В холодном вечернем воздухе было отчетливо видно, как от асфальта поднимается пар, такой густой, словно под землей прячется действующий вулкан. Острое обоняние Томаша различало свежий аромат жареной картошки и более приглушенный запах китайских пельменей; впрочем, были проблемы поважнее голода: например, как защититься от пронизывающего дыхания Арктики; поднятый воротник почти не спасал, руки приходилось судорожно сжимать в карманах. Нью-Йорк встречал уроженца Средиземноморья неласково: в Лиссабоне начиналась весна, а на восточном побережье Соединенных Штатов царил зимний холод, и студеный северный ветер собирал над городом снежные тучи.

Самолет Томаша приземлился в аэропорту Кеннеди несколько часов назад. Устрашающего вида черный лимузин, предоставленный фондом, доставил его к подъезду «Волдорфа-Астории», шикарного отеля в стиле ар деко, который занимал целый квартал между Лексингтоном и Парк-авеню. Слишком утомленный, чтобы в полной мере оценить архитектурные изыски и экстравагантный интерьер, вновь прибывший гость Нью-Йорка бросил багаж в номере, попросил у портье карту города и отпустил лимузин, чтобы пройтись пешком. Это была ужасная ошибка. Нет ничего приятнее прогулки по Нью-Йорку в хорошую погоду. Однако холод превращает этот город в преисподнюю. Холод делает знакомое чужим, прекрасное уродливым, захватывающее вульгарным.

На каменные джунгли опускались сумерки; пока Томаш не успел как следует промерзнуть, шагать было легко. Он даже решился пройтись мимо небоскребов на Пятидесятой улице и свернуть на Лексингтон-авеню, чтобы посмотреть на штаб-квартиру «Дженерал электрик». Холод напомнил о себе на пересечении Американского бульвара и Седьмой авеню; нос болел, глаза слезились, тело сотрясала мелкая дрожь, но хуже всего пришлось ушам; они горели так, словно кто-то безжалостно натер их наждаком.

Но слева уже сияла огнями Таймс-сквер, и окрыленный Томаш прибавил шагу. Спустившись по Седьмой авеню, он оказался в сердце Театрального района. От иллюминации на пересечении Седьмой и Бродвея было светло как днем; яркий свет разливался по улице, проникал всюду, изгоняя тьму и обостряя чувства; уличное движение было судорожным, хаотическим; пешеходы сновали по тротуарам, точно муравьи, одни спешили по своим делам, другие надолго застывали на месте, завороженные удивительным зрелищем; неоновые вывески сверкали всеми цветами радуги, огромные буквы билбордов призывали покупать и смотреть телевизор, бесчисленные афиши заманивали на новые спектакли, вокруг творилась мистерия лиц и света.

В кармане внезапно ожил мобильник. Томаш достал телефон и поднес к уху.

— Алло.

— Профессор Норонья?

— Да?

— Это Нельсон Молиарти. Все в порядке? Долетели нормально?

— А, да. Все хорошо, спасибо.

— Вы довольны нашим водителем?

— На все сто.

— А как вам отель?

— Чудесный.

— «Волдорф-Астория» — одна из наших главных достопримечательностей. В нем останавливаются все американские президенты во время своих визитов в Нью-Йорк.

— Вот как? — восхитился Томаш. — Прямо все?

— Без исключения. С тысяча девятьсот тридцать первого года. «Волдорф-Астория» — весьма престижное место. Его давно облюбовали политики, кинозвезды и художники. Герцог и герцогиня Виндзорские, например, здесь жили. — Молиарти подчеркнул последнее слово. — Жили, представляете?

— Да, и вправду удивительно. Я как раз хотел поблагодарить вас за возможность остановиться в таком прекрасном отеле.

— Пустяки, не стоит благодарности. Главное, чтобы вам было удобно. Вы ужинали?

— Нет, не успел.

— Тогда могу порекомендовать два ресторана в отеле, «Булл энд Бэр Стейкхаус», если вы любитель мяса, или «Имагику», если предпочитаете японскую кухню. Если верить журналу «Гурме», еду лучше заказать прямо в номер.

— Большое спасибо, но сегодня я вряд ли воспользуюсь вашим советом. Перехвачу что-нибудь на Таймс-сквер.

— Вы на Таймс-сквер?

— Да.

— В этот самый момент?

— Ну да.

— Но ведь на улице такая холодрыга! Вы в машине?

— Нет, я отпустил шофера.

— А как же вы оказались на Таймс-сквер?

