Игорь. Скворцов сидел у себя в комнате и, оттопырив губы, паял какую-то схему маленьким паяльником. Раздался звонок, Игорь побежал открывать.

Но за дверью стояла не Тамара, а хрупкая и очень хорошенькая женщина с легким чемоданом. Лицо у Игоря вытянулось.

— Ты откуда взялась? — сказал он вместо «здравствуй».

— Из Ленинграда, естественно. Но ты мне, кажется, не рад?

— Почему не рад? Рад.

— Ну так не скрывай свою радость, возьми у меня чемодан.

…Приезжая, скинув сапоги и забравшись с ногами в кресло, рассказывала:

— Я без звонка, потому что проездом. Три часа до поезда… Но не зайти я просто не могла… Тебе-то, конечно, все равно, за три года одна открытка, а я не так устроена. Я решила: хотя бы между вокзалами, но я его увижу…

— А ты не опоздаешь? — заботливо спросил Игорь.

— Я же тебе сказала: до поезда три часа… Обожди. Что вообще происходит? К тебе должны прийти?

— Да… То есть нет, но может быть… Понимаешь, Нонка, кое-что действительно происходит.

— У тебя завелась возлюбленная? — спросила Нонна дрогнувшим голосом. Игорь хрустнул костяшками пальцев.

— Заводятся тараканы, а возлюбленная… Но в общем да.

Тогда Нонна тихо заплакала.

— Не обращай внимания. Я сейчас умоюсь и пойду…

Игорю стало ее жалко. Он сел рядом, обнял ее за плечи, поцеловал.

— Ну брось. Ну хватит… Не надо… Кофе выпьешь?

— Скажи, ты правда хочешь, чтоб я осталась?

— Правда, правда. Но только, Нонна, я честно говорю: это будет наше прощание… — Он пошел на кухню. — Если будут звонить, не бери трубку…

…Дверной звонок звонил настойчиво и угрожающе.

Игорь на цыпочках подкрался к дверному глазку, глянул. Конечно, перед его дверью стояла Тамара. Игорь затаился в маленькой прихожей, боялся даже вздохнуть… И вдруг из комнаты грянула громчайшая музыка. Игорь подпрыгнул на месте, как заяц от выстрела… Делать было нечего, пришлось открыть дверь.

- Ты спал? — спросила, улыбаясь, Тамара.

— Нет.

— Что-нибудь случилось?

— Да.

Когда они вошли в комнату, Тамара сразу поняла, что именно случилось: на тахте сидела Нонна с распущенными волосами и притопывала ногой в такт музыке.

— Зачем вы надели мои тапочки? — спросила Тамара у Нонны ледяным голосом.

— Пожалуйста, возьмите, — отвечала Нонна. — Они мне на три размера велики… Игорь, я пойду. Мне здесь больше делать нечего.

— Ну правильно, — хмуро отозвался Игорь. — Все, что могла, ты уже сделала.

Пока соперница торопливо запихивала в сумку свое имущество — пудреницу, расческу, зажигалку, — Тамара стояла, не трогаясь с места. Но как только за Нонной захлопнулась дверь, Тамара тоже пошла из комнаты. Игорь загородил ей дорогу.

— Ты куда?

— Куда? А тебе непонятно?

И тут девушка не выдержала. Она размахнулась, чтобы влепить Игорю пощечину, но он легко перехватил ее руку.

— Постой, я объясню…

— Сволочь! Сволочь! Какая ты сволочь… Пусти немедленно!

— Но мы же договорились! — жалобно закричал он. — Никаких обязательств, полная независимость. Ты ж сама говорила: я все понимаю, я тоже так думаю, я современная женщина!

— Дурак! Идиот! Я тогда все, что угодно, сказала бы… Я говорила то, что ты хотел слышать! Мне так хотелось тебе понравиться… Эх ты, у тебя столько женщин было, и все равно ты ничего не понял. Что бы мы ни говорили, внутри все мы одинаковые: все хотим замуж, хотим детей, хотим чтобы рядом был — один, только один — и был навсегда!.. Да на что мне независимость, на что мне современность? Я-то ведь тебе изменять не собиралась!

— Пришла случайно старая знакомая, за пластинкой, — вставил наконец свое слово Игорь. — А ты подняла скандал, как истеричка, как базарная баба!

— А я и есть истеричка. Потому что я тебя люблю. Это тебе легко быть спокойным — тебе ведь все равно, есть я, нет меня… Ну ладно, я даже рада. Лучше вовремя оторвать, пока не приросла всей кожей, мясом…

— А уж как я рад, ты себе и представить не можешь, — сказал Игорь сдавленным голосом.

Не глядя на него, Тамара вышла из комнаты. А Игорь лег на диван и нарочно громко запустил музыку.

Ненароков сидел в гостях у своей бывшей жены. То есть Али в комнате, собственно, не было — Валентин разговаривал со своей бывшей тещей.

— Усть-Каменогорск? — удивилась Евдокия Петровна. — Это где ж такое?

— Северный Казахстан… Работа как работа. Почти как здесь… Вот отгулы накопились, я и приехал. Так захотелось посмотреть на него — сказать не могу.

— А он ведь в садике? Только к шести вернется, — виновато сказала Евдокия Петровна. Валентин огорчился:

— Зачем же вы его в садик?

Вздохнув, теща позвала:

— Алечка! Может, выйдешь все-таки?

— У меня голова болит, — ответил злой голос из другой комнаты. Валентин встал, прошелся из угла в угол.

— Евдокия Петровна, как же вы-то не повлияли? Нельзя ему в садике… Он заикается, ему там очень плохо будет.

Тут из-за двери появилась Аля.

— Хуже, чем с тобой, ему нигде не будет, — сказала она едко. — И нет у меня возможности его дома держать. Ты нас бросил, а мама болеет.

Ненароков подумал вдруг, что время вернулось назад: вот он в своей комнате, рядом жена, он с ней ругается — все по-старому. Но комната была уже другая: не его, а какая-то женская, и Аля давно перестала быть его женой, и ругалась она с ним теперь иначе: холодно и надменно, как с чужим.

— Ладно. Раз уж приехал, то увидишь Алика. Но только на полчаса и в нашем с мамой присутствии…

У Ненарокова даже губы затряслись от обиды.

— Но почему полчаса? Почему при вас? Я ведь не в колонию приехал к преступнику малолетнему?

— А чтоб ты его против нас не настраивал!

Валентин видел через забор, как гуляют во дворе дети. Кто копал снег лопаткой, кто лепил из снежных комьев бабу. Был тут и Алик. Он стоял в сторонке от всех, тепло укутанный, замотанный еще сверху Алиным шарфом, с надвинутой на глаза шапкой и оттопыренными, как у пингвина, руками в рукавичках. Сердце в Ненарокова сжалось от любви и жалости.

…Когда дети построились парами и вышли на улицу, Алик поплелся сзади всех. Детишки смеялись, кричали, только Алик молчал и ни с кем не вступал в разговор. Валентин шел поодаль и смотрел на сына. Вдруг Алик остановился: шапка, которая была ему велика, совсем сползла на нос, так что он ничего уже не видел. А пестрая веселая вереница детсадовцев с воспитательницей во главе двигалась дальше. Никто не заметил этого маленького ЧП.

Тогда Валентин подошел, поправил Алику шапку. Тот не удивился, а только обрадовался, узнав отца. И вдруг Ненароков, сам не понимая почему, поднял сына на руки и зашагал с ним назад, потом за угол, потом в какие-то ворота. И остановился там.

Очень скоро на улице послышался шум, голоса: «Ненароков! Ты куда девался? Ненароков! А ну выходи сейчас же!» — слышался крик воспитательницы. Валентин вздрогнул и даже шагнул непроизвольно вперед, но потом сообразил, что это кричат не ему, а Алику.

Валентин прижал палец к губам, показывая, что откликаться не надо, и Алик понял, кивнул головой.

До областного города они добрались на рейсовом автобусе. Алик устал. Он хныкал, капризничал, просился к матери:

— Ма… Ма… Де ма?

А Ненароков на каждой остановке с тревогой глядел на дверь: не догнала ли их погоня, не войдет ли сейчас в автобус Аля.

В аэропорту, в зале ожидания, Алик спал на скамейке, а Валентин ел у буфетной стойки пирожок.

И вдруг он увидел Алю. Она шла к нему от дверей, раскрасневшаяся от волнения, решительная, а за ней шагал милиционер.

— Куда дел ребенка? — закричала Аля еще издали.

— Ну что ты кричишь? Вон он, спит, — устало ответил Валентин. Он с самого начала понимал, что ничем хорошим его бессмысленная затея кончиться не может.

— Здравствуйте, Валентин Георгиевич, — неловко сказал милиционер. Но Алю такое мирное начало разговора не устраивало.

— Слышали, товарищ лейтенант?.. Я прошу его привлечь!

— Зачем же привлекать. — Милиционер давно знал Валентина и симпатизировал ему. — Дело семейное, я думаю, сами договоритесь… Верно, Валентин Георгиевич?

И он отошел. Аля подумала, поглядела на спящего Алика и сказала совсем другим, нормальным тоном.

— Спит, как зайчик. Даже будить жалко…

— Ты голодная? — спросил Валентин.

— Не знаю… Вообще-то съела бы чего-нибудь…

Они стояли у высокого круглого столика, ели пи рожки и пили какао.

— Милиционер-то зачем? Зачем комедию разыграла? — спросил вдруг Валентин. — Нарочно? Чтобы побольнее?.. И вообще, почему ты меня все время мучила? Что я тебе сделал?!

Аля долго молчала, прежде, чем ответить.

— А ты до сих пор не понял? — сказала она почти грустно. — Я тебя не люблю. И никогда не любила.

Ненароков не поверил ее словам.

— Уж и никогда?.. А зачем замуж выходила? Я ж тебя силком не тянул?

— Именно что тянул… Приехал, все бросил — работу бросил из-за меня, Москву… Как я могла отказаться? Я все-таки не бессердечная… А надо было не идти.

Ненароков продолжал цепляться за то, чего не было:

— Это ты назло говоришь… Как же так?.. Ведь ночи напролет ходили, целовались, наговориться не могли.

— Ну что такое — целовались?.. Молодая девчонка. А ты москвич, летчик. И я же видела, влюблен до смерти… Нет, я тебе точно говорю: пожалела тебя и пошла.

За стеклянной, помутневшей от изморози стеной аэровокзала передвигались самолеты — медленно и тихо, словно круглобокие рыбы в аквариуме.

— Несчастный ты человек, Аля, — сказал Валентин. — Один раз в жизни поступила красиво, благородно — и не могла мне этого простить. Пять лет вымещала… А думаешь, я не жалел о своей работе? Еще как жалел, только тебе не показал ни разу. Большие самолеты — это не работа, это жизнь моя!.. Я ведь в другом небе летал, совсем в другом! Я и теперь как вижу ночью проблесковые огни, услышу: лайнер идет, — у меня кляп в горле. Ведь я классный пилот. Я бы сейчас «Ил-62-й» водил.

— Ну конечно! — сказала она прежним злым голосом и дернула плечами. — Ты всегда хороший, я всегда плохая. Ты не попрекнул, а я вымещала… А то, что ты меня с ребенком бросил, — это тоже хорошо? Кому я теперь нужна?

