорил, что у него сильнее всего ломит плечи и запястья, а у меня невыносимо зудит позвоночник, от макушки до копчика. Когда у меня начинался бред, я видела огромного желтозубого волка из книжки «Красная Шапочка», которая была у меня в детстве; он приближался ко мне, одетый в странный фиолетовый пиджак, появлялся из стены, плясал в пламени очага или по ковру, подходил, обнимал меня и пытался в меня залезть.

Мотоциклист без конца подливал мне черный кофе, и я пила его, потому что это было лучше, чем ничего. Одежда обжигала кожу. На кухне стояли часы с маятником, который мерно двигался туда-сюда: тук… тук… тук. Этот тихий звук сводил с ума. Иногда я видела Джейка. Иногда он и был тем волком, а иногда волк говорил его голосом. Мы совсем скоро увидимся. Я весь день чувствовала, что ты где-то рядом. Я тоже. Иногда он был самим собой и сидел, невидимый для всех остальных, на диване, источник неодиночества — как источник тепла или света. Иногда мне казалось, что он кладет свою теплую руку мне на талию. Будто сознание у меня находилось там, а не в голове. Или, во всяком случае, та часть моего сознания, которая больше всего на свете боялась вернуться назад, к одиночеству.

Периодически в дом приводили Поулсома, чтобы он мог сходить в туалет. Ему давали попить и снова уводили в клетку. Наверное, ему было очень холодно там.

На рассвете пришли Охотник и парень в форме «Секьюрисор», они выглядели невыспавшимися. Мотоциклист с неизменной улыбкой приготовил завтрак из того, что было в холодильнике, — яичница, бекон, хлеб, сыр и рыбьи консервы. Запах жареной еды вызвал у меня тошноту. Я сидела в ванной с маленьким переносным вентилятором и банкой нашатыря у носа. Окон тут не было, так что нечего было и думать о том, чтобы выбраться. К тому же они так и не сняли с меня гуантанамские кандалы.

Мои стражники были явно рады, что ночь прошла без приключений. Охотник открыл занавески в гостиной. За окном стояло хмурое утро: низкие серые облака и тусклые, кое-где проглядывающие лучи солнца. Мои вчерашние догадки о местности были верны: вокруг не было ни души, вдалеке маячили каменные стены. К востоку простирались поля, которые у самого горизонта сменялись грядой холмов. На западе метров через триста поля окаймлял густой лес.

Я думала, что с наступлением утра что-то изменится, но кроме того, что теперь все были в хорошем настроении, словно пережили самое суровое испытание в жизни, все осталось по-прежнему. Я видела из окна, как Охотник стоит в полусотне метров от домика и говорит по мобильному. Парень в форме «Секьюрисор» собирал остатки завтрака, чтобы отнести Поулсому в фургон.

В четыре часа мы с мотоциклистом выкурили две его последние сигареты. Я уже начинала предполагать самое невероятное — что они просто-напросто не знали, что через два с небольшим часа я превращусь в монстра. В таком случае все, что мне нужно было сделать, — попроситься в туалет как можно ближе к Превращению, перевоплотиться и убить их. Интересно, справлюсь ли я с этим. Ведь Охотник наверняка вооружен серебряными пулями. Или нет? А может, они все?..

— Окей, — сказал Охотник после очередного разговора по мобильному. — Пора. Проводите ее в фургон. Нет, секунду!

Он подошел ко мне и снова вынул скотч.

 

58

Наверное, они опять вкололи Поулсому ту дрянь, потому что, когда я заняла свое место в клетке, он был в отключке. То, что мне заклеили рот скотчем, сводило с ума. Лишенная возможности говорить, с кандалами на руках и ногах, привязанными одновременно к прутьям, я чувствовала себя погребенной заживо.

Мы ехали недолго, но это было мучительно. Удобнее всего было бы стоять, но наручники были прикреплены к клетке на уровне пупка. Из-за тряски и внезапных поворотов меня дергало. Поулсома кидало по всей клетке, словно кочан капусты, как выразился вчера мотоциклист. Наверняка у него будет куча синяков, когда проснется. Если он вообще проснется.

