— Я перешерстил все пункт за пунктом. Все точно. Попробую объяснить тебе, а если что будет непонятно, останавливай меня.

— Давай.

— Во-первых, ты должна знать, что у нее были определенные признаки предэклампсии. Кровяное давление начало подниматься примерно недель в тридцать беременности, и в моче появились следы протеина, то есть белка. Также отмечался незначительный отек щиколоток.

— Ты хочешь сказать, что у нее в конце концов появилось нечто вроде судорог или припадков?

— Нет, я не то хочу сказать. Я понимаю, Ханна, тут все важно, только ты лучше сначала выслушай меня, а потом будешь задавать вопросы.

— Прости.

—Простил. Так вот, медицинская карта вполне категорично утверждает, что у донора резус-фактор тоже отрицательный. А поскольку ты говоришь, что она знала донора, я могу допустить, что эта информация основана на анализе крови, сделанном врачом.

Конечно. Семейный доктор пользовал старика достаточно долго, наверняка проделав своими шприцами тысячи дырок в его коже, так ему ли не знать группу крови своего пациента? Группа крови тоже резус-отрицательная, а-а? Каково? У обоих! Брак, можно сказать, заключенный на Небесах, хоть и через пробирку. Но ведь в таком случае все должно было проходить нормально, разве не так? Два резус-отрицательных родителя не могут создать резус-положительного младенца. Но я прикусила язык, решив дослушать специалиста до конца.

— Ты спросишь, что из этого следует? Из этого следует, что два резус-отрицательных существа не могут создать резус-положительного отпрыска, поэтому их отпрыск просто обязан был родиться тоже резус-отрицательным. Это неоспоримо, ибо является медицинским фактом.

— А значит, если в материнской крови и вырабатывались антитела, младенцу это ничем повредить не могло?

Он на том конце провода усмехнулся.

— Просто потрясающая баба! Никогда и пяти минут не могла спокойно посидеть, помолчать и послушать! Меня всегда это крайне раздражало, но, кстати, как ни удивительно, казалось весьма привлекательным в тебе.

Ну ты смотри! Какие признания на старости лет!

— Хью, не отвлекайся. Говори дальше.

— Как бы там ни было, ты абсолютно права. Антитела в крови матери могут повредить только плоду с резус-положительной кровью. В данном случае в крови матери были антитела. В отчете содержатся результаты анализа крови, взятой после установления беременности. Титр был незначителен, но он был.

— Титр?

— Пардон, это медицинский сленг. Мы так обозначаем наличие антител.

— Понятно.

— Теперь переходим к самой сложной части. В наши дни врачи проверяют кровь резус-отрицательной женщины на наличие антител на протяжении определенного срока беременности. Примерно с двадцати восьми до тридцати двух недель. Теперь это делается чуть ли не автоматически. А вот твой доктор этого не сделал.

— Понимаю… Я хочу сказать, что понимаю, почему он этого не делал. Ты ведь говоришь, что в карте папаша указан как резус-отрицательный. А если это так, то антитела плоду ничем не грозили.

— Да, все так. И тот врач именно так и подумал. Но, как говорится, десять раз проверь и перепроверь. И если бы он работал у меня, я бы его даже дворником держать не стал. Пущай бы шел искать работу в другом месте.

Я живо вообразила себе старого французского лекаря, многолетнего семейного врача, которому его молодой английский коллега жестом указывает на дверь, запрещая впредь переступать ее порог.

— Мне кажется, это вопрос скорее ухода на пенсию, а не увольнения. Боюсь, его просто ввели в заблуждение те данные, которые он получил.