— Пришел пешком.

— Holly cow! Минус пять по Цельсию. А по телевизору сказали, если учитывать фактор ветра, то все минус пятнадцать. Надеюсь, вы тепло одеты.

— Ну… Более менее.

Молиарти сокрушенно поцокал языком.

— Вы должны себя беречь. Немедленно звоните водителю, чтобы он вас забрал. У вас есть его номер?

— Должен был остаться в памяти мобильного.

— Good! Звоните прямо сейчас.

— Не стоит. Я поймаю такси.

— Как хотите. Я, собственно, хотел сказать вам «Добро пожаловать в Нью-Йорк!» и сообщить, что мы ждем вас завтра в девять в нашем офисе. Шофер будет ждать вас в восемь тридцать у выхода на Парк-авеню. Офис недалеко от гостиницы, но по утрам на дорогах творится настоящий hell.

— Что ж, всего доброго. Увидимся завтра.

— Жду с нетерпением. До встречи.

Пряча телефон, Томаш обнаружил, что пальцы утратили чувствительность; рука так замерзла, что перестала подчиняться командам мозга; она будто превратилась в посторонний предмет, не имеющий к нему никакого отношения. Томаш засунул кулаки поглубже в карманы, но от стужи это не спасло. Готовый впасть в отчаяние, он озирался по сторонам в поисках убежища. Приметив немного впереди, по левую руку от себя вход в ресторан, Томаш бросился к нему; проникнув внутрь, он ощутил себя грешником, которого решили избавить от адских мук. Томаш принялся с ожесточением растирать побелевшие руки, чтобы восстановить циркуляцию крови, и вскоре почувствовал слабое покалывание в кончиках пальцев.

— Can I help you? — учтиво улыбаясь, спросил метр.

Томаш подтвердил, что будет ужинать один, и занял место у окна. Оттуда можно было наблюдать за нервным, хаотическим движением толпы на Таймс-сквер. Ресторан оказался мексиканским. Пробежав глазами список блюд, Томаш заказал энчилады с сыром, телятину и «Маргариту». Официант принес аперитив и начос с томатным соусом, а профессор развернулся к окну, чтобы лучше видеть улицу. Он не взял теплого пальто, а стало быть, в ближайшие дни предстояло изрядно померзнуть; и будет разумнее всего вернуться в отель на такси.

Пятичасовая разница с Лиссабоном дала себя знать. Томаш проснулся ровно в шесть утра и растерянно уставился в окно. Через несколько секунд он завернулся в одеяло и попытался снова заснуть, но вскоре осознал тщетность своих попыток. Томаш посмотрел на часы; в Лиссабоне было одиннадцать, неудивительно, что сон не шел.

Профессор впервые внимательно оглядел свой номер. Здесь царили бордовый и золотой: бордовые обои с золотым тиснением, бордовые кресла, бордовые гардины с пышными золотыми кистями. Пол был застелен пушистым темно-красным ковром. На прикроватной тумбочке стояла ваза с пышным букетом и бутылка «Каберне».

Томаш набрал номер Констансы.

— Привет, веснушка! — Он назвал жену полузабытым ласковым прозвищем из давно минувших счастливых дней. — У вас там все хорошо?

— Привет, Томаш. Как Нью-Йорк?

— Вымер от холода.

— А вообще как?

— Странный городишко, но в целом довольно забавный.

— Что ты мне привезешь?

— Ай-яй-яй! — Томаш укоризненно прищелкнул языком. — Кто бы мог подумать, что у меня жена такая меркантильная…

— Интересное дело! Муж сбежал в Америку и вовсю развлекается, а брошенная жена, оказывается, меркантильная!

— Ладно, ладно. Привезу тебе Эмпайр-стейт и Кин Конга в придачу.

— Не пойдет! — рассмеялась Констанса. — Предпочитаю МоМа.

— Что?

— МоМа. Музей современного искусства.

— А…

— Привези мне «Звездную ночь» Ван Гога.

— Какую? Ту, на которой такие круглые звезды? Она здесь?

— Да, в МоМа. Еще я хочу «Ирисы» Моне, «Авиньонских девушек» Пикассо, «Японский диван» Тулуз-Лотрека.

— А Кин Конга?

— Зачем мне Кин Конг, если есть ты?

— Подлиза! — фыркнул Томаш. — Скажи, а копии тебя не устроят?

— Нет, укради для меня оригиналы. — Констанса немного помолчала. — Я говорю о репродукциях, а ты что подумал?

