Флориан дергает подол платья и отрывает торчавшую ниточку.

– Ну, ты ведь ему не изменила, ты только об этом подумала.

– Какая разница? – Бабетта поднимается и стаскивает синее платье через голову, нимало не заботясь о том, что вообще-то раздевается перед совершенно чужим мужчиной. – И с этим мне теперь жить до конца дней своих.

– Так серьезно? – Флориан протягивает ей серую потрепанную футболку. – Ну, тогда остается одно – взойти на костер, как подобает безутешной вдове! Вдова, – повторяет он. Это слово – как воронье карканье, как темный, мрачный еловый лес среди снежных полей. – Ну да, ты же вдова, разве нет?

– Ты тоже, не правда ли?

Она наливает ему «Чивас регал», причем двойной, – похоже, они негласно договорились сегодня напиться.

Флориан принимает бокал, одним махом опрокидывает в рот и уходит на кухню. Оттуда раздается шум и звон.

У Бабетты ноет сердце, будто туда воткнули нож, воздуха не хватает. Предынфарктное состояние? Коллапс легкого? Нервные колики? Она ни черта не смыслит в медицине, сто лет пройдет, пока разберется, и всегда готова искать причину физических недомоганий в глубинах своей психики. Сейчас ее терзает воспоминание и одна-единственная мысль: Фриц никогда больше не будет звенеть посудой на кухне! Годами она пережевывала и проглатывала сотни этих «никогда больше» и «ни разу снова», но вот об этом звоне посуды начисто забыла.

Забыла, с каким энтузиазмом Фриц наводил порядок на кухне, пока она срочно заканчивала очередной заказ. Те же самые звуки, надо же, абсолютно те же самые, как будто Флориан исполняет партию по тем же нотам. Ящик выдвигает, ящик задвигает, вилки и ножи раскидывает по ячейкам, тарелки моет, кастрюли споласкивает, сковородку убирает на место, снова ящик выдвинул, снова задвинул. Дзинь, динь, дон, стук, бряк, дзинь, дон. Бабетта затыкает уши, стонет. Не помогает. Она встает и ходит из угла в угол.

Едва она видит Флориана, боль утихает. Как тяжелобольной, страдающий хроническими болями, она научилась с этим жить. Флориан оборачивается к ней с половником в руке.

– Это куда?

Она пожимает плечами.

– Да все равно. Куда-нибудь.

Он подбрасывает половник в воздух и снова ловит.

– Сто лет не готовил, знаешь. – Улыбается смущенно. – Сто лет не мешал ложкой ничего, кроме киссьеля.

– Киселя? – переспрашивает она.

– Нет, киссьель, к-и-с-с-ь-е-л-ь, – медленно произносит он по буквам, замолкает и смотрит прямо перед собой.

Она отбирает у него половник и в шутку ударяет по плечу.

– Пошел вон с этой фигней, – шутит она.

Он молчит. Но рубашка у него на груди вздымается и выдает его.

– Ну, перестань, перестань, – мягко произносит она.

Он криво улыбается и отступает от нее.