Она повернулась и пошла к скамейке.

— Алик, деточка! Проснись! Мамочка за тобой приехала!

Снова Игорь сидел в своей красной машине неподалеку от диспетчерской, снова глядел в зеркальце заднего обзора, повернув его так, чтобы видеть выходящих оттуда. Шел редкий крупный снег, пухом ложился на землю. Из диспетчерской вышла Тамара — не одна, с двумя подружками. Смеясь, она что-то им рассказывала, надувала щеки и округляла глаза, изображая кого-то.

Игорь коротко гуднул. Тамара обернулась, скользнула равнодушным взглядом по красным «Жигулям», по Игорю и пошла дальше. А Игорь остался сидеть за баранкой. Лицо у него было злое и растерянное.

Игорь сидел у себя в комнате, листая какой-то толстенный справочник. Зазвонил телефон. Игорь коршуном бросился к трубке, послушал, потом сказал равнодушно:

— А, это ты… Нет, Галка, ничего не получится. Уезжаю в командировку. Да, надолго. На всю жизнь.

Стучал по асфальту прозрачный весенний дождь. Из диспетчерской выбежали стайкой бортпроводницы, и среди них Тамара. Чтобы не испортить прическу, девушки напялили на волосы пестрые пластиковые пакеты и неслись в них, будто в карнавальных папахах, к рейсовому автобусу.

Дорогу Тамаре преградил Игорь. Над головой он держал раскрытый черный зонтик.

— Не беги, — сказал он Тамаре. — Пойдем под крышу, поговорим.

— А о чем нам говорить?.. Пусти, меня ждут.

— Хорошо, можно здесь. Нет проблемы. — Он передвинул зонтик так, чтобы прикрыть от дождя Тамару. Его синий плащ сразу намок, стал черным. — Хватит тебе дурить… Мне без тебя плохо. Тебе без меня еще хуже.

— Мне? Мне очень хорошо. Очень!.. Поэтому ты и бегаешь за мной. А если бы я плакала, звонила тебе по ночам, ты бы и не посмотрел в мою сторону.

— А я уверен, ты плачешь! И звонить тебе хочется… Но ты же актриса, ты играешь — нарочно, чтобы я помучился.

— С чего это ты взял?

— А… Жизненный опыт.

Не ответив, Тамара побежала к автобусу. Но Игорь догнал ее. Он бежал рядом, держа над ней зонтик, и торопливо говорил:

— Ну обожди… Ну погоди. Ну ладно. Раз ты такая идиотка, пожалуйста, делаю тебе предложение. Давай поженимся!

— И я тебе делаю предложение, — презрительно ответила Тамара. — Отстань и никогда ко мне не подходи.

Вертолет Ненарокова, груженный бумажными мешками с цементом, шел над полями, оставляя с севера далекий синий лес.

— «Ми-2»! — раздался в наушниках Ненарокова далекий голос девушки-диспетчера. — Переходите на частоту «Ясеня», работайте с ним.

— «Нива», я — двадцать четыреста восемь. Вас понял, — ответил Валентин. — А в чем дело? Они не сказали?

— В нашу зону вошел спускаемый аппарат. Ты передаешься группе поиска…

Ненароков поглядел на своего второго. Тот кивнул — слышал.

…«Ми-2» летел над излучиной реки. Вдруг Ненароков встрепенулся и показал второму пилоту рукой.

— Гляди, они!

На границе песчаной отмели и зеленого луга лежало, вздрагивая под ветром, огромное полотнище. А рядом был обгорелый малиновый шар.

Валентин заорал в микрофон:

— «Ясень!» Вижу космонавтов! Снижаюсь!.. Будьте на связи!

Не успел вертолет приземлиться, как воздух наполнился гулом моторов. С юго-запада, из-за невысоких гор, показалась шеренга зеленых вертолетов. А выше их и, конечно, на большей скорости шли три самолета. Они уже заложили вираж: курс им был известен.

Только по чистой случайности Ненароков опередил группу поиска на какую-то минуту… Винт еще вращался, а Валентин уже бежал к малиновому шару. Там, на обрезе люка, сидел космонавт, устало улыбался и махал Ненарокову шерстяной шапочкой.

Вертолеты поиска сели на песчаную отмель, а самолеты развернулись, покачали приветственно крыльями и ушли, убедившись что человек, временно отлучившийся от своей планеты, благополучно вернулся домой.

Космонавт неловко спустился на землю и осторожно, как выздоравливающий, как моряк после долгой качки, пошел навстречу Ненарокову. А подбежавшие корреспонденты (они прилетели на одном из военных вертолетов) мигали вспышками, стрекотали кинокамерами, снимая эту встречу. Тем временем из люка показался второй космонавт — и сразу попал в объятия встречающих.

Внучке Андрея Васильевича было уже пять месяцев. Мать и бабка нянчились с девочкой, а Тимченко разговаривал с пришедшим в гости бывшим вторым пилотом. Вдвоем они сидели на веранде дачи и ели раннюю клубнику.

— Я же тебе говорил, хотя и на земле, а как был летчик, так и остался, — не очень искренне убеждал гостя Андрей Васильевич. — Только что крылья. Были тут, а стали — тут.

(У тех, кто летает, крылатая эмблема на груди, а у наземных — на рукаве.)

— Андрей Васильевич, крылья были за плечами, — улыбнулся бывший второй. И Тимченко не стал спорить. Чтобы переменить разговор, он взял со стола газету.

— Миша, видел?

На первой странице внизу была фотография: космонавт обнимает Ненарокова.

— Я Вальку сразу узнал, — оживился второй. — Отличный был пилот. Такую глупость сделал, что ушел.

— Зато любовь, — язвительно сказал Тимченко. Миша покачала головой.

— Если бы. В семейной жизни у него полная катастрофа… Поганая оказалась бабенка. Развелись, так она ему с сыном не дает видеться… Строчит всякие кляузы, аж министру…

— А я и понятия не имел, — огорчился Андрей Васильевич. — Ты-то откуда знаешь?

— От Скворцова, Валька ему пишет. — Он встал, взял фуражку. — Анна Максимовна, спасибо за угощение…

Тимченко проводил его до калитки и с интересом отметил, что Миша, проходя мимо мальчишек, игравших на улице в футбол, очень лихо поддал ногой подкатившийся к нему мяч. Вернувшись комнату, Андрей Васильевич похвалил его:

— Молодец, не унывает. Я бы так не смог… Мне воздух нужен как… как воздух. Когда меня забракуют, я, наверное…

— Прекрати, — перебила Анна Максимовна. — Ты в отличной форме. Только надо есть побольше редиски, салата, пользоваться весенними витаминами.

Андрей Васильевич подошел к радиоприемнику, включил, но сразу выключил.

— Андрюша, перестань расстраиваться, — попросила жена.

— Да нет… Я совсем про другое думаю. Ты Ненарокова помнишь?.. Может, теперь, когда он на виду, есть шанс перетащить его обратно в Москву? К нам?

— С пропиской будет трудно, — сказала практичная Наташа.

Но отец уже загорелся этой идеей:

— А я попробую. Попытка не пытка… Позвоню Ивану Семенычу по старой дружбе.

Тимченко сидел в кабинете у Ивана Семеновича и хмуро позвякивал связкой ключей. Начальник тоже был недоволен:

— Андрей Васильевич, зря ты приехал. По-моему, мы по телефону обо всем договорились.

— Не договорились, — упрямо сказал Тимченко. — Мы с тобой двадцать лет знакомы. Я за себя когда-нибудь просил?

— За себя не просил, так за других все время просишь. Какая мне разница?.. Твой Ненароков сам ушел, никто его не гнал. А теперь назад… Несерьезно как-то!..

— Но пойми, это летчик! — продолжал напирать Тимченко. — Летчик с большой буквы!

— У нас все летчики с большой буквы. С большой буквы «А», с большой буквы «Б» — и до конца алфавита. — Иван Семенович показал на ящики с картотекой. — И все ждут очереди.

Он раскрыл личное дело Ненарокова и на всякий случай перелистал еще раз.

— Благодарность… Благодарность. Еще благодарность… Ну правильно, хороший летчик. Я ж не говорю, что плохой. А по-твоему, в народном хозяйстве должны плохие работать?

Тимченко протянул Ивану Семёновичу газету с фотографией: Ненароков обнимается с космонавтом.

— Смотри: инициативный, внимательный. Вот, космонавта первым увидел — раньше поисковой группы.

Начальник вздохнул и положил газету в личное дело.

— Ладно, я доложу. Но не ручаюсь.

— Ты не просто доложи, — неловко попросил Тимченко. — Ты уж освети поподробнее…

В другом кабинете Иван Семенович разговаривал с другим начальником, повыше.

— Так он же сам ушел из отряда, — говорил начальник.

— Были обстоятельства.

— А чем он лучше других?

— Тимченко очень просит.

— А-а… То-то он на прием записался. — Он обратил внимание на газету. — А это что?

— Это Ненароков первым космонавта заметил. Внимательный.

— Ну да. Без него пропал бы космонавт, — хмыкнул начальник. — Ладно, переведем. — И сказал в селектор: — Пригласите Тимченко.

Подняв воротник плаща — был уже октябрь, — Ненароков шел по незнакомому городу. Рыжие кленовые листья ползли по тротуару, подгоняемые ветром. Сверяясь с адресом на конверте, Валентин нашел нужный ему дом, поднялся на третий этаж.

Дверь ему открыла Аля, чуть располневшая и еще красивее, чем была. Она кивнула бывшему мужу почти дружелюбно:

— Приехал? Ну проходи. Алик сейчас придет. Он у соседей.

Квартира была хорошая, трехкомнатная. В столовой сидел с газетой грузный широкоплечий летчик.

— Познакомься, мой муж, — с гордостью сказала Аля. Летчик встал, улыбнулся и так тряхнул руку Ненарокова, что чуть не вывихнул.

— Анатолий! — назвался он. — Раздевайся и садись. Сейчас нам Алена чего-нибудь сочинит!.. Да садись ты, будь как дома!

Аля безропотно пошла на кухню, а новый муж стал ее нахваливать:

— Хозяйка исключительная!.. И умная ведь, и характер золотой!

— Да действительно, — сказал Ненароков, чтобы не обижать Анатолия. А тот засмеялся счастливым смехом и хлопнул Валентина по плечу.

— Я тебе просто удивляюсь: как ты упустил такую женщину? Лопух ты, лопух!.. И пацан тоже очень хороший. Меня папой зовет. Знаешь, он уже меньше заикается — к логопеду ходит.

Вошла Аля, стала накрывать на стол.

— Спасибо, я кушать не буду, — решительно сказал Валентин. — Только поел.

Анатолий очень огорчился:

— Где это ты ел? Зачем?.. Садись!

— Нет. Честно не хочу.

— Эх ты!.. Но рюмочку-то за знакомство можно?

— Рюмочку можно.

Аля поставила на стол графинчик, мимоходом погладила здоровенную руку мужа, и они выпили.

…Прибежал Алик, приласкался к матери и робко улыбнулся Ненарокову.

