На стене висела карта Крыма, и в неё были воткнуты красные флажки: три на Литовском полуострове и целая шеренга перед Турецким валом.

— Сейчас на Литовском полуострове идут ожесточённые бои. Остатки штурмовых колонн и прибывшая им на помощь конница делают героические попытки пробиться о глубь полуострова. Перебросить туда дополнительные подкрепления нет возможности… — Тут командарм сбился с привычного сухого тона и сказал вдруг с неимоверной горечью: — Всё против нас! И вода, и ветер, и холод!..

Командиры слушали в хмуром молчании. Начдив 61-й тихо покашлял и сконфузился, оттого что не смог удержаться. А командарм продолжал подчёркнуто бесстрастно:

— Только что получен приказ командующего Южным фронтом. Командюж приказывает атаковать в лоб Турецкий вал. Атаковать без малейшего промедления… Смысл этого манёвра, я думаю, вам ясен. Если белые снимут мобильные части с Турецкого вала и перебросят их на Литовский полуостров, нашим там не удержаться. Значит, мы должны отвлечь все силы противника на себя. А для этого необходим лобовой удар… Приказываю начать штурм в шестнадцать ноль-ноль силами пятьдесят первой дивизии, четыреста сорок шестого и четыреста пятьдесят шестого стрелковых полков и отдельной огневой бригады. Артподготовку начать немедленно!..

Ухали трёхдюймовые пушки, отпрыгивая назад при каждом выстреле. Сосредоточенно и неторопливо артиллерия красных долбила Турецкий вал.

Впереди орудийных позиций лежала, прижавшись к земле, пехота, ждала своего часа. Не больше версты разделяло красных и белых. Вдали, за полосой скучной ровной земли, высился Турецкий вал. Он неодобрительно смотрел на врага всеми своими бойницами, чёрными зрачками пушек, но пока, до поры до времени, молчал.

Андрей Некрасов пристроился со своей камерой на удобном бугорке и мерно крутил ручку, повернувшись задом к грозному Перекопскому валу. Он снимал красную артиллерию.

И вдруг все орудия разом смолкли. Стало слышно рычанье автомобильных моторов; в просветах между батареями показались броневики. Их было двенадцать. Отфыркиваясь чёрным дымом, бронеавтомобили пошли вперёд.

Едва один из них, с надписью «Красный варяг» на боку, поравнялся с Некрасовым, крышка люка откинулась. Оттуда высунулся матрос в тельняшке и бескозырке.

— Эй, фотограф! — крикнул он Андрею. — Сымай мою личность! — И, засмеявшись, нырнул обратно в люк.

Когда броневики миновали линию окопов, с земли стала подниматься пехота. Снова загрохотали наши орудия. Было шестнадцать ноль-ноль. Штурм начался.

Что могла поделать пехота и дюжина броневиков против вооружённой до зубов крепости? Отвесная стена высотой в двенадцать аршин щетинилась, как ёж иглами, стволами пушек и пулемётов. А перед стеной ещё был ров пятисаженной глубины…

Но наступавшие не думали об этом. Такая ярость, такая ненависть, такое желание победить толкали их вперёд, что казалось — каменные стены сейчас дрогнут и попятятся назад перед этим напором.

— Ай-яй-яй, как страшно! — сказал Брусенцов. Не нагибая головы под пулями и осколками, разноголосо жужжавшими в воздухе, поручик глядел поверх бруствера — он командовал одной из батарей Турецкого вала.

Серая волна наступающих катилась вперёд. Ползли бронемашины, которые отсюда сверху казались похожими на утюги.

— Ничего, ребятки, сейчас мы их успокоим, — повернулся к артиллеристам Брусенцов.

Ребятки — бородатые старослужащие солдаты — стояли у орудий, ожидая команды. Откуда-то с правого фланга донёсся протяжный свисток.

— Огонь! — крикнул Брусенцов, продолжая улыбаться. И сразу же воздух начали рвать орудийные залпы.

Красные командиры шли в атаку вместе со своими бойцами — даже командиры полков, даже начдив 61-й. С винтовкой в руках начдив бежал вперёд и, задыхаясь, кричал:

— Даёшь Врангеля!.. Даёшь Крым!

Перед его глазами вдруг мелькнули мешковинные штаны с надписью «и сынъ».

Красноармеец, на котором были эти штаны, нагнувшись над убитым товарищем, высвобождал из мёртвых рук винтовку.

— Некрасов, душа с тебя вон! — крикнул начдив. — А ну марш назад!