— Ладно, как скажешь. Как там малышка?

— Хорошо. Все хорошо, — последовал ответ. — Хулиганка, как всегда.

— Хм, воображаю.

— Знаешь, у нас сегодня был серьезный разговор.

— Это как?

— За ужином она меня спрашивает: «Ма, почему ребята называют меня дебилкой?» Я отвечаю: «Что ты, дочка, тебе, наверное, послышалось, должно быть, они сказали „девочка“». «Нет, ма, — отвечает она. — Ребята много раз повторили, и я хорошо расслышала».

— Ну, ты ведь знаешь, какими бывают дети…

— Да, они жестоки к тем, кто на них не похож. Беда в том, что девочка все принимает за чистую монету. Когда я ее укладывала, Маргарита снова спросила, правда ли, что она дебилка.

— И что нам теперь делать?

— Я собираюсь пойти в школу и поговорить с учительницей.

— Представляю, к каким сногсшибательным результатам это приведет…

— Но ведь она педагог, ей проще найти подход к детям.

— Пожалуй.

— Я бы предпочла, чтобы ты пошел со мной.

— Как ты себе это представляешь? Я на другом полушарии.

— Ладно, на этот раз у тебя уважительная причина. — Повисла напряженная тишина. — Ну а твои американцы уже объяснили, зачем ты им понадобился?

— Пока нет. У нас встреча через несколько часов. Скоро все выяснится.

— Готова поспорить, тебе предложат расшифровать какой-нибудь манускрипт.

— Вполне возможно.

В трубке послышался далекий звон колокольчика.

— Первый звонок, — пояснила Констанса. — Мне пора на лекцию. К тому же на этом роуминге можно проговорить целое состояние. Целую, будь паинькой!

— Целую, веснушка.

— И вот что, мой жеребец, поосторожней с американками. Говорят, они само коварство.

— Ладно, учту.

— И пришли мне цветы.

Томаш повесил трубку и принялся щелкать кнопками пульта, перескакивая с канала на канал: NBC, CBS, ABC, CNN, CNN Headline News, SNBC, Nick'at'Nite, HBO, TNT, ESPN, и так далее. Какофония голосов и мельтешение картинок не вызывали ничего, кроме зевоты. На полу у входа валялся журнал; должно быть, посыльный подсунул его под дверь. Это был «Нью-Йорк таймс» с Биллом Клинтоном на обложке и мэром Джулиани на развороте; Томаш рассеянно его полистал, без особого интереса пробежал глазами пару заметок.

Отложив прессу, отправился в ванную, чтобы принять душ, побриться и одеться. Для предстоящей встречи как нельзя лучше подходил темно-синий костюм в тонкую белую полоску, будто расчерченный мелом, и бордовый галстук с золотой булавкой. Закончив утренний туалет, Томаш спустился позавтракать в «Американской кондитерской Оскара». Обычно по утрам профессор с трудом заставлял себя хоть что-то проглотить, однако в этот раз он с жадностью накинулся на еду. «Это потому, что я далеко от дома, — решил Томаш. — Организм чует неладное и стремится насытиться про запас, мало ли когда все придет в нормальное русло». Размышляя об этом, он проглотил оладьи с сиропом, яйца-бенедикт — блюдо, состоявшее из двух яиц всмятку, — английский кекс и канадский бекон под майонезом, а вместе с ними — дозу холестерина, которая привела бы в ужас их семейного врача. Кроме того, Томаш отдал должное сосискам с бобами и чудесным шоколадным вафлям с орехами, запил все это апельсиновым соком и лишь тогда окончательно почувствовал себя сытым и понял, что пришло время выбросить белый флаг.

Когда профессор покончил с завтраком, была уже почти половина девятого. Следуя инструкциям Молиарти, Томаш поспешил к подъезду, выходившему на Парк-авеню, и оказался в отделанном кремовым мрамором лобби с колоннами и лепниной на потолке; причудливой формы люстры ярко освещали роскошный зал; стены украшала затейливая мозаика на аллегорические сюжеты.

— Good morning, sir, — учтиво поприветствовал Томаша знакомый голос. — How are you today?

Обернувшись, профессор увидел вчерашнего водителя, темнокожего атлета в синей униформе, сиявшего добродушной улыбкой.

— Good morning.

— Shall we go? — предложил водитель, широким жестом приглашая Томаша следовать за собой.