— Валентин, тебе ж с ним интересно, не с нами, — сказал добродушно Толя. — Давай мы с мамочкой в кино пойдем, а вы оставайтесь.

— Мы бы лучше погуляли, чем дома… Алик, до? гу?

— П-пойдем гу-гулять. — Алик заикался теперь совсем немножко, и Ненарокову стало стыдно за неуместный уже их старый язык.

…Они шли по улице. Алик прилипал носом к витринам, читал, запинаясь, вывески:

— Ка-фе… Пи-во… Буб-бу-лочная…

Потом попросил:

— Дядя, пойдём на пруд. Там лебедь живет.

— Какой я тебе дядя? — возмутился Ненароков. — Ты что, забыл меня совсем?

— Н-не забыл… У меня теперь папа Толя. А два папы у ребенка — не бывает. П-правда?.. Ты не папа, а дядя.

— Это тебе мама объяснила? — грустно спросил Валентин.

— Ага.

…Они кормили грязного лебедя печеньем… Сами поели на улице мороженое. И пошли домой… Аля ждала на улице у подъезда.

— Нагулялись? Вот и хорошо… Валентин, ты бы хоть о себе рассказал. Как живешь-то?

Валентин неохотно сообщил свои новости:

— Ну как… Прошел в Москве медкомиссию, переподготовку прошел. Буду летать на «Ту-154».

— Значит, ты в порядке, — задумчиво сказала Аля. — А как личная жизнь? Нашел кого-нибудь?

Ненароков отрицательно покачал головой. Тогда Аля, понизив голос, спросила:

— Слушай… А если бы взять и все начать сначала? Чтобы все как раньше — ты, я и Алик… Ты бы согласился?

У Ненарокова вся кровь прилила к лицу — и сразу отхлынула. С трудом разомкнув одеревеневшие губы, он ответил:

— Я бы согласился.

— А я бы не согласилась! — весело и громко сказала Аля. — Ни за что! Я теперь только и поняла, что значит жить. Засыпаю счастливая и просыпаюсь счастливая… Это я просто проверяла: ты такой же остался или нет.

Валентин помолчал, потом сказал, через силу усмехнувшись:

— Да… Я остался такой же… И ты такая же осталась, как была.

— Алик, — позвала Аля, — пойдем домой, папа ждет.

Алик, который все это время играл сам с собой в «классы» — детям неинтересны разговоры взрослых, — послушно пошел за ней. Уже из подъезда он обернулся к Ненарокову.

— До свиданья!.. Д-дядя, я т-тебя люблю!..

Андрея Васильевича вызвал к себе командир отряда.

— Тебе придется полетать в Бидри, — говорил он. — Без пассажиров. Повезешь продовольствие и медикаменты… Пострадавшим от землетрясения. Красный Крест посылает… Ты туда летал?

— Летал когда-то. Аэропорт маленький, но полоса вполне приличная.

— Была приличная, — поправил командир отряда. — До землетрясения… Они ремонтируют сейчас, но все равно, посадка может оказаться сложной.

— Знаю, читал подшивку. У них РД вышла из строя.

— Возьмешь оттуда пассажиров, — продолжал командир отряда. — В основном женщин и детей. Учти, там есть с травмами…

Когда Тимченко пошел к двери, командир вспомнил еще одну вещь:

— Да! Я вчера из Киланги прилетел. Там опять переворот. Правых погнали, прежний президент вернулся.

— А наш приятель? — поинтересовался Тимченко. — Помнишь, я рассказывал, министр авиации?

— Расстреляли. Успели, сволочи… А теперь его портреты всюду висят. В аэропорту тоже.

В этот рейс с Тимченко летел вторым пилотом Валентин Ненароков. Собранный, серьезный, вместе с бортпроводницей он следил за погрузкой: ящики были разнокалиберные и неудобные.

А в бригаде бортпроводниц оказалась на этот раз Тамара. По ее поводу у Андрея Васильевича еще на перроне произошел крайне неприятный разговор с бортинженером Скворцовым.

— У тебя были отношения с Тамарой? — хмуро спросил он Игоря. Тот сразу напрягся, набычился:

— Андрей Васильевич, а это вас касается?

— Касается. Если человек плачет, если ему жизнь поломали, это всех касается…

— Ну точно, я так и думал, — пробормотал Игорь. Тимченко разозлился еще больше:

— А меня особенно касается. Потому что она внучка летчика, старого моего товарища… Я долго терпел твои номера, а больше — хватит! Имей в виду, ты со мной летишь в последний раз… Прямо тебе говорю, чтобы потом не удивлялся.

— Андрей Васильевич! Это непедагогично — портить настроение перед полетом. Напугали до смерти… Вдруг я теперь ошибку допущу?

Так с командиром не разговаривают. Но Игорю было необходимо выплеснуть свое раздражение. Тимченко внимательно посмотрел на бортинженера.

— Таким, как ты, настроение не испортишь. Такие, как ты, другим портят настроение. И разговаривай повежливее. Смотри, из отряда вылетишь!

…Когда Скворцов проверял перед полетом салоны, он столкнулся в проходе с Тамарой. Не глядя на него, она хотела пройти мимо, но он загородил путь.

— Нажаловалась дяденьке?.. Ну радуйся. Обещает из отряда погнать…

«Ту-154» шел на юго-восток. Ненароков в своем кресле справа от командира просматривал сборник с данными аэропортов по трассе.

Тимченко сухо попросил Скворцова:

— Прибавь температуру в кабине.

Перед креслом бортинженера находится его пульт. Игорь молча нажал нужные кнопки.

Тогда Андрей Васильевич отъехал в своем кресле назад (все кресла в кабине на рельсиках), вытянул ноги и задал своему второму пилоту неуставной и не требующий ответа вопрос:

— Что, Валентин, летим?

Валентин широко улыбнулся:

— Летим, Андрей Васильевич…

Аэропорт в Бидри был расположен неудобно для летчиков: чуть ли не от грани летного поля начинались холмы и переходили в отроги неприветливых бурых гор. Горы эти со всех сторон окружали впадину, в которой лежал город и аэропорт. Последствия землетрясения были заметны еще с воздуха: над городом стоял дым, кое-где понималось кверху пламя непотушенных пожаров.

На летном поле работали краны, бульдозеры, катки. Приводили в порядок бетонные плиты, ремонтировали асфальт перрона.

…Когда Тимченко сошел с трапа, к нему поспешил представитель Аэрофлота, усталый, с красными от недосыпа глазами.

— Ночью опять был толчок, — рассказывал он. — Обратный вылет через час: чем скорее улетите, тем лучше… Наши строители в большинстве остаются — участвовать в восстановительных работах. А жены, дети и больные уже здесь, ждут посадки…

Представитель отошел, чтобы посмотреть, как идет разгрузка.

А Тимченко подозвал Тамару.

— Тома, беги поторопи их с набором питания.

Сам же Андрей Васильевич отправился в диспетчерскую…

…Тамара уже шла назад к самолету, когда вдруг случилось что-то непонятное: будто кто-то выдернул у нее из-под ног землю. Девушка упала, попробовала вскочить, но тут же снова села на бетон. Откуда-то — не сверху, не сбоку, а снизу, из самой земли, донесся тяжелый нарастающий гул.

В испуге и удивлении Тамара смотрела, как сыплются с фасада аэровокзала гигантские буквы, составляющие слово «Бидри».

Тяжело вздохнув, земля расступилась. По взлетному полю побежала извилистая черная расщелина. Она пересекла взлетную полосу, не посередине, а ближе к концу, и зацепила краем МРД — магистральную рулежную дорожку.

Кричали, метались люди — смуглолицые местные жители, летчики, аэродромовская обслуга.

Со скрежетом стукнулись боками бульдозер и ярко-желтый «джип». На Тамариных глазах огромный «Боинг», стоявший на перроне, качнулся, беззвучно тронулся с места и медленно покатился к аэровокзалу. Заскрежетали алюминиевые конструкции, зазвенела, рухнула стеклянная стена — «Боинг» протаранил ее своей лобастой головой, обрушил лестницы, ведущие на второй этаж, и только тогда остановился. С лестниц посыпались люди. В уши Тамаре ударили крики, вопли, стоны.

Прямо на девушку мчался черно-желтый клетчатый автомобильчик с надписью «Фоллоу ми» («Следуй за мной»). Тамара зажмурилась от страха. Но машина, не доехав двух шагов, затормозила. Из нее выскочил Игорь Скворцов — это он был за рулем.

— Ты чего тут расселась? — закричал он с явным облегчением, увидев, что Тамара цела и невредима.

— Я тебя ищу, ищу!

…Они ехали вдвоем, и автомобиль подпрыгивал на покореженных плитах, как лодка на волнах. Тамара упрямо не глядела на своего спасителя, даже «спасибо» не сказала.

Когда они подъехали к самолету, у трапа уже толпились люди: женщины с детьми и десяток мужчин — большинство в бинтах. Некоторых принесли на носилках.

Тимченко и не глянул на выскочивших из машины Тамару и Скворцова: он был занят разговором с представителем Аэрофлота и седым загорелым мужчиной, который лежал на носилках, поставленных на землю.

— Даже не знаю, какое принять решение, — говорил мужчина, судя по всему начальник. — Взлетать сейчас рискованно… Как считаете?

— Обстановка сложная, — сдержанно сказал Тимченко.

— Может быть, эвакуировать людей на юг? Автобусы еще… — Но лежащий на носилках не успел докончить фразу. Раздался такой гул, такой грохот, что, кроме него, ничего не стало слышно. На горизонте рванулся в небо столб пара и дыма — и сразу окрасился в багровый цвет. Это заработал потревоженный землетрясением вулкан.

Люди, собравшиеся у самолета, смотрели молча, не в силах оторвать глаз, как вулкан заволокло густым белым туманом. В нем, будто молнии, мелькали проблески огня, разлетались во все стороны красные искры. Конечно, только отсюда, издали, они казались искрами: это были вулканические бомбы — глыбы раскаленной породы.

Грохот стих, и в наступившей тишине представитель Аэрофлота сказал почти весело:

— Во… Только этого нам и не хватало.

Теперь стало видно, что белая пелена тумана быстро опускается вниз по склону горы, направляясь к аэродрому.

— Это сель, грязевой поток, — констатировал лежащий на носилках. — Быстро, негодяй, бежит…

Из форточки с левой стороны кабины высунулся Ненароков.

— Андрей Васильевич! Башня передала: с гор на нас идет поток — грязь и раскаленная лава. Скорость большая, уже перерезана автострада…

Видимо, это сообщение получили одновременно и другие самолеты: вокруг них забегали, засуетились техники.

— До нас дойдет? — спросил Тимченко у лежащего на носилках. Тот пожал плечами.

— Раз на раз не приходится… В двадцать седьмом году полгорода снесло… Надо срочно эвакуироваться.

— На чем? — раздраженно сказал представитель Аэрофлота. — Транспорта нет… И не будет.

Андрей Васильевич секунду подумал. Потом сказал:

— Значит, так. Взлетать рискованно, оставаться невозможно. Отсюда вывод: будем взлетать… Всем на борт. Выруливаем и взлетаем! Остальное обсудим в Москве.

