В жизни Марии закончился период, безусловно, самый важный с точки зрения ее восхищенных поклонников, поскольку с этого момента певица перестала принадлежать одной только сцене. Отныне все ее мысли и стремления были связаны с Онассисом. Она начала пренебрегать своими профессиональными обязанностями, ставшими вдруг ей в тягость, как концерт в Бильбао, заставивший ее на два дня расстаться с Ари, как выступление 23 сентября в Лондоне или же десять дней спустя телевизионная передача в том же городе. Певица воспринимала как неприятную обязанность и представление в Канзас-Сити, где в ее голосе уже звучала усталость. Она делала раздраженные заявления в прессе, прибыла в Бильбао за несколько минут до поднятия занавеса, аннулировала передачу в Лондоне и представление в Берлине. Все указывало на то, что все ее мысли и чувства были заняты чем-то другим, более важным для нее.

Вскоре последовала расплата за столь непредсказуемое поведение: 6 ноября в Далласе, куда она прибыла скрепя сердце, чтобы петь в «Лючии ди Ламмермур», певице не удался финальный ми бемоль в сцене безумия героини. Не успел опуститься занавес, как примадонна устроила истерику в полном соответствии со своим взрывным греческим темпераментом… Подобного случая не могли упустить американские журналисты. Янки тут же поспешили посвятить своих читателей в подробности личной жизни артистки, усмотрев в ней причину некоторых шероховатостей в ее исполнении: «Мисс Каллас не серьезно относится к своему ремеслу…» Мгновенно забылось все, чем она обогатила оперное искусство. Певица захотела быть счастливой? Какое непростительное преступление! Она захотела распоряжаться своей жизнью? Ей было отказано в этом праве.

И кто же развернул широкую кампанию по дискредитации Каллас? Конечно, Эльза Максвелл! Старая газетная сплетница сразу поняла, в какую сторону подул ветер. С удивительным для ее возраста проворством она вновь переметнулась в другой лагерь. В одночасье превратившись в ярую поборницу нравственности, она начала клеймить позором бросивших вызов обществу Марию и Ари и проливать крокодиловы слезы по поводу «бедняжки Тины, преданной и брошенной с таким цинизмом…».

«Бедняжка Тина» и в самом деле проявила поразительную оперативность. Не дав супругу до конца насладиться его новой победой, она забрала детей и покинула их совместное жилище на авеню Фош, чтобы найти пристанище у своего отца, и тут же подала на развод. Было бы логично предположить, что Аристотель только того и ждал. Однако это было не так. Напротив, Онассис предпринял не одну попытку уговорить жену отказаться от своего решения, что должно было бы насторожить Марию. Однако певица была слишком счастлива, чтобы заметить какой бы то ни было подвох. Как известно, счастье всегда слепо. К тому же Аристотель по-прежнему уделял ей максимум внимания и удивлял широкими жестами. В промежутках между заключением новых миллиардных сделок он садился в самолет и летел, чтобы провести с ней безумную ночь. Шампанское лилось рекой, в то время как голос Марии слабел на глазах.

В сентябре, всего несколько дней спустя после окончательного расставания с Баттистой, она вновь совершила круиз на яхте «Кристина». В этот раз здесь не было ни знаменитых гостей, ни шумных стоянок в портах. Влюбленным хотелось побыть наедине, а не выставлять свои чувства напоказ. Ступив на палубу яхты, Мария перестала играть в примадонну. В похожих на балетную обувь белых туфлях без каблуков, в скромном платьице или же в купальнике, она каждой клеточкой своей кожи наслаждалась солнцем и доставшимся ей счастьем.

Куда же направлялась эта влюбленная парочка? Конечно, в Грецию, обетованную землю. На берегу их уже поджидало такое количество спешивших сделать сенсационные снимки газетных фоторепортеров, что греческое правительство направило туда отряд морской полиции, чтобы разогнать толпу. И это все, что оно могло сделать для миллиардера и самой великой певицы в мире.

Как уже говорилось выше, Мария с нескрываемой досадой прервала свои райские каникулы, чтобы выполнить обязательства по контрактам, подписанным еще от имени Менегини, словно тот предчувствовал, что хоть таким образом вырвет свою супругу из объятий возлюбленного.

Впрочем, старый и покинутый муж вновь напомнил о себе. 14 ноября судья Бресия, который должен был официально развести супругов Менегини, вызвал их к себе. Легко догадаться, что они не могли незаметно пройти в здание суда, плотно окруженное папарацци и сотнями зевак, устроивших Баттисте теплый прием, достойный звезды. Еще немного и бывший муж примадонны начал бы раскланиваться перед публикой! Вслед за ним прибыла и сама Каллас. Некоторые люди пришли сюда с единственной целью — освистать певицу. Накануне она выступила с заявлением, вызвавшим всеобщее неодобрение итальянцев, неожиданно вставших на защиту попранной добродетели. «Я не ангел, — заявила Мария журналистам. — Я женщина и серьезная артистка. К тому же я точно не дьявол. Однако я имею право жить как любой другой человек».

Тем не менее при появлении Марии робкие попытки освистать ее тут же прекратились. Певица прошла сквозь молчаливую толпу и вошла в кабинет судьи, где задержалась более чем на шесть часов. В продолжение этого времени между супругами шел ожесточенный спор. В итоге судья вынес решение о разводе с разделом имущества по взаимной договоренности: Марии в собственность перешли дом на улице Буонарроти, а также все драгоценности, преподнесенные ей Баттистой. Ему же досталась вилла в Сирмионе, в то время как мебель, картины и ценные предметы интерьера были поровну разделены между супругами. В целом Мария и Баттиста разделили имущество на сумму в 600 миллионов франков (что в 1990 году составляло бы около 80 миллионов). Менегини, несмотря на удрученный вид, с которым он все это время появлялся на людях, нисколько не утратил чувства реальности.

