Культ Венеры
Греки больше других народов, быть может, обожествляли производительную силу; в их представлении таинственным покровителем любовных наслаждений должно было быть божественное существо, обладающее наряду с совершенной физической красотой и обаянием духа. И действительно, они повсюду воздвигали храмы в честь Венеры, которую поэтический и вместе с тем сладострастный дух народа признавал и почитал под различными именами. Культ ее прославлял любовь, воплощенную в пластически совершенном образе женщины и был эмблемой плотских вожделений. Этим раздвоением представления и можно объяснить существование двух Венер у Ксенофонта: Венеры небесной, Урании, культ которой был целомудрен, и Венеры порочной, земной.
Венера эллинов рождается из пены морской, что, по словам Булье, означает занесение культа ее чужеземными мореплавателями из Греции. И действительно, все греческие авторы вообще и Гомер в частности приписывают культу Венеры азиатское происхождение. Геродот и Павзаний оба полагают, что в Грецию он был занесен финикиянами и жителями Кипра; дошедшие до нас предания также подтверждают совпадение героических времен с установлением таинств Астарты. Вполне понятным является для нас тот факт, что Венера была древнейшей но времени из богинь, что культ ее был установлен даже раньше, чем культ Юпитера: в ней воплощалась идея жизни, первопричина всего живущего.
Греческое предание повествует о том, что судьбой был отдан во власть Венеры остров Кипр; это предание есть несомненно поэтическая легенда о занесении священной проституции финикиянами на острова Средиземного моря. Материалистический характер культа Венеры, заметный в морских городах Греции, следует объяснить его азиатским происхождением. Но этот грубый культ не гармонировал с духом греческого народа, который и установил весьма заметное различие между Афродитой — Уранией, безпорочной богиней и матерью богов, покровительницей целомудренной любви, и Венерой — Пандемос других народов, которая царила в портах, на островах и особенно на Кипре, то есть, говоря другими словами, с вульгарным Эросом. Культ Венеры азиатской, подвигаясь с Востока на Запад, держался главным образом морского берега. Чтобы проследить ход его постепенного распространения, следует ознакомиться с теми городами, в которых существовали храмы богини. Из них наиболее знаменитый храм был в Пафосе, куда ежегодно стекалось много народу на праздник Афродиты, затем в Самосе был храм, построенный на деньга гетер, и в Гермионе храм, куда приходили главным образом девушки и вдовы перед свадьбой.
Страбон говорит, что на острове Хиосе в храме Эскулапа находилось изображение Венеры Анадиомены. По словам Павзания, в Эпидавре, в лесу подле храма Эскулапа была молельня в честь Афродиты. Эти исторические указания дают нам право предположить, что врачи Хиоса обладали некоторыми познаниями в сфере половых болезней. Боттингер и полагает, что древнейшая медицина у греков заимствована из больниц и лазаретов, устроенных финикиянами на острове Хиосе, в Эгине, на Пелопонеском берегу. Весьма вероятно, что в начале все эти учреждения состояли под покровительством венерического божества, впоследствии же оно было заменено покровительством Эскулапа. Таково по крайней мере мнение Розенбаума. Впоследствии Венеру стали обожать во всей Греции, но сначала это поклонение ей сосредоточивалось на острове Кипре, в Пафосе и в Цитере; отсюда и названия ее Киприда, Пафейская и Цитерейская. Ее называли также Анадиомена, т. е. выходящая из воды, и Генетилида, т. е. покровительница производительной силы. Венера-Урания была богиней платонической любви и наук, в отличие от Венеры-Пандемос, т. е. общественной или публичной, так как она была олицетворением проституции. Любовь у греков, как мы увидим впоследствии, не отличалась большим целомудрием.
Статуй Венеры было очень много; каждый город нередко насчитывал их по нескольку. Своим прозвищем они напоминали какую-нибудь привлекательную черту богини или особенности ее культа. Так, нам известны следующие из этих названий:
Венера Peribasia, что означает в переводе «с раздвинутыми ногами», в позе человека, садящегося верхом.
Венера Melaina, или черная, которая считалась покровительницей таинства любовных ночей.
Венера Mukeia, богиня самых потаенных уголков дома.
«Венера с оружием», с каской на голове и с копьем в руке; она напоминала Спарте историю лакедемонянок, защищавших родной город против жителей Мессены в то время, как мужья их осаждали Мессену. Врага, обманув бдительность осаждавших, напали ночью на Спарту, рассчитывая застать ее врасплох. Но женщины, предупрежденные об их нападении, вооружились и отбили атаку. Они были еще вооружены, когда вернулись домой спартанцы; место сражения заняла любовная борьба между победителями и победительницами; отсюда «Венера с оружием».
Венера Callipyge, с прекрасными ягодицами. Вот что говорит о ней Вилльбрюк, руководясь данными Атенея: храм этой Венеры возник благодаря одному спору, который не приобрел, впрочем, такой громкой известности, как суд Париса, так как спорящие не были богинями и судье пришлось остановить свой выбор на одной из двух только женщин. В окрестностях Сиракуз две сестры, купаясь, заспорили друг с другом о преимуществах красоты каждой из них; один юноша из Сиракуз, проходивший мимо и видевший купающихся, будучи сам незамеченным, преклонил колено, точно перед самой Венерой, и заявил, что старшая одержала верх. Обе соперницы убежали, полунагие. Молодой человек вернулся в Сиракузы и, еще взволнованный всем происшедшим, рассказал, что он видел. Его брат, восхищенный его рассказом, объявил, что он удовлетворился бы младшей. Наконец, собравши все, что у них было драгоценного, они отправились к отцу этих двух сестер, прося у него руки его дочерей. Оказалось, что младшая, огорченная и оскорбленная нанесенной ей обидой, заболела; она просила произвести снова осмотр, и тогда оба брата, по общему согласию, заявили, что обе вышли победительницами из этого испытания, так как судья в первый раз видел одну с правой стороны, а другую — с левой. Обе сестры вышли замуж за этих братьев и стали известными в Сиракузах своей красотой, которая с течением времени все расцветала. Их осыпали дарами, и вскоре они собрали такое большое состояние, что построили храм в честь богини, которая была причиной их счастья. Статуя, стоявшая в этом храме, совмещала в себе сочетание скрытых прелестей обеих сестер; сочетание этих двух образцов в одной фигуре и послужило основанием для изображения Венеры Callipyge, т. е. материальной красоты женского тела с совершенными, с точки зрения скульптуры, формами.