…Тамара с бортпроводником помогали подняться по трапу больным, раненым, женщинам с маленькими детьми. Внесли на носилках и начальника строителей. Чемоданы и тяжелые коробки остались на земле, в электрокаре.

Увидев, что идет посадка, к самолету со всех сторон побежали люди — пассажиры с разных рейсов. Испуганные, растерянные, они сгрудились у трапа. Большинство молча ожидало решения своей судьбы. Только трое самых нервных, перебивая друг друга, объясняли бортпроводнице на разных языках, что их надо, обязательно надо взять на борт.

Тимченко подсчитал глазами: иностранцев собралось человек двадцать. Был среди них и раненый. Чтобы он не упал, его поддерживали под руки.

— Я их возьму. Не возражаешь? — спросил он представителя Аэрофлота. Тот кивнул головой.

— Возьми, конечно.

— А тебя не зову. Ведь не полетишь?

Представитель только усмехнулся в ответ. Они обнялись на прощание, потом Тимченко снял фуражку, неторопливо вытер внутри платком, снова надел на голову и поднялся по первому трапу.

…Четыре самолета — японский, скандинавский и два немецких — одновременно, чуть не в хвост друг другу, стали выруливать с перрона.

Вдруг совсем рядом раздался оглушительный взрыв, и над топливохранилищем взметнулось пламя: может, пробила крышу долетевшая сюда вулканическая бомба, а может, замкнулись потревоженные землетрясением провода. Взрывной волной скандинавский самолет кинуло на немецкий — так, что они сцепились крыльями и, изувеченные, остановились оба.

Советские летчики видели это из окна своей кабины. В их сторону двигалась огненная река: горящее топливо разлилось по полю.

— Что делается, что делается, — покачал головой штурман. А Тимченко невозмутимо сказал:

— Продолжаем читку карты.

Штурман щелкнул передвижным табло:

— Генераторы!

— Включены! — отозвался Игорь.

— Давление!

— Давление семьсот сорок пять выставлено, высота ноль, — отвечали Ненароков и Тимченко.

— Рули!

— Проверены и свободны…

…Японский самолет — он был заметно меньше остальных — уже бежал по взлетной полосе. Когда до расщелины, пересекавшей полосу, оставалось каких-нибудь сто метров, он оторвался от земли и стал набирать высоту. В ту же секунду с исполнительного старта начала разбег машина «Люфтганзы». Это был громадный «Дуглас», и Тимченко, следивший за ним из окна кабины, сокрушенно вздохнул.

— Не успеет? — полуутвердительно спросил Ненароков.

И действительно, «Дугласу» не хватило полосы. Передняя его нога попала в расщелину, и огромный самолет встал на попа, перевернулся на спину и загорелся.

Откуда-то вывернулась пестрая машина руководителя полетов. Из нее выскочил человек в шлемофоне и замахал жезлом, запрещая советскому самолету выруливать на исполнительный.

— Вот чудак, — добродушно сказал Тимченко. — Неужели ж мы туда полезем?.. Будем взлетать по рулежной. Да, Валя?

Валентин кивнул, а штурман за его спиной удивился вслух:

— По рулежной?

МРД — Магистральная рулежная дорожка — не приспособлена для взлета. Она много уже ВПП — взлетно-посадочной полосы. Но выбора сейчас не было: на взлетной догорал «Дуглас», а МРД была свободна, и расщелина пересекала ее в самом конце.

Тимченко по-английски запросил у диспетчера разрешения взлететь с МРД.

…В башне, где не осталось в окнах ни одного целого стекла, сидели три диспетчера, потные, взлохмаченные. Отсюда видно было поле с искалеченными самолетами, с целым озером пылающего топлива. И отчетливо виден был надвигающийся на аэропорт сель. Вал из грязи, камней и лавы шел, сметая на пути деревья, стесывая скалы, глотая одноэтажные дома и склады на подступах к взлетному полю. Три раза голос Тимченко просил разрешения на взлет, прежде чем диспетчер — тоже по-английски — неуверенно ответил:

— Взлет с МРД на ваше усмотрение.

Тимченко положил тяжелые спокойные руки на рога штурвала.

— Двигателям взлетный! — приказал он. Игорь ответил, передвинув рукоятки:

— Двигатели на взлетном!

Обоим приходилось кричать, чтобы перекрыть быстро нарастающий гул селя.

— Экипаж, взлетаем! — Тимченко передвинул секторы газа от себя.

Машина уже набирала скорость, когда очередной толчок шатнул землю. Покачнулась и начала медленно заваливаться тридцатиметровая мачта с прожекторами, стоявшая сбоку от МРД.

Оставшийся на перроне представитель Аэрофлота смотрел, оцепенев, как сближаются самолет и падающая металлическая махина.

«Ту-154» почти успел пройти, однако мачта, рухнув и размозжив мимоходом бульдозер, слегка зацепила все-таки хвост самолета. Пика громоотвода на верхушке мачты царапнула по фюзеляжу, забарабанили по обшивке сорвавшиеся прожектора.

Но машина бежала вперед: останавливаться было уже нельзя.

— Сто восемьдесят! — выкликал скорость штурман. — Двести!.. Скорость принятия решения!

И, убежав от надвигающегося каменного потока, обманув подстерегающую впереди расщелину, «Ту-154» взлетел над пылающим полем в небо, где для него не было опасностей… Так, во всяком случае, думали в ту минуту летчики.

Когда самолет вошел в левый разворот, набирая высоту, Тамара увидела в окно повернутую землю. И вдруг, словно не сумев удержаться на этом косогоре, маленький далекий аэровокзал с башенкой развалился на куски. Это был последний толчок большого землетрясения в Бидри.

Тамара зажмурилась и отшатнулась от окна.

…Тимченко докладывал Москве:

— Я восемьдесят пять четыреста шестьдесят восемь. Взлет произвел, высота тысяча двести… Самолет плохо слушается руля высоты. Предполагаем повреждение посторонним предметом на взлете…

Самолет шел в спокойном вечернем небе. Через просветы между облаками виднелись внизу морщинистые горные кряжи. В салоне пассажиры громко и нестройно пели вечную «Катюшу» — радовались тому, что страхи остались позади, что летят домой. Иностранцы не пели, но улыбались и даже притопывали в такт: они чувствовали себя гостями и хотели быть приятны хозяевам. Те из раненых, которые не могли сидеть, лежали — каждый на трех креслах с откинутыми подлокотниками.

В первый салон вошел Игорь и стал торопливо скатывать ковровую дорожку в проходе между креслами. Поющие понемногу замолкли. Люди с удивлением и тревогой смотрели, как Игорь вскрыл первый люк — ближний к кабине — и спустился под пол, в багажное помещение.

Фонариком он осветил зеленые с черными кольцами трубы — тяги рулевой. Осторожно потянул в одну сторону, в другую. Тяги руля поворота ходили легко, а тяги руля высоты почти не двигались.

По СПУ — самолетному переговорному устройству — бортинженер доложил командиру:

— Тяги руля высоты почти не ходят… Внешних повреждений нет. Перехожу в следующий отсек.

А около буфета два ряда кресел были вообще сняты. Там устроили импровизированный госпиталь. На разостланной простыне лежал пожилой англичанин с открытым переломом голени, это его поддерживали под руки у трапа. Врач закрутил жгут, чтобы остановить кровотечение, и наложил лубки. Следующий пациент уже ждал своей очереди. Рот у него был широко открыл и сдвинут на сторону.

— Челюсть сломал, — объяснили доктору. Тот бегло ощупал лицо больного и уточнил:

— Не сломал, а вывихнул.

Одной рукой он придержал больного за затылок, другую сунул ему в рот, ухватил за зубы и быстрым беспощадным движением рванул вниз и назад. Пациент охнул, пошевелил челюстью и сказал удивленно:

— И все дела?.. Спасибо.

— Не за что, — отмахнулся доктор. — Самая трудная часть операции — убрать вовремя руку, чтобы пальцы не откусили.

Доктор, как и все, был в приподнятом настроении.

А в кабине атмосфера была совсем другая.

— Москва, центр! — вышел на связь Тимченко. — Я — восемьдесят пять четыреста шестьдесят восемь. Перелетел государственную границу СССР, пройду траверз Ленкорани в двадцать три десять.

В кабину вошла встревоженная Тамара.

— Что такое? — спросил Ненароков.

— Во втором салоне какой-то свист. И температура понизилась.

Игорь поднялся с кресла:

— Я пойду посмотрю. Разрешите?

Тимченко кивнул.

…Заложив руки в карманы, Игорь стоял в хвостовой части самолета и смотрел вверх, на потолок салона. В одном месте обивка была разодрана, и в эту дыру со свистом уходил воздух.

Бортинженер рванул обивку, раздвинул теплоизоляцию и увидел трещину в дюралевой обшивке самолета. Трещину шириной в два пальца. В нее медленно уползал, втягивался поролон теплоизоляции.

Игорь был человеком храбрым до отчаянности, но это зрелище заставило его измениться в лице и невольно отступить на шаг.

…Когда Игорь, осмотрев хвостовую часть, возвращался назад, пассажиры уже не пели. Женщин с детьми перевели в первый салон: там было немного теплее. Бортпроводницы раздали пледы, помогали укутать детишек. Игорь прошел в кабину…

…Тимченко докладывал Москве:

— Снижаюсь до трех тысяч: самолет разгерметизирован… в обшивке, в хвостовой части, обнаружена трещина. Размеры уточняем.

К зданию Министерства гражданской авиации на Ленинградском проспекте подъезжали одна за другой черные «Волги». Люди, приехавшие на них, торопливо здоровались друг с другом, торопливо входили в стеклянные двери.

…Наверху, в просторной приемной, их встречал референт. Всем он говорил одну и ту же фразу:

— Проходите, пожалуйста, ждет.

В кабинете уже собралось человек десять. Шторки большой настенной карты были раздвинуты. Озабоченный человек в летной форме, стоя возле карты, докладывал хозяину кабинета ситуацию:

— На конечном этапе разбега, в момент отрыва от земли, имел место еще один подземный толчок. При этом самолет получил повреждение: вышел из строя руль высоты и в хвостовой части фюзеляжа образовалась трещина, размеры которой уточняются.

Из селектора раздался металлический голос:

— Самолет прошел траверз Ленкорани в двадцать три тринадцать… Высота три тысячи, скорость пятьсот…

— Да… Ситуация, — сказал хозяин кабинета. — Надо к ним послать кого-нибудь. Пускай пристроится с хвоста, произведет осмотр наружных повреждений…

Один из сидящих за столом сейчас же отозвался:

— Рейсом Баку — Ашхабад идёт «Ил-18». Может, его?

В кабине Тимченко слушал сообщение Москвы:

— «Ил-18», следовавший рейсом Баку — Ашхабад, получил указание изменить курс, пристроиться к вам с хвоста и произвести осмотр повреждений…

Опять прибежала Тамара.

— Андрей Васильевич, пассажиры волнуются: некоторым дышать трудно… Что мне делать?

— Что делать? — задумчиво сказал Тимченко. — Сделай вот что. Принеси-ка нам, Тамарочка, кофейку.

— Что? — Тамара подумала, что ослышалась.