Я пишу эти строки и держу перед собой газетную фотографию: Каллас и Менегини расходятся в разные стороны. Символическая картина, скупая и жесткая. Последний снимок, запечатлевший разбитую семейную лодку: все, что осталось от проведенных бок о бок одиннадцати лет.

Думала ли об этом Мария, когда летела в Америку, где ее ждал еще один контракт, заключенный все тем же Менегини? Скорее всего, нет. Она с головой окунулась в новое счастье, и ее единственным желанием было поскорее увидеться с Аристотелем. Она не могла признаться даже себе самой, что музыка и пение, то есть все, что до сих пор было смыслом ее существования, отодвигалось постепенно на второй план. В ее новой жизни не было места для былых ценностей. Она не хотела больше приносить себя в жертву искусству.

С этого ли момента началось то, что называется духовной смертью артистки — ее падение с музыкального Олимпа? Возможно ли, чтобы столь яркая звезда начала гаснуть, едва достигнув тридцатишестилетнего возраста? Конечно же зрители еще какое-то время наслаждались ее божественным голосом. Когда она появлялась на сцене оперного театра — а это случалось все реже и реже, — несравненная трагическая актриса по-прежнему приводила в трепет и восторг публику. Однако это были только отдельные вспышки молнии. Начиная с этого времени, тот, кто по-настоящему любил ее, всякий раз, когда слушал певицу, чувствовал подспудный страх: вдруг ее голос предательски сорвется на какой-либо высокой ноте? Каждый поклонник ее таланта с тревогой наблюдал, как эта феноменальная певица, которая совсем недавно была способна с самым естественным видом демонстрировать невероятные чудеса виртуозного исполнения, отныне все чаще проявляла признаки давно копившейся физической и моральной усталости. Вот почему публика ломилась на каждое ее выступление вплоть до последней серии концертов в 1974 году. Ее боялись потерять. Зрителей мучили опасения, что перед их кумиром занавес опустится навсегда. Число поклонников певицы росло день ото дня. Шли годы, а восторги зрителей не утихали. Никогда Каллас не пользовалась таким успехом и любовью слушателей, как в то время, когда уже не могла удивлять их своими невероятными вокальными достижениями, так обогатившими оперное искусство.

И сама Мария мало-помалу начала испытывать страх и сомнения. Потеря веры в себя была для нее тяжелее утраты былых вокальных возможностей, что и привело к фатальной развязке. В итоге Мария потеряла саму себя. Как известно, певица всегда критически относилась к своему творчеству. Если в какой-то вечер ей удавалось выступить с особым блеском, она с недовольной гримасой произносила: «Вот в этом месте я могла бы сделать лучше…» Чувство неудовлетворенности не покидало ее исключительно потому, что она была уверена в том, что могла бы сделать лучше. Теперь же она знала, что лучше не получится. Такое пессимистическое настроение незаметно привело ее к отречению от призвания.

Таким образом, связь с Онассисом и новый образ жизни, который она начала вести, не были единственной причиной самоуничтожения артистки. Встреча с миллиардером стала для нее только отправной точкой, внешним толчком, чтобы опустить крылья и рухнуть вниз. В тот момент певицей владела неуемная жажда удовольствий. Мария всегда хотела иметь богатых друзей. Она давно мечтала о красивой жизни. Она изголодалась по веселью и роскоши так же, как в юности по макаронам, которые варила себе в отцовском доме в Бруклине. Она думала, что сможет насытиться и ничего при этом не потерять.

В то время у Марии разыгрался особого рода аппетит, о чем мы уже вскользь упоминали. Однако мы вновь вернулись к этому вопросу. Можно только удивляться, что такая роскошная женщина ждала до тридцати шести лет, чтобы испытать все земные наслаждения. Двадцать с лишним лет Мария с легкостью переносила тяготы «монашеского» образа жизни, на который себя сознательно обрекла ради карьеры. Этому можно поверить, поскольку в объятиях Аристотеля она познала истинную радость бытия. В мои намерения не входит углубляться в подробности интимной жизни Марии Каллас. Я также не собираюсь открывать псевдосекреты, за которыми охотятся журналисты в вечной погоне за сенсациями. Как мы знаем, до встречи с Онассисом Мария придерживалась весьма консервативных взглядов на супружескую верность и семейный долг. Вспомним хотя бы, как она вела себя с Ингрид Бергман после того, как та ушла от Росселини. И вот она, ни секунды не раздумывая, бросила вызов обществу и легко отказалась от всего, чем жила на протяжении целых одиннадцати лет. Она оставила надежного, как скала, мужчину, которого, может быть, никогда не любила, но, безусловно, уважала, поскольку могла всегда рассчитывать на его поддержку…

Такой переворот в ее сознании осуществился всего за каких-то несколько недель. Она не дала себе времени на размышление, а бросилась в новую жизнь словно в омут. В том, что миллиардер до такой степени вскружил ей голову, повинно многое, но со счетов нельзя сбрасывать и сексуальное влечение. Как нам уже известно, Онассис часто признавался в том, что коллекционировал победы на любовном фронте с таким же энтузиазмом, как другие коллекционируют марки. Он нисколько не походил на платонического влюбленного. Ни для кого не было секретом, что он пребывал в постоянных поисках все новой и новой женской плоти. Однажды я видел его на завтраке в ресторане «У Максима». Он открыто обхаживал одну молодую особу и вручил ей свою визитную карточку. В то время он уже был женат на Жаклин Кеннеди и в какой-то степени возобновил отношения с Марией Каллас. Вполне разумно предположить, что оперная дива оценила по достоинству и особые «таланты» Аристотеля. Эта гипотеза имеет право на существование еще и потому, что в области физических удовольствий Мария была новичком.