Храмы Венеры воздвигались часто на средства куртизанок, которые поэтому в эпоху священной проституции считали себя истинными жрицами богини; но главные доходы алтаря поступали в руки жрецов, для которых они (куртизанки) были только помощницами. В коринфском храме роль священнослужительниц исполняли куртизанки, которых содержали правоверные и поклонники божества. Они назывались гиеродулами или посвященными и исполняли все обязанности священнослужительниц (публичные молитвы богиням, процессии и т. д.), что служит неопровержимым доказательством существования религиозной проституции. С культом Венеры они соединяли культ Адониса, который был обожествлен любовью к нему богини. Празднества их до тех пор, пока они не смешались с приапическими, обставлялись весьма торжественно: они привлекали большое число чужеземцев, которых гиеродулы грабили с неподражаемым искусством во славу Венеры и в пользу духовенства.
Греция заимствовала из Азии не один только культ Венеры: культ мужского божества также проник к ним, когда пелазги покорили страну и принесли с собой свои божества. Один из этих богов представлял собою мужскую голову, лежавшую на колонне, окруженной мужскими половыми органами: это был Гермес. Другой получил имя Бахуса греческого, который, по словам Аристофана, «излечивает афинян от очень серьезной болезни половых органов».
Египетский Приап также перешел в Грецию. По пути своего распространения он излечил обитателей Лампсака от какой-то болезни вроде только что упомянутой афинской болезни, и народ стал ему поклоняться. По словам Геродота и Лукиана, женщины городские и жительницы деревень носили с собой его фигуру из воска, Neurospasia, огромный половой орган, который можно было приводить в движение; этим органом бог, согласно мифам, обязан Юноне, покровительнице беременности. Фаллус в Греции происходил от Фаллу ассирийского, как равно Приап ведет свое происхождение из Египта. Болезни, которые поражали половые органы мужчины и женщины при функциональных излишествах, и заставили Греков, — как раньше это было с другими народами — предположить существование добрых и злых гениев, покровительствующих всякого рода ощущениям. И эта та идея необходимого покровительства со стороны этих сверхъестественных существ через посредство жрецов естественно и сделалась, здесь, как и в Азии, исходным пунктом для возникновения священной проституции. Сначала дефлорация девушек производилась Фаллусом статуи или жреца, причем на это смотрели, как на жертву, которую они приносили мужскому богу. Потом придумали торговлю телом девушки в пользу храмов; подчас деньги делились пополам между храмами и семьями проституток. Относительно введения культа Фаллуса в Греции существует масса легенд. Но все они не представляют большого интереса и относятся к области содомии, с которой познакомили население первые жрецы, поселившиеся в стране.
Дюлор, передавая их со всеми их грязными подробностями, совершенно справедливо замечает:
«Такими бесстыдными рассказами, характеризующими безнравственность эпохи, в которую они были созданы, жрецы вводили народ в заблуждение относительно истинной причины введения культа Фаллуса; очевидно, они находили такую ложь более выгодной для религии, чем те простые истины, которые известны были лишь немногим избранным из высших слоев общества». У них, естественно, возникает мысль о том, не может ли священная проституция мужчин и женщин послужить их интересам и обогатить праздных священнослужителей. И вот в Греции происходит то же, что имело место в Египте, в Индии и западной Азии: половые органы женщины приобретают характер ценностей, которыми спекулируют безнравственные охранители храмов, увеличивая доходность алтарей; те, которые будут писать историю религии, не должны забывать об этом.
Легальная проституция в Греции
Диктерионы
Культ священной проституции, однако, удержался в Греции недолго: непристойные церемонии, сопровождавшие его, и циничные таинства эротического характера не согласовались со страстными, но вместе с тем артистическими, художественными наклонностями греков. Презрение их к культу азиатской Венеры привело их к адюльтеру, конкубинату и к противоестественной любви.
Чтобы охранить честь женщин и целомудрие греческих девушек и наряду с этим устранить распространение педерастии среди молодых людей, Солон создал институт легальной проституции и отдал ее под контроль государства. Он купил за счет республики азиатских рабынь и заключил их в особые учреждения, называемые диктерионами и расположенные в Афинах в окрестностях порта, недалеко от храма Венеры Пандемос, где они должны были обслуживать нужды публичной проституции. Заведывание ими было поручено pornoboscos, заведывавшим отчетностью и таксой, которую могла требовать каждая из девушек от посетителей. Эта такса, так называемая misthofora (жалованье) или empolai (заработок), колеблется между 8 calcoi, 16 сантимов до 31 calcoi, 12 сантимов. Поэт Филемон, проникнутый сознанием полезности такого института, говорит следующее об афинских диктерионах:
«О Солон, ты был истинным благодетелем рода человеческого, так как, говорят, ты первый подумал о том, что так важно для народа или вернее для спасения народа. Да, я говорю это с полным убеждением, когда вижу многочисленную молодежь нашего города, которая под влиянием своего жгучего темперамента стала бы предаваться непозволительным излишествам. Вот для чего ты купил женщин и поместил их в такие места, где они имеют все необходимое и доступны всем тем, кто в них нуждается».
