Глава 29
Очнулась Марина в больнице, над ней стояла девушка в белом халате — симпатичная, с раскосыми глазами, наружные уголки которых задирались кверху, что делало её лицо немного жестоким и в то же время особенно привлекательным.
«Что?» — спросила Марина одними глазами.
— Всё в порядке. Вы такая красивая!
Марина закрыла глаза, она боялась пошевелиться — вдруг её лицо обезображено, или она не сможет ходить, а может, и то и другое сразу? Медсестра исчезла в дверном проёме. Марина почувствовала, что перед ней стоит кто-то значимый и важный. Она открыла глаза — над ней возвышался тучный мужчина с бойким, как барабанная дробь, лицом и вихрастыми усами, кончики которых были подёрнуты ранней сединой.
— Марина, с вами всё в порядке.
Женщина посмотрела на него — его голос звучал слишком спокойно и доброжелательно, чтобы говорить правду.
— Что? — осторожно спросила она, в горле запершило.
— У вас сломаны обе голени. Нужно некоторое время, чтобы вы встали на ноги.
Марина попробовала оторвать ногу от кровати, она была неподъёмной, но боли она не почувствовала.
— Сколько?
— Месяца два-три.
— Сколько?
— Я сказал — два-три месяца!
— У меня их нет.
— Появятся, — безучастно ответил врач и вышел.
Марине захотелось рахат-лукума и ласки, чтобы Иван надавил на её живот в области пупка, больно схватил запястья. Женщина опустила руку под одеяло, но не выдержала и отдёрнула, заниматься мастурбацией было для неё всё равно что нюхать грязное бельё, а сейчас у Марины не было сил на стыд, хотелось чего-то, на что имеешь право, на узаконенную любовь, на чистоту, она попыталась перевернуться на бок, ничего не вышло. Она лежала и всё спрашивала себя: почему? Почему? Почему опять она?
Через три дня Марина попыталась встать на ноги — упала, она попыталась ещё и ещё раз — упала опять. Мимо проплыли чёрные лошадки и прошёл врач в белом халате, на посмотрел на сидящую на полу женщину.
— Вы уже?
— Я ещё.
— Не надорвитесь, — сказал он и не помог Марине подняться. Женщина заметила, что у него короткопалые руки с синими венами, силящимися продрать кожу, руки человека, который никогда ничего не поймёт, человека, в чьих руках она заточена, загипсована на два-три месяца.
— Ха. Как бы не так! Не впервой, — стукнула она кулаком по железной кровати, пружины от её удара заскрипели, и в эту минуту в палату вошла Наташа в дымчатых очках, похожих на задраенные люки подводной лодки. Она выглядывала из-за букета лилий, Марине показалось, что цветы извиняются за племянницу, женщина застонала.
— Когда же это, чёрт возьми, кончится?
— Что?
— От них голова заболит.
— В коридор поставим.
— А зачем они МНЕ в коридоре?
— Как Иван?
— Ничего.
— Медсестра сказала, что вся сила удара пришлась на него. Шутка ли, выбить головой лобовое стекло. Он своим боком подставлялся, чтобы тебя спасти. Ему ещё повезло — отделался сотрясением мозга. Людей в таких случаях заново перешивают.
— Да уж, я тут видела девушку, так ей это фашист всё лицо перекроил. Глядеть страшно, а до этого она была красавица. Как она будет дальше жить? Может, на работу взять?
— Кем?
— Придумаем.
— Ты сначала сама поправься.
Наташа подошла к Марине и наклонилась. Её волосы цвета скошенных колосьев упали волной, Марине стало щекотно и она громко чихнула. Наташа попыталась поднять её.
— Не сметь!
— Сама? — спросила девушка.
— Дура, тебе нельзя! Позови эту чёртову медсестру.
Наташа выбежала в коридор, он был пустой и гулкий жалобами больных. Медсестры нигде не было. Когда Наташа вернулась, Марина сидела на кровати, теребя лилию.
— Не дождёшься вас! — буркнула она. Её глаза взрывались самодовольной радостью. — Что с деньгами?
— Пропали.
— Я так и знала! — сказала она, пытаясь опять подняться на ноги. — Невезучая я, неудачница!
— Марина, не надо!
— Надо! — Марина рухнула на пол, Наташа рванулась к ней. Тётя отвела её руку.
— Заказ я уже сдала. Марина…
— Ну что?