Минут за пять до остановки дорога стала хуже. По моим ощущениям, раньше мы ехали по какой-то проселочной дороге, а теперь свернули на грязную кривую колею с выбоинами. Удержаться на ногах стало невозможно. Поулсому было лучше — он все равно ничего не чувствовал.

Мы остановились. Сделали разворот в три приема. Снова остановились. Двери фургона открылись. Охотник стоял, уперев руки в бедра, и смотрел на меня. Сквозь прутья клетки я видела, что мы на грязной дороге шириной чуть больше пешеходной тропинки, которая метров пятнадцать извивалась среди деревьев, а потом сворачивала вправо. Неподалеку шумела река. На ее противоположном берегу виднелась узкая полоска песка, потом ровная лужайка с парой кустиков и снова деревья. Мотоциклиста и «Секьюрисора» не было.

— Проголодалась? — спросил Охотник.

Я не смотрела на него и старалась сконцентрироваться на дыхании через нос. В воздухе пахло сыростью. Облака рассеялись, показались первые звезды. Ноздри были горячими. До восхода луны оставалось меньше двух часов. Я почувствовала первый намек на то, что зверь вот-вот высвободится, меня обуяло порочное удовольствие от предчувствия огромной силы, которая заполнит все тело от ступней ног к щиколоткам, голеням, бедрам, локтям, плечам. Если я доживу до этого момента.

— Эй, — сказал Охотник, — у тебя сегодня просто обед на колесах. Разве не удобно?

Конечно, он имел в виду Поулсома. «Поулсом сказал, что они уже все продумали, — объяснила я Джейку, когда мы обсуждали полнолуние, Превращение и жажду еды, — что бы это ни значило». Что бы ни готовил Поулсом, то, что происходило сейчас, явно не входило в его планы. Резкий приступ клаустрофобии заставил меня предпринять еще одну бесплодную попытку освободиться. Я, еле сдерживаясь, сжала зубы, скотч на губах еще сохранял тепло и вес его ладони.

Я посмотрела прямо ему глаза. Очень медленно показала средний палец. Он тихо рассмеялся и захлопнул дверь фургона.

 

59

Поулсом пришел в сознание. Его била дрожь, на лбу выступили капли пота. Насколько я могла понять по его виду (в фургон попадал лишь вечерний свет через тусклое маленькое окошко), прошлая ночь и этот день дались ему нелегко. Он что-то бормотал, но из-за скотча на губах ничего было не разобрать. Потом он взглянул на часы.

Я чувствовала, что Проклятие уже близко, и его реакция на то, что он увидел, меня не удивила. Весь последний час мой организм находился на предпоследней стадии перед восходом луны, волк смотрел сквозь мои глаза со спокойной, уверенной звериной бдительностью. Лодыжки и запястья жгло, потому что я истерично пыталась высвободиться при каждом новом приступе голода. Хотя в целом мышцы расслабились, и я была спокойна, несмотря на боль.

Была спокойна. Но предпоследняя фаза подходила к концу. В любую минуту могла начаться финальная, и тогда меня ждали судороги, тошнота, жар, холодная испарина и бесконечные полминуты разрывающихся мускулов и невероятного смещения суставов. Кандалы, наверное, треснут или врежутся прямо в мою плоть. Я представила, как превращусь, и у меня будут четыре обрубка вместо рук и ног, я даже почти слышала звук, с которым кисти рук и ступни отвалятся, упадут на пол грузовика и станут кататься туда-сюда.

Я взглянула на Поулсома. Он отчаянно мотал головой: нет, нет, нет. Когда по мне стало видно, что превращение начнется совсем скоро, он принялся неистово метаться и мычать через кляп. Его тело налилось кровью от напряжения и страха. Будет так приятно забрать его бьющую ключом жизнь. Превращение обрадовало меня. Заполонивший все тело голод, с которым не поспоришь, был хоть чем-то неизменным и абсолютным, когда все остальное повисло на волоске.

Внезапно я ощутила запах Джейка. У меня подкосились ноги. Я высунулась из клетки как можно ближе к дверям фургона и с трудом подавила порыв закричать: «Это я! Я здесь! Джейк!»

Тише. Будь умней. Там какие-то голоса.

— Я думал, мы будем одни, — сказал Эллис.