Успех государственных диктерионов и нужды мужского населения города вызвали появление свободных диктерионов, которые принадлежали частным лицам и имели целью конкурировать с первыми. В предместьях Пирея, в его порте появляется большее число диктерионов с разрешения администрации, под названием kapaileia. В кабачках, расположенных в окрестности порта, также было много женщин для посетителей. Так как проституция считалась торговлей или промыслом, то и учреждения эти подлежали уплате налогов. Каждый год арендная плата за содержание свободных диктерионов (telos pornicon) устанавливалась в аукционе эдилами рынка, под наблюдением которых находились женщины (диктериады) и посредники.
Вход в эти дома был обозначен особой вывеской, помещенной над дверью; она представляла собой ни что иное, как красный приап, столь же заметный, как большие номера наших домов терпимости.
Конечно, с постепенной порчей нравов диктерионы устраиваются уже в самом городе и набирают персонал не из одних рабынь, говорящих только на своем родном языке, как это было в порту: их пополняют уже греческими женщинами низших классов. В этих учреждениях, которые все же подлежали ведению муниципальной полиции, все было к услугам посетителей; здесь с готовностью показывалось все, что было особенно привлекательного в обитательницах этих домов. Кседарк в своем «Penthale» и Эвбулид в своем «Pannychi» изображают этих женщин нагими, стоящими гуськом в этом приюте разврата; на них нет никакой одежды, кроме прозрачных вуалей, так что глаз не встречает никаких препятствий. У некоторых из них, особенно утонченно развращенных, лицо было закрыто вуалем, груди тесно облегала ткань, обрисовывавшая формы их, вся остальная часть туловища оставалась открытой. По сообщению некоторых авторов, диктерионы выставляли напоказ все свои прелести не только ночью, но и днем при ярко светящем солнце (inaprico stantes). Эта выставка обнаженных тел была удобнее для домов терпимости, чем раскрашенные или изваянные фаллусы, украшавшие дверь; по сведениям же других археологов, эти сладострастные зрелища происходили во внутренних дворах. Вход был открыт днем и ночью, но занавеси ярких цветов не давали возможности нескромным взглядам прохожих проникнуть внутрь. За занавесью сидела старая фессалийка, продававшая жидкости и благовония; она впускала посетителей, давала им необходимые указания и получала деньги за вход.
Условия платы здесь были несколько иные, чем в государственных домах терпимости; она изменялась в зависимости от роскоши дома и женщины, которую посетитель выбирал; в общем, цена была довольно высокая и достигала часто одного статера золота, 18 фр. 54 сант. Вообще, большие диктерионы в Греции приносили большие доходы их содержателям и домовладельцам. Общественный разврат во все эпохи обогащал людей, которые не слишком щепетильны в вопросе о происхождении денег, нужных им для удовлетворения их корыстолюбия.
Греческие диктерионы считались столь важным для охранения общественной нравственности учреждением, что законодатели признавали за ними право убежища: они считались неприкосновенными. Под их кровом женатый мужчина не мог быть обвиненным в адюльтере, отец не смел искать там своих сыновей, а кредитор-преследователь своего должника. В одной из своих речей Демосфен говорит по этому поводу следующее: «Закон не разрешает обвинить в адюльтере тех, которые пойманы с женщиной в доме терпимости юга на публичной площади, где проститутки занимаются своим промыслом». Словом, диктерионы находились под покровительством закона, как учреждения общественно-полезные, отвечающие физиологическим потребностям чужеземцев и вообще молодых людей.
Это был предохранительный клапан для общественной нравственности и гигиены. Здесь, говорит Дюфур, никто не подвергался опасности, точно предусмотрительный Солон при самом основании обезопасил их от всяких вредных случайностей; мнение это вполне подтверждается следующей цитатой из философа Эвбулида: «У этих прекрасных девушек ты можешь получить удовольствие за несколько золотых монет, и к тому же без малейшей для себя опасности. Тайная же проституция представляла опасность!
Чтобы понять значение этого института, созданного Солоном, следует ознакомиться со нравами Спарты, где легальной проституции не было. Согласно законам первого законодателя, все женщины признавались почти общественной собственностью, стыдливость была изгнана из игр молодых лакедемонянок; вместо публичного разврата, существовавшего у других народов, разнузданность господствовала во всех классах общества.
Ликург, занятый исключительно воспитанием сильных солдат, заботился только о военных упражнениях, об атлетических играх, о военном спорте (да будет мне разрешен этот неологизм) и совершенно не думал об упорядочении поведения женщин. Впрочем, женщины в Спарте, безразлично добродетельные или развратные, имели очень мало влияния на мужчину-солдата, который признавал честь только на поле битвы и потому мало был склонен к женским чарам.
Под влиянием таких идей в Спарте народился особый вид проституции, который можно было назвать каллипедическим или патриотическим. Мужья, по словам д'Арканвиля, приводили к постелям своих жен здоровых мужчин, чтобы иметь крепких, хорошо сложенных детей.
Этот социальный блуд, царивший в Спарте, явился роковым, тяжелым последствием отсутствия регламентированной проституции; он подчеркивает полезность Солоновских законов с точки зрения общественной морали и гигиены. Это понято было всеми законодателями; моралисты высказались в этом же смысле относительно важного вопроса социальной гигиены. Святой Фома говорит: «Избавьте общество от публичных женщин и вы увидите, что разврат будет врываться повсюду. Проститутки в стране то же, что клоака во дворце; уничтожьте клоаку и дворец загрязнится и станет смрадным».