Андрей, с винтовкой в руках, разогнулся:

— У меня плёнка кончилась…

— Назад, тебе сказано! Твоё дело…

Начдив не договорил. Ударивший рядом снаряд вырвал землю у них из-под ног, бросил в разные стороны…

Андрей поднялся, обтёр лицо рукавом. А начдив остался лежать на земле. Опустившись на корточки, Андрей приподнял его голову. Начдив силился что-то сказать и не мог. Вместо слов изо рта у него лезли розовые пузыри. Гимнастёрка у самого ворота набухла кровью.

Мимо них с криком бежали в атаку бойцы. Андрей подхватил с земли винтовку и побежал вместе со всеми.

Орудийная пальба сливалась в сплошной гул. Цвиркали над головами пули. В бычий лоб броневика ударил снаряд. С тяжёлым скрежетом машина повалилась набок, затрепыхались над мотором лоскуты огня.

Из люка вывалился матрос в тельняшке, закрутился волчком, сбивая с себя пламя.

С другого броневика сшибло башню. Неуклюже развернувшись, он пошёл назад, к своим.

Штурм продолжался, но атакующих становилось всё меньше. По обе стороны от Андрея падали бойцы: одни — чтобы хоть на время укрыться от смертельного огня, другие — насовсем утыкались мёртвым лицом в пыль.

По земле словно бы молотил ливень. Крохотные ямки возникали, пропадали и появлялись снова. Сюда были пристреляны пулемёты белых, и сквозь эту свинцовую завесу пройти было нельзя. Здесь, в каких-нибудь ста саженях от Турецкого вала, атака захлебнулась. Бойцы повернули назад.

Андрей остановился в нерешительности. Вперёд пути не было, а назад бежать не хотелось. Петляя, как будто этим можно было перехитрить пули, он резко метнулся в сторону и спрыгнул в глубокую воронку от фугаса.

Там уже было человек десять живых, почти все в чёрных кожаных тужурках. Андрей узнал в них — вернее, угадал — стрелков латышского полка. Здесь была и знакомая ему женщина-комиссар.

Ей бинтовали голову белой тряпкой — наверное, рукавом от чьей-то рубахи. На глазах у Андрея тряпка становилась красной.

— Здесь сидеть бессмысленно, — говорила женщина слабым и решительным голосом. — Надо идти вперёд.

— Наши отступили, — сказал Андрей в воздух.

— Тем более! Мы пойдём вперёд, и все пойдут за нами… Товарищ Арвид, товарищ Карл, идёмте.

Женщина выбралась на край воронки и распрямилась во весь рост.

— За революцию! Вперёд! — пронзительно закричала она и побежала, вернее, пошла, потому что бежать у неё не было сил.

Латыши молча двинулись за ней, Андрей — за ними.

Счастье улыбнулось этой странной и отчаянной женщине. Врангелевские пулемёты молчали, потому что стрелять сейчас было де по кому: красные откатились далеко назад.

Поддерживая своего комиссара под руки латыши что было сил побежали вперёд. Пулемёты белых, спохватившись, снова зататакали, замолотили пулями по земле. Но только поздно: латыши и Андрей уже были в мёртвой зоне, слишком близко к стене, чтобы их могли зацепить пули. Лишь двое в чёрных тужурках остались лежать, пришитые к земле свинцовой очередью.

Остальные скатились в глубокий ров и прижались к стене Турецкого вала. Андрей огляделся.

Латыши хлопотали над женщиной-комиссаром: во время перебежки её снова ранило.

— Товарищ, — едва слышно сказала она Андрею. — Я тебя помню. Я тебя где-то видела… Скажи — за нами, пошли?.. Атака продолжается?

— Да, да… конечно, — ответил Андрей.

Женщина гордо улыбнулась и закрыла глаза.

Батарея Брусенцова — как и все батареи на Турецком валу — получила передышку. Сам поручик сидел на подножке орудийного передка, курил папироску и смотрел, как солдаты прибирают стреляные гильзы, чистят после боя орудия.

— Четвериков! — сказал поручик беззлобно. — Это ж дальномер, деликатный прибор… Как же ты с ним обращаешься? Ты что, готтентот?

— Не, — ответил рябоватый солдат. — Вятский я…

Брусенцов улыбнулся:

— Вятские — ребята хватские. Семеро одного не боятся, попадись он сонный да связанный…

Артиллеристы охотно посмеялись — не старой этой прибаутке, а чтобы сделать приятное поручику. Они с ним ладили.