— Да, — ответил другой голос, — но со времени нашего последнего разговора кое-что произошло.

Поулсом, видимо, узнав голос Эллиса, начал стучать по прутьям клетки.

— Что там у тебя? — спросил Джейк. — Что это значит?

Двери фургона открылись. Метрах в семи от нас стояли Джейк, Эллис и еще один мужчина в амуниции Охотника. Лет сорока пяти. С темными волосами с проседью и широкими скулами. Я вспомнила, как Джейк говорил: «Он выглядит как коренной американец», и поняла, что это Грейнер.

Тот Охотник, для которого Грейнер был «боссом», стоял рядом с клеткой с нацеленным на меня пистолетом.

— Ничего особенного, Джейк, — сказал Грейнер.

И тут случилось что-то неожиданное.

Грейнер вдруг сделал шаг назад и полшага влево, будто равнодушно изображал базовые шаги в танце. На секунду все застыли. Джейк стоял со слегка открытым ртом, рубашка все еще была застегнута криво. Эллис слишком медленно поднял руку, чтобы достать обрез, торчавший у него из кобуры на плече. Рука Грейнера тем временем молниеносно скользнула за голову, раздался скрежет, блеснуло что-то металлическое. Все остальные отскочили, будто их одновременно шарахнуло током, и в это мгновение клинок, сияющий палаш, ударил Эллиса в шею. Раздался звук, словно от ломающейся мокрой ветки.

Голова отвалилась, но тело еще оставалось на ногах. Светлые волосы зацепились за ружье. Тело повалилось до странного аккуратно. Сначала оно опустилось на колени, замерло на секунду, а потом шлепнулось на землю будто в поклоне. Голова лежала рядом на уровне бедер, лицом вниз, словно всем своим видом изображая, что больше не желает на это смотреть.

— Лу! — позвал Джейк. — Ты в порядке?

— Да, — ответила я.

— Как ты узнал? — спросил Джейк Грейнера.

— А как мы всегда что-то узнаем? В их команде была наша девчонка. Я всегда говорил, что из женщин выходят самые лучшие агенты. Хитрость у них в крови. Ничего удивительного: если бы ты родился с маленькой дыркой, в которую полнаселения планеты может засунуть член, когда им заблагорассудится, то тоже научился бы хитрить. Наш организм — наша судьба. И нельзя обвинять в этом женщин.

Грейнер перекинул клинок в левую руку, правой достал пистолет и нацелил в Джейка. Я упала на четвереньки, и меня стошнило желчью. Трансформация начиналась.

— Прости, мой ангел, — сказал Джейк, — я был так глуп.

Я не могла говорить. В их команде была наша девчонка.

Необязательно Ледышка. В «белой тюрьме» были и другие женщины. Но мерзость этой фразы не давала мне покоя. «Я слышала, ты сегодня увидишь своего парня». А я, как идиотка, плакала. Это необязательно была именно она. Но циничный аргумент бритвы «Оккама» говорил: все вещи похожи, и самое гадкое объяснение, скорее всего, будет самым верным.

— Мне так жаль, — сказал Джейк.

— Это не твоя… — меня пронзила очередная судорога, я хотела согнуться пополам, но не могла из-за наручников, пристегнутых к клетке: —…вина, — еле выдавила я из себя.

— Моя. Мне очень жаль.

В это время Поулсом, охваченный ужасом, метался в другом углу клетки.

Грейнер взглянул на часы.

— Уже недолго осталось, детки, — сказал он. — И да, Джейк. Прежде чем ты умрешь, прими мои поздравления. Я уверен, ты был бы хорошим отцом.

Поулсом стал извиваться и мычать.

— Что?! — выдавил Джейк. Его била дрожь, он упал на четвереньки и сцепил зубы. Одежда на нем трещала по швам. Начала расти шерсть. У меня тоже.

— О да, — сказал Грейнер, — видимо, еще одно последствие антивируса. Твоя девица уже два месяца как тяжела. Спроси Поулсома. Он на седьмом небе от этого. Войдет в историю как человек, излечивший бесплодие оборотней. Правда, он вряд ли увидит результаты своего труда. Думаю, он и отсюда-то не выберется.

