Мальчишки, хорошо выспавшиеся на бахче, шли уже довольно долго.

Жёлтое солнце упало за горизонт, как пятак в копилку. И долго ещё в том месте шевелились прозрачные розовые лучи. Потом лучи побледнели, надломились и далеко-далеко, на самом краю степи, осталась только алая узкая полоса. И сразу же, будто включили зеленоватую лампу, засветила полная луна.

Степь сделалась странная, таинственная и опасная.

То, что казалось гладким зелёным бесконечным лугом, стало совсем не гладким.

Налились чёрным густым цветом какие-то провалы, высветлились, засеребрились плоские бугры.

Мальчишки сами не заметили, как прибавили шагу, они почти бежали.

Вдалеке показались жёлтые дрожащие огни.

Их становилось всё больше и больше, и вот, наконец, засветился впереди чёткий островок человечьего жилья.

— Это Кайманачка, — сказал Пашка, — мы дошли, Джамал, дошли, слышишь!

— Не дошли ещё, — буркнул Джамал, — ещё пилить и пилить. Километра два будет.

Пашка тихо, счастливо засмеялся.

— Два километра! Что такое два километра. Мне кажется, мы целую тыщу сегодня отмахали.

— Во даёт — тыщу! — Джамал повертел головой.

Он был не склонен к преувеличениям, он даже хмурился, но Пашка-то прекрасно видел, что губы его так и растягиваются сами собой в счастливую улыбку. Дошли всё-таки! Добрались.

Пашка поднял над Джамалом руку с торчащими пальцами и выросли над тенью головы рога — получилась чертовщина какая-то.

Джамал расхохотался.

— Увидит кто — в обморок упадёт, — сказал он.

Показались крайние дома Кайманачки, зачернели какие-то приземистые, длинные сараи.

— Это, конечно, замечательно, что мы пришли наконец, но как же мы твоего батю или маму в этой темноте искать станем? — спросил вдруг Джамал.

Пашка думал о том же.

Мальчишки остановились.

— По домам, конечно, глупо ходить, — задумчиво сказал Пашка. — Я считаю так: нам надо найти гараж. Там, наверное, кто-нибудь есть. Сторож или механики какие-нибудь, слесаря.

— Попробуй его найди, этот гараж, — пробормотал Джамал.

Но тут им повезло. Гараж они нашли быстро. Правда, гаражом назвать это было нельзя — просто стояло под открытым небом множество машин. Стояли впритык — нос к носу, и никакого сторожа, никаких механиков. Было тихо и пустынно.

— Давай номера будем глядеть. Батин номер ЛЖ тридцать четыре — сорок восемь.

— Спички бы достать.

— А мы в какой-нибудь кабине посмотрим. В кабине должны быть, там такой ящичек есть для разного барахла, справа.

Мальчишки открыли кабину первой попавшейся машины, пошарили там — спичек не было, открыли другую, третью.

В ночной тишине лязг открывающихся и захлопывающихся дверей разносился резко и гулко, как выстрел.

Пашка полез в следующую кабину.

И тут случилось такое… Такое, что и рассказывать не хочется; Случилась нелепая, глупая и неожиданная история.

Пашка в темноте надавил нечаянно локтем на клаксон, гудок коротко взревел; и тут же, будто только и ждали этого сигнала, из ночи выскочили люди. Много людей с фонарями. Кричащие, сердитые, они окружили мальчишек, схватили их и куда-то поволокли.

Пашка и Джамал настолько растерялись от неожиданности и страха, что слова не могли вымолвить. Они слышали, как люди кричали:

— Наконец-то попались, ворюги!

— А я-то на Парамонова грешил, думал, он мои шведки спёр! Прости, пожалуйста, Парамонов.

— Да ладно уж!

— То-то всё пропадает: то лампочку вывернут, то свечи.

— Ты видал, видал, как они по кабинам шарили! Я за ними давно слежу!