Антонио Гирингелли придерживался такого же мнения, о чем сказал без стеснения: «Возможно, Каллас в последние годы совместной жизни с Менегини испытывала определенную сексуальную фрустрацию. Вернувшись к нормальной жизни, она не могла уже всю себя без остатка отдавать искусству».

После представления, данного 21 ноября в Далласе, где она с блеском исполнила партию Медеи, несмотря на некоторые погрешности в вокале, Мария закрыла свой театральный сезон. Впервые за все то время, когда певица находилась на пике славы, она отказывалась от какой бы то ни было профессиональной деятельности на протяжении восьми месяцев и нисколько об этом не жалела. Мария приехала к Онассису в Монте-Карло, и любовники окунулись в водоворот веселых развлечений на Лазурном Берегу.

Здесь их настигла новая неприятность в виде заявления для прессы, сделанного Тиной Онассис. Она только что обратилась в суд штата Нью-Йорк с иском к мужу и теперь разыгрывала оскорбленную добродетель: «После того как мы расстались этим летом в Венеции, я надеялась, что Онассис достаточно любит своих детей и уважает наши семейные отношения, чтобы встретиться либо со мной, либо устроить встречу между нашими адвокатами для урегулирования возникнувших проблем. Однако ничего подобного не произошло. Я глубоко сожалею, что Онассис не оставил мне никакой другой альтернативы, как начать бракоразводный процесс с ним в Нью-Йорке. Со своей стороны я по-прежнему желаю всех благ Онассису и надеюсь, что по окончании всех этих формальностей он продолжит с таким же успехом вести тот же образ жизни, что и раньше, но в котором я не принимала никакого реального участия».

Тина почему-то не сочла нужным добавить, что ее «одиночество» скрашивал двадцативосьмилетний венесуэлец, обратим внимание, тоже миллиардер. Несмотря на то, что она была любимой дочерью очень богатого судовладельца, Тина не могла в одночасье отказаться от привычки встречаться с мужчинами, имеющими средства…

Как бы там ни было, но настроение Марии и Ари было сильно испорчено. Процедура развода по-американски предполагает самую широкую огласку. Оперная дива рисковала быть привлеченной в качестве главного свидетеля. Если она и получила развод по взаимному согласию с Менегини, то только потому, что категорически отрицала существование каких-либо других отношений с Онассисом, кроме искренней дружбы. И хотя никто не был настолько наивен, чтобы поверить в эту ложь, она была принята судьей за чистую монету. Действия Тины могли вернуть все на круги своя. К счастью, Онассис умел улаживать любые дела. Неизвестно, как ему это удалось в данном случае, но факт налицо: некоторое время спустя Тина отказалась от открытого процесса и согласилась на так называемый скорый развод, который начал широко практиковаться в отдельных американских штатах. К тому же был снят вопрос о привлечении Марии к бракоразводному процессу Онассисов. Тина вдруг заговорила о некой госпоже Ринеландер, которая лет пять назад якобы имела интрижку с ее мужем. По правде говоря, в списке любовных похождений Аристотеля было столько имен, что глаза разбегались…

Мария, со своей стороны, продолжала заявлять при всяком удобном случае, что она была для Менегини всегда образцовой супругой, а если и разошлась с ним, то только по профессиональным соображениям. По ее словам, бедный Баттиста не мог больше за ней «успевать».

«Мне бы не хотелось никого осуждать, но я могу сказать, что мой муж столкнулся с ситуацией постоянного расширения сферы деятельности. Он старался изо всех сил. Без всякого сомнения, он действовал добросовестно, но ему было трудно защищать в полной мере мои интересы как артистки, — утверждала она не моргнув глазом в одном из интервью. — Ему следовало бы поручить отстаивать мои интересы какому-либо импресарио или же сказать мне: «Решай сама свои проблемы». Вот одна из причин, почему мы расстались. Так не могло дальше продолжаться. Между тем мне было очень нелегко принять такое решение. Я смотрю на расторжение брака как на признание самой большой жизненной неудачи. Мой инстинкт подсказывает мне, что брак является контрактом без срока давности. Кроме того, воспоминание о семейном разладе между моими родителями укрепило мое стремление к стабильности. Я отказалась от моего брака только после того, как ситуация стала нетерпимой».

Это заявление никого не могло обмануть, тем более что в тот момент Мария практически жила на борту «Кристины», чаще всего в одиночестве. Онассис продолжал колесить по всему свету, и не только в погоне за деньгами, постоянно расширяя границы своей империи. Мария терпеливо ждала его возвращения, с радостью встречала и никогда не упрекала за долгое отсутствие, что удивительно при ее вспыльчивом нраве. Куда же делась гордая и самолюбивая Каллас? Куда пропала тигрица, готовая выпустить когти при малейшем посягательстве на ее привилегии? Подобную метаморфозу могла совершить только волшебная сила любви. Она научила женщину тому, что до сих пор было ей незнакомо: терпению, мягкости, уступчивости и даже покорности.