Джейк взглянул на меня. Мой позвоночник начал изменяться. Блузка треснула в плечах. Я почувствовала, как позвонки разрастаются. Юбка порвалась. «Твоя девица уже два месяца как тяжела». Это невозможно. Но почему-то, когда я услышала его слова, у меня словно свалилась пелена с глаз. Мне не давали сигарет. И алкоголя. УЗИ. Мыло из «Хэрродс» и полотенца. Я вспомнила те «волшебные» картинки, которые, если смотреть правильно, становятся трехмерными. Это невозможно. Но антивирус однажды уже сделал невозможное и помог мне выжить после укуса.

— Талулла! — позвал Джейк. Он обратился уже больше, чем наполовину. Скоро он не сможет говорить. Изменились даже его глаза. Вокруг валялись клочья одежды. Грейнер с каменным лицом прицелился.

Одно из железных колец лопнуло на моей лодыжке, другое врезалось в распухающую ногу. Джейк бился в судорогах. Одежда на мне почти совсем развалилась, Поулсом визжал с заклеенным ртом. Я чуяла страх Охотника, который спрятался за фургоном.

— Прощай, Джейк, — сказал Грейнер, и тут произошли два события.

Треснуло второе металлическое кольцо, я почувствовала прилив крови к ноге и приятное чувство свободы.

Одновременно не пойми откуда взявшийся серебряный дротик воткнулся Грейнеру прямо в грудь. Он сделал шаг назад, выронил пистолет и упал.

Охотник выскочил из-за фургона и прицелился в Джейка. Но тот уже был на ногах: один прыжок — и он порвал Охотнику глотку.

В фургоне повсюду валялись клочья разорванной одежды. Мне наконец удалось оторвать наручники от прутьев. Левый наручник лопнул. Правый врезался в мясо на несколько сантиметров и вызывал жуткую боль. Несмотря на это, меня переполняла бешеная радость. Джейк уже стоял у клетки и держался за прутья. Хотя у него в голове был кавардак из «беременна не может быть Клоке дротик из-за любви но это невозможно боже пусть она все-таки», я постаралась мысленно передать, что меня можно вызволить только с помощью руки Охотника — и почувствовала его понимание и животное наслаждение, с которым он выдрал эту руку прямо из сустава. Затем он приложил ее к панели, устройство пропищало, опять что-то пшикнуло, и дверь открылась.

Я упала в его объятия. Мы оба уже не могли говорить, но теперь нам и не нужны были слова: наши мысли слились воедино, волчьи тела были на свободе, и с нами было призрачное мерцание новой маленькой жизни (или мне так казалось?) в моей утробе. Нас переполняло счастье, мы чувствовали нашу общую природу, одна кровь текла в наших жилах, мы были одинаковыми и вместе. В эту секунду мир был идеален.

Если бы только я не закрыла глаза.

Если.

Джейк уже написал все о если, то.

Я стояла, закрыв глаза, и хотела, чтобы этот момент длился вечно, вечно чувствовать вокруг себя его горячие руки и биение его сердца рядом с моим. Я ничего не видела, но вдруг услышала глухой щелчок взведенного курка, а потом — мне показалось, что прошла целая вечность, — выстрел.

 

60

Все еще обнимая его, я открыла глаза. Через плечо Джейка я увидела, как Грейнер отчаянно пытается удержать пистолет для второго выстрела. Я медленно приподняла Джейка и повернулась спиной к его убийце. Я думала: пристрели заодно и меня, раз не осталось ничего, что мне дорого.

Нет, мой ангел. Ведь есть ребенок.

Я взглянула на него. Серебро пожирало его жизнь, как пожар — лес. Смерть забирала с ним и часть меня. Наручник на левом запястье наконец треснул. Нас обоих залила кровь.

Живи, — передал он мне мысленно. — Бога нет, и жить — это его единственная заповедь.

Хорошо.

Обещай мне.

Обещаю. Не покидай меня.

Из-за черных деревьев показалась верхушка луны. Облака рассеялись. Сумерки сгущались.

Второго выстрела не последовало.