Вдоль бруствера шли, спеша куда-то, два генерала и молодой щеголеватый полковник. Наткнувшись взглядом на Брусенцова, полковник Васильчиков замедлил шаг, а потом и вовсе остановился.

— Поручик, можно вас на минутку?

Брусенцов узнал его сразу. Нарочно помедлив, он встал и, не бросая папиросу, пошёл к полковнику.

— Сегодня ночью красные форсировали Сиваш, — сказал Васильчиков.

Брусенцов покачал головой.

— Какой сюрприз, а? Кто бы мог подумать!

— Да бросьте вы, — поморщился полковник. — Ну, проспал, ну, профукал… Режьте меня на куски.

Поручик не мигая смотрел на него, ждал, что будет дальше.

— Сейчас в штабе дебаты, — продолжал Васильчиков. — Нужно ли снимать отсюда артиллерию, пехоту и посылать на Литовский полуостров?

Брусенцов бросил папиросу и затоптал её каблуком.

— Тришкин кафтан, — сказал он со злобой. — Ну, пошлём подкрепление. Там залатаем — тут пузо голое… Ещё один штурм — и они нас отсюда выбьют. А сидеть тут со всеми силами — тоже глупо. Они через Литовский, с чёрного хода, всё равно до нас доберутся.

— Ну конечно же! — Полковник хлестнул себя варежкой по колену. — Надо к Юшуни отходить, пока не поздно!.. Но в штабе-то у нас одни рамолики, ядри их палку… Попробуй им докажи!

Они помолчали ещё немного и разошлись в разные стороны. Полковник Васильчиков пошёл к своим генералам, Брусенцов к своим солдатам.

Уже стемнело. Маленький отряд, прорвавшийся к подножию Турецкого вала, ждал, не начнётся ли новый штурм! Но всё было тихо. Андрей и латыши сидели, привалившись спинами к каменной стене, а женщина-комиссар лежала на дне рва, и лицо её было прикрыто кожаной тужуркой.

Вверху, надо рвом, встречаясь и снова расходясь, медленно, как часовые, прохаживались лучи прожекторов. Они освещали равнину, лежавшую между белыми и красными.

Один из латышей сказал в воздух:

— Так сидеть холодно. Что можно делать?

Никто не ответил. Тогда заговорил Андрей: он понимал, что отряду нужен начальник.

— Назад нам не пробиться. Стало быть, надо идти вперёд.

— Куда вперёд? На стенку? — спросил Арвид.

Андрей встал. Латыши один за другим тоже поднялись с земли.

— Сейчас пойдём налево, — сказал Некрасов. — Вдоль стены…

— А потом?

— Потом увидите… Только тихо. Винтовками, гранатами не брякать.

…Левый фас Турецкого вала, упирался в Перекопский залив. И там, где у самой воды кончался ров, начиналось проволочное заграждение. Колючий забор уходил далеко в море.

— Эту проволоку я с воздуха видел, — сказал Андрей. — Если идти вброд, мы её обогнём. И выйдем в тыл к белым.

— А дальше? — бесстрастно спросил Арвид. Андрей ответил не сразу. Собой ему случалось рисковать часто. А вот чужими жизнями он распоряжался в первый раз.

— Дальше — как получится, — сказал он наконец. — Всё равно мы в мышеловке… А приказ был — атаковать любой ценой. Вот и будем атаковать.

— Значит, на смерть ведёшь? — уточнил Арвид и вдруг, к удивлению Андрея, улыбнулся. — Зря мы тебя тогда не расстреляли… — И тут же серьёзно объяснил: — Это шутка… Мы с тобой пойдём.

…По пояс в воде Андрей шёл вдоль колючей проволоки, остальные шлёпали за ним. Время от времени кто-нибудь, оступившись, хватался за проволоку, и тогда слышалась приглушённая латышская ругань.

С каждым шагом идти становилось всё труднее. Некрасову стало уже по грудь, другим, кто был меньше ростом, — по шею. Руки у всех были подняты над головой, чтобы не замочить винтовки и фанаты. А треклятая проволока всё не кончалась. Андрей с беспокойством оглянулся на своих латышей:

— Ну как? Ещё немножко пройдёте?

Низкорослый Арвид открыл было рот, чтобы ответить, но захлебнулся и пустил пузыри. Тогда он просто кивнул головой: мол, всё в порядке, пройдём.

