Ариана Пакраван ждала Томаша Норонью у выхода из зала прилета пассажиров в здании старого международного аэропорта Мехрабад. В первый момент он несколько растерялся, пытаясь найти глазами знакомое лицо в толпе женщин в черных и цветастых чадрах. Наконец Ариана сама подошла к нему на расстояние вытянутой руки и легко дотронулась до его плеча. Не так уж просто было ему узнать недавнюю знакомую, столь разительно отличалась стоявшая перед ним иранка, закутанная в зеленое покрывало, от изысканной женщины, с которой неделю назад ему довелось отобедать в Каире.
— Salam, профессор, — приветствовала она Норонью чувственным голосом и добавила: — Khosh amadin!
— О, Ариана, здравствуйте. Как поживаете?
Португалец пребывал в легком замешательстве, не зная, следует ли ему наклониться к ней и поцеловать, или же в этой стране строгих правил и суровых обычаев принята какая-то иная форма приветствия. Из затруднительного положения его вывела сама иранка, просто протянув ему руку.
— Как вы долетели?
— Лучше не бывает, — ответил Томаш и тут же, сделав страшные глаза, поспешил уточнить: — Но каждый раз, когда самолет попадал в турбулентность, у меня душа с телом расставалась. А во всем остальном полет прошел замечательно.
Ариана рассмеялась.
— Вы боитесь летать, да?
— Не то чтобы боюсь, скорее… опасаюсь. — На лице его промелькнула улыбка. — Видите ли, всю жизнь меня донимает мама, панически боящаяся поездок, и видно, мне это передалось. Или я унаследовал у нее этот ген.
Иранка осмотрела его, задержав взгляд на рюкзаке, перекинутом через плечо, и убедилась, что за ним не следует носильщик с чемоданами.
— У вас нет багажа?
— Нет. Я путешествую налегке.
— Хорошо. Тогда пойдемте.
Они вышли из здания аэровокзала, и женщина направилась к концу длинной очереди, стоявшей на тротуаре у проезжей части. Впереди, где начиналась очередь, Томаш увидел оранжевого цвета автомобили, в которые садились пассажиры.
— Мы поедем на такси?
— Да.
— У вас нет машины?
— Профессор, мы с вами в Иране, — сказала она с улыбкой. — Женщина за рулем здесь смотрится слишком экзотично.
Они сели на заднее сиденье ветхого «пайкана», и Ариана, подавшись вперед, сказала водителю:
— Lotfan, man о bebarin be hotel Simorgh.
— Bale.
Из сказанного Томаш понял только слово «отель».
— Как называется гостиница?
— «Симорг», самая лучшая наша гостиница, — пояснила Ариана.
Таксист обернулся назад к пассажирам:
— Darbast mikhayin?
— Bale, — ответила ему женщина.
Томаша заинтересовал вопрос водителя.
— Что он хотел от нас?
— Он спросил, Желаем ли мы ехать в такси одни.
— Как это?
— У нас принято подбирать по дороге других пассажиров. И если мы хотим ехать в машине одни, без попутчиков, таксисту надо компенсировать разницу, доплатить за упущенную выгоду, то есть за пассажиров, которых он мог бы подсадить.
— А-а-а. И что вы ему ответили?
— Я ответила «да».
Ариана откинула покрывало, и глазам португальца предстали совершенные черты ослепительно прекрасного лица. Память его, понял он в тот миг, была бессильна воссоздать портрет этой женщины во всей ее экзотической красоте — с чувственными устами, медовыми очами, бархатно-нежной белой кожей. Чувствуя, что выглядит дураком, профессор заставил себя отвернуться к окну.
Перед ним были запруженные автомобилями улицы Тегерана. Нагромождение зданий уходило за горизонт. Взора город не радовал. Бестолково-беспорядочный и серый, он казался бетонной чащобой, над которой зависла маслянистая, грязно-бурая масса. Вдалеке, возвышаясь надо всем этим, парили, словно озаренные солнцем облака, очертания белоснежной гряды, которая привлекла внимание Томаша.