* * *

Трудно сказать, сколько времени я пробыла посреди этого маленького залитого кровью поля брани, рядом с его холодеющем телом. Луна стояла уже высоко, когда я опомнилась, встала и нежно уложила его на землю. Внутренний голос бесконечно повторял без выражения: «Его нет, его больше нет, его нет». Ничто не нарушало тишину. Даже ручей, казалось, затих. Воздух стал свежее. Бронированный фургон, мертвые тела, деревья — все вдруг увиделось мне с такой ясностью, словно кто-то расставил их специально, вдохнув в них скрытый смысл.

Время шло, а я стояла, как завороженная. Наконец в голове стали возникать вопросы: что будет с телом Джейка, когда скроется луна? Его труп не трансформируется обратно? Было целых три трупа, с которыми нужно было что-то делать. Но что? Где Клоке? Если я правда беременна, что будет, если роды начнутся во время Проклятия? И как тогда будет выглядеть мой ребенок?

Меня занимали эти вопросы, да, но помимо них я все это время подсознательно помнила, что нужно сделать прежде всего. Утолить голод.

Ко мне вернулось ясное понимание, как, бывает, возвращается слух, если вытряхнуть из ушей воду. Ветерок качал листья. От ручья пахло сырыми камнями. Кончики пальцев покалывало. Я только сейчас полностью осознала, что уже несколько часов как обратилась. И моего носа коснулся человеческий запах.

Я забралась в фургон.

Поулсом был чуть живой от ужаса. Я содрала скотч с его рта, случайно оторвав кусочек губы. Через пару секунд боль разгорелась, и он завизжал, как резаный. Я медленно обхватила его горло правой рукой (запястье все еще кровоточило) и сжала так, чтобы он понял: пора замолчать. Затем посмотрела вниз и указала пальцем на свой живот.

Было видно, как он судорожно размышляет, что могло бы его спасти — ложь или правда. Я даже удивилась, что он еще способен мыслить стратегически. Наконец, видимо, из соображений, что в конце концов правда все равно восторжествует, он кивнул и прохрипел: «Да. Беременна».

Нет, мой ангел. Ведь есть ребенок. Живи. Обещай мне.

Что ж. Я обещала.

 

61

Когда я покончила с Поулсомом, была глубокая ночь.

Я ела быстро, но успела прочувствовать весь спектр ощущений: жадность, ярость, утрату, замешательство.

А еще я чувствовала что-то вроде упрямой, но совершенно неисполнимой надежды. Я вдруг представила, как держу своего ребенка за руку и показываю белого медведя в зоопарке Центрального парка. Это было моим самым первым воспоминанием, и мне так захотелось дать ему шанс тоже увидеть это.

С телами я ничего сделать не могла — даже с телом бедного Джейка. Но раз я собиралась уйти, надо было делать это сейчас. Я была одиноким чудовищем посреди Уэльса. Даже если я успешно трансформируюсь обратно, у меня нет ни денег, ни документов, ни одежды, ни безопасного места, куда бы я могла пойти. Я подумала об отце, о ресторанах, о Расторопной Элис и своей квартире. Как приятно было бы сейчас оказаться там, валяться в одних трусах на диване с чашкой кофе и листать журнал. А затем я подумала, как мало у меня шансов увидеть их еще раз или хотя бы пережить следующие двадцать четыре часа.

Но я должна была. Бога нет, но жить — это его единственная заповедь.

Так что хотя мне пришлось нелегко (попробуйте-ка сделать все это огромными лапами вервольфа), я кое-как собралась. У Поулсома оказался самый маленький размер ноги, так что я взяла его ботинки. Штаны и ремень Грейнера, кожаный пиджак Эллиса. Еще полторы сотни фунтов наличными. Одежда Джейка превратилась в лохмотья, но я нашла помятый и залитый кровью дневник в кармане пальто. Взяла и его. Еще нашла холщовую сумку с необходимыми в машине принадлежностями: провода для прикуривания, покрышка, фонарь, саперная лопата. Вытрясла содержимое и уложила туда свой новый гардероб. Я представляла, как расскажу об этом Джейку, когда все закончится. Запястье уже залечилось.

Еще я взяла пистолет Грейнера и сняла с его пояса три сменных обоймы. Хотя пользоваться оружием я не умела, даже не уверена была, что правильно поставила его на предохранитель. То есть я нащупала какой-то рычажок, похожий на предохранитель, и сдвинула его. Но все равно оставалась вероятность, что штуковина взбесится и прострелит мне ногу.