За девять лет, которые Мария посвятила Ари, она превратилась в совсем другую женщину. Конечно, время от времени Каллас проявляла свой прежний нрав, однако это были только отдельные мимолетные вспышки гнева, после чего она тут же безоговорочно сдавалась на милость победителя.

На первых порах, когда любовники еще праздновали свой медовый месяц, Марию словно подменили. Такой спокойной и тихой ее еще никто не видел. Дошло до того, что она помирилась с Гирингелли, нежно обнялась с Рудольфом Бингом и хорошо отозвалась на публике о Ренате Тебальди! Что тут сказать? Этот Онассис и в самом деле изменил оперную диву!

Однако все восемь долгих месяцев, когда певица не выходила на оперную сцену, до сих пор составлявшую смысл ее существования, ее мучила одна тщательно скрываемая от посторонних тайна: она чувствовала, что голос больше не подчиняется ей как прежде. Когда она садилась за пианино и принималась за гаммы, ее голос неожиданно срывался на самой высокой ноте и певице приходилось вновь восстанавливать дыхание. И это еще не все. При пении в горле возникала нестерпимая боль, заставлявшая тут же прерываться. Какое испытание для певицы, всегда виртуозно исполнявшей самые опасные голосовые трюки! Это не могло не отразиться на общем состоянии Марии: у нее установилось как никогда низкое артериальное давление и участились нарушения сердечно-сосудистой системы. Почему так случилось, что в самое счастливое время ее начали мучить неуверенность в себе и физическая боль? Но тревога охватывала певицу лишь в то время, когда она оставалась наедине с собой. Стоило только Ари появиться на горизонте, как ее душевное равновесие тут же восстанавливалось. В обществе любимого человека она вновь с головой окуналась в атмосферу праздника. Похоже, шумные ночные вечеринки и великосветские балы начинали ей все больше и больше нравиться. И это она называла «жить, наконец, так, как все», «быть женщиной, такой же, как все»?

Трудно без огорчения вспоминать о тех давних событиях, поскольку известно, какой безжалостный приговор вынесет судьба одной из самых выдающихся певиц.

Кто-то, возможно, скажет, что это было личным делом Марии. Если ей вдруг захотелось ради прекрасных глаз Онассиса пустить по ветру свою жизнь? Если она пожелала сменить корону королевы оперного искусства на картонный венец королевы вакханалий на Лазурном Берегу? Если ей пришлось по вкусу после того, как она была звездой «Ла Скала» и «Метрополитен-оперы», появляться на страницах глянцевых журналов в разделе светской хроники? Все так, если бы Мария не была публичным человеком. Ее персона бесконечно интересовала журналистов, следивших за каждым ее словом и жестом, чтобы удовлетворить любопытство жадных до скандалов читателей. Папарацци подкарауливали Марию у танцевальной площадки во время ее ночных походов по увеселительным заведениям, следили за ней по дороге к портному и даже когда она ужинала с принцессой Монако Грейс и принцем Ренье на балу, устроенном Красным Крестом… Напрасно Онассис время от времени разбивал аппаратуру фотографов. Напрасно Мария приходила в ярость, чтобы бросить им в лицо ругательства и оскорбления, они всегда были рядом, ее безжалостные часовые в бесконечной гонке за сенсационными сплетнями и жареными фактами.

«— Разве газетные статьи вас по-прежнему волнуют? — спросил Каллас один из ее преследователей.

— Да, если они печатают откровенную ложь! — ответила она. — Почему они портят мне жизнь в то время, когда я прошу только об одном, чтобы меня оставили в покое? Почему они суют нос в частную жизнь Каллас и интересуются, куда она пошла, что делает, с кем встречается? Я знаю, что каждая звезда становится мишенью журналистов, однако в итоге весь этот шум и тарарам приводит к тому, что я теряю вкус к музыке».

Надо сказать, что никогда еще на звезду не было направлено столь великое число прожекторов. Не так часто случалось, чтобы о Каллас то и дело печатали статьи как в желтой прессе, так и в серьезных информационных изданиях. Очевидно, это было тяжким испытанием для Марии и все же… Все же я помню, как во время последнего разговора с певицей, перед тем как на ее хрупкие плечи свалилось тяжелое бремя одиночества, она, рассказывая о времени, когда ее преследовали средства массовой информации, невольно улыбнулась, что было похоже на ностальгию…

Во всяком случае, вся та шумиха, поднятая вокруг его бывшей жены, заставила Менегини выйти из оцепенения, в которое он погрузился после развода. И он тут же начал жалеть о том, что проявил слишком много благородства во время раздела общего имущества. Теперь ему захотелось получить более весомый кусок пирога. В перспективе это грозило Марии новыми расходами, тратой времени для встреч с адвокатами, новыми спорами…

Но что эти склоки по сравнению с любовной горячкой, в которой пребывала Мария! Желая покончить со своим итальянским прошлым, поскольку отныне по требованию Аристотеля она была целиком и полностью гречанкой, Мария продала квартиру в Милане и нашла пристанище в столице всех изгоев мира, будь то миллиардеры или нищие, — в Париже. Она купила квартиру на улице Фош, совсем близко от владений самого Онассиса. Однако для Марии эта квартира стала только временным жильем, поскольку она предпочитала такие места, как Монте-Карло и яхта «Кристина», разумеется, когда хозяин был на борту. Теперь звезда, называвшаяся Каллас, вращалась вокруг светила по имени Онассис. Она приспосабливалась к его образу жизни, всегда была готова встретить его с улыбкой, когда он прилетал на личном самолете. Как же ей привязать этого метеора к своей женской судьбе? Мария не могла не думать об этом: все женщины мечтают о замужестве. Впрочем, окружавшие ее люди только и говорили что о их свадьбе. Мария и Онассис в принципе не опровергали эти слухи.