— Прости меня за всё.
— Отстань.
— Мне так стыдно.
— Кто старое помянет, тому глаз вон. Только не наматывай на меня свои сопли. Хватит плакать, — сказала Марина, пытаясь встать. — Как там эта женщина из «Уютного тепла».
— Всё нормально, мы ей духи купили и букет цветов.
— Каких?
— Роз, — ответила Наташа и не поверила своим глазам, — тётка встала на костыли.
— Я — женщина-победа! — гордо произнесла она и встряхнула белокурыми, слипшимися от грязи волосами. — Вадик как?
— Хорошо. Он мне очень помогает, даже уволился с работы. У него редкий организаторский талант.
— Слова, слова, слова!
— Придёшь, увидишь, какой у нас порядок. Кстати, он видел аварию, в вас въехал огромный грузовик, ещё он заметил девушку, которая крутилась около вашей машины.
— Она хромала? — спросила Марина и попробовала сделать шаг.
— Да. А ты откуда знаешь?
Марина покачнулась и опять упала.
— А может, твой Вадик?
— Нет, у Вадика есть свидетели, — серьёзно возразила Наташа.
— Алиби готовили?
Часы показывали восемь, Владлен боялся выйти из кабинета, в приёмной сидела Елена и печатала на компьютере. Он налил стакан виски и залпом опрокинул его, внутренности, как и положено, обожгло, а сознание понеслось куда-то вдаль, окружающий мир раздробился на отдельные, бессвязные куски.
— Наверное, неудобно печатать с такими длинными ногтями?
Лена подняла испуганное лицо.
— Я привыкла. Вам не нравится?
— Да нет, почему? Наверное, голодны, вы целый день ничего не ели?
— Я худею.
— Зачем? Не люблю худых, это неженственно. Куда пойдём?
— Не знаю. Я не одета.
— Вы отлично выглядите.
Лена встала, нервно теребя на пальце кольцо. Вдруг кольцо вырвалось и, звеня золотом, покатилось по полу. Стихло. Лена посмотрела на Владлена, он не шевелился, а пристально разглядывал её, ставя оценку каждой черте. Глаза карие, нежные, бархатистые, нет, скорее вельветовые, с розовыми прожилками, как на хорошей ветчине. Нос короткий, но миленький, а губы большие, услужливые. Девушка улыбнулась половинкой рта и рванулась вперёд. Владлен крикнул:
— Я сам!
Мужчина опустился на четвереньки и начал ползать в поисках кольца, Елена придурковато рассмеялась и предложила поехать к ней домой, так как у неё имелась запечённая со сливой утка и сладкая капуста.
— Странное сочетание.
— Это венгерское блюдо. Очень вкусно.
— Да, я помню. Вы, кажется, в июне отдыхали в Будапеште? Я тоже хотел поехать, там в августе проходила «Формула-I», гонки на машинах, но не получилось.
— Я была на Балатоне.
— Ну и как, понравилось? А-а-а, вот и ваше кольцо. Тьфу ты, опять убежало!
Весь красный от усилий, Владлен нырнул под шкаф, долго там шебуршился, собирая пыль рукавом и сыпля на пол проклятиями, наконец вылез. Елена подняла глаза, Владлен вдруг понял, что она будет его, что эта женщина спешит отдаться ему. Он слегка поморщился, сделал лёгкое движение к кабинету, потом вдруг замер и ещё раз посмотрел на Елену. Та стояла ни мертва ни жива и напряжённо следила за ним, казалось, что она еле стоит на ногах. Он протянул кольцо.
— Мы идём? — спросила она почти шёпотом.
— Куда? А-а-а, извините.
Они впервые вместе ехали в лифте, там было тесно, Владлен боялся, что Лена почувствует запах виски, женщина волновалась, что она вспотела и синтетическая кофта выдаст её. Владлен неожиданно для самого себя приблизил к ней лицо, дыхнул.
— Пахнет?
— Чем?
— Виски.
— Да.
— Жаль, хотел проехаться за рулём. А может, на метро?
— Лучше не надо, я каждый день на метро езжу.
— А я на «Мерседесе».
— Ну, если хотите…
— Хочу.
Владлен не удержался и положил руку ей на грудь, словно примеряясь.
Лена вспыхнула, но не дёрнулась. Грудь была большая, упругая, как теннисный мяч, с острым, возбуждённым соском. Он сжал грудь сильнее и выдавил из Лены вздох, повернул её лицом к стене, схватил за шею.
