За день до премьеры приехал Эвин папа Карл Хансович. Но Витька его не видел, он был в школе. А потом Карл Хансович репетировал — и в цирк никого не пускали.

В тот день никто не тренировался. Манеж отдали Кличису.

Сквозь тонкий брезент слышался львиный рёв, гулкое щёлканье бича, крики и какие-то ещё непонятные и жуткие звуки.

Эва вышла из фургончика, увидела Витьку и помахала ему рукой.

— Пойдём погуляем, Витя. Я сегодня свободна.

— Эва, а чего они так рычат? Никогда они ещё так не рычали. Они его не съедят? — спросил Витька.

— Не бойся. Не съедят. Просто не хотят работать. Они лентяи. Ты очень любишь учить уроки?

— Не очень.

— Вот и они не очень. — Эва рассмеялась. — Пошли гулять.

Они спустились к Серебрянке.

— Красивая у вас речка, Витя. Тихая, спокойная. Ты меня возьмёшь на рыбалку?

— Возьму.

Витька тронул Эву за руку, заглянул ей в глаза.

— Скажи, Эва, тебе не страшно там, наверху? — тихо спросил он.

Эва отняла руки и ничего не ответила. Потом стала рассказывать, как они с Яном ловили в Печоре навагу. Вез крючков. Просто привязывали к леске кусочек мяса, и навага так вцеплялась в него зубами, что её с трудом отрывали уже в лодке.

— Такая жадная рыба! Фу! Хищник. Иногда по две вытаскивали. Одна за мясо держится, вторая — за её хвост.

Ребята шли по лугу, и Эва рассказывала, что в этом году она училась в пяти школах и как это скверно — только подружишься с ребятами, глядишь, а уж надо уезжать.

— Но я, видно, привыкла. Я бы, наверное, не смогла жить всё время в одном городе. Затосковала бы, — задумчиво сказала она.

Витька слушал, и ему было очень грустно. Может быть, и не хорошо завидовать, но он завидовал ей тихой безнадёжной завистью.

Он искоса поглядывал на неё и чувствовал себя неуклюжим и глупым. «Ну, что я ей могу рассказать? Как ловить раков? Так ей на это — тьфу! Очень ей, девчонке, это надо. Тринадцать лет сиднем просидел в своём Зареченске. Ничего не видел, ничего не знаю…» — думал Витька.

Он вздохнул и начал рассказывать Эве про мимикрию.

Эва внимательно слушала, а потом сказала:

— Какой ты умный, Витя! А я всю жизнь вижу львов и не знала, почему они жёлтые.

Витька изумлённо взглянул на неё: смеётся она, что ли?

— Эй ты, девка в брюках, а ну, поди сюда, — раздался хриплый голос.

Витька оглянулся и увидел двух мальчишек чуть постарше его.

Мальчишки были мордастые, в плоских кепочках с пуговками и малюсенькими козырьками.

Они стояли широко расставив ноги и рассматривали Эву наглыми прищуренными глазами.

У одного из них на губе висел замусоленный окурок.

Эва пошла им навстречу. Витька за ней.

— Глянь-ка, Федька, девка в брюках! С кого сняла? С него? — мальчишка ткнул пальцем в Витьку.

— Нет, это мои брюки, — сказала Эва.

— Её брюки! Слышишь, Федька? Её брюки! А это мы сейчас проверим, — мальчишка протянул коротенькую, в заусеницах руку.

Витька шагнул вперёд, заслонил Эву и сказал:

— Не трогай её.

— Шо?! — закричал мальчишка и выплюнул папиросу. — Ты слышь, Федька, защитник нашёлся. Девку защищаешь. А сопли утёр?

Мальчишка протянул руку и больно дёрнул Витьку за нос.

Витька оттолкнул руку, и в тот же миг ему показалось, что из его правого глаза брызнули разноцветные искры.

Витька закрыл лицо руками, согнулся и почувствовал, как его очень больно ударили в ухо.

Тёмная слепая ярость налила Витькины руки свинцом.

Он услышал испуганный, недоумевающий голос Эвы:

— Мальчики, что вы делаете? За что?

И ринулся вперёд. Витька вцепился руками в новенькую куртку своего врага и что было сил ударил его головой в подбородок. Витька услышал, как у мальчишки клацнули зубы, и ещё раз ударил, и ещё.

Боли он не чувствовал.

Мальчишка завыл и опустился на колени. Второй, которого звали Федькой, подбежал сзади и стукнул Витьку по спине. Потом суетливыми движениями он стал оттаскивать его от своего дружка.

Витька ещё раз рванул куртку так, что она затрещала, и, отпустив её, обернулся к Федьке.

Видно, лицо у Витьки было такое яростное, искажённое, что Федька охнул и, как заяц, приседая, побежал прочь.

Эва стояла, прижав ко рту крепко сжатые кулачки, и глаза у неё были огромные, как небо. И такой в них был страх, что Витька снова обернулся к мальчишке, готовый драться до последнего.

Но тот сидел на траве, размазывал кулаком слёзы по красной физиономии и рассматривал разорванную куртку.

Он тихонечко выл и приговаривал:

— Куртку порвал, бешеный… Новенькую куртку… мою куртку… Как я теперь домой покажусь? Я тебя просил рвать? Просил, да?

Эва подошла, схватила Витьку за руку, и они побежали по лугу.

— Я тебя ещё поймаю, конопатый. Погоди, погоди! — закричал мальчишка.

Витька попытался остановиться, но Эва обхватила его за шею и прошептала:

— Витенька, не надо! Бежим скорее. Он дурак.