В 1960 году состоялся официальный развод Онассиса с Тиной. Что же касалось Марии, то в Италии разводы в то время были запрещены и считалось, что супруги жили раздельно. Однако она имела американское гражданство, что позволяло ей без проблем выйти замуж в Соединенных Штатах. Однако знаменитые любовники тянули со свадьбой, а Аристотель перед представителями прессы продолжал называть оперную диву своей «лучшей подругой».

Когда они оставались вдвоем или же были в компании самых близких друзей, судовладелец громко опротестовывал свое намерение жениться на возлюбленной, однако этот проект оставался в стадии священного обета. Аристотель пригласил Марию в путешествие по замкам, что было торжественным и слишком французским развлечением для этих двоих детей Средиземноморья. Однажды им показалось, что они нашли идеальное место для проживания будущих молодоженов. Во всяком случае, так уверял Ари. И, как казалось Марии, он был вполне искренним. Наконец-то свершилось! Они поженятся и бросят якорь в этом замечательном месте, свидетеле славного прошлого!

Ничего подобного не случилось. Они не купили замок и не поженились. Аристотель всегда находил тот или иной предлог, чтобы отодвинуть событие, которого с растущим день ото дня нетерпением ждала Мария. Причина такой отсрочки лежала на поверхности: его двое детей. С самого начала дети Онассиса прониклись жгучей ненавистью к Марии. Это чувство не изменилось даже тогда, когда они выросли и стали взрослыми людьми. Аристотель успокаивал ее: «Пусть пройдет время… Они вырастут, мои ужасные дети… Все утрясется…»

Мария была вынуждена довольствоваться этими туманными обещаниями, хотя открыто заявляла, что хотела бы родить ребенка, чтобы увенчать короной эту настоящую для женщины жизнь, которую, как ей казалось, она отныне вела. И это ее желание оказалось несбыточной мечтой. Ей ничего не оставалось, как вернуться к своей прежней жизни самой известной в мире примадонны, поскольку именно в этой роли она покорила Онассиса. Бывший маленький эмигрант из Смирны еще больше повысил свой престиж, что было чрезвычайно важно для него. Вопреки тому, что утверждали некоторые биографы певицы, Аристотель никогда не просил Марию отказаться от ее профессии, что было бы логично со стороны влюбленного мужчины, но весьма разочаровало бы человека, постоянно озабоченного приумножением своей славы с помощью рекламы. По этому вопросу имеется ценное свидетельское показание, предоставленное Мишелем Глотцом в 1964 году, когда рассматривался вопрос об экранизации «Травиаты»: «Онассис придавал огромное значение карьере Марии Каллас. Он лично написал письмо Джеку Варнеру с согласия Караяна. Он встретился с ним благодаря мне на обеде, который я организовал. Мы вместе составили письмо с предложением снять фильм по «Травиате», в котором Висконти был бы режиссером, а Караян — дирижером. Караян был согласен, Висконти тоже. Онассис был также согласен оплатить съемки фильма. Я не знаю, что произошло потом. Фильм не состоялся по двум причинам. Одна из них мне неизвестна: а именно то, что произошло между Варнером и Онассисом, потому что в этот момент между Каллас и Онассисом наметился разрыв. Вторую же причину я хорошо знаю. Речь идет о неком недоразумении при выборе Марией дирижера для «Травиаты» между Караяном и Джулини. Джулини назначал даты, которые отвергала Каллас. В конце концов, ему это надоело, и он отказался от проекта. Караян проявил больше терпения… Но она все откладывала, откладывала, откладывала! Это было в ее характере — отложить решение всех вопросов на более поздний срок. Вот так ничего и не состоялось».

Мишель Глотц был прав. Тенденция никогда не говорить «да» и в то же время не говорить «нет» все чаще проявлялась у Марии, по мере того как она теряла уверенность в своих вокальных возможностях.

А пока, после перерыва в восемь месяцев, оперная дива вновь вернулась на сцену. Однако Марию уже обуревали сомнения, частично лишавшие ее исполнительских способностей. Теперь она была в какой-то степени певицей только наполовину. Однако если бы она по-настоящему захотела, если бы ей удалось преодолеть парализующий страх, если бы она отказалась от удовольствий, предоставляемых Онассисом, если бы ее не сжигал огонь любовной страсти, возможно, она вновь смогла бы достигнуть вершины… Впрочем, помечтали и будет.

Возвращение на оперную сцену началось с аннулирования концерта, который она должна была дать в Остенде. Причиной этого неприятного события стал острый ларингит, случившийся совсем некстати, поскольку еще больше пошатнул уверенность певицы в своих силах. Длительный отдых, похоже, не принес ожидавшихся результатов. Состояние ее голоса не улучшилось, и Каллас охватила паника. В августе ей предстояло петь в двух представлениях «Нормы» в античном театре в Эпидавре, где ее ждала вся Греция. Вся Греция и… Онассис, что для нее было важнее всех эллинов вместе взятых. Для него же это выступление было удобным случаем похвалиться перед всем миром своим последним приобретением, устроить блестящую демонстрацию собственного величия. В тот вечер должна была петь не просто Каллас, а его Каллас! А уж какая музыка будет звучать, Беллини или другого композитора, ему было все равно. Главное для этого греческого выскочки заключалось в престижности места, где должно было состояться представление. Аристотелю казалось, что символически он переходит с Юпитером на «ты»…

Певице надо было во что бы то ни стало оправдать столь высокие амбиции. Мария знала, что отступать некуда. Она должна была петь, и она будет петь. Любовь творит чудеса, и Мария обрела второе дыхание. Однако все предыдущие месяцы она разбазаривала свои силы. Многие видели, как ночи напролет она танцевала с Ари в «Моана», самом шикарном ночном клубе в Монте-Карло.