— У-у, жульё чёртово! И совсем ведь шкеты ещё. Ну, завтра им отцы вломят, завтра узнаем, чьи они, такие умные!

— Да вы что, товарищи! Что вы! Никакие мы не жулики! Мы спички искали. Я батю своего ищу и маму! — тонким голосом закричал Пашка.

Он всё ещё не пришёл в себя, говорил торопливо и нескладно.

— Тамбовский волк тебе товарищ! Батю он в кабине ищет, видали! Батю со спичками ищет! Или маму!

— Ну, ловкач!

— Да, батю! Рукавишников ему фамилия! Он шофёр.

— Слыхали?! Про Рукавишникова пронюхал. Рукавишников про своего малого каждый день рассказывает. Его Пашкой зовут, он у него в Питере остался. Они с женой только про него и беседуют!

— Правильно! Я ж он и есть. Вот он я! — радостно и облегчённо закричал Пашка. — Я из Ленинграда приехал! То есть из Иртышгорода сейчас, даже с Иртыша, с баржи. Мы с бахчи идём.

— Во нагородил, парень! Во заврался — в огороде бузина, в Киеве дядька: баржа, бахча, Ленинград. Чёрт-те что!

— Да что ты с ним разговариваешь, с паршивцем, врёт же всё, как сивый мерин.

— Тащи их в амбар! Утром разберёмся.

Ошеломлённых Пашку и Джамала затолкнули в пустой тёмный амбар, и дверь захлопнулась. Потом снова отворилась, чья-то рука деловито влепила Пашке затрещину и с грохотом хлопнула дверью.

Загремел снаружи засов, и голоса стали удаляться.

Пашка, дрожащий от оскорбления и злости, со стиснутыми зубами бросился к двери, замолотил по ней кулаками, ногами.

Он вопил какие-то злые, непонятные слова и снова бил и бил в глухую толстую дверь. Но снаружи была одна лишь равнодушная тишина. Одна тишина.

Наконец Пашка не выдержал. Он сел на пол и разревелся.

Он поджал под себя ноги и ревел, раскачиваясь, как молящийся турок.

Он добирался сюда, в эту Кайманачку, через всю страну, проехал тысячи километров, прошёл десятки, попадал в беду, встречался с опасностями, чуть не сгорел, мог утонуть — и всё для того, чтоб добраться сюда.

И вот добрался.

Как последнего жулика, заперли под замок, оскорбили, надавали по шее.

— У-у, собаки! У-у, гады! — подвывал Пашка.

И вдруг сразу замолчал. Резко, будто ему рот заткнули.

Он услышал, что Джамал смеётся!

Это было так неожиданно и обидно, что Пашка замолчал и изумлённо вытаращился в темноту.

— Ты… ты смеёшься?! — прошипел он. — Тебе смешно? Смешно, да?

— Ты чудила, Пашка! Ревёшь! Тебе радоваться надо, а ты ревёшь!

— Чему радоваться? Что нас под замок засадили, радоваться? Что мне по шее наложили, радоваться? Что жуликом обозвали, радоваться? Радуйся, если можешь!

— Пашка, ты мать и отца нашёл! Чудак! Ты слыхал, что они говорили? Ведь батя твой и мама здесь, понял? Радоваться надо, Пашка!

— А ведь правда! — Пашка неуверенно улыбнулся в темноте. — Правда ведь… Они говорили… Точно. Я слыхал.

— Конечно! Утром всё выяснится. Смеяться будут, — говорил Джамал.

Но Пашка вдруг снова нахмурился.

— А вдруг их сейчас нету здесь? Вдруг они куда-нибудь уехали на несколько дней? Пока разберутся, нам знаешь что будет? Нам не знаю, что будет! Плохо будет!

Джамал притих. Такое ему в голову не приходило.

Мальчишки молчали и думали.

В амбаре пахло сеном и ещё чем-то неуловимым, но приятным.

Глаза постепенно привыкли к темноте, в щели светила луна, мальчишки уже различали лица друг друга.