Утро выдалось студеным и солнечным. «Жаль, нельзя пройтись пешком», — подумал Томаш, глядя на озаренные утренними лучами шпили небоскребов. В Нью-Йорке дома так высоки, что солнце не может осветить их целиком; на городских улицах лежит вечная тень. Томаш уселся в «кадиллак», тот же самый длинный черный лимузин, что ждал его в аэропорту накануне, шофер занял водительское место. Стеклянная перегородка с мягким жужжанием опустилась, и перед пассажиром предстали маленький телевизор, бутылка «Гленливета» и «Моэт и Шандон» в ведерке со льдом.

— Enjoy the ride, — вновь широко улыбнулся водитель.

Лимузин тронулся, и Томаш приник к окну; Нью-Йорк неспешно разворачивался перед ним во всей красе. Выехав на Лексингтон-авеню, автомобиль свернул влево, и взору потрясенного португальца предстал Рокет-клуб, похожий на ренессансное палаццо: меньше всего на свете Томаш ожидал увидеть здесь здание в таком стиле. Миновали Мэдисон, за ним началась длинная, на несколько кварталов, улица, забитая машинами; «кадиллак» встроился в плотный поток, проехал мимо штаб-квартиры «Сони» и остановился на углу.

— The office is here, — объявил водитель, притормозив у парадного входа в очередной небоскреб. — Mister Moliarty is waiting for you.

Томаш вылез из машины и поспешил к подъезду. Офис располагался в мрачноватой серой высотке. Порыв ледяного ветра заставил пешехода прибавить шагу, чтобы найти спасение за стеклянными дверьми.

— Профессор Норонья?

Томаш узнал португальско-американский акцент того, с кем говорил по телефону.

— Доброе утро.

— Доброе утро, профессор, рад приветствовать вас в штаб-квартире Фонда американской истории. Я Нельсон Молиарти. Очень рад нашему знакомству.

— Взаимно.

Они обменялись рукопожатиями. Нельсон Молиарти оказался худым и низкорослым, с копной курчавых седых волос. Маленькие глазки и тонкий крючковатый нос придавали ему сходство с хищной птицей.

— Добро пожаловать, — произнес директор фонда.

— Спасибо, — ответил Томаш и огляделся по сторонам. — Настоящий холодильник, не правда ли?

— Простите?

— Я хотел сказать, сегодня очень холодно.

— Да-да, действительно холодно, — с энтузиазмом закивал Молиарти. — Прошу вас, входите.

Пара шагов, и их поглотило мрачное здание. Томаш оказался в мраморном вестибюле, посреди которого возвышалась абстрактная скульптура: массивная гранитная глыба на стальном лафете; из-под нелепой конструкции бежал веселый ручеек. Молиарти перехватил взгляд португальца.

— Забавная вещь, согласитесь. Ее сделал один американский скульптор.

— Очень интересно.

— Идемте, наш офис на двадцать третьем этаже.

Лифт взмыл вверх с головокружительной скоростью; через несколько мгновений он остановился на этаже, который занимал фонд. В офис вели двери матового стекла в металлической раме, украшенные гербом организации. Орел с распростертыми крыльями держал в одной лапе оливковую ветвь, а в другой — ленту, по которой бежала латинская надпись: «Hos successus alit: possunt, quia possem videntur». Под ним красовались изящно переплетенные буквы ФАИ.

Томаш вполголоса прочел знакомое изречение.

— Вергилий, — заметил он.

— Прошу прощения?

— Эти слова, — португалец указал на ленту в когтях орла. — Цитата из «Энеиды» Вергилия. — Он прочел фразу вслух и перевел: — Они смогли, ибо верили, что смогут.

— Ну да. Это наш девиз, — улыбнулся Молиарти. — От успеха к успеху, и пусть ничто не встанет у нас на пути. — Он поглядел на гостя с уважением. — Вы читали поэму в оригинале…

— Разумеется, — кивнул Томаш. — Я читаю на латыни, греческом, коптском, хотя на нем похуже. — Он вздохнул. — Думаю освоить иврит и арамейский, пора расширять горизонты.

Американец промолчал, но было видно, что познания гостя его впечатлили. Миновав стол администратора, Молиарти повел Томаша по длинному коридору. В просторной современной приемной их ждала длинноногая девица стервозного вида.

— Вот наш гость, — объявил Молиарти.

Дамочка холодно кивнула.

— Hi.

— Тереза Ракка, секретарь дирекции фонда.

— Hello, — поздоровался португалец, пожав сухую ладонь.

— Джон на месте? — спросил Молиарти.

— Yes.