— Кофейку, кофейку… И вообще, поменьше волнуйся. Не бегай по салонам, а ходи спокойно… Мы снижаемся, дышать станет легче… И распорядись, чтоб достали чемоданы из багажного: пусть оденутся потеплее.

…Через вскрытый Игорем второй люк бортпроводник и двое строителей выгружали из багажного отделения чемоданы. Их раскрывали тут же, в проходе, и пассажиры одевались кто во что. Особо теплых вещей ни у кого не было: летели из южной страны.

…Когда появился «Ил-18», было уже совсем темно. Пристроившись в хвост самолету Тимченко, «Ил» зажег посадочные фары и сообщил по радио результаты осмотра:

— «Ту-154», вы меня слышите?.. Вижу вас хорошо. Руль высоты внешних повреждений не имеет, но в носовой его части виден какой-то посторонний предмет… На воздухозаборнике среднего двигателя вижу вмятину… Под ним, в верхней части фюзеляжа, трещина длиной около метра и загнут лист обшивки — встречным потоком.

— Спасибо, — поблагодарил Тимченко и повернулся к своим. — Ну, мастера, слышали?.. Что делать будем?

Наступила пауза. Все выжидательно смотрели на Скворцова. Помедлив, он сказал:

— С такими повреждениями мы далеко не улетим. А сесть без руля высоты не можем… Поэтому предлагаю: прорубить гермошпангоут, выйти в хвостовой отсек и проникнуть в канал воздухозаборника. Через него добраться до трещины и попробовать вернуть на место задравшуюся обшивку. Это должно приостановить развитие трещины… Задача рискованная, но, считаю, выполнимая.

Скворцов говорил громко, сухими четкими формулировками — будто сдавал экзамен нелюбимому преподавателю.

— Наконец, самое для нас важное и самое трудное — обследовать руль высоты и попытаться устранить неисправность… Этим займусь после трещины…

Тимченко задумался. Потом, приняв, видимо, решение, спросил все же Ненарокова:

— Твое мнение?

Ненароков тоже помолчал, прежде чем ответить:

— Теоретически возможно. Практически, по-моему, никто этого никогда не делал… Но у нас, Андрей Васильевич, другого выхода нет. Надо пробовать.

Тимченко удовлетворенно кивнул.

— Согласен. Попробуй, Валя…

Скворцов просто задохнулся от злости.

— Почему он?! Это моя идея, и, в конце концов, это мои обязанности. Я инженер!..

— Приступай, Валентин, — спокойно повторил Тимченко.

Чтобы Ненарокову выйти из кабины, Игорь должен был отодвинуться вместе с креслом. Но он этого не сделал, не тронулся с места.

— Андрей Васильевич! Его сдует — вы будете отвечать! — Игорь выкрикивал все, что ему диктовала обида. — Он не знает как. А я знаю! И я должен!.. Андрей Васильевич, я буду жаловаться. Вы из-за личных счетов…

— Ты где находишься? Ты с кем разговариваешь? — Тимченко был из тех людей, которые, не повышая голоса, умеют придать ему такой напор, что устоять трудно. Не устоял и Скворцов. Он откатился в кресле, пропуская Валентина. А Тимченко продолжал:

— Да, Ненароков мне больше нравится. У него больше опыта, больше хладнокровия. Он и будет выполнять. А ты пойдешь с ним — помогать ему снизу.

Скворцов и Ненароков рубили заднюю стену туалета пожарными топориками. Заглянувший в дверь пассажир смотрел с тревогой и удивлением, как на месте зеркала возникает безобразная дыра.

…Тамара ходила по салону, обаятельно улыбалась и спрашивала по-русски и по-английски:

— Уважаемые пассажиры! Не найдется ли у кого-нибудь лишний свитер, теплая куртка. Очень нужно для экипажа.

Кто-то неохотно расстался с теплой кофтой (в салоне было одиннадцать градусов), кто-то отдал пончо:

— Не знаю, подойдет ли…

А рослая блондинка, наверно норвежка, сняла и отдала Тамаре надетый поверх костюма красный спортивный комбинезон:

— Вилл ит ду?

В Министерстве гражданской авиации хозяин просторного кабинета и все, кого он вызвал к себе, слушали теперь лысоватого инженера в очках. Повесив рядом с картой схему самолета «Ту-154», инженер рассказывал и для ясности помечал фломастером полученные самолетом повреждения, а также путь, который предстояло проделать Ненарокову…

— Они хотят пройти вот здесь… Подняться сюда и добраться до трещины… И попробуют залатать.

— Садиться им надо, а не фокусы показывать! — сказал, повернувшись к хозяину кабинета, импозантный седой мужчина. — Садиться, и чем скорей…

Инженер сердито блеснул очками.

— Да не могут они сесть! У них руль еле-еле ходит!.. В воздухе им и половины руля хватит. Но при подходе к земле, при посадке надо иметь полный ход штурвала. Это ребенку понятно!..

Хозяин кабинета поморщился: не стоило инженеру разговаривать в таком тоне.

— Рискованное дело, рискованное, — дипломатично сказал хозяин. — Но раз Тимченко принял решение, видимо, другого выхода нет.

Он нагнулся к селектору.

— Дополнительно запросите состояние раненых. Не нужна ли медицинская консультация…

Раздевшись до трусов, Валентин торопливо облачался во все теплое, что добыла Тамара: шерстяное белье, тренировочный костюм, свитер, пончо и красный женский комбинезон. Вид у него был довольно смешной, но Тамара — здесь, где ее не видели пассажиры, — не улыбалась. Она знала, что предстоит Ненарокову. А тот посмеивался:

— Космонавт Ненароков к выходу в космос готов.

Мрачный и молчаливый Игорь повесил ему через плечо джинсовую, вышитую букетиками сумку. Там был инструмент. Он помог Ненарокову надеть наушники, для надежности примотал их к голове бинтом, а на лбу тем же бинтом закрепил электрический фонарик. Потом обвязал Валентина вокруг пояса спасательным канатом и конец каната дал ему в руки:

— Держи.

Шлепнув Игоря на прощание перчаткой, Валентин протиснулся сквозь дыру в негерметичный отсек. А Скворцов остался у шпангоута. Не выдержав, Тамара сказала ему:

— Он полез, а ты здесь?

— Точно. Он полез, а я на подхвате, — со злобой ответил Игорь. — Умею устроиться. — И он надел наушники.

…Ненароков осматривался в полутемном закутке, скошенном, как каморка под лестницей. Потолком каморки был изгиб воздухозаборника, куда предстояло проникнуть Валентину. (Канал воздухозаборника — это широкая труба, через которую всасывается воздух для двигателя.)

— Ну как ты? — раздался в наушниках голос Тимченко.

— Пока нормально… Стою в хвостовом отсеке под двигателем.

…Штурман напряженно следил за курсом и высотой, ведь всего в ста метрах находился сопровождающий их «Ил-18». А Тимченко, ведя самолет, разговаривал с Ненароковым.

— Закрепи фал именно здесь, — советовал Тимченко. — Чтобы можно было втащить тебя обратно.

— Да не беспокойтесь, Андрей Васильевич, — ответил голос Ненарокова. Андрей Васильевич нахмурился.

— Повтори, как понял?

— Закрепить фал… Завязываю двойным узлом за такелажное ухо.

— Средний движок я выключил… Не торопись. Двигайся осторожно… Я буду и дальше уменьшать скорость, но меньше четырехсот не смогу. Так что ветер тебя потреплет, не обижайся.

…У гермошпангоута их разговор хмуро слушал Игорь Скворцов.

— Скворцов тебе не нужен? — спрашивал голос Тимченко.

— Пока нет…

…Светя себе фонариком, закреплённым на лбу, Валентин открыл замки люка воздухозаборника. Открыл все четыре, сообщил об этом в кабину и медленно, с трудом протиснулся в лючок.

И сразу ударил в лицо, завыл ледяной ветер. Валентин лежал в трубе с совершенно гладкими стенками. А надо было ползти по ней вперед и вверх.

С трудом достав из сумки отвертку и молоток, Валентин пробил в стене трубы две дырочки и продел сквозь них кусок проволоки. Получилась петля. В наушниках раздался голос командира:

— Валя! Почему молчишь? Что делаешь?

— Стремена делаю. Иначе не долезть. Скользко… Штук шесть придется делать.

— Только ты не молчи, дорогой. Говори каждое свое движение… И ты будешь лучше осмысливать, и мне спокойней…

…В салоне, среди пассажиров, нарастало беспокойство. К начальнику строителей, который лежал поперек трех кресел укрытый пледами и решал кроссворд в старом «Огоньке», явилась целая делегация — две женщины и мужчина. Мужчина начал:

— Сергей Николаевич! Почему нас не кормят? И вообще, почему ничего не объясняют? Мы имеем право знать!

— Объяснят, когда можно будет, — пожал плечами Сергей Николаевич. Лицо у него было серое, губы посинели от недостатка кислорода. — А пока я нашел себе занятие: мне после инфаркта нельзя волноваться. И вам не советую… Карты у вас есть? Взяли бы и сыграли.

— При чем тут карты?! — возмутился мужчина. — Ведь явно же происходит что-то! А от нас скрывают, как от маленьких! Чего они боятся? Я войну прошел… Чем так сидеть, мы могли бы помочь.

Сергей Николаевич усмехнулся.

— Да все равно они нам правды не скажут. Успокоят: маленькая неисправность, ничего серьезного… Вот давайте так и считать.

…С помощью проволочных стремян Ненароков забрался по воздухозаборнику наверх, почти к самому входу. Встречный поток трепал его, пихал обратно. То и дело Валентин ударялся подбородком или плечом о ледяной металл.

Вход в воздухозаборник круглый. Но сейчас его частично загораживал дюралевый лист — края задравшейся обшивки фюзеляжа.

Онемевшими от холода пальцами Валентин схватился за угол обшивки — и охнул от боли, выругался вполголоса.

— Что у тебя? — послышался встревоженный голос Тимченко.

— Ерунда. Руку поцарапал… Игорь, давай проволоку!

…Изнутри самолета, из салона, Игорь с помощью пассажира — того, который возмущался, почему им не говорят, что случилось, — пропихнул в дыру на потолке два длинных куска толстой прочной проволоки…

…В клочья изрезав перчатки о рваные края металла, Ненароков зацепил загнутый крючком конец вылезшей снизу проволоки за дырочку в листе дюраля. Затем подтянул к себе вторую проволоку и стал просовывать ее в другую дырочку от вылетевшей заклепки. Он снова резал руки о металл, но они так закоченели, что он уже не чувствовал боли. Шарф, прикрывавший его рот, заиндевел, стал белым и пушистым.

Зацепив проволоку покрепче, Ненароков покачал ее вверх и вниз, подавая Игорю сигнал тянуть. И сам стал изо всех сил толкать от себя задравшийся лист, обшивки.

…А внизу, в салоне, Игорь и двое пассажиров помогали ему: налегая всем весом, тянули проволоку к себе.

…Поддавшись этому двойному усилию, лист обшивки медленно разогнулся, лег на место, прикрыл трещину в фюзеляже.