Они спустились к самой воде. Эва намочила платок и приложила к Витькиному глазу.

Витька сопротивлялся для виду, но ему было приятно, что Эва заботится о нём. Да и больно было здорово. Под глазом растёкся большущий синяк. Глаз заплыл и плохо открывался. А ухо стало толстое, как оладья.

— Зачем они так? Ну, зачем? Что мы им сделали? Дураки противные, — говорила Эва, и в глазах её дрожали слёзы.

Витька разрешал ухаживать за собой, молчаливый и суровый, как и подобает бойцу.

— Тебе больно, Витька? Бедненький глаз, бедненькое ухо, — приговаривала Эва.

— Ерунда. Ничуть не больно, — отвечал Витька, еле удерживаясь, чтобы не зареветь.

Но реветь было никак невозможно.

— Ты очень храбрый, Витька. Ты смелый и хороший, — тихо сказала Эва.

Витька покраснел и почувствовал чуть ли не нежность к тем двум дуракам, из-за которых вышла вся эта история.

И вот наконец наступил великий день. Все цирковые люди, от сторожа до директора, ходили какие-то необычные — торжественные и светлые. Все были очень вежливы. Никто не бранился, никто не поддразнивал доверчивого Яна.

Казалось, звери тоже чувствовали приближение торжественной минуты.

Даже верблюды, эти унылые существа, ожили и казались весёлыми и бодрыми. Что-то такое игогокали по-своему. А может быть, это оттого, что появился их собрат — одногорбый верблюд-дромадер. Этот был полон спеси и презрения к окружающим. Сразу чувствовалось — редкий экземпляр.

Витька увидел наконец Тима. Ян торжественно под вёл его к клетке, стоящей метрах в пятидесяти от клетки львов.

— Чтобы лев не нервничал, — пояснил Ян. — Тиму плевать, а кошки злятся. Не любят.

Витька ожидал увидеть большого медведя, но он никак не думал, что Тим такой громадный.

— Вот это зверина! — прошептал Витька.

— А что тебе Ян говорил!

— Смотри, Ян, у него глаза совсем человеческие. Ты погляди, ну!

— Правда? Вот молодец, Витька, показал Яну Тима. А я его ни разу не глядел, — серьёзным голосом сказал Ян.

Витька насупился. Ян обнял его за плечи и сказал:

— Дуться не надо. Тим всё понимает. Он, ну… как тебе говорить… он полчеловека. Скоро мы с тобой научим его разговаривать — и он будет совсем человек.

— А ты его учил, Ян?

— Учил.

— Ну и как?

— Ничего не вышло. Все смеются, — сокрушённо вздохнул Ян. — Понимаешь, Витька, кажется, уже сейчас… вот-вот… ещё немножко — и он скажет. «Ну, — кричу я ему, — Тим! Давай, давай! Разговаривай со мной!» А он смотрит, как… как вот ты смотришь, открывает пасть… и ревёт. Не может. Наверное, я его плохо учил.

Витька глядел на чёрного могучего зверя, и ему казалось, что медведь действительно всё понимает.

Тим выставлял вперёд круглое маленькое ухо, верхняя губа у него вздрагивала.

— Гляди, Ян, он улыбается!

— Это он умеет, — серьёзно сказал Ян.

Ян ничего не спрашивал о синяке под глазом. Ждал, когда Витька сам расскажет. Но Витька помалкивал.

Зато в школе его сразу обступили. Девчонки ахали, а ребята поглядывали на синяк с молчаливым почтением.

Витька и в школе ничего не рассказал. Хоть его так и подмывало описать свою победу над двумя хулиганами героическими и яркими красками.

Уже и слова были готовы подходящие, так и вертелись на кончике языка. Но он промолчал.

Витька решил стать немногословным, строгим и суровым. Настоящим мужчиной. А настоящий мужчина не может быть хвастуном.

Молчать было очень трудно. Гораздо труднее, чем победить двух мальчишек.

Эва пришла только к третьему уроку. Она принесла двадцать одну контрамарку. Чтобы никому не было обидно.

Гвалт стоял такой, что прибежали ребята из соседних классов.

— Повезло вам, — завистливо говорили они, — вот уж повезло!

— Приходи пораньше, Витя. Мой номер четвёртый. Я тебя усажу в первый ряд, — сказала Эва.

Витька кивнул.

— Бедненький глаз. Болит? — спросила Эва и погладила Витьку по щеке.

Витька испуганно отшатнулся и быстро поглядел по сторонам, смущённый и покрасневший. Но было уже поздно. Все заметили.

А Танька Орешкина даже подскочила за партой и стала что-то быстро шептать на ухо Варюшке Сперанской, кося глазами на Витьку и Эву.

«Сплетничает, коза», — подумал Витька и отодвинулся от Эвы.

Эва взглянула на него недоуменно и обиженно, медленно опустила голову, и щёки её заполыхали пунцовым румянцем.

Витьке стало стыдно. Он тронул Эву за локоть, но она отдёрнула руку и быстро прошептала:

— Не трогай меня. Не смей.

Витька спрятал руки под парту и уставился в одну точку — на выщербленный угол классной доски. На душе у него стало скверно и холодно.

Витьке казалось, что между ним и Эвой внезапно выросла глухая прозрачная стена. Кажется, вот она, Эва, рядом, а дотронуться до неё нельзя. И сказать ничего нельзя — не услышит.

Витька почувствовал, как уходит, растворяется, словно дым, что-то очень хорошее, необычное и светлое.

И виной тому он, Витька, — глупый человек.