Молиарти постучал и, не дождавшись ответа, толкнул дверь. За большим столом красного дерева сидел тучный человек с большой лысиной. Увидев вошедших, он встал, радушно раскинув руки.

— Nel, come in.

Молиарти представил друг другу гостя и хозяина.

— Профессор Норонья из Лиссабона, — сказал он по-английски. — А это Джон Савильяно, исполнительный директор Фонда американской истории.

Савильяно с сердечной улыбкой шагнул вперед и крепко пожал обе руки португальца.

— Welcome! Welcome! Добро пожаловать в Нью-Йорк, профессор.

— Спасибо.

Томаш с энтузиазмом ответил на рукопожатие.

— Надеюсь, полет прошел нормально?

— Да, вполне.

— Отлично, отлично! — Савильяно указал на удобные кожаные кресла в углу кабинета. — Пожалуйста, садитесь.

Устроившись в кресле, Томаш принялся изучать кабинет. Все в нем дышало здоровым консерватизмом, от обитых дубом стен до мебели восемнадцатого века, по виду итальянской и французской. Из широкого окна открывался вид на каменные джунгли Манхэттена. Томаш определил, что окно выходит на юг с его небоскребами, сверкающей крышей величественного Крайслер-билдинг, пирамиду Эмпайр-стейт и в глубине, словно на заднем плане архитектурного макета, стеклянные стены башен-близнецов Всемирного торгового центра. Пол кабинета был выложен ореховым паркетом. По углам стояли кадки с пышными комнатными растениями, стену украшала абстрактная картина с багровыми зигзагами на оливково-зеленом фоне.

— Франц Марк, — сообщил Савильяно, заметив, что гость с интересом разглядывает полотно. — Слышали?

— Нет, — покачал головой Томаш.

— Он был другом Кандинского, они вместе создали группу «Der Blaue Reiter» в тысяча девятьсот одиннадцатом году, — пояснил директор. — Я купил эту картину четыре года назад на аукционе в Мюнхене. — Савильяно присвистнул. — Целое состояние заплатил. Целое состояние.

— Джон не мыслит жизни без живописи, — подал голос Молиарти. — Только представьте, у него дома висят Мондриан и Поллок.

Савильяно улыбнулся Томашу:

— Хотите что-нибудь выпить? Не стесняйтесь. Может, кофе? Капучино у нас просто чудо.

— Ну… Капучино я, пожалуй, выпью.

Исполнительный директор повернулся к дверям.

— Тереза! — позвал он. — Принесите, пожалуйста, четыре капучино и печенье.

Савильяно, улыбаясь, потирал руки.

— Профессор Томаш Норонья, — произнес он торжественно, — могу ли я называть вас Том?

— Том? — рассмеялся Томаш. — Как Тома Хэнкса? Ради бога.

— Вы ведь не обиделись? Мы, американцы, порой бываем немного фамильярны, — Савильяно развел руками. — А вы можете звать меня Джон.

— А меня Нел, — вставил Молиарти.

— Похоже, мы друг друга поняли, — заключил Савильяно. Все трое не сговариваясь посмотрели в окно. — Вы первый раз в Нью-Йорке?

— Да, прежде я не покидал Европу.

— Вам здесь нравится?

— Я ведь только приехал, но то, что мне удалось увидеть, просто восхитительно. — Томаш на секунду задумался. — Чувствую себя так, словно попал в фильм Вуди Алена.

Американцы расхохотались.

— Отлично сказано! — воскликнул Савильяно. — В фильм Вуди Аллена!

— Это так по-европейски! — прокомментировал Молиарти, одобрительно качая головой.

Томаш вежливо улыбался и ничего не понимал.

— Вы со мной не согласны?

— Все зависит от точки зрения, — ответил Савильяно. — Возможно, тот, кто знает наш город по фильмам, видит именно так. Однако настоящий Нью-Йорк совсем не похож на киношный, и наоборот. — Он быстро взглянул на Томаша. — Capisce?

В кабинет вошла миссис Ракка с подносом и принялась аккуратно расставлять на низком столике чашки с обжигающим кофе, сахарницу и вазочку шоколадного печенья. Капучино был великолепным. Сделав большой глоток, Савильяно откинулся на спинку кресла и деликатно прокашлялся.

— А теперь, Том, поговорим о деле. — Он искоса поглядел на Молиарти. — Полагаю, Нел успел рассказать вам о задачах и методах нашей организации…

— Да, в общих чертах.