…Впервые с начала рейса в салоне стало тихо. Прекратился зловещий свист. С помощью металлической перекладины от вешалки два пассажира закручивали проволоку потуже, чтобы подтянуть, зафиксировать возвращенный на место лист обшивки.

— Дай помаду, — попросил Игорь у подошедшей бортпроводницы. И обвел трещину по периметру ярко-красной линией, чтобы заметно было, если начнет увеличиваться.

…Валентин Ненароков, закрепившись при помощи крюка — чтобы не сдуло ветром обратно в трубу, — высунулся по плечи в открытое пространство. По фюзеляжу гуляли блики от фар «Ила»: он по-прежнему сопровождал их, светя сверху на хвост «Ту-154». А кругом было черное небо, и на нем развешаны звезды — крупные, белые, как спелые антоновские яблоки.

…В кабине Тимченко говорил в микрофон:

— Валя, ты молодец, ну просто молодец!.. Что сейчас делаешь? Почему молчишь?.. Валя!

Не сразу послышался голос Ненарокова:

— Микрофон за шею развернуло. А руки заняты… Андрей Васильевич, ночь какая красивая, звездная.

— Что-что? — опешил не привыкший к лирике Тимченко. — Ты не поморозился?

— Ничего… Хочу посмотреть отсюда на руль высоты. Может, пойму что-нибудь.

— Все. Хватит! — твердо сказал Тимченко. — Спускайся, отдохни, отогрейся… Слышишь? Повтори, как понял.

…Ненароков, усталый бесконечно, лежал на полу в хвостовой части. Игорь растирал его, мял коленями и руками, а Тамара осторожно стаскивала липкие клочья — все, что осталось от перчаток. Когда она увидела его руки — все в крови, искромсанные острым металлом, — то не выдержала и заплакала.

— Чего ты воешь? — грубо сказал Игорь. — Тащи доктора… Руки ерунда, он мог глаза потерять.

…Командир экипажа докладывал Москве:

— Трещина в фюзеляже пока не увеличивается — задравшийся лист отогнули на место и закрепили.

— Консультация по рулю высоты нужна? — спросила Москва. — Тут у нас все специалисты собрались.

— Спасибо, пускай рядом побудут.

— Понял… Запасные вам подготовили: Минводы, Киев…

— Садиться не буду, пока не разберемся с рулем. Сейчас им займемся.

Вошел Игорь. С каким-то даже торжеством он объявил:

— Ненароков руки до кости изрезал. И обморозился, кроме того. Он не может снова лезть… Придется вам, Андрей Васильевич, послать меня!

— Врач около него?

Скворцов кивнул.

— Так-так, — сказал Тимченко. — Шлет царь второго сына… Иди, Игорь, готовься. Лицо жиром намажь.

…Теперь к путешествию готовился Игорь. Он надел тот же изодранный красный комбинезон, который был на Ненарокове, повесил за спину ту же джинсовую сумку. Фельдшерица густо намазала ему лицо каким-то кремом.

…А Тимченко тем временем докладывал Москве:

— Приступаем к ремонту руля высоты. Бортинженер проникнет в носок киля, поднимется по нему до самого верха, прорубится наружу и попробует извлечь застрявший в руле высоты посторонний предмет…

В Министерстве гражданской авиации лысоватый инженер в очках отмечал на схеме «Ту-154» маршрут, о котором говорил Тимченко:

— Вот здесь ему придется прорубать нервюру, здесь — вторую… Вообще-то не разгуляешься: тесно очень. — Он прочертил красным фломастером вертикальную линию внутри носка киля. — Тут и тяги, и труба противообледенения…

— А реально это? — спросил кто-то из сидевших за столом. Инженер только пожал плечами.

Игорь, стиснутый с трех сторон металлическими стенками, рубил топором нервюру. Нервюра — это перфорированная тонкая переборка из дюраля. И прорубить ее было бы нетрудно, если б не теснота. Ни размахнуться, ни ударить как следует. По лицу Игоря катился пот.

— Что у тебя? — спросил голос Тимченко.

— Все то же. Рублю.

…В кабину вошел и сел в свое кресло второго пилота Валентин Ненароков. Руки у него были забинтованы, на лбу и на щеках проявились обмороженные места — красные пятна, которым предстояло стать черными. Тимченко улыбнулся ему и даже похлопал рукой по колену, продолжая слушать Игоря. Голос бортинженера докладывал:

— Первая нервюра готова. Лезу выше, рубить вторую.

— Устал? — поинтересовался командир.

— Ничего. Ломать — не строить.

…И снова Игорь, мотая головой, чтобы пот не заливал глаза, рубил топором неподатливый дюраль… Дорубил и полез выше, протискиваясь между трубой и тягами. Одежда на нем уже висела лохмотьями. А фонарик, укрепленный на лбу, показывал своим светом, что лезть еще долго и пространства наверху еще меньше: носок киля кверху сужается… В кабине Тимченко спрашивал:

— Ты уже наверху?

— Да, — отвечал голос Игоря. — Тут блок радиостанции.

— Смотри не замкни электрику… Сам убьешься и пожар устроишь.

— В случае пожара звоните «01», — непочтительно ответил Игорь. — Я больше не буду рубиться. Тут люк. Попробую выломать замки и отогнуть крышку.

— А не сорвет ее потоком?

— Ну и сорвет. Зачем она вам? — Тимченко покрутил головой и усмехнулся… «Ту-154» летел в темноте над невидимой черной землей. Только хвост самолета был ярко освещен фарами сопровождающего «Ила».

На верхушке киля, над плоскостью стабилизатора, распахнулся лючок. И сразу же крышку сорвало встречным потоком воздуха и унесло. Из отверстия, как танкист из люка, высунул голову Игорь. Но, ослепленный светом фар, он тут же спрятался обратно.

— Андрей, Васильевич, — попросил он в микрофон. — Скажите ему, чтоб чуть поджал фары или пускай переместится так, чтобы на меня падала тень от руля!

«Ил-18», по-прежнему висевший над самолетом Тимченко, погасил одну фару.

Игорь снова вылез до половины и, неудобно выкрутив шею, поглядел вдоль стабилизатора на руль высоты.

— Вижу! — сообщил он командиру. — Там застряла какая-то деталь.

— Не наша?

— Нет. Какой-то обруч, по-моему… Попробую его зацепить и вытащить.

— Рассказывай, — что делаешь, — потребовал командир.

— Достаю «кошку»… — Он вынул из сумки маленький остролапый якорек на толстой леске. — Буду понемногу стравливать.

Неторопливо, будто за борт лодки, Игорь стал выпускать наружу леску с «кошкой» на конце. Как он и ожидал, встречный поток воздуха подхватил якорек, прижал к стабилизатору и поволок назад. Но до руля высоты «кошка» не доползла — потоком ее отбросило вправо.

Игорь попробовал еще раз, но опять безрезультатно.

— Ну как там? — обеспокоенно спрашивал Тимченко.

— Пока никак… Надо парашют делать.

— Какой парашют-?! — не понял Андрей Васильевич.

— Для «кошки». Из рукава.

Он потерся плечом об острый край люка. Ткань комбинезона затрещала. Изловчившись, Игорь сорвал с левой руки рукав и один конец его прицепил к леске у основания якорька. Потом опять пустил по ветру «кошку», снабженную самодельным парашютом. И снова ее отнесло в сторону.

В Министерстве авиации по-прежнему следили за каждым действием экипажа Тимченко. Молодой бородатый инженер говорил:

— Вот эта идея, чтобы зацепить и вытащить «кошкой» на веревке…

— На фале… — машинально поправил хозяин кабинета.

— Да, на фале… Идея зацепить «кошкой» на фале мне решительно не нравится. Во-первых, «кошка» сама может застрять в руле высоты и еще усугубить положение…

Хозяин кабинета сказал с некоторым раздражением:

— Ну не ставить же этот вопрос на голосование!.. Они же действуют!.. Вы, по-моему, других идей им не подсказали?

В соседней комнате был накрыт стол. Проголодавшиеся за ночь участники совещания наспех подкреплялись чаем с бутербродами, слушая через открытую дверь, о чем говорят в кабинете.

— Смените полностью состав дежурных диспетчеров, — приказал в селектор хозяин кабинета. — Пускай заступят свежие люди, неуставшие.

Игорь, измученный, продрогший, снова выпустил якорек наружу. На этот раз ветер, наполнивший «парашют», потянул «кошку» куда следовало. Стравив метра два лески, Скворцов потянул к себе, опять отпустил, опять потянул… На четвертый или пятый раз «кошка» не пошла назад, зацепилась за что-то. Игорь с трудом высунулся и заворочал головой, светя фонариком. Точно: одна лапка ухватилась за обруч.

— Поймал рыбку! — крикнул он в микрофон, нырнул обратно в отсекатель стабилизатора и потащил что было силы. Обруч не поддавался. А у Игоря уже сил не осталось: он закоченел на тридцатиградусном морозе, на ветру.

— Держится, сволочь, — доложил он командиру. — Попробую по-другому.

— Особо не мудри, — встревожился Тимченко. Но Игорь не ответил. Он весь сжался, убрал ногу с упора и повис на какое-то мгновение, держась только за леску.

Его семьдесят килограммов сделали свое дело: обруч, заклинивший руль высоты, выскочил, и Игорь полетел вниз по крутому наклону внутри носка киля. Острые края прорубленных им нервюр раздирали на нем одежду, кожу. Он тяжело, так что хрустнуло в груди, ударился о качалку тяги руля и остался лежать неподвижно.

— Что случилось?.. Игорь! Что с тобой? — спрашивал голос командира.

— Все нормально… — выдавил из себя Скворцов. — Проверьте руль высоты.

— Сейчас попробую… Полный порядок!

…Когда Игорь с трудом выбрался из негерметичного отсека через дыру в шпангоуте, к нему бросилась Тамара.

— Игоречек, хороший мой, как ты?

Она обхватила его, повела к ближайшему креслу.

— Я хорошо… Только не обнимай меня, пожалуйста. Я, по-моему, ребро сломал.

Он закашлялся и согнулся от боли.

…В кабине Тимченко говорил с Москвой:

— Я восемьдесят пять четыреста шестьдесят восемь. Курс двести сорок. Высота три тысячи. Скорость пятьсот. Руль высоты исправили, экипаж здоров.

— Инженеру и второму передайте благодарность, — сказала Москва.

— Передам с удовольствием… «Ил-18» можете отпустить. Спасибо им, здорово помогли.

— Уже отпустили. К вам идут сверху два истребителя ПВО. Для сопровождения… Будьте на связи. В Киеве гроза, фронт двести километров. Сдвигается на север… Готовим другие запасные варианты.

…Игорь Скворцов стоял в буфете, раздетый до пояса. Приподняв руки, он медленно поворачивался, а доктор туго обматывал его грудь длинным купальным полотенцем.

— Два ребра, — беззаботно говорил доктор. — Но это вам повезло. Я всем советую: если ломать, так именно ребра. — Очень хорошо срастаются…

Тамара с жалостью и нежностью смотрела на Игоря. Лицо у него было ободрано и поморожено еще сильней, чем у Ненарокова, — некрасивое лицо. Но Тамаре так не казалось.