Когда зло неискоренимо, надо стараться ограничить его и уменьшить его дурные последствия.
Законы проституции в Греции
Если можно с одной стороны упрекнуть Солона в излишней снисходительности к человеческой слабости и даже считать безнравственным институт легальной проституции, то все же, взявши с другой стороны все его законы, касающиеся нравов, охрана которых была вручена суду Ареопага, можно легко найти для него оправдание. Эти законы имели целью ввести хотя бы некоторую закономерность в общественное зло, чтобы таким образом избежать дальнейшего развития его, и узаконили проституцию для борьбы с развратом.
Благодаря строгости этих законов замужняя женщина была защищена от испорченности. Она оставалась чистой в этой среде, насыщенной всякими половыми излишествами. Для большей верности она была всегда под наблюдением особых властей, которые назывались gynecocosmes и обязаны были следить за ее поведением. Зато мужчина был свободен: «У нас есть куртизанки для наслаждений, говорил Демосфен, наложницы, которые заботятся о нас, и супруги, которые рожают детей и верно охраняют внутренний строй наших домов». Современная мораль, конечно, не могла бы примириться с мыслью афинского оратора. Но если мы примем в расчет общую тенденцию древних народов к деморализации, чисто восточную чувственность их натуры и остатки культа Венеры азиатской, то мы найдем, что весьма важным успехом было уже то, что матрона, мать семейства была защищена от пороков, которые были причиной разрушения предшествующих цивилизаций. Закон разрешал мужчине все: конкубинат, куртизанок и даже публичные дома, но требовал от него почета супруге, уважения ее домашних и супружеских добродетелей, которые вменялись ей в обязанность.
Афинский закон о прелюбодеянии гласил следующее: «Если мужчина заставал жену свою прелюбодействующей, то он не мог дольше жить с ней под страхом бесчестья. Женщина, застигнутая на месте преступления, лишалась права входа в храм; если же она входила, то к ней можно было безнаказанно применять всяческое дурное обращение, кроме смерти».
У Платона сказано: «Имя честной женщины должно быть заперто в стенах дома»; она не могла присутствовать ни на публичных играх, ни в театре. На улицу она выходила укутанная покрывалом и со скромным видом. Ее воспитывали в полном неведении относительно событий внешней светской жизни, она была безграмотна и без всякого почти воспитания. Поведение мужа вне стен дома не касалось ее. Вся ее роль была в материнстве, все ее прерогативы исчерпывались исключительным правом иметь законных детей и носить титул гражданки.
Судьи были всегда неумолимы, когда проститутки хотели присвоить себе права, принадлежавшие честным женщинам, или занять место, отведенное этим последним в жизни народа. Закон клеймил бесчестьем всех куртизанок, будь то гетеры или диктериады, свободные или рабыни; он отказывался кормить их детей, когда они были бедны. Солон говорит: Очевидно, что та женщина, которая презирает честность и святость брака, забывает о его возможных естественных последствиях, она думает только об удовлетворении своей страсти. Поступая таким образом, она не может требовать никаких прав для тех, которые явились последствием ее поступка, жизнь и рождение которых обрекают их на вечный позор, дети считаются незаконнорожденными, не могут носить звание гражданина, не имеют права произносить публично речи и говорить в суде перед судьями.
Им запрещен был вход в общественные храмы, запрещено было участие в торжествах культа рядом с матронами. Если же они являлись, то их можно было оскорблять как прелюбодеек, срывать с них украшения, оскорблять их словами и даже действием, но не наносить им ран. Впрочем в Коринфе и в Афинах куртизанки могли участвовать в качестве жриц на празднествах Венеры, но их присутствие в храме считалось осквернением божества.
Закон о проституции, изданный Солоном, был весьма суров в отношении распутных женщин. В одной из своих речей Эсхин говорит: «если кто-нибудь сыграет роль сводника по отношению к молодому человеку или женщине, принадлежащей к классу свободных людей, то он должен быть наказан смертной казнью». На практике смертная казнь заменялась денежным штрафом, так как преступления эти находились в ведении эдилов или полиции, которая могла применять только легкие наказания. Зато наложение денежной пени распространялось широко не только на преступивших закон, но зачастую и на целую корпорацию, которая считалась ответственной за всякие нарушения, чинимые ее членами.
С гетерами, особенно если они были греческого происхождения, обращались с меньшей строгостью, чем с диктериадами и авлетридами, танцовщицами и музыкантшами. Впрочем иногда, когда их поведение резко нарушало дух закона, судьи не колеблясь призывали их к скромности.
Для примера укажем речь Демосфена на суде против Нээры, простой куртизанки, которая вышла замуж за афинского гражданина Этиенна. Великий оратор, напомнив о законах, обусловливающих получение звания гражданина, заканчивает речь красноречивым заключением, представляющим достоверный документ закона о проституции:
«Вы не можете оставить безнаказанными оскорбления наших нравов женщиной, которой предки не передали в наследство знания гражданки и которой народ не даровал его. И где только она ни промышляла своим позорным ремеслом! Где только ей ни платили за ее преступные ласки! Разве она не объехала всего Пелопоннеса? Разве ее не видели в Фессалии и в Магнезии в сопровождении Симуса, сына Лариссы и Эвридама, сына Мидия? Или в Хиосе и в большей части Ионии в сопутствии критянина Сотада? И если женщина отдается мужчинам, если она следует повсюду за тем, кто ей платит, то на что она только ни способна? Разве ей не приходится приноравливаться ко вкусам всех тех, Кому она принадлежит? И назовете ли вы гражданкой женщину, которая открыто развратничала во всей стране? И если вас спросят, сможете ли вы утверждать, что совершили справедливый поступок, оправдавши ее? Сделав это, вы навлечете на себя вину позорного и бесчестного поступка! До тех пор, пока она не находилась во власти правосудия, пока всем гражданам не стало известно, что она собой представляет и какие беззакония она творила, до тех пор все ее прегрешения оставались на ее совести и только город можно было обвинить в небрежности: из вас одни не знали о ее проступках, другие, которым все было известно, выражали свое негодование речами, но не имели возможности действовать открыто, потому что никто не вызывал ее на суд и не вынуждал вас вынести свой разговор. Но теперь, когда вы знаете все, когда в вашей власти назначить ей наказание, то вы будете преступны пред лицом богов, если не накажете ее. По возвращении домой — что сможете вы сказать вашим женам, дочерям и матерям, если вы оправдаете Нээру? Кого? — спросят они вас тотчас. Нээру, — придется вам ответить.