— Это Полярная звезда Тегерана, — объяснила Ариана, будто отвечая на его немой вопрос и забавляясь удивлением. — Так мы называем горы Эльбурса. — Она тоже посмотрела в сторону видневшейся вдали горной цепи. — Они простираются к северу от города и всегда, даже летом сверкают своими снежными шапками. Если теряемся в незнакомом районе, мы обычно ищем над крышами домов эти заснеженные пики и, найдя их, можем сориентироваться.
— Но их так плохо видно…
— Это из-за смога. Загрязнение здесь просто ужасающее, видите? Хуже, чем в Каире. Хотя горы Эльбурса довольно высокие и находятся в относительной близости, порой их бывает почти не видно.
— То, что они высокие, не вызывает сомнения.
— Высочайшая их вершина — потухший вулкан Демавенд, вон он, правее, — показала Ариана. — Более пяти тысяч метров и…
— Берегитесь! — крикнул шофер.
Внезапно вынырнув как раз откуда-то справа, им навстречу стремительно летела белая легковушка. Столкновения, казалось, было не миновать, но таксист резко вывернул влево, с трудом увернувшись от бешено сигналившего автомобиля.
— Что такое? — обеспокоенно спросила Ариана.
Португалец с облегчением вздохнул.
— Еще немного, и мы бы попали в аварию.
Иранка улыбнулась.
— Это у нас в порядке вещей. Правда, иностранцев, даже привыкших к хаотичному движению в городах Ближнего Востока, здесь ужас берет. И правда, ездят у нас так, что кажется, вот-вот попрощаешься с жизнью. Но, как правило, ничего страшного не происходит.
Томаш кинул недоверчивый взгляд на плотный транспортный поток, в котором они двигались.
— Вы полагаете? — В его вопросе звучал изрядный скептицизм.
— Не полагаю. Я знаю. — Она сделала рукой успокаивающий жест. — Расслабьтесь и не переживайте.
Однако следовать ее совету было не так-то просто, и весь остаток пути португалец беспокойно следил за чудовищным трафиком. За двадцать минут наблюдения он понял: при перестроении и повороте мигалками тут пользоваться не принято; перед совершением любого маневра мало кто удосуживается даже посмотреть в зеркало заднего вида, а ремнями безопасности пристегиваются вообще считанные единицы. Скорость при этом у всех участников движения была изрядная. Езду постоянно сопровождали надрывное гудение клаксонов, скрежет тормозов и визг покрышек по асфальту, которые сливались в какофонию звуков. Кульминации дорожное безумие достигло на Фазл ол-Лахнури, когда ехавший впереди автомобиль, резко свернув с магистрали, влетел под запрещающий знак, проехал несколько сотен метров по встречке, увертываясь от летевших на него машин, и в конце концов зарулил на какую-то козью тропу.
Однако, как и сказала Ариана, до гостиницы они добрались в целости и сохранности. «Симорг» и вправду оказался роскошным отелем. Иранка помогла Томашу зарегистрироваться и проводила до лифта.
— Отдохните немного, — посоветовала она, прощаясь. — А в шесть часов я за вами заеду, и мы где-нибудь поужинаем.
Войдя в просторный, со вкусом обставленный номер, Томаш бросил рюкзак на пол, подошел к окну и принялся рассматривать Тегеран. Доминантой иранской столицы были безликие современные высотки и элегантные минареты среди ничем не примечательных малоэтажных строений. Вдали, словно задремавший исполин — защитник города, простирались горы Эльбруса; снега на вершинах блестели и переливались подобно гигантскому колье из драгоценных камней, выложенному на монументальной витрине.