«Ту-154» шел в ночном небе. В обычных рейсах ночью гасят свет, но на этот раз окна салона ярко светились. А в кабине свет не горел: чтобы летчикам лучше были видны светящиеся красным приборы.

Теперь вместо «Ила» самолет Тимченко сопровождали истребители. Один из них встал на крыло и прошел совсем низко над «Ту-154». Свет его фары выхватил из темноты хвостовую часть фюзеляжа. Потом фара погасла.

В кабине Тимченко слушал сообщение пилота с истребителя.

— Трещина в прежнем состоянии, не видно, чтобы росла…

Связавшись с Москвой, Андрей Васильевич объявил свое решение:

— Трещина, считаю, не будет увеличиваться, пока не возрастут нагрузки при снижении и посадке. Поэтому летим до Москвы и посадку произведем в Шереметьево. В своем порту… Какие прогнозы по грозе? Не хотелось бы с нашим хвостом попасть в болтанку.

— Москва готова принять вас, — послышалось в ответ. — Но гроза движется быстрей, чем давали по прогнозу. Указания получили Рига и Ленинград.

Тимченко покачал головой.

— У меня топлива не хватит. Ни до Риги, ни до Ленинграда…

…В салонах пассажиры, утомленные тревогами и волнениями этого рейса, спали. Бормотали, разговаривали во сне детишки. А те, кто не мог заснуть, молчали — только тихо постанывал человек со сломанной ногой. Не спал и Сергей Николаевич. Доктор делал ему инъекцию.

А в Москве готовились к встрече раненого самолета. К взлетной полосе потянулись могучие пожарные машины. Целый караван машин «Скорой помощи» выстроился у левой галереи.

На всякий случай подогнали сюда и технику: тягачи, краны, спецавтобусы.

…А по ночному шоссе торопились из Москвы в Шереметьево большие черные автомобили с желтыми фарами: это ехали к месту возможного происшествия участники совещания в Министерстве гражданской авиации.

Тот, кто вел совещание, говорил в трубку радиотелефона:

— Ну что там у Тимченко?

Послушал немного и сказал соседу, генералу ПВО:

— Пока ничего. Трещина не увеличилась.

По ветровому стеклу вдруг ударили крупные капли, дождь забарабанил по крыше «Чайки». Асфальт впереди стал черным и блестящим: налетела гроза. Генерал сердито крякнул:

— Ну вот, пожалуйста.

В другой машине, «Волге», ехали два инженера, бородатый и лысый в очках. Лысый объяснял:

— В их положении садиться на мокрую полосу — это страшное дело!

Вереница черных машин обогнала колонну зеленых грузовиков с прожекторами.

Кабина теперь была похожа на госпиталь: и Ненароков и Скворцов сидели в своих креслах перебинтованные, облепленные пластырем, с черными обмороженными лицами. Тимченко повернулся к Валентину:

— В Шереметьеве льет. Полоса мокрая. Слой три сантиметра… А реверс включать не хочется. Попробуем так сесть…

«Ту-154», по-прежнему в сопровождении двух истребителей, шел на снижение. Бортпроводницы перевели всех пассажиров в первый салон, проверили, хорошо ли застегнуты у каждого привязные ремни, отобрали и сложили в пластиковые пакеты все личные вещи, которые могли бы поранить владельца при сложной посадке: очки, трубки, спицы для вязания и даже вставные челюсти.

Во втором салоне сидела только Тамара в наушниках и с микрофоном: ей было поручено наблюдать за трещиной — не станет ли увеличиваться. Серьезная, как часовой, она сидела неподвижно и не отрывала глаз от опасного места.

В кабине было почти тихо: бортинженер уменьшал режим работы двигателей. Мерцали слева сполохи молний. Стеклоочистители разгоняли мутную пелену дождя. Буднично, спокойно, как тысячи раз до этого, командир переговаривался с Землей:

— Шереметьево! Я восемьдесят пять четыреста шестьдесят восемь… Засветки слева. Ливень, болтанка… Высоту тысяча двести занял. Давление семьсот сорок два выставлено, курс двести пятьдесят четыре… Разрешите снижение до пятисот…

— Снижение до пятисот разрешаю. До свиданья…

По внутренней связи Тамара сказала испуганно:

— По-моему, увеличивается… Она увеличивается!

Летчики переглянулись. Тимченко ответил своим обычным ровным голосом:

— Не паникуй. Все хорошо. — И снова вышел на связь с землей. — Шереметьево! Я восемьдесят пять четыреста шестьдесят восемь. Трещина в фюзеляже увеличивается. Продолжаю снижение. Ливень, болтанка.

…К Тамаре подбежал Игорь, глянул на трещину. Она заметно выросла, и опять резал уши свист.

— Томка! Иди в первый салон.

— Мне велели здесь.

— Иди, говорят тебе! Командир приказал. — Игорь поднял ее с кресла и вдруг поцеловал долгим нежным поцелуем. Тамара поняла и спросила безнадежным шепотом:

— Мы разобьемся?

Не отвечая, Игорь потащил ее в первый салон.

На вышке в Шереметьево собрались почти все участники совещания в министерстве. К ним присоединились генеральный конструктор и два генерала ПВО.

Лысоватый инженер в очках втолковывал седому импозантному мужчине:

— При посадке пилот всегда включает реверс. То есть потоку газов, выходящему из двигателей, дает обратное направление. Понимаете? Для торможения… Но им этого делать нельзя из-за трещины. Может напрочь оторвать хвост.

— Даже так? — поднял брови седой. — А сядут они без реверса?

— На сухую полосу сели бы. А на мокрой пробег длиннее. Не хватит полосы, и тогда…

— Хватит и на мокрой, — вступил в разговор пожилой летчик. — Если воды не больше трех сантиметров.

Генеральный конструктор встал, подошел к стеклу, за которым виден был перрон, а за ним летное поле Шереметьева. По стеклу толстыми струями бил ливень, а вдали мерцали под дождем огни ВПП и их отражения на мокром бетоне.

— Что решили с реверсом? — громко спросил тот, кто вел совещание. Генеральный конструктор ответил:

— Не включать.

Тогда спросивший нагнулся к микрофону:

— Передайте Тимченко: реверс при посадке не включать!

Самолет продолжал снижение. Совсем уже отчетливо были видны они Шереметьева, ярко освещенная посадочная полоса.

— Мы на курсе, на глиссаде, — сказал Андрей Васильевич штурману. И земля подтвердила:

— Высота четыреста, удаление восемь. Вы на курсе, на глиссаде… Счастливой посадки!

Поднялись в небо лучи мощных прожекторов. Сзади, чтобы не слепить летчиков, они подхватили самолет и повели его. В их ярком свете «Ту-154» блестел, как большая рыбина.

А на земле, по обе стороны посадочной полосы, выстроились елочкой машины: пожарные, «скорая помощь», реанимация, прожектора… Они расположились тремя отрядами — в начале полосы, в середине и в конце, — готовые сразу прийти на помощь самолету Тимченко.

…Игорь снова сидел в своем кресле в кабине и слушал, как Андрей Васильевич переговаривался с землей.

— Посадка! Восемьдесят пять четыреста шестьдесят восемь в глиссаде, шасси выпущено, к посадке готов.

Секунду помолчав, диспетчер ответил:

— Посадку разрешаю.

Промелькнули огни порога. Командир взял штурвал на себя. Полоса — в синих посадочных огнях, белых осевых, освещенная дополнительно мощными армейскими прожекторами — будто ушла вниз.

— Скорость двести шестьдесят! — доложил штурман.

— Касаемся, — сказал Тимченко.

…Самолет мягко дотронулся до бетона, помчался, разбрызгивая воду, по ВПП.

— Скорость не уменьшается, — встревоженно доложил штурман.

— Много воды… Глиссируем, очевидно. — Тимченко напряженно смотрел вперед.

— Тормоза, — напомнил Ненароков.

— Половина полосы! — Штурман даже охрип от волнения. — Скорость двести!

— Тормоза! — спокойно приказал Тимченко.

— Двести! — опять сказал штурман. — Не тормозимся. Юз!

Впереди, уже совсем близко, возникли огни, отмечающие конец полосы.

— Реверс! — распорядился Тимченко. Игорь привстал с места, крикнул:

— Андрей Васильевич! Хвост оторвет!

— И хрен с ним! Выполнять!

— Реверс включен! — отозвался Игорь.

Колеса коснулись земли — и сразу же раздался треск, грохот.

— Отказ всех двигателей и рулей! — крикнул Скворцов.

Машину качнуло так, что только своим огромным опытом и хладнокровием Тимченко сумел удержать ее на полосе.

А тем, кто наблюдал за посадкой с земли, представилось удивительное и страшное зрелище. От самолета отделился хвост, грохнулся на бетон и, загоревшись от трения, некоторое время еще гнался за обрубленным самолетом, но не догнал. «Ту-154» бежал дальше… Потом бег его замедлился, и самолет встал у самых огней, отмечающих конец полосы.

— Приехали, — сказал Тимченко и откинулся на спинку кресла.

Свирепые струи воды, фонтаны пены обрушились на огонь и в минуту потушили его. Бетон стал белым, словно вдруг намело сугробы.

Через дыру, зияющую на том месте, где был хвост, виднелись пустые кресла второго салона. А из первого салона пассажиров высаживали как обычно: успели подъехать трапы.

Тимченко вошел в салон, чтобы посмотреть, все ли целы. Все были целы и почти невредимы, если не считать нескольких синяков. Все, кроме одного человека. Сергей Николаевич, начальник строителей, так и остался лежать поперек кресла.

— Умер, — объяснил доктор. — Сердечная недостаточность…

А Тимченко уже окружили пассажиры — смеялись, плакали, жали ему руки. Высокая норвежка, отдавшая летчикам красный комбинезон, крепко его расцеловала…

Тамара плакала в буфете, закрыв лицо руками. Подошел Игорь, засмеялся.

— Тома, Тома… У тебя обратные рефлексы. Раньше надо было плакать. А теперь радуйся!

Он взял ее за плечи, осторожно потянул к себе. Но Тамара сбросила его руки, вырвалась и закричала сквозь слезы:

— Уйди! И не трогай меня никогда! Я тебя ненавижу!

— Ты что? — опешил Игорь. — Успокойся. Это у тебя шок, от всего.

— У меня шок от тебя! На всю жизнь… Врала, притворялась, подлизывалась, только чтобы с тобой… А ты меня предал!

Игорь растерялся окончательно.

— Но постой… Ты же меня… Все было по-другому — буквально час назад!

— Тогда я думала, что мы погибнем… А теперь все как было.

— Ну, извини меня за то, что я не погиб, — сказал Игорь сдавленным от смертельной обиды голосом, повернулся и ушел.

…В свете прожекторов и светильников метались, шумели, никак не могли успокоиться вернувшиеся на твердую землю люди. А сверху из круглого пролома в фюзеляже, стоя у самого края, смотрел на них задумчиво Андрей Васильевич Тимченко.

Уже под утро Тимченко появился дома. Жена ждала его, не спала. Повела мужа на кухню, накрыла на стол.

— А я уж начала волноваться, — сказала Анна Максимовна и соврала: волновалась она очень давно. — Почему задержались?

— Там погода была неважная, в Бидри.

— А как летели?