— Отлично. Фонд американской истории существует на частные пожертвования. Он был основан здесь, в Нью-Йорке, в тысяча девятьсот пятьдесят восьмом году, чтобы материально поддерживать научные изыскания по истории континента. Мы учредили стипендию для одаренных студентов, — не только американских, — готовых искать новые методы для изучения нашей истории.

— Стипендия Колумба, — вставил Молиарти.

— Именно. Мы финансируем интересные исследования в области истории и археологии. Выпускаем журнал «Американа» и снабжаем им городские библиотеки.

— Какого рода исследования? — полюбопытствовал Томаш.

— Все, что касается американской истории, — ответил директор фонда. — Начиная с эпохи динозавров; коренные американцы, европейская колонизация, новейшие миграционные процессы.

— Коренные американцы?

— Ну да, — улыбнулся Савильяно. — Это политически корректный термин. Речь идет о тех бедолагах, что имели несчастье населять Америку до появления европейцев.

— Ясно.

Савильяно вздохнул.

— Что ж, давайте перейдем к нашей проблеме. — Он помолчал, раздумывая, с чего начать. — Вы, конечно, знаете, что в тысяча девятьсот девяносто втором году исполнилось пятьсот лет со дня открытия Америки. Скажу без ложной скромности: наш фонд сделал немало, чтобы это событие не прошло незамеченным. После завершения торжеств мы стали думать, какую дату стоит отметить в следующий раз. Полистали календарь и нашли ответ. — Он пытливо смотрел на Томаша. — Знаете, какой?

— Нет.

— Двадцать второе апреля двухтысячного. Через три месяца.

Томаш посчитал в уме.

— Открытие Бразилии.

— В точку! — вскричал Савильяно. — Пятьсот лет открытию Бразилии. — Он отхлебнул кофе. — Пришлось устраивать мозговой штурм. Нам срочно требовались толковые идеи. Ответственным за мероприятия назначили Нела: он читал лекции по истории в бразильских университетах и неплохо знает страну. И надо сказать, ему удалось придумать нечто действительно стоящее. — Директор повернулся к Молиарти. — Нел, думаю, будет лучше, если ты сам расскажешь.

— С удовольствием, — согласился Молиарти. — Как известно, краеугольный камень современной историографии: было ли открытие Педру Алвареша Кабрала случайным. Непонятно, догадывались ли португальцы о существовании Бразилии, а свидетельства самого Кабрала слишком скудны и туманны. В общем, мы попросили совет директоров выделить деньги на поиски ответа.

— Совет согласился, и все закрутилось, — добавил Савильяно. — Мы решили нанять лучших из лучших в этой области, самых преданных науке историков, самых сведущих экспертов, специалистов, способных выдавить крупицы истины из тех немногих документов, коими мы располагаем.

— Дело в том, — пояснил Молиарти, — что события той эпохи окутаны тайной.

— Португальские короли берегли свои секреты как зеницу ока, — согласился Томаш. — Это называлось политикой умолчания.

— Именно, — подхватил Молиарти. — Понимаете, мы рассчитывали, что со временем все эти грифы будут сняты, и нам откроется правда. На деле же оказалось, что в сохранившихся рукописях содержится больше вопросов, чем ответов, а многим из них и вовсе нет доверия. Вот зачем нам понадобились специалисты.

Томаш скептически поморщился.

— Так-то оно так, однако не стоит полагать, что приличный историк согласится выстроить гипотезу, игнорируя содержание документов. Он привык работать с источниками, воспринимая их как данность и не допуская собственных измышлений. Не стоит ждать от ученого свободного полета фантазии; он оперирует фактами, не так ли?

— Конечно, так.

— Разумеется, к любой рукописи можно и нужно подходить критически, — продолжал Томаш. — Мы должны понимать, с какой целью она создана и насколько достоверна. В этом и состоит критика источников. Но исследование базируется на документах, а не предположениях.

— Именно, — поспешно согласился Молиарти. — Именно. Поэтому мы и приглашаем серьезных историков. Людей, способных выстроить жизнеспособную концепцию вопреки нехватке источников и политике умолчания, как вы ее назвали. Нам нужны серьезные и в то же время храбрые ученые. — Он взял из вазочки печенье и надкусил. — Совет поручил нам найти таких и дать им несколько месяцев, чтобы подготовиться, прикинуть объем работы, проконсультироваться с коллегами. И я нашел подходящую кандидатуру: профессора Мартиньо Васконселуша Тошкану с филологического факультета Лиссабонского классического университета.