— Да-а… Пусть так, но это его трудности. А мы с тобой давай вернемся к проблемам нашей беременной. Если верить медицинской карте, первые шесть или семь месяцев прошли относительно спокойно, никаких особых проблем не возникало. А вот потом, где-то в районе тридцатой недели, у пациентки появились первые признаки, предвещающие эклампсию. В частности, поднялось давление. Но течение беременности все еще считали нормальным, хотя и появились признаки, указывающие на предэклампсийное состояние. Очередные анализы показали, что плод развивается нормально, и пациентка говорит, что чувствует его регулярные движения. Однако она, как видно, на что-то еще пожаловалась. Но он посоветовал ей не беспокоиться. Мол, все идет превосходно. Побольше надо отдыхать, лежать. А повышенное давление исчезнет само собой, мол, такие вещи случаются. Через две недели в ее моче обнаружились признаки белка. Второй симптом, мимо которого нельзя было пройти просто так. Шесть дней спустя — срок беременности составлял уже тридцать четыре недели — этот придурок делает запись, что пациентка чем-то явно весьма встревожена, но сам продолжает свято верить, что все идет нормально. А она жалуется на отеки кистей и стоп, хотя беременность сроком в тридцать четыре недели, если она протекает нормально, таких симптомов давать не должна. Он рекомендовал ей постельный режим, хотя бы дня на три. Но кровяное давление продолжало повышаться, и, хотя отеки слегка уменьшились, белок в моче оставался. Других симптомов, если верить ее жалобам, не было. Ни головных болей, ни проблем со зрением. Он решил еще подержать пациентку на постельном режиме и понаблюдать за ее состоянием. В следующие несколько дней ничего не изменилось. — Хью помолчал, но более для восстановления дыхание, нежели для того, чтобы произвести эффект. — Затем наконец он вдруг спохватился и несколько, я бы сказал, запоздало, но все же отослал ее кровь на анализ.

Тут было что-то серьезное. Я поняла это по звуку его голоса.

— И?..

— Результаты анализа выявили огромное количество антител. Что-то, как видно, катастрофическое. Но что?

— Постой, Хью, я чего-то не понимаю… Ты хочешь сказать, что их стало больше?

— Значительно больше.

— Но как же это возможно? Если я все правильно поняла, то резус-отрицательный плод не должен провоцировать возникновение антител в резус-отрицательной крови своей матери. Или я ошибаюсь?

— Нет, Ханна, ты не ошибаешься. Но в том-то и закавыка.

— Что это значит?

— Значить, милая, это может только одно: ее плод не был резус-отрицательным.

— Но ты вроде сказал, что пара резус-отрицательных… — Черт! Младенец имел резус-положительную кровь! — Разве ты не сказал, что в этой клятой медицинской карте отец указан резус-отрицательным? Выходит, донор не был настоящим отцом?

— Господи! Наконец-то до тебя дошло!

В этот момент рядом заработала система бэби-оповещения, оглушив меня хриплыми звуками, транслируемыми из детской. От неожиданности я чуть было не выронила трубку.

— Эй, Ханна, ты куда провалилась? Я тебя не слышу.

— Да нет… Э-э… У меня там ребенок закашлялся. Ничего страшного… Господи, Хью, скажи, могла ли она сама знать?.. Я имею в виду, могла ли она…

— Вот это, Ханна, уже твоя работа. У тебя больше возможностей найти ответ на этот вопрос. Я могу только предположить, что она с самого начала знала, что отец ребенка не донор. А поскольку женщин в подобных случаях специально предупреждают, что в период искусственного оплодотворения они не должны спать ни с кем другим, она наверняка отдавала себе отчет в том, чем рискует. Не могу допустить мысли, что она не знала, от чего возникает резус-болезнь — ведь в большинстве медицинских брошюр об этом говорится достаточно ясно, — так что в какой-то момент она все поняла.

Я вспомнила искренние заверения Бельмона о той идиллии, которая царила несколько месяцев в их доме: «Она пребывала в превосходном состоянии духа, выглядела удовлетворенной, я бы даже сказал, счастливой от того, что приняла такое решение… Они с Матильдой много времени проводили вместе, обе погрузившись в процесс беременности, читали об этом массу брошюр, обсуждали всякие частности». Потом все вдруг изменилось. Да, именно тогда Кэролайн и поняла, что произошло. С помощью тех же брошюр. Но обсудить этого уже ни с кем не могла. Стоит ли удивляться, что она решила исчезнуть. Но если… Если уж Хью удалось все выяснить, тем более должен был понять это человек, приславший мне эти страницы, неразборчиво исписанные медиком-французом.

— Хью, когда, ты говоришь, тот врач сделал последний анализ крови?

— Примерно на тридцать шестой неделе беременности.

~— Но дата, там есть точная дата?

— Подожди, сейчас посмотрю. — Я ждала, чувствуя запах своего пота. — Ох, подруга, этот мужик пишет как курица лапой. Ты там где?

— Я здесь.

— Последний анализ был сделан восемнадцатого января.

Восемнадцатого января? За день до того, как она звонила Скотту Расселу! В тот день, если верить Бельмону, она поехала в город купить подарок Августе Патрик ко дню ее рождения, после чего уже не вернулась.

— А когда должен был прийти результат анализа? — спросила я, удивившись тому, как дрожит мой голос.