Почему она оказалась перед лицом суда? Потому что, будучи чужеземной, она сделалась противозаконно женой гражданина; потому что она отдала свою дочь, торговавшую собой, развратному Феогену, потому что эта самая дочь приносила тайные жертвоприношения в честь Афин, она отдана была в жены Бахусу и т. д. Вы им расскажете обо всех обвинениях, скажете им, с каким старанием, с какими подробностями, с какой точностью собраны были все эти жалобы. И что же вы сделали? — спросят они. Мы ее оправдали, — ответите вы. Честные женщины будут оскорблены тем, что вы заставляете их разделять свои гражданские и религиозные права с Нээрой и ее дочерью, порочные же станут по прежнему свободно предаваться страстям, так как законы и судьи обеспечивают им безнаказанность. Если наш приговор будет небрежным и мягким, нас самих станут обвинять в соучастии в совершенных ею преступлениях; тогда лучше было бы совсем не судить ее, чем вынести оправдательный приговор. Отныне развратные женщины будут свободно брать в мужья тех, кого они захотят, и считать отцом своих детей первого попавшегося. Ваши законы будут бессильны и куртизанка своими ласками сможет добиться всего, что ей захочется. Имейте уважение к нашим гражданам и не препятствуйте дочерям бедных граждан честно выходить замуж.
И в самом деле, теперь, как бы ни была бедна девушка, все же закон дает ей достаточное приданое, если у нее от природы лицо, которое нравится. Но если вы попираете ногами этот закон, если вы уничтожаете силу его, оправдывая Нээру, тогда позор проституток падет на голову дочерей ваших граждан, которые не могут выходить замуж без приданого, а достоинство честных женщин станет достоянием куртизанок, которые безнаказанно будут рожать детей когда им вздумается, будут принимать участие в жертвоприношения, в таинствах храма, словом во всех почестях, которыми пользуются гражданки. Так пусть же каждый из вас помнит, что свой приговор он произносит во имя своей жены, дочери, матери, во имя интересов Афин, законов, храмов и жертвоприношений, во имя того, чтобы честные женщины не стояли рядом с проституткой, чтобы гражданки, воспитанные старательно и мудро их родителями и выданные замуж согласно требованиям закона, не смешивались с чужеземкой, которая по несколько раз в день имела сношения с несколькими мужчинами, всяческими самыми гнусными способами, как кому этого хотелось».
Эта речь Демосфена, личный взгляд которого на супружескую верность граждан нам уже известен, с очевидностью свидетельствует о том, что на куртизанок сначала смотрели в Греции как на простое орудие удовольствия, или же это были маленькие подруги, которые должны были увеселять обаянием своего ума, обольстительностью роскоши и сладострастными ласками. Но они не пользовались никакими правами: общество безжалостно приносило их в жертву суровому уложению о наказаниях.
Так, до тех пор пока законы Солона не были выведены из употребления, свободные куртизанки обязаны были носить особый костюм, которого назначение было отличать их от честных женщин. Костюм этот сделан был из пестрых тканей кричащих цветов, к которым были приколоты букеты цветов. В качестве головного убора разрешался венок из роз. Тунику и пеплум из одинаковой ткани, золотой венок и драгоценности имели право носить только замужние женщины и позднее, в виде особого снисхождения, знаменитые гетеры.
Полиция требовала кроме того, чтобы волосы их были окрашены в желтый цвет, который получался с помощью шафрана или других растений. Впрочем, многие из них предпочитали носить белокурый парик, который приобретался в Германии. Как все проститутки прежних и последних времен, они охотно пользовались гримом, они раскрашивали лицо румянами и белилами, чтобы казаться молодыми; старые замаскировывали бороздки морщин рыбьим клеем. Наиболее выдающиеся гетеры и диктериады призывали художников (pornotrophoi), которые занимались специально декоративными украшениями статуй и придавали красу лицу куртизанки.
«Когда старые гетеры, говорит Дюфур, были раскрашены и разодеты, они усаживались у высокого окна, выходившего на улицу. Отсюда они зазывали прохожих, держа в руках миртовую ветку, которую они помахивали как палочкой чародейки или прикладывали к губам. Если какой-нибудь мужчина останавливался, то женщина делала известный знак, приближая большой палец к безымянному, так что с рукой наполовину зажатой получалась форма кольца. В ответ на этот знак мужчина должен был поднять вверх указательный палец правой руки и тогда женщина исчезала, чтобы пойти ему навстречу».
Сводничество, несмотря на строгие законы, существовало в Афинах открыто. Как всегда этим делом занимались старые куртизанки, которые, привыкли к разврату: они развращали молодых девушек и посвящали их в тайны своего ремесла. Вместе с тем они изготовляли любовные напитки и в качестве акушерок оказывали помощь при родах и, главным образом, занимались устройством выкидышей. Чтобы иметь представление о любовных похождениях у древних Греков, следует прочесть диалога Лукиана и письма Альцифрона, переполненные любопытными подробностями о нравах и обычаях; написаны они в форме переписки между куртизанками и паразитами.