Шага через три Андрей опять обернулся и объявил громким от радости голосом:

— Всё! Проволоке конец.

Друг за дружкой, осторожно придерживаясь за склизкие колья, бойцы стали перебираться на ту сторону.

…Стараясь не греметь оружием, латыши вылезали на врангелевский берег. Неуклюжие от усталости и холода, в мокрых лоснящихся куртках, они были похожи на тюленей. Они и отфыркивались, как тюлени.

Андрей выбрался на берег последним. Поглядел и скрипнул зубами от досады. Впереди опять была стена. Не такая ровная и крутая, как с фронта, но всё равно непонятно было, как на неё взобраться. Сажени на три вверх она шла отвесно и только потом переходила в откос.

Латыши молча смотрели на Андрея. Он был за командира, ему предстояло решать. Подумав, Андрей распорядился:

— Всем снять пояса… У кого на винтовках штыки — давайте мне.

…Стоя на плечах у Арвида, Некрасов с натугой всаживал штык в трещину между камнями. Попробовав рукой, выдержит ли, он, ухватившись за выступ стены, подтянулся и встал ногами на штык. Вокруг туловища у Андрея была намотана самодельная верёвка — сцепленные вместе солдатские пояса А из-за пазухи торчали ещё три штыка Осторожно вытянув один из них, он стал втискивать штык в подходящую щель повыше.

…Все четыре штыка торчали из стены, образуя неровную лесенку. Андрей уже поднялся на скат стены и теперь лежал, уперев пятки в камень, держа обеими руками конец своей верёвки из поясов. Придерживаясь за эту верёвку, по штыкам-ступенькам взбирались на стену латыши. Когда последний из них оказался наверху, Андрей, тяжело отдуваясь, поднялся с земли.

Отсюда без особых усилий можно было взойти на Турецкий вал. Пока латыши затягивали на себе пояса, насаживали штыки на стволы винтовок, Андрей говорил:

— Боевое задание такое. Делать как можно больше шума — стрелять, кидать гранаты. Пускай думают, что целый полк прорвался… Кто метко стреляет — бейте по прожекторам. Может, в суматохе закрепимся, продержимся сколько-нибудь…

Латыши поговорили между собой по-своему, потом один из них, Ян, сказал Андрею:

— Помнишь, ты просил покурить перед смертью? Теперь мы у тебя попросим. Дашь?

— Я некурящий, — виновато ответил Некрасов.

— Но ты тогда курил?

Андрей усмехнулся:

— Бросил… И вам советую. Дольше проживёте.

Повернувшись, Андрей полез вверх по склону Бойцы двинулись за ним. Когда до площадки Турецкого вала оставалось несколько саженей, Некрасов поднял над головой фанату и, заорав: «Ура!» — швырнул её как можно дальше. За ней полетели другие гранаты, латыши подхватили «ура» и, стреляя наугад, взбежали на Турецкий вал.

К их удивлению, в ответ не раздалось ни одного выстрела. Грозная крепость была пуста. Только прожекторы, странно неподвижные, продолжали светить в сторону красных да тяжёлые морские пушки по-прежнему целились на север.

— Спят они, что ли? — пробормотал Андрей в полной растерянности.

Если белые спали, то очень крепко — никто не вышел на шум.

…Блиндаж полковника Васильчикова был пуст. Дверь распахнулась. Вошли Андрей и Арвид.

— Все удрали. — Андрей попробовал рукой серебряный кофейник на столе. — И совсем недавно. Кофе ещё тёплый…

— Тёплый? Это хорошо, — сказал Арвид. Он налил себе чашечку и выпил одним глотком.

…Два латышских стрелка кромсали полотнище огромного трёхцветного флага. Белую и синюю полосы они оторвали совсем и кинули на землю. Осталась одна красная — узкая, как морской вымпел.

Это красное знамя латыши укрепили на бруствере, в ясном луче прожектора.

…В полуверсте от них, над окопами, где теперь залегли красные, понеслось радостное «ура».

Цепь за цепью поднимались бойцы, бросались вперёд к Турецкому валу, над которым полыхало знамя победы.

…На своём наблюдательном пункте стоял командарм. Адъютант, волнуясь, подал ему бинокль.

В бинокль был виден красный узенький флаг над вражеской крепостью, а под ним — машущие руками чёрные фигурки на бруствере.

Улыбка сняла тревогу и усталость с лица командарма.

— Белые отошли, — сказал он адъютанту. — Отступили, видимо, к Юшуни… Это хорошо.