Врезаясь в её тяжёлые, плотные бёдра, вторгаясь всё глубже и снова отталкиваясь, он овладевал ею, узнавал на ощупь её тело, вдыхал запах. Владлена обдало тёплой волной, как будто его целиком поместили во влагалище — ласковое, как материнское чрево. Он упёрся в стену и застонал, смотря перед собой на её белую кожу, дышащую истомой.
Наконец двери лифта расползлись, открыв взору величественную фигуру Сергея, задумчиво ковырявшегося в носу.
Женские руки бережно развернули бумажный кулёк, на мгновение остановились, потом вытащили из пакета бутерброд, сняв верхний кусок хлеба, поменяли местами ломтик сыра и котлету.
— Котлета должна быть ближе к языку, так вкуснее, — сказала Наташа.
Она расположилась за тётиным столом, перед ней восседал Вадик. Она утопила лицо в бутерброде, от этого её нос задрался, а кожа на нём слегка собралась, как у рычащей собаки. Вадик не притрагивался к своей порции в надежде, что Наташа съест и её.
— Зина, наверное, в восторге! — послышался голос Марины.
Вадик побледнел и вскочил со стола, но Марина смотрела на него доброжелательно, и это было впервые, так что захотелось броситься на колени и поблагодарить Бога.
— Здравствуйте! — заикаясь, сказал молодой человек. Марина неловко въехала в инвалидном кресле.
— Это тебе! Очень важно, чтобы в мыслях был порядок. — Марина протянула Вадику дорогой кожаный еженедельник.
Молодой человек покраснел.
— Мне никто не дарил такие красивые вещи!
Марина улыбнулась и движением руки согнала племянницу со своего места.
— Наташа, отодвинь, пожалуйста, стул. Не поднимай, а отодвинь.
Марина села за стол и стала глядеть на окружающие её стены.
— Ну, наконец я и дома. Как всегда, бардак! Вадик, поправь мой портрет. Совсем скособочился. Нет, правее. Ещё чуть-чуть. Теперь левее. Да нет же, криво. Наташа, помоги ему, — после долгих стараний портрет наконец принял должное равновесие. — Стены нужно перекрасить, а то цвет уж больно бюрократический!
Племянница улыбнулась.
— Что? — спросила Марина.
— Ничего. В прошлый раз был коммунальный.
— Вадик, спасибо за помощь.
— Всегда рад.
— Только… Ладно, потом.
Наташа бросилась к тёте и положила голову на колени, девушка была такая большая, что едва помещалась в пространстве около стола.
— Кобылка моя, куда ж ты лезешь!
В зале раздался выстрел шампанского. Воздух напрягся весельем и наполнился сладкими брызгами и воздушными шарами. Марину вывезли в цех. Работницы, выстроившись вокруг неё, стали водить хороводы, от которых, как в детстве, кружилась голова, когда мама усаживала их с Зиной на карусель, заправляла в руки поводья деревянной лошадки и гнала от себя в бешеную круговерть купленного развлечения…
Лицо Светы отражалось в окне пиццерии, на стекле оставался матовый след от дыхания, девушка стёрла его рукавом. По залу перемещался Оскар.
— Тоже мне — Фанфан-Тюльпан! — сказала она и плотнее прислонила лицо к окну. Изнутри раздался резкий стук, пьяная рожа похотливой бабы прилепила поцелуй к стеклу. Она начала хохотать так, что её декольтированные не по возрасту груди затряслись, стукаясь друг об друга. С ней сидел старикашка, весь изъеденный страхами. У него был стоячий, врезающийся в шею воротник, глаза величиной с попугаичью какашку, он нещадно дымил сигарой, стараясь спрятаться за дым, и всё время дёргал за руку тётку, таща её в приличное поведение, чтобы на них, не дай бог, не обратили внимания, видимо, был женат. Он вспотел и боялся, что схватит от сквозняка насморк, который перерастёт в грипп, а потом и в смерть. Светлана отпрянула и, ругаясь, вошла в кафе.
Оскар обернулся и увидел Светлану. Она остановилась и махнула ему шапкой.
— Привет. Ты куда пропала? — вибрируя чашками на подносе, спросил Оскар.
— Занята была.
— Рад тебя видеть!
— А я нет.