Томаш удивленно вскинул брови.

— Профессор Тошкану? Но ведь он…

— Верно, — со скорбным видом подтвердил Молиарти, — скончался две недели назад… У профессора Тошкану есть замечательное, по-настоящему новаторское исследование о Дуарте Пачеко Перейре и его загадочном сочинении «Сердцевина мира». Я прочел все книги профессора, и скажу прямо: меня весьма впечатлили его живой, парадоксальный ум и отсутствие почтения к стереотипам и штампам. В КУР, на историческом факультете, он пользовался всеобщим уважением.

— В КУР?

— В Католическом университете Рио-де-Жанейро, где он читал лекции, — пояснил Молиарти. — Я специально ездил в Лиссабон, чтобы уговорить профессора возглавить наш проект. — Он усмехнулся. — В надежде, что предложенный гонорар ускорит принятие решения.

— Фонд американской истории не экономит на своих сотрудниках, — похвастал Савильяно. — Мы жестко спрашиваем, но щедро платим.

— Профессор Тошкану казался нам идеальной кандидатурой, — продолжал Молиарти. — Я бы не назвал его стиль безупречным, но это беда почти всех португальских историков. К счастью, в нашем распоряжении есть несколько Хемингуэев, способных сделать из Тошкану хотя бы Джона Гришэма.

Американцы дружно расхохотались.

— А почему не Джеймса Джойса? — спросил Томаш. — Разве не он величайший английский писатель?

— Джойс?! — деланно изумился Савильяно. — Jesus Christ! Да он писал еще хуже, чем Тошкану!

— Ладно, посмеялись, и будет, — вздохнул Молиарти. — На чем мы остановились?.. Короче, узнав Тошкану ближе, я понял, что с ним будут проблемы. Профессора невозможно было заставить держаться в рамках определенного исследования. Это был на удивление недисциплинированный ум, который хватался распутывать каждый новый след, показавшийся ему интересным, даже если след заведомо вел в тупик, и у него уходило на это слишком много времени. Кроме того, Тошкану терпеть не мог отчитываться о своей работе. Я требовал регулярных отчетов, а он молчал или отделывался отписками. В один прекрасный день профессор сообщил мне, что обнаружил нечто такое, что произведет настоящую революцию в истории географических открытий. Я спросил, о чем речь, а он бесцеремонно посоветовал набраться терпения и ждать.

— И вы ждали?

— Ждали. А что нам еще оставалось?

— А потом?

— А потом он умер, — мрачно произнес Савильяно.

— Ясно, — сказал Томаш, откинувшись на спинку кресла. — Я начинаю понимать, в чем состоит ваша проблема.

Молиарти кашлянул.

— Одна из наших проблем, — он поднял указательный палец. — Но не единственная. И даже не самая главная.

— Вот как? — удивился португалец.

— Да, — признался Нельсон. — Главная проблема в том, что через три месяца от нас ждут результатов исследования, а нам решительно нечего предъявить. Профессор Тошкану был чересчур скрытным и категорически отказывался посвящать нас в ход своей работы. В результате у нас ничего нет. — Он соединил указательный палец с большим, изобразив нолик. — Ровным счетом ничего.

— Впервые за всю историю существования нашего фонда нам нечего предъявить общественности, — добавил Савильяно.

— Позор, — произнес Молиарти, склонив голову.

Американцы испытующе смотрели на гостя.

— Вот почему мы обратились к вам, — заключил Савильяно. — Мы надеемся, что вы сумеете завершить работу, начатую Тошкану.

— Я?

— А кто же еще? — подтвердил директор фонда. — Работы непочатый край, а времени мало. Монография должна быть готова через два месяца, не позже. Наше издательство способно подготовить книгу за месяц, но мы не в праве требовать от них чудес. Так что давайте условимся на середину марта.

Томаш был вне себя от изумления.

— Постойте, подождите, здесь какая-то ошибка! — Он даже подался вперед. — Я вовсе не специалист в великих географических открытиях. У меня другая специализация. Я, собственно, криптограф, изучаю древние языки, расшифровываю непонятные тексты, атрибутирую документы, оцениваю достоверность источников. Я неплохой ученый, но для ваших целей точно не гожусь. Вам нужен тот, кто серьезно занимается открытиями. На моем факультете, в Новом лиссабонском университете, найдутся блестящие знатоки той эпохи. По крайней мере, двое. Но это не я, джентльмены. — Томаш поднял глаза на американцев. — Понимаете?