— Тут больше дат нет, но думаю, в тот же день. Если предположить, конечно, что этот лекарь хоть раз в жизни воспользовался своими скудными познаниями в медицинской науке и отправил материал в лабораторию с пометкой «срочно». Не исключаю, что он уже начал кое о чем догадываться. В таком случае все зависит от того, насколько далеко от него находится лаборатория. Если бы он подсуетился, то мог получить результаты уже через пару часов.

— Значит, врач, получив результаты анализов, мог обо всем догадаться? Я имею в виду отцовство.

— Да уж, тут только до последнего кретина не дошло бы. Тем более что ему стала наконец понятна причина ее предыдущих недомоганий. Но во всем этом, с точки зрения медицины, есть и своего рода ирония. В отдельных случаях резус-болезнь выглядит одним из симптомов предэклампсии. Впрочем, обычно такие вещи уточняются на ранней стадии беременности, достаточно сделать анализ на присутствие в крови антител. Подвела нашего горе-эскулапа уверенность в том, что он знает группу крови донора, потому-то он и резус-болезнь прошляпил. Для него существовали только симптомы предэклампсии.

Да, приятель, не хотела бы я оказаться на твоем месте в тот момент, когда твой промах вышел наружу. Возможно, Бельмон не стал его выгонять, просто предложил помалкивать, дабы тому не оказаться врачом, обвиненным в преступной небрежности, повлекшей за собой смерть пациента. Итак, восемнадцатое января, суббота. Похоже, это был воистину адский денек. Открылась горькая истина. Но если Даниель последовал за ней, то для того ли, чтобы просто ее вернуть? Бельмон, как известно, в чужом ребенке не нуждался, — хотел своего, кровного. Хъю еще что-то говорил, но я мысленно стояла на берегу реки, прислушиваясь к звуку шагов у себя за спиной.

— Ханна!

— Что?

— Я спрашиваю, когда она погибла?

— Э-э… на следующий день. Где-то между шестью и половиной девятого вечера.

— А когда ее нашли?

— Два дня спустя. Тело запуталось в прибрежных зарослях.

— Хм-м… Это может объяснить, почему в акте судмедэкспертов о смерти нет указания на ее болезнь. Я, конечно, не патологоанатом, но, в зависимости от стадии резус-болезни, плод, скорее всего, был сильно раздут. С другой стороны двухдневное пребывание в воде…

Плод, скорее всего, был сильно раздут… Мне даже думать о таком не хотелось. Но я все же спросила:

— Ты считаешь, что младенец погиб еще при ее жизни?

Странно, в самом деле, отчего так дрожит мой голос? Наверное, от мысли, что это и было подлинной причиной самоубийства.

— Нет, не думаю, — ответил Хью. — Если бы так случилось, она сразу бы все поняла по его неподвижности. Но тогда смерть плода была бы отражена в свидетельстве о смерти. Нет, не умер, хотя, в общем, и мог умереть в утробе. За тридцать шесть недель антитела уже успели проникнуть сквозь плаценту и атаковать его кровь. Просто плод становился все более анемичным. Это могло в какой-то мере замедлить его движения. В порядке спасения применяется иногда сильная прокачка, чтобы кровь младенца вновь начала двигаться по системе. Но попытки прокачки часто влекут за собой повреждение сердца. Это само по себе тоже вполне способно загубить плод.

Он умолк, а я не знала, что еще сказать и о чем спросить. Микрофон, находившийся рядом со мной, транслировал кашель Бенджамина.

— Ханна? У тебя там все в порядке?

— Мм-м… Да, все в порядке. Послушай, э-э… Миллион благодарностей. Я хочу сказать, что я действительно ценю…

— Хорошо, хорошо! Но ты уверена, что с тобой все нормально?

— Конечно. Это же моя работа.

— Да, как и моя. Но это подчас не спасает от желания заскулить и завыть по-волчьи.

— Да уж...

Память неожиданно вернула мне полузабытые минуты. Мы с ним сидим в киношке, я всхлипываю, плачу, уткнувшись ему в плечо, а он обнимает меня, успокаивает. Но и у него самого глаза на мокром месте. Я даже немного помню тот фильм… Все-таки хорошо, что годы не заставили наши сердца огрубеть, не превратили нас в толстокожих профессионалов, каких нередко можно встретить в жизни.

— Ну, Ханна, если у тебя все, то давай прощаться… Понадобится помощь, звони, не стесняйся. Ты же знаешь, что для тебя, моя прелесть, я всегда найду время.