— Вруша. Я тебя обидел?
— Нет.
— Влюбилась?
— В кого?
— Подожди, отнесу заказ и вернусь. Ты что-нибудь будешь?
— Водки.
— Что, так плохо?
— Люди любят задавать ненужные вопросы!
Оскара позвал холёный мужчина, одетый в белый дорогой костюм, сидящий за столиком неподалёку. Молодой человек хитро подмигнул Свете и убежал.
Светлана вздрогнула — в зал ресторана вошёл незнакомец. Она сразу вспомнила, что видела его по телевизору в репортаже о человеке, который провёл тринадцать лет в чеченском плену. Он двинулся к барной стойке и сел на соседний от неё стул.
— Пива, пожалуйста, — сказал он с лёгким малороссийским говором.
Бармен поставил перед ним большой бокал пива и вазочку с орехами.
— Орехи я не просил.
— У нас так полагается, это бесплатно.
Незнакомец пожал плечами, отпил глоток холодного пива, поставил бокал и повернулся к девушке. Сильно покраснев, опять уставился в пиво, тщетно бултыхая в пене своё стеснение. Света сделала еле заметное движение, мужчина напрягся и вдруг спросил, словно сорвавшись в пропасть:
— Вы не могли бы передать салфетки.
Бармен поставил салфетницу, мужчина одарил его красноречивым взглядом, бармен ухмыльнулся и убрал её.
— Вы не могли бы передать мне салфетки, — ещё раз попросил незнакомец, преодолевая мучительную красноту, разлившуюся от самых пяток до покрытой лысиной макушки. Света вскинулась на него, замерла. Не оборачиваясь, она вытащила одну салфетку и протянула, мужчина поблагодарил и дотронулся до её руки. И в этом прикосновении таилась угроза, предчувствие любви, Света отдёрнула руку, потёрла её. Мужчина отпил ещё пива, потом тихо, проглатывая слова, спросил: — Как вас зовут?
— Света.
— А меня Николай.
Оскар держал в руке поднос, на котором возвышалась бутылка красного вина. Он наблюдал, как Светлана и Николай ведут оживлённую беседу, а потом так же оживлённо замолкают. За спиной Оскара двое загорелых официантов, презрительно склабясь, говорили о нём. Один из них, осмелев от отсутствия менеджера, проследовавшего на кухню за оголённой блондинкой, послал ему воздушный поцелуй. Второй, высунув язык, потряс им, как змея. В этот момент Оскара кто-то толкнул, бутылка качнулась и упала на пол, разлетевшись на зелёные осколки, смешанные с бордовыми брызгами и смехом. Рядом сидел Иосиф Борисович, как всегда одетый в белоснежный костюм.
— Прошу прощения, — испуганно сказал Оскар.
— Ничего.
— Я испортил ваш костюм.
— Он мне и так надоел.
— Может, я замою пятна.
— У меня свидание. Лучше быть с пятнами, чем замытым.
Оскар попытался углубиться в извинения, используя все слова, приличествующие данной ситуации. Он заверил клиента в том, что ранее с ним ничего подобного не случалось, и вообще, сегодня не его день, да к тому же около барной стойки сидит его подруга и разговаривает с незнакомым ему мужчиной… Одуревший от слов, Иосиф Борисович моргал глазами и отмахивался усами-щёткими. К своему счастью, он вскоре заметил Марину, у которой, наверное, тоже был не её день. Она избрала странный способ передвижения, проворно вращая колёса инвалидной коляски.
Женщина, докатившись до Иосифа Борисовича, врезалась со всего маху в их беседу. Вид у неё был, как у лихого разбойника, скачущего во всю прыть на гнедом жеребце, всё перед ней расступались в страхе. Иосифу Борисовичу показалось, что Марина даже присвистывает.
— Марина, дорогая моя, что случилось? Что это? Ты мне ничего не говорила! — сказал Иосиф Борисович, бросаясь навстречу женщине.
— Попала в аварию.
— Кошмар! За тобой надо глаз да глаз.
— А-а-а, ерунда. Всего обе голени. Ещё три запасные остались. — Марина посмотрела на Оскара, который собирал веником осколки стекла.
— Я бы прислал водителя или сам приехал. — Иосиф Борисович наклонился поцеловать руку Марины.
— Не надо, она грязная. Кто вино уронил?
— Официант. Бедного парня задирают.