— Мальчишки!

Пашка вздрогнул, приподнялся. Джамал завертел головой.

— Мальчишки, вы здесь?

Шёпот раздавался совсем близко. Казалось, кто-то притаился здесь рядом, в амбаре.

— Ты кто? Что здесь делаешь? — прошептал Пашка.

— Я вас выручать пришла. Вам удирать надо.

Теперь Пашка понял, что голос слышится снаружи.

Он подполз к стене, приник глазом к щели и в лунном неверном свете увидел девчонку. Тоненькую, как карандаш. Ту самую, что вместе с ними тушила в Иртышгороде пожар. Это было так невероятно, что Пашка затряс головой.

Но девчонка не исчезла. Это было не привидение, а настоящая, живая девчонка. Та самая, ошибки быть не могло.

— Ты как здесь очутилась? — спросил Пашка. Он чуть не сказал «Чур тебя, чур!», но вовремя удержался.

— А я здесь живу. В Кайманачке. А в Иртышгород я с маманей на базар ездила. Это ж совсем рядом, двадцать пять километров всего! Мы ещё вчера вернулись. А чего вы тогда сбежали? Все вас искали. Сказали, тебе медаль дадут. Такую специальную пожарную медаль. Я слыхала. За геройство, говорят, на пожаре, а ты сбежал. Теперь фигушки получишь.

Девчонка трещала, как пулемёт. Всё это она выложила сразу, одним махом, тихим свистящим шёпотом.

— А я вас сразу узнала. Ещё когда вас сюда волокли. Во, думаю, здорово, ему медаль, а его в амбар под замок. Хи, хи, хи!

— Чего ж ты не сказала, что знаешь нас!

— Ну… у!.. Так неинтересно. Я вас лучше сама спасу.

— Неинтересно ей, видали?! У, дурёха! — возмутился Пашка.

— Не смей ругаться, — девчонка топнула ногой, — вот только ругнись ещё попробуй, не буду спасать! Уйду — и всё!

— А как ты нас отсюда выпустишь?

Девчонка запрыгала от восторга, затанцевала.

— Я уже всё придумала. Я на крышу залезу, две черепицы сниму и верёвку вам кину, вы по ней, как кошки, раз, раз!

— Сама ты кошка, — буркнул Джамал, — где верёвку возьмёшь?

— А я вожжи… Я вожжи из дому принесу.

— Ну давай. Только тихо, гляди, чтоб никто не видел. — Согласился Джамал.

— Я мигом, — прошелестела девчонка и исчезла, будто испарилась.

— Во, привидение! Настоящее привидение, чтоб я лопнул! — сказал Пашка.

— Ничего девчонка, бедовая. Нам без неё не выбраться. Как вылезем, сразу дуем на бахчу к деду Антону. А она пусть твоих поджидает. Всё расскажет, и они за нами приедут.

Пашке план понравился.

Мальчишки снова затихли и стали ждать.

Девчонка долго не появлялась. Где-то вдалеке лениво брехали собаки. Луна поднялась высоко и светила во всю мочь, затопила негостеприимную Кайманачку жидким холодным светом.

— А вдруг её родители не пустят? — спросил Пашка.

— Выберется. Эта коза выберется. Видал, как у неё глаза блестели? Ей же страсть как охота нас спасти, она откуда хочешь удерёт.

Джамал оказался прав.

Через несколько минут послышался осторожный шорох, кто-то тихонько, как кошка лапой, заскрёб по стенке амбара.

— Вы ещё не уснули, мальчишки? — прошептала спасительница. — Я раньше никак не могла. Дожидалась, покуда маманька уснёт. Теперь-то порядок, все как убитые дрыхнут. Вы меня слышите.

— Да слышим мы, слышим. Что нам делать? — спросил Пашка.

— Пока ничего. Я на крышу полезу.

Девчонка исчезла.

Скоро шорохи и скрипы стали слышней, захрустела черепица над головой.