Португалец присел на кровать и стал изучать рекламный буклет, в котором перечислялись эксклюзивные услуги «Симорга». Среди главных предложений клиентам фигурировали гидромассажные ванны, фитнес-зал и бассейн с посменным расписанием — для мужчин и женщин отдельно. Томаш нагнулся и открыл дверцу минибара. Там стояли бутылки с минеральной водой и прохладительными напитками, включая «кока-колу». Но что его по-настоящему обрадовало, так это вид запотевшей, покрытой каплями ледяной воды банки пива марки «Delster». Он быстро открыл банку, хлебнул и от неожиданности чуть не выплюнул на пол жидкость, по вкусу напоминавшую яблочный нектар. И, как и следовало ожидать, не содержащую в себе ни грамма алкоголя.
В это мгновение зазвонил телефон.
— Алло! — сняв трубку, произнес Томаш.
— Добрый день! — сказал мужской голос. — Профессор Томаш Норонья?
— Да.
— Как вам нравится в Иране?
— Что?
— Как вам нравится в Иране?
— А, — дошло до Томаша. — Ну… я собираюсь здесь много чего купить.
— Very well, — в голосе невидимого собеседника, услышавшего условную фразу, чувствовалось удовлетворение. — Мы увидимся с вами завтра?
— Если смогу.
— У меня есть для вас отличные ковры.
— Да-да, понимаю.
— И по хорошей цене.
— Добро.
— Я буду вас ждать.
Раздался «клик», и связь прервалась.
Еще какое-то время Томаш продолжал держать телефонную трубку в руке и, глядя на нее, восстанавливал в памяти только что состоявшийся разговор. Незнакомец говорил по-английски с сильным местным акцентом. «Несомненно, он иранец. И это разумно, — размышлял историк, слегка покачивая головой. — Да, это разумно, что резидент ЦРУ в Тегеране — иранец».
Выйдя из лифта в холл гостиницы, Томаш сразу увидел Ариану, которая ждала его, сидя на диване. На столике перед ней, рядом с большой вазой стояла чашка с травяным чаем. Иранка была в другом хиджабе, в просторных, струящихся вокруг ее длинных ног шальварах и шелковой накидке, скрадывавшей округлые линии тела.
На этот раз по улицам Тегерана они ехали не на такси. Машину вел молчаливый, коротко стриженный мужчина в кепке. По пути Ариана рассказывала, что проспект Валиаср, на котором располагалась гостиница Томаша, протянулся в длину на двадцать километров. Эта артерия начиналась на юге города, где ютится беднота, проходила через зажиточные северные районы и заканчивалась практически у Эльбурса. Валиаср, по ее словам, представлял собой ось, вокруг которой вращался современный Тегеран, — средоточие модных кафе, роскошных ресторанов и зданий дипломатических представительств.
Некоторое время они ехали по городу, пока не достигли первых отрогов гор. Оказавшись на горной дороге, машина въехала в ландшафтный парк, осененный кронами высоких деревьев. Позади вздымалась крутая стена Эльбурса, впереди расстилался как на ладони сотворенный из бетона человеческий муравейник Тегерана, подсвечиваемый справа ярко-оранжевым предзакатным солнцем.
Они вышли из машины, и Ариана повела Томаша к строению с широченными окнами и открытой верандой. Это был турецкий ресторан. Им предложили столик у окна, с прекрасным видом на Тегеран. Иранка заказала вегетарианское блюдо «мирза-гасеми», а гостю предложила взять «броке», что Томаш и сделал, ибо и сам хотел отведать это кушанье из рубленого мяса с картофелем и овощами.
— Вам не мешает это покрывало на голове? — поинтересовался португалец, пока они ждали, когда им принесут еду.
— Хиджаб?
— Да. Он вам не мешает?
— Нет, это дело привычки.
— Но для человека, который учился в Париже и привык к западным нравам, это, должно быть, не так просто…
Лицо Арианы приобрело вопросительное выражение.
— Откуда вам известно, что я училась в Париже?
От сознания непростительного прокола глаза Томаша наполнились ужасом. Ведь эту информацию сообщил ему Дон Снайдер, а значит, демонстрировать свою осведомленность ему, конечно, не следовало.
— Уф… откуда же… — бормотал он, лихорадочно соображая, как выпутаться из затруднительного положения. — Наверно… ну да, точно! Мне рассказали об этом в посольстве… Уф-ф-ф… в вашем посольстве в Лиссабоне.