— Вам знакомо чувство жалости?
— Нет, я просто сентиментален.
— Жестокие люди могут плакать при взгляде на голодного котёнка, а на следующий день сварить его заживо и съесть, не поперхнувшись хвостом.
— Марина, ты ко мне несправедлива, и красивым женщинам ни в коем случае нельзя быть вульгарными.
— Опять пострадал ваш костюм. Надо сменить белый стиль на какой-нибудь менее маркий. Я к вашим услугам!
Марина пристально осматривала группу загорелых официантов, те под её взглядом съёжились, мышцы сдулись, волосы наэлектризовались. Один из них с плотоядным, большим ртом, отделившись, быстро подскочил к Марине.
— Чего желаете? — сказал он, разворачивая свои толстые губы в приветливую улыбку, которая у него плохо получалась. Его лицо с искусственным загаром больше походило на скалящуюся маску духа Аляски.
— Кофе, пожалуйста. Хотя нет. Что-то у вас очень неприятный цвет лица. Вы не болеете какой-нибудь экзотической болезнью? А ну-ка, покажите руки. — Официант послушно протянул ладони. — Так и знала — неопрятные, и грязь под ногтями. Стыдно! От вас же отвратительно пахнет! Позовите менеджера.
Официант застучал своими чёрными густыми ресницами.
— Вы меня слышали?! Не люблю повторять дважды!
— Слушаюсь.
— Ненавижу холуев, — сказала она ему вслед, тот, споткнувшись об её голос, чуть не упал в неубранную лужу.
Через пару минут к ним подошёл стройный молодой мужчина в очках, мимические складки около губ выдавали в нём американца. Он был одет в розовую рубашку и голубые джинсы. Его одежда, казалось, хрустела от чистоты.
— Чем могу помочь? — спросил он, чуть раскатывая слова.
— Выдайте, пожалуйста, вашему обслуживающему персоналу мыло, — сказала Марина и кокетливо улыбнулась.
— Простите?
— Ко мне подошёл какой-то тип с морковным цветом лица, от него несло потом, а под ногтями была грязь. Я постоянно хожу в ваше кафе. И у меня сломаны обе ноги, что доставляет мне массу неприятностей, чтобы ещё расстраиваться на каких-то разгильдяев. Вы меня понимаете? — Она дотронулась до его локтя, менеджер вздрогнул, его поразило властное выражение её лица, с такими женщинами бесполезно спорить, легче выполнить всё, что они просят.
— Да, конечно. Простите, пожалуйста, за неудобство. Я сейчас всё налажу. Не хотите ли какого-нибудь десерта?
— С удовольствием, и, пожалуйста, пришлите ко мне вон того милого молодого человека. Он всегда так любезен и опрятен, что мне кажется, я попала в Америку.
Менеджер улыбнулся, слегка кивнул, но предпочёл поскорее удалиться, пока эта женщина не нашла что-нибудь неприятное и в его внешности.
— Я бы на тебе женился, — сказал Иосиф Борисович.
— Вопрос в том, вышла бы я за вас замуж.
— Как дела с налоговой? — спросил он.
— Спасибо, всё улажено. — И она протянула свёрток из разноцветной бумаги.
Там лежал шёлковый шарф, на котором были вышиты инициалы Иосифа Борисовича, он сдержанно поблагодарил. Марина обиделась и уже хотела открыть рот, чтобы сказать какую-нибудь гадость, как увидела, что к их столу приближается Оскар. Он нёс свежий, нахальный букет тюльпанов, который топорщился и вырывался из рук.
— Можно? — спросил он у Иосифа Борисовича.
— Спасибо, — Марина схватила букет, цветы, словно почувствовав хозяйскую руку, вмиг успокоились. — Откуда они у вас?
Оскар пожал плечами.
— Что хотите?
— Кофе, пожалуйста, и у вас есть такие замечательные пышки с заварным кремом.
— Они сегодня не очень. Лучше возьмите малиновый торт.
— Не хочу.
— Тогда шоколадный мусс.
— Вот это другое дело! Ничего не сближает людей так, как разговоры о еде!
Света ревниво наблюдала за Мариной и Оскаром. Она стала похожа на бездомную собаку, которую только что впустили в дом, вымыли, накормили вкусными косточками, положили на подстилку, а потом подняли и выкинули на помойку.
Проходя мимо, Оскар подмигнул девушке:
— Что-нибудь ещё?