Один журналист, с иронией наблюдавший за тем, как влюбленные выходили на танцевальную площадку, писал: «Мадемуазель Каллас и господин Онассис составляют вместе довольно симпатичную пару. Однако они не могут танцевать щека к щеке, поскольку мадемуазель Каллас ростом выше господина Онассиса. Ей приходится нагибаться и покусывать ему ухо, что, похоже, приводит господина Онассиса в неописуемый восторг».

Возможно, из-за этого нежного покусывания в прессе уже заговорили о грядущей свадьбе! Да и сама Мария была причастна к распространению этого слуха. В эйфории она принимала свои мечты за реальность и допустила несколько неосторожных высказываний перед друзьями, которые их тут же подхватили и разнесли по всему свету. Увы! Онассис с присущей ему резкостью положил конец этим слухам, заявив, что его брак с «мадемуазель Каллас является только чьей-то неудачной шуткой». И все же вопрос о свадьбе оставался открытым. Мария часто к нему возвращалась на протяжении всех проведенных с Аристотелем лет. И все эти годы он продолжал уклоняться от ответа, хотя порой и делал вид, что готов «отдать свою руку и сердце». Вот и посещение исторических замков, о чем мы рассказывали выше, входило в его тактику проволочек.

Итак, в августе 1960 года Мария отправилась на землю своих предков. Ее приезд под покровительством судовладельца-миллиардера воспринимался в Греции как событие государственной важности. По такому случаю оркестром должен был дирижировать престарелый маэстро Туллио Серафин. На древнюю землю эллинов вернулся и Георгиос Каллас, отец Марии, чтобы присоединиться к восемнадцати тысячам зрителей, ожидавших с душевным трепетом и нетерпением выступление оперной дивы.

И все они остались ни с чем, поскольку представление не состоялось… Нет, на этот раз оно сорвалось вовсе не из-за Марии! Над Эпидавром пронеслась такая мощная гроза, что все зрители, промокнув до нитки, разбежались по домам… Но они собрались в том же количестве 24 августа, и их энтузиазм не имел границ. И даже если «Норма» 1960 года по исполнению не стоила предыдущих, оперная дива все еще вызывала неистовый восторг публики. Это был не просто успех, а коллективное помешательство! Восемнадцать тысяч зрителей встали в едином порыве со своих мест и приветствовали своего идола бурными аплодисментами.

Четыре дня спустя, несмотря на внезапный приступ лихорадки, Мария дала второе представление. И еще раз она потрясла всю Грецию. Певицу увенчали лавровым венком прямо на сцене. Несомненно, на этот раз она точно вошла в мифологию! И, как богиня, не принимавшая материального вознаграждения, она передала всю сумму своего гонорара — 10 тысяч долларов — в фонд поддержки актеров. Десять тысяч долларов! Какое счастье, что Менегини не видел этой расточительности, он бы позеленел от злости!

Что же до Онассиса, то он был полностью удовлетворен и нисколько этого не скрывал. Все возгласы «браво» он принимал на свой счет. Они стали лишним подтверждением того, что Каллас была его удачной сделкой. Впрочем, Онассису весьма пришелся по душе его неофициальный тесть Георгиос Каллас, и он с удовольствием опрокинул с ним не одну рюмку узо. Короче говоря, наши греческие любовники никогда еще не чувствовали столь тесной связи между собой, как на земле своих предков — главной свидетельнице великого прошлого их общей родины. Тем не менее это не помешало им вскоре вернуться к современным радостям в Монте-Карло, где они продолжили с успехом прожигать жизнь в ночных клубах.

Между тем овации, которыми певицу наградили в Эпидавре, в какой-то степени вернули ей утраченную веру в себя. У Марии возникло желание вновь погрузиться в мир музыки, приносившей ей истинное душевное наслаждение. При участии достопочтеннейшего Серафина она записала новую «Норму» в «Ла Скала», а 7 декабря — традиционная для прославленного театра дата — она начала сезон оперой «Полиевкт», по правде говоря, не самым лучшим произведением Доницетти, вдохновившимся в свое время «Полиевктом» Корнелия.

Ставить эту оперу должен был человек, который как никто другой мог подчеркнуть сильные стороны Каллас, — Лукино Висконти. Однако в это время итальянская цензура запретила его фильм «Рокко и его братья», и Висконти рассердился! Он отказался от предложения миланского театра «Ла Скала», несмотря на все его преклонение перед Марией…

Тем не менее постановка «Полиевкта» состоялась. Онассису лишний раз представился случай сыграть роль «лучшего друга». На премьеру он пригласил кое-кого из своих самых именитых знакомых: Ренье и Грейс из Монако, Бегина, нескольких судовладельцев и банкиров, что только прибавило страхов оперной диве. К счастью, при ее появлении на сцене публика устроила такую бурную овацию, что певица успокоилась: сердца зрителей по-прежнему принадлежали ей. По мере того как шло представление, к Марии вернулась былая уверенность в своих силах. В конце спектакля зал взорвался громом аплодисментов и восторженных возгласов. Отныне каждое появление певицы на сцене будет погружать зрителей в состояние, близкое к коллективному помешательству, что можно объяснить только ее магическим воздействием на публику. Как настоящая колдунья, она одним лишь присутствием на сцене завораживала слушателей. Каллас, которую зрители вызывали бесчисленное количество раз, на которую молились как на икону, уже утратила былую легкость и виртуозность. Единственная и неповторимая примадонна была уже героиней вчерашних дней. Харизматическая личность, идол. Как человек, на себе испытавший ее колдовские чары, могу сказать, что в этом не было ни высокомерия, ни снобизма. Мария Каллас была просто феей. А у каждой феи свои секреты…

