В ту ночь сильно похолодало. Дно Сиваша было белёсое, круто присоленное морозом. Стекляшками поблёскивали замёрзшие лужицы — всё, что осталось от угнанного ветрами моря.

С обрывистого берега на эту тоскливую равнину спускались бойцы — отряды штурмовой колонны. На берегу горели костры. Возле штабного автомобиля толпились командиры.

Съезжали на дно Сиваша трёхдюймовые пушки; каждую волокла шестёрка лошадей. Взвод за взводом вытягивались в узкую колонну и уходили в темноту.

…Хрустел под ногами мёрзлый песок. Впереди колонны шёл бородатый мужик в тулупе. В руке у него был длинный, как у библейского патриарха, дрючок.

Рядом шагал командир штурмовой колонны — худой, носатый, озабоченный. За ним несли развёрнутое красное знамя.

По обе стороны тропы чернели кляксами илистые болотца.

— Чёрные эти пятна — их надо берегчись хуже огня, — поучал командира проводник. — Это чаклаки называются, по-русскому сказать — топь, трясина. Туды оступишься — и всё, каюк.

Позади, там, откуда ушла колонна, дрожали красные точки — костры на берегу. Далеко впереди рубили небо, скрещивались голубые палаши прожекторов. Там был Литовский полуостров.

От головы колонны к хвосту торопливо шёл связной. Ясным голосом он повторял для бойцов инструкцию:

— Не кричать зря без толку. Не курить… Не стрелять без команды…

Оступилась и недоумённо заржала лошадь в артиллерийской упряжке.

— Стреляй её! Она приказ не сполняет, — сказал в темноте голос.

— Это кто же такой языкатый? — строго спросил связной.

Отозвался тот же голос:

— Ну чего жужжишь?.. Без тебя знаем! Тут не пешки деревянные, а сознательные бойцы… Может, все коммунисты.

Связной вдруг обрадовался.

— Иван Трофимыч! — сказал он, приглядевшись. — Командир желанный. Это ты ли?

— Ну, я, — ответил Карякин. Он шагал рядом с Андреем Некрасовым.

— А тут вся рота твоя! — доложил связной. — Ты чего ж не с нами? Кем командуешь?

— Командовал бы жинкой, да и той нету, — хмуро сказал Карякин. — Я теперь съёмщик.

Связной не совсем понял, но с уважением посмотрел на штатив и кассеты, которыми был навьючен Карякин.

— Хитрое дело!.. Ну, бывай.

Он отошёл, а Карякин повернулся к Андрею:

— Это Пудалов, комвзвода был у меня.

Некрасов не ответил.

— Всё серчаешь, — сказал Карякин с обидой. — Вроде мы с тобой бабу не поделили… А я за революцию огорчался! И ты на меня не можешь держать зла! Не имеешь такого права!

Андрей шагал молча, глядя себе под ноги.

…Проводник шёл, настукивая дорогу своим посохом.

— Кончилась сухость, — сказал он. — Теперь гляди в оба!..

Подбежал связной Пудалов.

— Товарищ командир! Надо бы ходу сбавить — там пушки вязнут.

…Вокруг увязшей пушки суетились бойцы. Бились в постромках, разбрызгивали чёрный ил кони. Ездовой без толку жёг их кнутом. Ствол пушки всё больше задирался кверху, а хвост уходил в трясину.

Подошёл Некрасов с широкой доской. Он кинул её на топкую землю, подлез под пушку и, упираясь коленями и руками в доску, медленно выжал лафету кверху. Рот у негра перекосился от натуги, белки выпучились на чёрном лине.

Бойцы подхватили скользкий от ила хвост пушки, лошади рванули — и орудие неохотно выкатилось из чаклака. А Некрасов, подняв с земли свою камеру, перекинул её за спину и снова зашагал вперёд.