Девчонка громко пыхтела. Наконец резко и противно заскрежетало, и над головой у мальчишек засветился чёткий прямоугольник. Снова скрежет, теперь уже потише, и прямоугольник сделался квадратом. Большим, вполне подходящим, чтоб протиснуться сквозь него.

В квадрат просунулась голова с торчащими, как рожки, косичками, завертелась там, что-то высматривая, и вниз медленно поползли широкие кожаные вожжи.

Ремённая петля закачалась перед мальчишками у самых ног.

— Ну вот, — сказал Пашка. — Только она нас не удержит, силёнок не хватит, скорей мы её сюда стащим.

Он поднял голову, прошептал:

— Эй! Тебя как зовут-то, я забыл?

— Милаха!

— Слушай, Милаха, слушай меня внимательно; ты привяжи за что-нибудь вожжи, за что-нибудь прочное. Там труба есть?

— Есть.

— Давай за трубу. Два раза обмотай и на узел завяжи, поняла? Иначе загремим мы кубарем.

— Ага. Я сейчас. Погоди минутку.

Вожжа зашевелилась, заизвивалась, как плоская змея, поползла вверх и наконец остановилась перед глазами мальчишек.

— Знаешь что, — предложил Джамал, — ты становись мне на плечи, обвяжись вокруг пояса и тогда уж лезь. Тогда уж немножко останется.

— А ты?

— А потом вдвоём меня вытащите.

— Ладно.

Джамал прислонился к стене, и Пашка, пыхтя, вскарабкался ему на плечи.

Плечи у Джамала от усилия ходуном ходили, и Пашка чуть не свалился, пока ловил вожжу и обвязывался.

Потом он подпрыгнул, ухватился повыше и повис, плавно раскачиваясь в тёмном амбаре, как маятник.

Вожжа натянулась до звона, стала узкой и жёсткой, больно врезалась в ладони.

Напрягая все силы, так что руки захрустели в плечах, Пашка медленно полез вверх к дыре. Оттуда падал квадратный столб зеленоватого дрожащего света. Снизу вожжи не было видно, и Джамалу Пашка казался громадной извивающейся гусеницей, висящей в лунном свете непостижимым образом. Казалось, что он ползёт прямо по лунному лучу.

Девчонка свесилась в дыру, ухватилась тонкими цепкими руками за Пашкин воротник с такой силой, что куртка врезалась ему в шею и он, полузадушенный, захрипел.

Пашка подтянулся на руках, повалился животом на острый край черепицы и просипел:

— Ты что это… с ума совсем сошла… Чуть насмерть не придушила!

— Ничего. Жив останешься, — девчонка хихикнула. — Ты болтался, будто куль с мукой. Если б не я, загремел бы ты вниз, как миленький.

Пашка от такого нахальства просто онемел.

С превеликим трудом удержался он, чтоб не влепить ей хорошую оплеуху. Влезть по тонкой сыромятной вожже на такую высоту и услыхать вместо удивлённых такие насмешливые слова!

Это было ужасно обидно.

Но Пашка всё-таки был рад, что удержался. Может быть, кому другому он бы и не спустил за такие слова, но Милахе сейчас позволялось многое, чего другим никогда бы Пашка не позволил. И она понимала это преотлично. Улыбалась себе во весь рот насмешливо и ехидно.

Пашка здорово устал.

Руки его тряслись от напряжения, а коленки сделались словно ватные и противно дрожали.

Несколько минут Пашка пластом лежал на крыше, приходил в себя. Потом он отдышался, развязал узел на животе и опустил вожжу в дырку.

Вдвоём с громадным трудом вытащили Джамала.

Тяжко, запалённо дыша, все трое стояли на крыше и улыбались.

Самое главное было сделано.

— Садись, а то увидит кто-нибудь, — приказал Пашка.

Сидя на крыше, обсудили Джамалов план.