После представления в «Ла Скала» состоялся традиционный изысканный ужин, где обязана была присутствовать Мария, взятая в заложницы великосветским обществом и теперь к нему присоединившаяся… Здесь же мелькнула и Эльза Максвелл! Неужели старая сплетница вновь переметнулась на другую сторону? Конечно же запах миллиардов Онассиса не давал ей покоя. Плевать на попранную нравственность и несчастного покинутого мужа, с именем которого она отправилась в крестовый поход против Каллас! Зарыв свой боевой топор под горой с названием «лицемерие», она решила повидаться с Марией, в душе которой горел костер любви, разведенный мужчиной, а вовсе не ею самой.

Газетная статья Максвелл, опубликованная на следующий день после того памятного ужина, напоминала рекламное описание демонстрации мод: «Это был спектакль «Тысячи и одной ночи». Шитая золотом парча, муслин и шелк. Несмотря на духоту и жару, женщины до последнего момента не снимали свои меха: норку, шиншиллу и соболя. В этом году диадемы почти вышли из моды, их заменили украшения с изумрудами, сапфирами и бирюзой. В зале все шесть ярусов балконов украшали гирлянды из шестнадцати тысяч гвоздик, преподнесенных Бальменом».

И в том же духе до самого конца статьи… Можно ли было показать себя более поверхностной и столь недалекой? Стоит лишь вспомнить, что эта матрона на протяжении стольких лет поистине диктаторскими методами навязывала свое мнение американскому обществу, и тут же начинаешь недоумевать: как великий народ мог породить такое убогое явление?

После премьеры, когда ее опасения не оправдались, Мария от представления к представлению чувствовала себя все более уверенно. Критик Эндрю Портер писал в «The Musical Time»: «Никто мне не поверит, если я скажу, что из пяти представлений, которые она дала, Мария была на высоте только на одном. На утреннем спектакле 18 декабря, чтобы быть совсем уж точным. Она очаровывала, была обворожительной и полностью уверенной в себе».

Это замечание показывает, что недуг, которым страдала певица, имел и психологическое, и физическое происхождение. Общее состояние ее здоровья оставляло желать лучшего. К концу представлений «Полиевкта» у певицы упало давление, а боль в горле, когда она брала высокие ноты, становилась просто невыносимой. Она мечтала только об одном: поскорее уехать в Монте-Карло, куда Онассис заманивал ее райской жизнью, такой привлекательной, даже если она и была похожа на мираж…

И сама Мария строила иллюзии относительно своего профессионального будущего. Ей и в голову не приходила идея окончательного отказа от профессии, или же она старалась не думать об этом. И, чтобы отогнать от себя предательские мысли, Мария составляла списки опер, которые намеревалась петь, и театров, где собиралась выступать. С воодушевлением она строила воздушные замки. В итоге они рушились, как карточные домики… Ни один из ее мифических проектов на деле так и не осуществился. Она была похожа на проигравшегося в рулетку игрока, который в надежде отыграться удваивает и удваивает ставки до тех пор, пока у него не останется ни гроша за душой.

А пока «сладкая жизнь» шла своим чередом, хотя Онассис присоединялся к Марии значительно реже, чем в прошедшем году. Когда же он появлялся, она была не в силах отказаться от участия в шумных походах, которые он устраивал, чтобы лишний раз выставить напоказ свое богатство и власть. Время от времени она начинала бунтовать, конечно, не против миллиардера. Ее возмущало постоянное преследование со стороны газетных фотографов и репортеров, стерегущих каждый их выход. Мария всегда была скорой на расправу, что испытал на себе один папарацци, поджидавший парочку у выхода из ночного клуба и получивший удар в нос. На одной из фотографий мы можем видеть, с какой яростью она набросилась на фотографа в деревне Эр-е-Луар.

Неизвестно, нравился ли подобный образ жизни Марии, но она любила Онассиса, и этим все сказано. Для него она открыла в себе задатки деловой женщины. Артистка и примадонна, интересовавшаяся только своими контрактами, знакомая лишь с выдуманными оперными сюжетами и театральными дворцами из бумаги и картона, она вдруг начала говорить о финансах, нефтеналивных судах, вооружении… Аристотелю нравилось, что ради него она расширила круг своих интересов. С блаженной улыбкой он хвалился друзьям: «Мария — единственная из всех известных мне женщин, с которой можно говорить о делах».

Услышать от него подобный комплимент было равносильно признанию в любви. Каждый по-своему романтик! Еще немного и, как истинные греки, оперная дива и судовладелец стали бы партнерами в покупке танкера! Чудеса, да и только. Вот ведь какие неожиданные формы может приобрести страстное влечение, возникшее между людьми.