— Вот как? — удивилась иранка. — Наши дипломаты, как я погляжу, несдержаны на язык…
Португалец через силу улыбнулся.
— Они… они очень милые. Знаете, я упомянул вас в беседе, и они мне о вас рассказали.
Ариана вздохнула.
— Да, я действительно училась в Париже.
— Почему же вы вернулись?
— Там у меня дела пошли наперекосяк. Я вышла замуж, но семейная жизнь не заладилась, а после развода мне было невыносимо одиноко. С другой стороны, все мои родные здесь. Вы представить не можете, как трудно мне далось это решение. Я уже совсем привыкла к европейской жизни, но тоска по семье оказались сильнее, и я вернулась. В стране как раз набирали силу реформаторы, шел процесс либерализации. Да будет вам известно, что именно мы, женщины, главным образом — молодые, привели в президентское кресло Хатами. — Она напрягла память. — Это было, постойте-ка… ну да, в девяносто седьмом, через два года после моего возвращения. Поначалу все шло хорошо. Во всеуслышание зазвучали первые голоса в защиту прав женщин, некоторые женщины вошли в меджлис, наш парламент. Благодаря сторонникам реформ незамужние девушки завоевали право получать образование за рубежом, а установленный законом минимальный возраст девочек для вступления в брак повысили с девяти до тринадцати лет. Я уехала работать в Исфахан, на родину. — По лицу ее пробежала тень. — Однако на выборах 2004 года контроль над меджлисом вернули консерваторы, и… не знаю, сегодня… короче, поживем — увидим… А меня вот перевели из Исфахана сюда, в Министерство науки.
— А чем вы занимались в Исфахане?
— Работала на электростанции. В общем, не важно.
— Ваш муж, наверное, был недоволен тем, что вас перевели.
— Я больше не вышла замуж.
— Ну, тогда близкий друг.
— Близкого друга у меня тоже нет. — Бровь у нее вопросительно изогнулась. — Однако не наводите ли вы мосты?
Португалец засмеялся.
— Ну что вы, нет конечно. — И поколебавшись, сознался: — То есть… вообще-то… да.
— Что «да»?
— «Да», навожу. Хочу знать, свободны ли вы.
Ариана залилась краской.
— Профессор, мы в Иране. Есть некоторые формы поведения, которые… которые здесь не…
— Не называйте меня профессором, я сразу чувствую себя старым. Зовите меня просто Томаш.
— Я должна соблюдать приличия. Я не могу так запанибратски к вам обращаться. Вообще-то, по всем правилам, я должна называть вас «ага профессор», «господин профессор».
— Предлагаю следующее: когда мы одни, обращайтесь ко мне по имени, а если рядом кто-нибудь есть, величайте «агой профессором». Договорились?
Ариана покачала головой.
— Нет. Я должна придерживаться правил.
Историк развел руками.
— Как вам будет угодно, — сдался он. — Ответьте тем не менее на один вопрос. Как иранцы воспринимают такую женщину, как вы — очень красивую, с западным образованием и манерами, разведенную и живущую сама по себе?
— Ну, сама по себе я живу только здесь, в Тегеране. В Исфахане я жила в доме своей семьи. Знаете, у нас принято жить всем вместе. Братья и сестры, бабушки и дедушки, внучата, — все под одной крышей. Дети, даже когда женятся, продолжают жить с родителями.
— М-да, — протянул Томаш. — Однако вы так и не ответили на мой вопрос. Как соотечественники относятся к вашему образу жизни?
Иранка глубоко вздохнула.
— Не очень хорошо, как и следовало ожидать. — Она задумалась. — У женщин здесь немного прав. Когда в 1979 году произошла исламская революция, все резко изменилось. Хиджаб стал обязательным, брачный возраст для девочек установили в девять лет, женщинам запретили появляться на людях в сопровождении мужчины, не являющегося близким родственником, а также путешествовать без разрешения супруга или отца. За прелюбодеяние женщин стали карать побиением камнями до смерти, а прелюбодеянием стали считаться даже случаи изнасилования. Было возрождено наказание плетьми, в том числе за неправильное ношение хиджаба.