Эти документы свидетельствуют о том, что строгость закона прогрессивно убывала. Свободная женщина в Греции уже чаще отдается проституции и нередко роль развратительницы и сводницы играет собственная мать. Благодаря большей пронырливости и образованности сравнительно с чужеземками, они стали прибегать к проституции, которая давала средства для роскошной жизни; правда, этой роскоши хватало только на молодые годы, за которыми следовала старость и жестокая нужда. Но за это время она приобретала страсть к кокетству, безумным тратам, к игре и пьянству. И, несмотря на свои пороки и алчность, она подчас умела внушать сильную страсть и нередко бывала причиной разорения и бесчестья семьи. Полная суеверия и корыстолюбия, она отправлялась в храмы, где приносила жертву богам в надежде получить богатую добычу, встретить щедрого любовника, которого можно было бы «ощупать» сколько угодно, составить себе состояние на счет какого-нибудь благородного юноши новичка или богатого развратного старика.
Такое извращение ума свойственно еще и в наше время вульгарным куртизанкам в Испании и Италии.
Из всех проституток Греции наибольшей известностью по своей продажности пользовались Коринфские женщины, у которых культ проституции достиг высокой степени развития. В этом городе, который был главным складочным местом для всей торговли Востока, почти все женщины занимались проституцией; все дома представляли собой в большей или меньшей степени диктерионы: все население приносило жертвы Венере. Искусство, с которым они обирали чужеземных купцов и мореплавателей, стало просто легендарным. Гораций описывает его в знаменитом стихе из послания его к Сцеве:
Non cuivis homini contingit adire Corinthum (He всем смертным можно отправляться в Коринф).
И действительно, надо было запастись большим количеством денег, чтобы побывать в этой столице священной и легальной проституции, которая гордо величала себя высшей школой разврата и сладострастия, академией, куда приходили для совершенствования нее гетеры и диктериады Греции. Эротические поэты передают нам эту программу взаимного обучения; это было искусство внушать любовь, искусство увеличивать ее и делать продолжительной, искусство извлечь из нее возможно больше денег. Здесь они изучали теоретически и практически науку хитрости и обольщения: вызывающие позы, вздохи, развратный смех, взгляды, полные томности и обещания, игру физиономии для выражения безразличия или страсти; все искусные уловки женщины, которая хочет пленять, все физические и моральные ухищрения, способные возбуждать желания и чувственность, разжигать чувственные порывы, поддерживать и удовлетворять их.
Афинские куртизанки получали образование в Коринфе. Но их не удовлетворяли все ухищрения кокетства, умение притворяться экзальтированными, меланхолично настроенными, играть роль жертвы любви. Чтобы лучше убедить в своей любви того, кого им хотелось соблазнить, они начертывали его имя подле своего на стенах Керамики.
Несмотря на законы Дракона о прелюбодеянии, все же было значительно число замужних женщин, которые предавались разврату и конкурировали с куртизанками. Ласки их оценивались гораздо дороже, чем ласки греческих диктериад. Но пойманные на месте преступления, они подлежали смертной казни или наказанию плетьми по желанию обманутого мужа. Иногда это улаживалось мирно, неосторожный любовник уплачивал крупную сумму обвинителю и таким образом избавлялся от позорного публичного наказания плетьми и неизбежно с ним связанной черной редиски.
Иногда диктериады выдавали себя за замужних женщин и при содействии сводника эксплуатировали наивного человека, который принимал за чистую монету мнимую сцену адюльтера.
Свободная проституция
Куртизанки
Свободные диктериады
Свободная проституция в Греции не исчерпывалась женщинами, которые содержались в разрешенных диктерионах, и в общественных диктерионах, созданных Солоном. В состав ее входили также свободные куртизанки, которых можно подвести под три резко различные категории: диктериады, подобные билетным проституткам нашего времени, занимались проституцией за свой риск; авлетриды, танцовщицы и флейтистки, которые давали представления на дому и показывались в публичных местах, и, наконец, гетеры, изящные женщины полусвета высокого или низкого ранга. Некоторые из этих последних играли известную роль в истории греческой литературы, искусства, философии и политики.
Вообще диктериады жили в предместье, Пирее. Одни из них нанимали комнаты в гостиницах и кабачках гавани, другие жили в небольших домиках вне городской черты. По законам Солона им запрещено было до захода солнца появляться внутри города, но вечером они свободно приходили туда и занимались своим ремеслом. Они наполняли улицы, общественные площади и тенистые аллеи Керамики, те самые, в которых некогда бывали гетеры и их любовники из афинской знати. Они сделали из этого сада место публичной проституции, которой они не переставали заниматься ни днем, ни ночью; сад превращался как бы в отделение площади Пирея; здесь они или старались «подцепить» прохожих, или приняв неподвижную позу сфинкса, старались возбудить их желания. Здесь громко торговались о цене и публично отдавались мужчинам под портиком храма, на тех самых лужайках, где некогда читал лекции Платон… Здесь же на надгробных камнях героев Греции, начиная со времен упадка Афин, мы замечаем, что только некоторые из диктериад продолжают носить установленное для них Солоном яркое платье. Большинство же одето в газовые плащи, которые их почти совершенно обнажают. Диктериады самого низкого разряда посещали дома свиданий (tegos или kamaleunas), конуры, вся обстановка которых состояла из брошенной на пол постели.