— Ладно, — согласилась Милаха, — я деда Антона хорошо знаю. Там вам будет хорошо. Утром сала принесу и яблок. Во переполоху будет, когда узнают! Преступники совершили побег! А я соучастница. Эх, жалко, никто не видел!

Она захлопала в ладоши и счастливо засмеялась.

Втроём спрыгнули вниз. Крадучись, осторожно обогнули амбар, и вдруг Джамал остановился, как вкопанный, и обернулся к Милахе.

— Ты что ж это, а?! — прошептал он.

Ничего хорошего поза его и лицо не предвещали. Пашка недоумённо обернулся.

— Что случилось? Ты с ума сошёл? — спросил он.

Джамал молча вцепился в Милахину руку и поволок её в сторону.

Он подтащил её к двери бывшей их тюрьмы и легонько стукнул ладонью по спине.

— Видал? — спросил он.

Пашка ничего не понимал. Он глядел на Милаху, та стояла, опустив глаза, но раскаяния в её позе не было и в помине.

— Не понимаешь? Гляди — никакого замка нет, один засов. А эта коза устроила представление. Вожжи, крыша, побег! У, дурища! А если б увидал кто?! Не могла без всяких фокусов через дверь выпустить?!

Милаха фыркнула.

— Ты сам дурак, понял! Ведь так же интересней! Подумаешь — через дверь. Через дверь каждый лопух сумеет, вышел и иди себе. Эх ты! Не понимаешь…

Она с такой жалостью поглядела на прозаического Джамала, что тот смутился и что-то буркнул себе под нос.

А Пашка с каким-то новым интересом, будто видел её впервые, вгляделся в Милаху.

Лицо у неё было странное, она совсем не походила на тех красивеньких девчонок, что похожи на аккуратных розовых кукол. Курносая, рот до ушей, зубы редкие, а глаза расставлены так широко, что между ними вполне мог бы поместиться ещё один, брови выгоревшие, их почти не видно. И всё-таки это была замечательная девчонка. Пашке сейчас казалось, что она самая красивая, самая лучшая девчонка на свете.

Никогда он не дружил с ними, а с этой стал бы, потому что сразу было видно — Милаха человек верный. Пашка знал, чувствовал — с ней можно попасть в любую передрягу, она не струсит, не захнычет, скорей вцепится во врага своими тощими руками намертво. Вот о чём успел подумать Пашка, пока они стояли у двери амбара.

— Ладно, не злись, — проворчал Джамал, — спасибо тебе.

— Фи, больно надо! Думаешь, я ради вас? Фигушки! Мне просто самой интересно было, — Милаха насмешливо зыркнула своими глазищами.

— Ладно. Всё равно спасибо, — упрямо ответил Джамал и повернулся к ней спиной. Он обиделся.

— Милаха, ну, мы побежали. Номер батиной машины запомнила? — спросил Пашка.

— Запомнила.

— До свиданья. Мы будем ждать тебя. Мы будем ждать тебя очень крепко.

Милаха смутилась. Она постояла секунду, ковыряя носком сандалии пыльную землю, потом резко повернулась и убежала. И сразу исчезла в ночи, будто растворилась.

Мальчишки шли уже больше часа. Километра четыре отмахали они уже от Кайманачки, когда началась эта погоня.

Сперва они услыхали рокот моторов.

Где-то очень далеко шли машины, но в ночной, пустынной степи рокот был слышен отчётливо и резко.

Потом показался свет фар. Шесть жёлтых снопов света, дрожа, то упираясь в землю, то вскидываясь высоко в небо, приближались со стороны Кайманачки.

Сомнений больше не оставалось.

Это была погоня.

Машины стремительно приближались.

Пашка и Джамал растерянно заметались, но спрятаться здесь было негде — ни кустика, ни дерева — гладь.

Они легли на землю. Вжались в сухую ломкую траву.

Но тут Пашка вдруг не выдержал, вскочил и бросился бежать.

По лицу его полоснул яркий луч, и он понял заметили.