— Да, Хью, надеюсь…

— Скажи, что мне делать с этими двумя листками? Хочешь, я запущу их в машину для резки и рубки ненужных бумаг?

— Да, пожалуйста, сделай это.

— Прекрасно. И знаешь что, Ханна, береги себя, хорошо? Может, мы как-нибудь встретимся? Посидим, выпьем чего-нибудь, поболтаем, но не о работе, а так, вообще.

А еще говорят, что прошлое не возвращается! Как знать…

— Да, Хью, непременно. Как-нибудь обязательно встретимся. Я позвоню тебе, — проговорила я, но думала уже не о нем.

У меня не было времени даже толком попрощаться с ним, ибо в этот момент с громким стуком открылась входная дверь. Я встала и на цыпочках подкралась к двери, но тут услышала в холле голос Колина. Он стоял у лестницы, ведущей на второй этаж.

— Боже всемогущий! Ханна! Только не говори, что все это время ты развивала в себе чувство ответственности! Я понадеялся на тебя, думал, что с ребенком все будет в порядке…

Не дожидаясь моего ответа, он, перескакивая через ступеньку, помчался наверх. Да я все равно промолчала бы, поскольку знала, что противоречить ему в такие минуты— только сильнее разозлить. Оставалось надеяться, что сестрица будет вести себя более сдержанно. Дверь хлопнула второй раз. Когда я повернулась, трудно было сказать, кто из них двоих более взбешен. Она смотрела на меня, качала головой и не могла выговорить ни слова.

— Все нормально, — сказала я. — Но ты, как видно, сболтнула ему, что у меня временные трудности, вот он и взвинтился, испугавшись за малыша.

Бенджамин там, наверху, вдруг дико разорался, и Кэт разразилась таким потоком гневных слов, которых я давно уже от нее не слышала.

— Ну, придурок! Да если он вопит, значит, еще не умер! — выкрикивала она в сторону лестницы. — И раз уж ты, скотина, его разбудил, то теперь, черт тебя подери, устрой так, чтобы он снова заснул.

Она стояла у лестницы и стаскивала с себя пальто. Давно уже я не видела по-матерински заботливую Кэт такой разъяренной.

— Ну как тут не ругаться! Подчас он хуже тупоумной старухи. Мы сидели в кино, ожидая начала фильма, и я просто упомянула об этом, вот и все, а он просто взбесился. И что ему взбрело в голову? Неужели я бы оставила Бенджамина с тобой, если бы хоть на миг поверила, что в этом может таиться хоть какая-то опасность?

— Послушай, Кэт, не расстраивайся ты из-за этого. Ему самому потом станет так стыдно за свое хамство, что пару-тройку недель он будет со мной страшно любезен. Это может оказаться началом новых, более дружелюбных отношений. Поверь, все будет хорошо. А мне, кстати, пора отсюда уматывать.

— Ну нет, не ты начала…

— Поверь, Кэт, мне действительно нужно идти. И вовсе не из-за Колина. Просто у меня был серьезный телефонный разговор, после которого я поняла, что мне просто необходимо встретиться с одним человеком.

Она тяжело вздохнула.

— А во сколько ты вернешься?

— Не беспокойся, мне есть где переночевать.

— Нет, это не дело. Я не позволю ему выталкивать тебя на ночь глядя на улицу без машины. Он получит ее, когда попросит прощения. Она понадобится нам завтра на пару часов, свозить Бенджамина за город и покончить с этой дурацкой ссорой. Мы, вероятно, все еще будем возиться со сборами, когда ты ее вернешь.

Я покачала головой.

— Да нет, Кэтти, не затевайся…

— Никаких возражений, бери ключи и отправляйся по своим делам. Метро забито проходимцами, а такси ты сейчас здесь не поймаешь.

— Колин просто взбесится… Тут она впервые улыбнулась.

— А почему, ты думаешь, я это предлагаю? Ключи висят возле двери.

Мы посмотрели друг на друга, я обняла ее на прощание.

— Спасибо тебе, Кэт. Ты настоящая старшая сестра.

— Я знаю. Это-то меня и злит. Обещай, что будешь осторожна, хорошо? И потом, сделай милость, заглядывай ко мне почаще. И держи меня в курсе этой твоей истории с балериной.

Закрывая дверь, я успела заметить, что она уже прислушивалась к безумным воплям, доносящимся сверху.