Свободные диктериады были из вольноотпущенниц и греческих девушек низших классов; большей частью это были приезжие из Азии и Египта. Большинство этих женщин влачило еще более жалкое существование, чем те, которые были заключены в диктерионах; всех их более или менее эксплуатировали сводники и они имели дело только с преступниками, матросами и вообще с подонками населения. Те, которые старела и теряли привлекательность от разврата и болезней, скрывались целый день, а ночью шныряли по улицам предместья и по темным аллеям кладбища. Их называли lukaina, волчицы. Они удовлетворялись платой в несколько монет, куском рыбы или стаканом вина. Несколько драхм получали те, которые сохранили остаток привлекательности и были еще молоды.
Наряду с этими несчастными существовал и другой класс диктериад, нечто вроде бродячих гетер, которые, благодаря красоте и оригинальности своего ума, пользовались большой известностью. Их требования были гораздо выше чем у рядовых диктериад. Они очень ловко умели использовать неопытность юношей и похоть стариков. Некоторые из них получали особые прозвища, напоминавшие о какой-нибудь привычке или недостатке их обладательницы. Таковы были прозвища: оленья самка, курица, муха, бородатая, коза, ворона, рыбачка. Были также: «Кормилица», которая содержала своих возлюбленных, «Лампада», которая пахла маслом, «Часы», которая предоставляла своим клиентам время (около 1/4 часа), за какое песок успевал опуститься в ее часах. Наконец, «Девственница», название, придуманное философом Тимоклесом. Эти прозвища — то же, что современные «баронесса», «обжора» или «решетка для стока» (la grille d'egout) и проч.
Ибо народы вымирают, цивилизация уничтожается, а проституция остается, как неизбежный выделительный аппарат человечества.
В смысле физическом проститутки эти представляли значительное разнообразие. Ксенах говорит о диктериадах следующее: «среди них встречаются фигуры стройные и толстые, высокие и низенькие; есть молодые, старые и женщины среднего возраста». С духовной же точки зрения можно сказать, что все они были настоящими диктериадами, хотя история и сохранила память о некоторых из них, игравших столь же видную, как и трудную роль Манон Леско или Маргариты Готье.
Авлетриды
Другой разновидностью куртизанок были авлетриды. Как и диктериады, это были чаще всего чужестранки. Они были артистками, музыкантшами и танцовщицами и выступали на больших публичных балах и в тавернах; можно было также приглашать их на дом. Они танцевали, аккомпанируя себе на флейте, что приносило им немалый доход, но они смотрели на свои танцы и игру только как на средство для еще большего очарования, еще большего привлечения к себе мужчин. Этот вид проституции несколько напоминает современную нам проституцию маленьких театральных и кафе-шантанных артисток, хористок и фигуристок в балетах и феериях. Они охотно дарили свою благосклонность тем, которые делали им выгодные предложения, но это не были проститутки в обычном смысле этого слова. Часто, правда, в конце пира они отдавались тому, кто больше платил — продавались как бы с аукциона.
Авлетриды обладали несравненным даром внушать страсть и будить чувственность сладострастными звуками своей музыки, позами своих танцев и выражением своего лица. Но еще больше влияли они на чувственность своими ласками и поцелуями. Они пользовались большим успехом у греков, которые в силу своего темперамента предавались особенно утонченному разврату. Некоторые из древнегреческих историков, как Геопонт и Эпикрат, упоминают об авлетридах. П. Дюфур, ссылаясь на этих историков, приводит несколько интересных выдержек, — из которых можно заключить, что страсть к женщинам, была одинаково могуча как у афинян, так и во всей Греции вообще, от края до края. Надо отдать им справедливость: это были наиболее любящие и наименее жадные из всех куртизанок. «Они вызывали такие взрывы восторга своей опьяняющей музыкой, что слушатели в исступлении срывали с себя кольца и ожерелья и отдавали их авлетридам. Искусная флейтистка не успевала собирать дары, преподносимые ей за один вечер, когда она приводила всех в восторг своей музыкой. Случалось, что во время пира они получали в подарок всю золотую и серебряную посуду дома. Каким дождем цветов, драгоценных камней и золота осыпалась флейтистка за каждый новый, еще более опьяняющий мотив, танцовщица за каждое новое, особенно выразительное па или телодвижение, и с какой удивительной ловкостью ловили они на лету эти дорогие приношения! Таким образом, куртизанки этого рода обогащались особенно легко, и потому им не трудно было скопить себе солидное состояние — стоило только войти в моду.»
«Лучшие семьи в Александрии носили имена Миртионы, Мнезис и Потинии, говорит историк Полибий, несмотря на то, что Мнезис и Потиния были флейтистками, а Миртиона была одной из тех покрытых позором публичных женщин, которых мы называем диктериадами». Миртиона, как и Мнезис и Потиния, были любовницами Птоломея Филадельфийского, царя Египетского. Обаяние, которое внушали танцовщицы и музыкантши, заставляло забыть об их возрасте, звании и профессии. «Афиней рассказывает, что аркадийские послы были отправлены к царю Антигону, который принял их с большими почестями и устроил в их честь блестящее празднество. Послы эти, суровые и почтенные старцы, уселись за стол, пили и ели с суровым видом, не говоря ни слова. Но вдруг фригийские флейты подали знак к началу танцев; танцовщицы, закутанные в прозрачные ткани, вошли в залу, тихо покачиваясь на концах пальцев; затем движения их понемногу ускоряются, они снимают покрывала с головы, плеч, и наконец, обнажают все тело. Теперь они совершенно нагие, если не считать крохотных панталон, которые едва прикрывают среднюю часть туловища; танец делается все более сладострастным и жгучим. Послы мгновенно воспламеняются при виде этого необычайного зрелища и, не считаясь с присутствием царя, покатывающегося со смеху, бросаются на танцовщиц, не ожидавших такого приема, но готовых выполнить долг гостеприимства». Любовь авлетрид не всегда была продажна. Женщинам этим были присущи некоторые возвышенные чувства, которыми они были обязаны благородству своего искусства (музыки, танцев) и независимости, какой они благодаря ему пользовались; заражаясь сами возбуждением празднества, на которое их приглашали, они переживали те же ощущения, какие сами вызывали у зрителей, возбужденных одухотворенностью их музыки и танцев, — и они пылали огнем неподдельной страсти в потому не позволяли третировать себя как обыкновенных проституток. Эти, обыкновенно красивые молодые флейтистки, всегда беззаботные, смеющиеся и увлеченные своим искусством, пользовались большой любовью афинского населения, которое шумными криками восторга встречало их появление на празднествах. Многие из них сделались особенно знамениты.