— Не надо. — Света обернулась на женщину, которая накидывала шарф на шею своему спутнику. — Пойдёмте отсюда, — сказала она Николаю.
— Здесь так уютно. Я никогда не бывал в таких симпатичных местечках.
— Не местечках, а местах! Пошли, я сказала!
Николай послушно поднялся и побрёл за Светланой. Ему было совершенно неясно, почему он должен следовать за этой девушкой, но всё же ослушаться её он не посмел, а вдруг это последний шанс, и если он его упустит, завтра не будет ничего, кроме изнуряющего одиночества, обсасывающего кости одиночества.
Скрипач играл неторопливо, его правая рука была одета в чёрную перчатку, около него стояла немолодая женщина и пела надрывным голосом. В ресторане было пусто, за одним из столов сидел Владлен, напротив него расположилась Елена. Она ленивым движением отковыривала от булки семечки и выкладывала ими на тарелке цветы. Женщина всё так же лениво дёрнула тарелку, цветы рассыпались и превратились в спаханное поле, через которое бежал мужик и тащил за собой рыбу, она встряхнула ещё раз, вместо мужика с рыбой появился жеребёнок, льнущий к матери. Его хвост был вымазан навозом, и от этого он всё время брыкался. Лена подняла глаза, что-то в их остановившемся, выжидательном выражении напугало Владлена. Она смотрела сквозь него, как смотрят гадалки, различающие призраки из твоего будущего. Владлен дёрнул плечом. Музыка остановилась, откуда-то послышался громкий смех. Владлену показалось, что за его спиной прошла тень, он сильно побледнел, зубы стали стучать друг об друга.
— Ты что, увидел корень мандрагоры? — насмешливо спросила женщина, при этом выражение её застывших глаз совсем не располагало к шуточному тону.
— Прости.
— У тебя красивые часы. Что с тобой?
— Ничего. Голова болит.
— Как болит?
— Затылок.
— У меня есть анальгин.
— Не люблю лекарства.
— Почему?
— Лена, переезжай ко мне?
— Что?
— Поехали ко мне.
— Нет.
— Ведь ты этого хочешь.
— Так не правильно.
— Тогда выходи за меня замуж?
— Хорошо. — Женщина встала и обернула на него долгий взгляд. Она была похожа на французскую актрису из фильма Клода Лелуша, в чёрном платье с фисташковой косынкой на шее и высоких сапогах, и смотрела она так же, как смотрят актрисы в хороших фильмах, протяжно и грустно, и немного влажно. — И что ты теперь будешь делать?
— Женюсь на тебе.
— Но ты же меня не любишь! — Интонация её срывающегося голоса, испарина, выступившая на лбу, горящие глаза — всё было страшно, всё грозило чем-то неясным, револьвером, спрятанным в сумочке, суицидными попытками, истериками или молчанием, долгим молчанием, когда хочется, чтобы кричали, били пощёчины, только не держали губы такими сомкнутыми и непреклонными.
— Ты куда? — спросил Владлен.
— Домой.
— На метро?
— Бред какой-то! — Лена, круто развернулась и двинулась к выходу. Владлен почему-то ждал, что она обернётся, может быть, даже остановится, но она продолжала идти. Сергей, сидевший неподалёку, следил за хозяином, всё его большое тело было напряжено, готовое к рывку, готовое схватить беглянку и принести в зубах обратно Владлену. Владлен досчитал до трёх, Елена не сбавила скорости, тогда он кивнул Сергею, тот молниеносно догнал женщину, взял за локоть. Та с грустью посмотрела на него, Сергей не смел поднять глаз. Она провела рукой по его щеке, под кожей которой гуляли желваки. Их догнал Владлен, и они втроём пошли к машине. За их спиной в совершенно пустом зале раздалось тихое пение немолодой женщины, она молила о прощении, о забвении грехов.