— Нормально…

Он поглядел на обязательный стакан морковного сока, который пододвинула ему жена, взял его, но пить не стал. Вылил сок в раковину, ополоснул стакан и попросил:

— Анюта, налей-ка мне сюда коньяку…

Кажется, совсем недавно была ежегодная медкомиссия, а вот уже снова проходить ее, ложиться в госпиталь.

Снова Андрею Васильевичу проверяли зрение и слух…

Брали кровь на анализ…

Заставляли крутить педали велосипеда…

В свободное от врачей время летчики играли в домино, в шахматы, смотрели в холле телевизор. В один из вечеров показали, между прочим, самого Андрея Васильевича. Рассказали о его трудовых успехах, показывали старые военные фотографии, помянули и землетрясение в Бидри. Андрей Васильевич смотрел на себя с веселым любопытством.

В последние годы Тимченко опасался медкомиссий, нервничал. Но в этот раз чувствовал себя уверенно. В последний день, как всегда, он спросил главврача:

— Как, товарищ профессор? Не пора еще подковы сдирать?

Спросил — и был уверен, что нет, конечно, не пора. А профессор сказал сочувственно, но твердо:

— Андрей Васильевич, летать вы пока не будете. Кардиограмма показала — не выдерживает сердце перегрузок…

…Дома Андрей Васильевич дал волю своему гневу. Всегда спокойный, даже медлительный, он стучал кулаком по столу и выкрикивал:

— Я этого так не оставлю! Я на этих коновалов найду управу! Я к министру пойду, там меня поймут. Пускай назначают министерскую комиссию! Человек здоров как бык, а его хоронят заживо.

— Ну почему хоронят? — пыталась возразить жена. — Тебе дадут интересную работу — любую, какую ты захочешь… И на земле люди живут…

— Ай, брось, Анюта! Брось! Я сам это говорил сколько раз — другим!.. Любую работу… Мне не нужно любую, мне нужно летать!

Стукнув дверью, он ушел в другую комнату. Анна Максимовна подождала немного, потом пошла за ним.

— Успокоился? Теперь послушай меня… Я и раньше знала, просто не хотела говорить. Обязана была как врач, а молчала! Сердце тебя не тревожит, но оно уже давно в таком состоянии, что каждую минуту может случиться спазм. Представляешь, вдруг обморок — на взлете или на посадке?

— А ты представляешь — вдруг на тебя сейчас потолок упадет? Или пол?

— Ну что ты равняешь?.. Я тебе каждый день давление мерила, витаминами пичкала. Думаешь, просто так? Вот и сейчас — ты злишься, и лицо побледнело, и дыхание частое… Перестань, миленький.

И она ласково взяла его запястья обеими руками, Андрей Васильевич вырвался, закричал с несправедливой злобой:

— Отстань! Думаешь, я не понимаю: ты же мне пульс щупаешь!.. Ты детский врач, вот и лечи детей! А ко мне не лезь!

Андрей Васильевич — веселый, довольный — стоял, приветственно раскинув руки, у входа в главный корпус санатория. А по мраморным ступенькам поднимались к нему, тоже улыбаясь, Ненароков, Игорь под руку с Тамарой и штурман.

— Привет, привет, привет! — Тимченко поцеловал Тамару в щеку, а с остальными обнялся, каждого похлопал по спине.

…Они гуляли по аллеям бывшего барского парка, под их ногами поскрипывал молодой снег, снежок лежал на голых плечах статуй.

Наташа (она приехала к отцу еще раньше) катила колясочку — пустую, потому что годовалую Анечку нес на руках Ненароков. Он подбрасывал тепло укутанного ребенка в воздух и уверенно ловил. Анечка хохотала, а Наташа пугалась:

— Не надо, Валя! Уроните.

— Пускай привыкает. Все-таки внучка летчика. Тимченко оглядывался на них с интересом, даже с некоторой надеждой. На ходу он рассказывал:

— Да нет, теперь уже ничего. Не то, что сначала… Привыкаю помаленьку… Я вот как рассудил: кричать, бегать, требовать особого отношения — это глупость и эгоизм… Получше меня были летчики — и уходили… Верно?.. Не я первый, не я последний… Кончилась цыганская жизнь, пора осесть на землю…

Друзья слушали, удивленные и обрадованные тем, что к их командиру так быстро вернулись уравновешенность и здравый смысл.

— А работать где, в управлении? — спросил штурман.

— Нет. Работать буду в Шереметьеве — к вам поближе…

Они сидели на парковой скамье. Медленно проходили мимо отдыхающие.

— А у меня новости, — говорил Игорь. — Завтра в загс. Иду сдаваться… Но, конечно, пока только заявление! Еще могу передумать, время будет. — Он взял руку Тамары, поцеловал ладонь.

— Передумаешь — ее счастье. Мы ей жениха почище найдем, — сказал Андрей Васильевич полушутя-полусерьезно. И повернулся к Тамаре. — Такие, как он, лет в сорок успокаиваются. Так что учти, тебе еще десять лет мучиться.

— Помучаюсь, — сказала Тамара весело: как всякая женщина, она думала, что знает свое будущее лучше, чем посторонние наблюдатели. Она прижалась лицом к плечу Игоря и не увидела поэтому, как пробежала мимо хорошенькая медсестра и как Игорь — конечно, непроизвольно — проводил ее прищуренным, словно прицеливающимся глазом.

— Значит, женимся, — подытожил штурман. И выступил с предложением: — По этому случаю надо бы. Я принес. — Он достал из портфеля бутылку отличного греческого коньяка «Метакса». — А, командир?

— Можно, — согласился Тимченко. — Пошли. Я знаю одно место… Там закуска — за уши не оттянешь.

— Да зачем закуска-то? — пожал плечами Игорь.

— Пошли-пошли, — Тимченко протянул Тамаре ключ. — А ты беги ко мне, принеси емкости.

…Под предводительством Андрея Васильевича они вышли на снежную полянку. Кругом стояли озябшие березы, а посередине поляны росла невысокая рябина. Листья на ней почернели, съежились, а ягоды были красные-красные и очень большие.

— Вот, — сказал Тимченко с удовольствием. — Самая охотничья закуска.

Разлили по рюмкам, принесенным Тамарой.

— Валя! А когда тебя женить-то будем? — серьезно спросил Тимченко. Ненароков отшутился:

— Подождем пока… Вот Анечка подрастет, тогда посмотрим… — Он поднял рюмку. — Андрей Васильевич! За вас, за все хорошее!.. И чтоб у вас все было как хочется.

Выпили, закусили сочными горькими ягодами прямо с дерева. Тимченко пить не стал, только пригубил. Но тоже пожевал ягодку. У всех стало тепло на душе — от коньяка, от симпатии друг к другу, от нарядного деревца, вокруг которого они стояли. Несколько тяжелых красных ягод упало на снег.

— Словно капельки крови, — отметила Тамара. А Андрей Васильевич сказал:

— Прилетят снегири — склюют.

Тимченко спал у себя в комнате — просторной, комфортабельной, как и все остальное в этом санатории. Вдруг зазвонил телефон. Андрей Васильевич сел на кровати, взял трубку, спросил густым от сна голосом:

— Анюта, ты?

Энергичный тенорок в трубке сказал торопливо:

— Тимченко! Здоров. Не узнаешь?.. Дерябин я. Вспомнил?

— Дерябин? — обрадовался Тимченко. — Помню, конечно.

— Слушай, тут срочное дело. Я тебя еле разыскал… Слетать можешь? Надо перебазировать отряд на Волгу.

— Ты что? — упавшим голосом сказал Тимченко. — Не знаешь, что ли! Я уже не летаю, списан.

— Да знаю я, знаю, — торопился в трубке Дерябин. — Я договорился обо всем, получил на тебя разрешение. Надо срочно шесть «Яков» перегнать, а людей у меня нету. Неужели не выручишь?

Андрей Васильевич поглядел на светящийся циферблат часов.

— К четырем тридцати буду у тебя.

…Андрей Васильевич ехал в своей машине по совершенно пустой Москве… Мчался по пустому шоссе… Приехал в безлюдный тихий аэропорт. И погнал по пустой полосе в дальний конец: там стояли гуськом «Як-40», камуфлированные как в войну. Почему-то Тимченко нисколько не удивился этому.

Дерябин встретил его возле самолетов. Он был в летном комбинезоне и выглядел не старше двадцати-двадцати двух лет. Этому Андрей Васильевич тоже не удивился.

— Давай скорей, — заторопил он. — Ждут.

— Спасибо тебе, Дерябин. Просто огромное спасибо. Я уж думал, не сяду больше за штурвал… давно мы с тобой не виделись, а?

— С самой войны…

— А ты и не постарел совсем, — завистливо сказал Тимченко. На это Дерябин не ответил, повторил только:

— Давай скорей. За мной пойдешь.

«Як-40» бежал по взлетной полосе, мчались ему навстречу белые и синие огни. Весь экипаж был Андрею Васильевичу незнаком — молоденькие молчаливые ребята. Штурман говорил отчетливо:

— Сто шестьдесят. Сто восемьдесят. Скорость принятия решения!

— Скорость подъема! Скорость отрыва!

Самолет плавно оторвался от земли. Он летел над облаками, под звездами, ровно и мощно гудя двигателями.

Андрей Васильевич обернулся и увидел, что в кабине никого нет. Но он и этому не удивился: во сне не удивляются ничему. Положив тяжелые ладони на рога штурвала, Тимченко сидел и думал о своей жизни…

Экипаж Ненарокова — сам Валентин, Игорь Скворцов, новенький второй и штурман — вышли из диспетчерской на перрон Шереметьева. Вышли и как по команде зажмурились: такой был яркий солнечный день. Под морозным синим небом сияли белизной спины самолетов, даже серый бетон казался голубым. Торопились по своим строго упорядоченным орбитам автобусы, электрокары, машины иностранных марок.

Промелькнула мимо летчиков стайка японских стюардесс. Красные подкладки темных накидок делали японочек похожими на снегирей.

Летчики шли по звонкому зимнему бетону к своему «Ту-154». А навстречу им торопилась, почти бежала Наташа, дочка Андрея Васильевича. Валентин нахмурился: что-то случилось. А Наташа вцепилась ему в рукав и, задыхаясь от бега и от слез, сказала:

— Папа умер…

— Ты что, Наташа? Мы же вчера у него… — начал штурман и осекся. А Наташа продолжала.

— Спазм сердца… Сегодня ночью, во сне… Лег и не проснулся. Я хотела сама… сама хотела вам…

Валентин взял Наташины руки в свои, долго держал их, потом отпустил со вздохом, так ничего и не сказав.

— Ночью, во сне, — тихо повторил Игорь. — Хоть легкая смерть…

Они еще постояли, не зная, что сказать, да и не желая ничего говорить, Потом Игорь поцеловал Наташу в щеку, второй и штурман попрощались с ней за руку, и летчики двинулись дальше: надо было лететь. А девушка, сгорбившись, медленно пошла к перрону.

…«Ту» разбежался по полосе, взмыл в воздух. Из кабины видно было все летное поле. А потом стала видна и Москва, на широкую ладонь которой сюда, в Шереметьево, слетались, как птицы, самолеты со всех концов земли.