Мария вновь не выходила на сцены оперных театров. После последнего представления «Полиевкта» певица на зиму обосновалась в Монте-Карло. Она объявилась в Париже только 28 марта 1961 года. В зале «Ваграм» она записала свой первый диск на французском языке при помощи своего друга Мишеля Глотца, артистического директора фирмы ЭМИ во Франции, а также при участии молодого и талантливого дирижера Жоржа Претра. Между маэстро и певицей завязались самые добрые и дружеские отношения. Отныне все, что было связано с карьерой Каллас во Франции, происходило с участием Жоржа Претра. Он стоял за дирижерским пультом, когда певица одаривала публику последними искрами своего гения. Музыкант, так же как и многие другие, испытал на себе колдовские чары певицы. Вот что на следующий день после кончины своей подруги он с волнением поведал нам:

«Со мной случилась странная вещь. Это было на концерте в Германии. Мария выступала с оркестром. Я дирижировал. Вдруг на самой середине концерта со мной что-то произошло: я слышал Марию, но не мог пошевельнуться. Оркестр перестал играть, и нам пришлось начать сначала из-за меня… Я больше не дирижировал, я больше не знал, что нахожусь на дирижерском подиуме: я был где-то далеко-далеко, унесенный волшебным голосом…»

Певица записала оперные арии, не входившие до этого в ее репертуар. Тем не менее диск удался на славу. В особенности два отрывка из оперы «Кармен», хотя сама Мария утверждала, что ей не нравится это произведение. «Слишком задиристый и по-мужски твердый характер Кармен не соответствует моему», — сказала она, доказав тем самым, что человек не всегда знает самого себя…

Приезд оперной дивы в Париж не мог не вызвать привычного любопытства. Она не могла свободно передвигаться по городу, повсюду за ней следовал длинный шлейф наблюдателей. Газета «Journal du dimanche» не упустила ни малейшей подробности времяпрепровождения Каллас в Париже:

«10.45. Мария Каллас приводит себя в порядок и одевается.

12.30. Легкий завтрак. Мария всегда подкрепляется за три часа до своего выступления даже в случае, если она не голодна: жареное на гриле, почти сырое мясо с кровью, зеленые овощи, салат, фрукты и кофе.

От 15 до 18 часов сеанс звукозаписи. Она подъезжает к залу «Ваграм» на такси. Онассис никогда не сопровождает ее. Здесь Мария Каллас ведет себя, как ангел. Она замечает все свои ошибки, интересуется мнением своего артистического директора и дирижера оркестра Жоржа Претра. По окончании сеанса она прослушивает запись, а затем возвращается в свою гостиницу, где облачается в халат и лежит до обеда в постели.

19.30. В ее номер доставляют обед. То же меню, что и на завтрак.

20.30. Каллас болтает со своей горничной Бруной, читает газеты, слушает диски с танцевальной музыкой. Она обожает южноамериканские мелодии. Или же она часами говорит по телефону со своими друзьями и рассказывает им все, что происходит на экране телевизора.

23 часа. Она гасит свет и засыпает со спокойной совестью».

Столь праведный и здоровый образ жизни был возможен только в отсутствие Онассиса. Если бы тот был рядом, то водил бы ее по всем ночным увеселительным местам с целеустремленностью человека, опасавшегося остаться наедине с самим собой. Нетрудно понять, что такой образ жизни не проходил бесследно для того, кто его практиковал.

Порой среди множества новых знакомых, слетавшихся, словно бабочки, на огонь и кружившихся возле Марии, встречались настоящие и искренние друзья. Два представителя этого редкого вида сыграли важную роль в жизни оперной дивы: Маджи Ван Зайлен и Панагис Верготис. С ними ее познакомил Онассис. Верготис был судовладельцем, но обладал душевной тонкостью, чего у Онассиса не было и в помине. Во время кризисов в отношениях между Ари и Марией — а кризисы происходили все чаще и чаще — Верготис старался свести к минимуму печальные последствия ссор и взаимных упреков. Похожая роль отводилась и Маджи, поддержавшей певицу в период тяжких испытаний. В высшем обществе истинная дружба встречается очень редко. В эту портретную галерею входил и Франсуа Валери, не оставивший певицу, когда наступили другие времена, а также Мишель Глотц, которому Мария искренне доверяла, что с ее стороны случалось нечасто. В число ее друзей входил музыковед и любитель оперного искусства Жак Буржуа. Даже многие годы спустя после смерти Марии он с искренней теплотой вспоминал о ней, хотя порой слишком строго судил ее: «Она отдавала себе отчет в том, что волею судьбы оказалась на вершине, не утратив при этом глубокого смирения, бывшего неотъемлемой чертой ее характера. В последние годы мы из гордости отдалились друг от друга, но я всегда думал о ней».

Жорж Претр, еще один из верных друзей Марии, дирижировал оркестром во время последних выступлений и записей певицы. Помимо преклонения перед артисткой, он восхищался Марией как женщиной.

«Когда она работала, ее нервы были на пределе, — вспоминал дирижер. — Перед представлением она не могла думать ни о чем другом. Ее начинала мучить бессонница. Ее одолевала одна и та же мысль: как превзойти саму себя? Стремление к совершенству было ее навязчивой идеей. Однако на отдыхе, когда она была в круизе с Онассисом, она забывала обо всем, что не было связано с радостью бытия».

В то время даже самый лучший в мире ангажемент не заставил бы Марию отказаться от путешествия на яхте «Кристина» в обществе любимого мужчины. Впрочем, предложения уже не сыпались как из рога изобилия, а когда они все-таки поступали, то она так долго тянула с ответом, что в большинстве случаев они оставались на стадии проектов. Парадокс заключался в том, что, когда певица Каллас начала уходить в сторону от площадки, где побивала свои рекорды, миф Каллас достиг своего зенита.