Вернувшись из ресторана, Марина чувствовала себя выпотрошенной и одинокой. Она разогрела заранее приготовленную еду, накрыла стол и села напротив входной двери. Ей всё казалось, что вот-вот дверь откроется и появится Иван, по которому она так скучает, Марина старалась даже не моргать, чтобы не пропустить момент его появления, но прошёл час, другой, перевалив, нагнал первый, а дверь всё оставалась неподвижной. С досады она стала разглядывать жёлтую дыню, которую привёз Вадик. Плод сладко пах, его кожа была покрыта мелкими трещинками, что придавало ему сходство с лицом старика, по морщинам которого можно, как по линиям руки, отгадать судьбу. Марина вспомнила, что, завозившись, забыла предложить Вадику чаю. Женщине сделалось стыдно, она нагнулась к дыне, и в этот самый момент входная дверь отворилась, в щель прокрались белые гвоздики…
— Чёрт! Иван… — прошептала она, и голова пошла кругом, она попыталась подняться, ничего не вышло, на глазах выступили слёзы, голос пропал.
— Марина, — он рванулся к ней и поцеловал. — Как ты себя чувствуешь? Скучала? Я чуть с ума не сошёл, хотел сбежать.
— Как твоя голова?
— Да что там — одна кость! Мои руки, мои ножки, мои уши — съем вас сейчас.
— Нет, это я тебя съем. А у тебя гипс по рту застрянет, — смеясь, сказала Марина.
— Выплюну. Как ноги?
— А что там — одна кость, да и только.
— Но какая кость — белая.
— Пойдём на кухню. Я приготовила ужин. Замучилась до ужаса.
— Зачем, дорогая? Тебе надо отдыхать.
Они ели при свете свечей, где-то текла вода, но на это никто не обращал внимания. Иван взял руку Марины и стал разглядывать линии. Она зажмурилась и вспомнила о морщинистой дыне. Ей показалось, что всю жизнь она ждала именно этого момента, что с самого рождения она знала, что Иван возьмёт её руку в свою и будет гадать, а её сердце зажмурится от счастья, боясь лишний раз дёрнуться, а потом они родят троих детей и сольют две жизни в их жизнь.
— Умрёшь ты во сне. У тебя будет двое мужей и двое детей. И успехов в жизни будет много.
— Детей у меня не будет, — сказала Марина, и её лицо исказила болезненная гримаса.
— Почему?
— Не может быть. Не хочу об этом.
— Тогда мы усыновим.
— Это не то.
— Это ещё лучше. Сразу два добрых дела.
— Я хочу своего, чтобы в нём текла моя кровь, билось моё сердце.
— Какая ты собственница. Зачем тебе уродовать тело.
— Тело изуродует время. А так я продолжу свой род, не дам исчезнуть моей фамилии.
— Как это?
— Я всегда хотела, чтобы у моего сына была моя фамилия.
— Одни МОЯ. А как же НАША?
— Какая тебе разница — у тебя есть Маша, а мне важно.
— Ну, тогда ты должна родить двоих сыновей.
— Да не могу я!
— Ну, тогда я тебя склонирую.
— Это возможно?
— Теоретически да.
— А практически?
— Где взять душу? Почему ты никогда об этом не рассказывала?
— Не люблю думать о плохом, а говорить тем более.
Марина пристально следила за ним. Его лицо было закрыто на все засовы, а сверху была приспущена безмятежность, чтобы ещё сложнее было пробраться внутрь.
— А что врачи?
— Да не хочу я!
— Извини. Пойдём в кровать. Я так по тебе соскучился.
Они легли в постель, Марина лежала на спине, отягчённая гипсом и стеснением, она отвыкла от Ивана. Женщине было стыдно, что он рассматривает её бесплодные груди, гладит по животу, в котором никто не может вырасти, целует плечи, которые никогда не согнутся над их ребёнком. Она высвободилась из-под его ласк и уселась в темноте, которая как мазут растеклась по всей комнате. Тени, гонимые светом проезжающих машин, вскарабкивались на постель и замирали, а потом таяли и уползали вниз, чтобы вновь набраться сил и вылезти наружу.
— Ну, и как это будет? — спросила она.
— Сейчас я что-нибудь придумаю.
Марина посмотрела на его близко склонённое лицо и напустила на своё столько скептицизма, что мужчина смог разглядеть его во мраке.
— Больно, — зло сказала она.
— И мне неудобно. А так?
— Тоже тянет. Давай перевернёмся на бок.
— Мне голень трёт.
— Ну, тогда спать!
— Не могу, — сказал Иван и притянул Марину к себе, потопил её в поцелуях, задушил жаром тела, и она забыла про гипс и стеснение, она вертелась на постели, запутываясь в своих и его руках. Всё стало смешанным, единым клубком, полным надсаженных вздохов, ломких криков и утоляемой разлуки.