— Черт возьми! — воскликнул Томаш. — Женщинам здесь несладко!
— Да уж. Я в то время жила в Париже, поэтому не видела непосредственно все эти постыдные вещи. Но издалека следила за событиями, понимаете? Мои родные и двоюродные сестры держали меня в курсе. И поверьте, я бы не вернулась в девяносто пятом, если б считала, что здесь все будет по-прежнему. В ту пору, повторяю, входили в силу реформаторы, появились признаки либерализации… и я рискнула.
— Но вы же мусульманка?
— Разумеется.
— И вас не шокирует отношение ислама к женщине?
— Пророк Мухаммед говорил, что у мужчин и у женщин права и обязанности разные. — Иранка подняла палец. — Обратите внимание, пророк не сказал, что у какого-то одного пола больше прав, чем у другого, он сказал лишь о том, что они разные. И именно то, каким образом истолковывается изречение Мухаммеда, лежит в основе всех этих проблем.
— Вы полагаете, что Всевышнего на самом деле беспокоит, носят ли женщины покрывало на голове, могут ли выходить замуж в девять, тринадцать или восемнадцать лет и вступают ли во внебрачные отношения? Вы считаете, это Его заботит?
— Да нет же, конечно нет! Но то, что я считаю, не имеет никакого значения. Так устроено это общество, и не в моих силах что-либо изменить, — в задумчивости заметила Ариана. — Ведь ислам — это синоним гостеприимства, великодушия, уважения к старшим, почитания семейных и общинных ценностей. Здесь женщина самореализуется как супруга и мать, у нее своя определенная роль, и все ясно. — Она пожала плечами. — Но если кому-то хочется чего-то большего… тогда… наступает разочарование…
Оба помолчали.
— Вы раскаиваетесь?
— В чем?
— Что вернулись.
— Я люблю свою землю. Здесь моя семья. Вы обратили внимание, какие у нас замечательные люди? Там, за границей, о нас сложилось представление, будто все мы — банда оголтелых фанатиков, которые только и делают, что жгут американские флаги, скандируют антизападные лозунги и палят в воздух из «Калашниковых». На самом деле это далеко не так. — Ее губы тронула улыбка. — Мы даже пьем «кока-колу».
— Я заметил. Но вы не ответили на мой вопрос.
— На какой?
— Вы сами знаете. Не сожалеете ли вы, что вернулись в Иран?
Иранка глубоко вздохнула.
— Не знаю, — наконец вымолвила она. — Я в состоянии поиска.
— Поиска чего?
— Не знаю. — И вновь она пожала плечами. — Думаю… Я ищу смысл.
— Смысл?
— Да. Смысл, чтобы наполнить им свою жизнь. Я чувствую себя потерянной, остановившейся на пол-пути между Парижем и Исфаханом, на ничейной земле, в неведомом отечестве, не Франции, и не Иране, не в Европе и не в Азии, а одновременно и там и там. Я не нашла еще своего места.
Темнокожий официант-турок с едва уловимыми монголоидными чертами появился в тот миг у их столика, неся на подносе ужин. Перед Арианой он поставил «мирза-гасеми», перед Томашем — «броке», затем наполнил их бокалы напитком «аб-португал», то есть апельсиновым соком. Его они выбрали в честь родины гостя: в конце концов, не всякая страна на языке фарси звучит как название сочного фрукта! За окном уже царила темнота, вдали в ней мерцало уходящее за горизонт море огней. Ночной Тегеран, переливающийся и искрящийся светом, напоминал огромную рождественскую елку.
— Томаш, — негромко сказала Ариана, наслаждаясь соком, — мне нравится с вами разговаривать.
Португалец улыбнулся.
— Спасибо, Ариана. Спасибо, что вы назвали меня Томашем.