Оставить Джейка было сложнее всего. Два раза я возвращалась, чтобы снова взглянуть, прикоснуться, понюхать. Оборотни, как выяснилось, не могут плакать. Эти невыплаканные слезы комом стояли в горле. Страшное осознание полного одиночества растворялась в мечтах о том, что он вот-вот проснется.

«Без сентиментальностей. Тебе пора в путь. Впереди еще много дел», — говорил мне призрак Джейка. Он подгонял каждый мой шаг, так что в конце концов я твердо решила уйти.

Но не успела сделать и десятка шагов, как наткнулась на Клоке. Судя по описанию Джейка, это был именно он. И конечно, тот серебряный дротик, что торчал из груди Грейнера, был изготовлен на заказ и украшен инициалами — его и Жаклин Делон. Надо признать, он не выглядел удивленным или хотя бы испуганным, когда перед ним возник вервольф. Он лежал, прислонившись к дереву, с сигаретой в одной руке и наполовину пустой бутылкой водки в другой. Его ранили в левую ногу. Наверное, это был Охотник — когда вынырнул из-за фургона и принялся стрелять в Джейка, но не попал.

— Bonsoir, Mademoiselle, — сказал он. А потом по-английски: — Он убил мою королеву. За это я убил его. C'est tout. Бог на небесах, и в мире восстановлено равновесие. Убейте меня, если хотите, но не заставляйте страдать.

Ты спас мне жизнь, хотела сказать я, но, конечно, не могла. Мне вдруг захотелось помочь ему — отчасти в память о Джейке, потому что я знала, что их связывала довольно странная история. Но что я могла сделать?

На поляне остался бронированный фургон, но там повсюду были клочья от Поулсома, к тому же я не выдержала бы еще одного возвращения туда. Внезапно я вспомнила риторический вопрос мотоциклиста: «Какой идиот станет вести слежку на белом „Лэнд Ровере“?» Вот как раз такой идиот. Удивляясь сама себе, я ткнула в него пальцем, а потом изобразила водительский руль. Где твоя машина?

Ему, естественно, понадобилось не меньше минуты, чтобы собраться с мыслями и понять, чего я от него хочу. Когда он все же догадался, то истерически расхохотался, а потом вдруг умолк. Я почувствовала призрак Джейка, будто солнце грело мне спину.

«Un kilometre», — сказал Клоке, показывая назад. Я увидела, как жизнь блеснула в его глазах. До этого момента он был похож на человека, который свел с ней последние счеты. Но только не теперь. Оборотень предлагает помощь. Я подала ему руку. Он снова засмеялся, но вдруг погрустнел и принял ее.

* * *

Вот и все, что получилось из моей задумки закончить записи Джейка. Я хотела как можно точнее описать все произошедшее и не переходить на чувства, но перечитывая последние страницы, вижу, что не очень-то справилась. Это оказалось на удивление трудно — не уходить от темы. Конечно, есть еще много того, о чем можно рассказать (например, как трехметровому оборотню залезть в «Лэнд Ровер»), но этому здесь уже не место. Может, позже. Мне кажется, у меня стало неплохо получаться писать — благодаря Джейку и тому, что мне просто физически необходимо выговориться. Беседы с собой, может, и не лечат одиночество, но хотя бы отвлекают от него.

С той ночи в Беддгелерте прошел месяц, и я выжила, хотя это было трудно. Я бы не справилась без помощи Клоке, но об этом в другой раз.

Завтра, если все пойдет как задумано, я уеду в Нью-Йорк.

А до этого мне предстоит снова ощутить всю «прелесть» Проклятья. Сегодня полнолуние, а голод не интересуется, что тебе пришлось пережить, или чего ты боишься, или где хочешь быть на следующей неделе. Но в этом есть и кое-что хорошее: его бескомпромиссность и полное равнодушие к угрызениям совести и рефлексии. Голод, прекрасный в своей простоте, учит меня быть оборотнем.

Думаю, лучше всего закончить записи на такой ноте полного смирения. Мое имя Талулла Мария Аполлония Димитриу, и я последний оборотень на земле.

Пока не родится мой ребенок. Тогда нас станет двое.