Руководители фонда переглянулись.

— Мы все прекрасно понимаем, Том, — сказал Савильяно. — И никакой ошибки здесь нет.

Томаш несколько мгновений пристально глядел на собеседника.

— Наверное, я не очень ясно выразился, — произнес он наконец.

— Ну что вы, Том, вы сформулировали свою мысль совершенно ясно. Crystal clear. Скорее уж, это мы неточно выразились.

— Нам вовсе не нужен специалист по открытиям, — пустился в объяснения Савильяно. — Для этого у нас есть Нел. — Он кивнул в сторону Молиарти. — Нам нужен человек, способный разобраться с материалами, которые Тошкану обнаружил в Бразилии.

— Об этом я и говорю, — не сдавался Томаш. — Вам нужен историк, который сумеет правильно интерпретировать эти самые материалы и подготовить их к печати. Отлично! Так разве знаток великих географических открытий — не самая подходящая кандидатура? Я им не являюсь, ни в малейшей степени. Я лингвист, криптограф и ничем не смогу вам помочь. Понимаете?

— Нет, боюсь, вы не понимаете, — вздохнул Савильяно. — Он покосился на Молиарти, ища поддержки. — Нел, объясни ему, а то мы никогда отсюда не выйдем.

— Дело вот в чем, — начал Молиарти. — Как я уже говорил, профессор Тошкану был человеком весьма скрытным. Он не присылал отчетов, ничего нам не показывал и держал свои исследования в тайне. Я, конечно, пытался его расспрашивать, но прямых ответов не получал. Приходилось верить на слово. — Управляющий вздохнул. — Эта таинственность превратилась в настоящую манию. Профессор трясся над своими секретами, как настоящий параноик, он вбил себе в голову, что кто-то хочет похитить его открытие.

— Но зачем?!

— Говорю же вам, — простонал Молиарти, — он все от нас прятал. Абсолютно все. А то, что нам удалось добыть, зашифровано, да так лихо, что нам самим нипочем не разгадать. — Управляющий наклонился к Томашу. — Том, вы португалец, отличный криптограф и вдобавок знаете историю. Вам это под силу.

Томаш откинулся на спинку кресла, обескураженный и побежденный.

— Я… э-э-э… ну… на самом деле…

— Разумеется, вы всегда сможете на меня рассчитывать, — возобновил атаку Молиарти. — Я лично отправлюсь в Лиссабон и прослежу, чтобы вы ни в чем не нуждались. — Он помолчал. — Сразу скажу: мы станем требовать от вас регулярных отчетов.

— Стойте! — перебил Томаш. — У меня совершенно нет на это времени. Два курса в университете и семейные проблемы…

— Оплата должна вас устроить, — Савильяно легонько потянул португальца за рукав. — Две тысячи долларов в неделю, и все расходы мы берем на себя. А по окончании работы, если мы останемся ею довольны, вас ждет премия — полмиллиона долларов. — Последние слова директор произнес почти по буквам. — Слышите? Полмиллиона долларов!

Томаш лихорадочно подсчитывал в уме. Полмиллиона долларов — это миллион евро, плюс-минус цент. Фантастическая сумма. Решение всех проблем. Можно будет отвести Маргариту к лучшим врачам, нанять ей учителя, купить новый дом, а с ним и лучшее будущее, отказаться от унизительной экономии, позволить себе кучу простых радостей, отправиться в Обидос, не ужасаясь цене на бензин, провести неделю в Париже, сводить Констансу в Лувр, а малышку в Диснейленд. Такими предложениями не разбрасываются.

Томаш наклонился вперед, чтобы поглядеть собеседнику прямо в глаза.

— Что я должен подписать? — спросил он.

Все трое обменялись рукопожатиями в знак заключения сделки.

— Tom, welcome aboard! — провозгласил Савильяно с довольной улыбкой. — Нас ждут великие дела!

— Надеюсь, что так, — согласился Томаш, стараясь высвободить руку из железной клешни американца. — Когда начинать?

— Немедленно. Профессор Тошкану умер две недели назад в Рио-де-Жанейро, в номере отеля, — проговорил Молиарти. — Пил сок, и тут случился инфаркт. Он прилетел в Рио, чтобы покопаться в собраниях тамошних библиотек, Национальной и Португальской. Вернее всего будет пойти по его следам.

Лицо Джона Савильяно приняло насмешливо-скорбное выражение.

— Том, мне не хотелось бы вас огорчать, но ваш самолет вылетает в Рио завтра утром.