Рядом слышался глухой топот Джамала, он тяжело дышал и что-то яростно шептал по-казахски.

Пашка понимал, что убегать бессмысленно, на этой ровной, гладкой степи их всё равно поймают, но продолжал изо всех сил бежать.

Машины растянулись полукругом, далеко впереди себя высветили степь.

Они приближались грозно и неотвратимо.

Послышались требовательные резкие гудки.

Часто, отрывисто ревели клаксоны, будто приказывая стоять. Но мальчишки не желали сдаваться. Они бежали зигзагами, рыскали, как вспугнутые зайцы, удирающие от охотников.

А машины всё ревели, и окружали, и приближались. И Пашке с Джамалом стало страшно и захотелось спрятаться, стать маленькими, как суслики, забиться куда-нибудь, чтоб не слышать этих гудков, не видеть слепящего, режущего глаза света.

Они чувствовали себя беспомощными, слабыми и от чего-то виноватыми, будто действительно сделали что-то скверное и теперь приближается расплата.

Одна из машин обогнала их, развернулась и остановилась, преграждая путь. Сзади остановились ещё две. Скрипнули тормоза. Джамал и Пашка очутились посреди залитого резким светом клочка земли, задыхающиеся, испуганные, ослеплённые.

— Что вам от нас надо?! — крикнул звенящим от напряжения голосом Пашка, — мы ничего не сделали плохого!

И тут же его обхватили чьи-то мощные ручищи, подбросили вверх, поймали… и колючее, обросшее лицо отца прижалось к Пашкиной щеке.

Это было так неожиданно, так прекрасно, что Пашка только и смог пробормотать:

— Ты… ты… Как же это… Как ты узнал? Батя!

А отец хохотал и тискал его, и целовал, и вокруг смеялись какие-то огромные загорелые люди, и среди них Пашка с изумлением увидел Володьку и Милаху.

— Ага, преступники! В бега ударились, будет вам сейчас электрический стул, — хохотал Володька и подбрасывал вверх Джамала.

— Я вас второй день уже здесь поджидаю, паршивцев. Погодите, погодите, мы ещё потолкуем! Всю степь переполошили. Мне теперь Даша голову отвернёт! А эта красавица что учудила! — Он показал на Милаху. — Она же с самого начала всё знала! Я же в их доме остановился, ночевал там! А она целый спектакль устроила! Только сейчас смилостивилась, открыла тайну. У-у, чудище белобрысое.

— Я блондинка, — гордо заявила Милаха.

— Блондинка она! Вы только на неё поглядите, — гремел Володька, — прям-таки кинозвезда! Высечь бы тебя надобно вместе с этими путешественниками, хоть ты и блондинка.

Он ещё что-то кричал, делал понарошке страшные глаза. Все вокруг смеялись, что-то говорили.

Но Пашка ничего уже не слышал. Он изо всех сил обнял батину крепкую загорелую шею, уткнулся носом в его колючую щёку, вдыхая родной, знакомый запах, и затих.

И отец тоже молчал и только осторожно гладил его по спине широкой жёсткой ладонью.

— А мам где? — прошептал он.

— Здесь, здесь она, где же быть-то! Тебя ждёт! — ответил отец.

Вот так и кончились в это бурное лето приключения Пашки Рукавишникова.

Но если уж говорить по правде, ничего они не кончились.

Вернее, одни кончились, начались другие.

Пашка ещё поездил по степи с отцом.

Сбылась его мечта, стал он бортмехаником. Он у отца, Джамал у Володьки.

И у деда Антона они пожили на бахче. И это была замечательная жизнь, потому что рядом с хорошим человеком жизнь не может быть плохая.

И, самое главное, Пашка жил в это лето в этой прекрасной, щедрой степи вместе с отцом и мамой. И отец, и мама, и Пашка были очень счастливы, потому что любили друг друга.

Вот как всё здорово вышло. Но об этом надо писать уже другую книжку, это уж другая история.