Боа была матерью евнуха Филетера, который был сначала правителем Пергама, а потом и воцарился в нем; Партениза, подала в суд жалобу на одного гражданина, который ее ударил, но жалоба ее была оставлена без последствий, так как выяснилось, что она во-первых куртизанка, а во-вторых чужестранка. Пиралис танцевала так легко, что получила прозвище птички; Сигея, против чар которой не могла устоять самая неприступная добродетель; Формезия, умершая в объятиях своей подруга-любовницы. Но самой знаменитой среди всех их была бесспорно Ламиа. Флейтистка родом из Египта, она покорила Птоломея, которому принадлежала вплоть до морского поражения, нанесенного ему царем Димитрием Полиоркетом. Попав в плен к победителю, она сразу же становится его любовницей и госпожой в полном смысле этого слова, всецело подчинив себе царя Македонии. Только смерть царя во время одной оргии прекратила это господство. Автор «Истории проституции» описывает по Афинею и Макону любовные уловки, к которым прибегала эта знаменитая флейтистка, чтобы покорить своего царственного любовника. «Она пользовалась с удивительным умением как днем, так и ночью: ночью она заставляла его признать, что равных ей нет на свете, днем она писала ему милые письма, забавляя его живыми и остроумными оборотами; она опьяняла его звуками флейты, но всего больше действовала на него лестью: «Могущественный государь, писала она ему, ты позволяешь, чтобы гетера писала тебе, ты не считаешь унизительным для твоего достоинства уделять несколько минут времени моим письмам, и ты отдаешь мне самого себя. О, мой повелитель, когда вне дома я слышу голос твой, когда я вижу тебя, украшенного короной, окруженного стражей, войском и послами, тогда, клянусь Венерой Афродитой, — тогда я дрожу и страшусь тебя; тогда я отвращаю от тебя свои взоры, как я отвращаю их от солнца, чтобы не быть ослепленной, тогда я узнаю в тебе, о Димитрий, победителя городов. Как взгляд твой ужасен и дышит воинственностью! Я едва верю глазам своим и говорю себе. — О Ламиа, неужели с этим человеком ты разделяешь свое ложе».
Плутарх в своей «Жизни знаменитых людей» очень подробно рассказывает историю любви Димитрия и Ламии. Он описывает македонского царя человеком такой совершенной красоты, с такой благородной, величественной осанкой, что ни художники, ни скульпторы не могли уловить черты его лица. Лицо его выражало одновременно мягкость и суровость, жестокость и притягательность; живость, гордость и пыл юности соединялись в нем с видом героя, с геройским величием и истинно царским блеском. Таков был герой Афин, победитель Ефеса, покоритель городов, супруг нескольких королев, но всего более развращенный любовник флейтистки. «В своем эротическом экстазе Димитрий доходил до того, что лежа ночью на ложе своей любовницы, галлюцинировал, слыша ее музыку, слыша вновь те мотивы, которые она играла ему во время ужина, восхищаясь особенно чарующими отрывками. (Ait Demetrium ab incubante Lamia concinne suavitergue subagitatum fuisse) — Нечистые испарения тела Ламии были Димитрию во много раз приятнее лучших благовоний Азии, cum pudendum manu confricavisset ac digitis contrectavisset». Плутарх приводит также несколько любопытных случаев, ярко рисующих нам власть Ламии над сыном Антигона. Впрочем, Ламиа была не единственной его любовницей — их у него было много. Так, например, великий греческий биограф и моралист приводит следующий случай. Однажды, узнав о болезни Димитрия, старик отец пришел его проведать. На пороге он столкнулся с прекрасным юношей, выходившим из покоев Димитрия. Войдя к сыну, старик сел у его постели и хотел измерить его Пульс, но Димитрий уверил отца, что жары у него больше нет. Я знаю об этом, сын мой, сказал Антигон; я даже, видел, как он выходил из твоей комнаты. Ламиа хорошо знала все порочные страсти знаменитого полководца и с большим умением удовлетворяла их. Впрочем, порочностью своей они стоили друг друга.
Поэт Филипид в нижеследующих словах описывает, что Димитрий и его любовница сделали с Партеноном.
Ламиа действительно заставила своего любовника устроить ей спальню в храме Минервы. Сама афинянка, она широко пользовалась властью победителя над своими соотечественниками.
Так, по ее настоянию Димитрий тотчас же по взятии Афин, потребовал с покоренного города контрибуцию в 250 талантов, т. е. 1 300 000 франков. Когда после неимоверных усилий сумма эта была собрана и принесена к ногам победителя, он презрительно отвернулся от золота, сказав: «отдайте его Ламии, это ей на туалетное мыло»! Позор от сознания, что их золото будет истрачено таким образом, был для афинян гораздо тяжелее, чем самый факт уплаты контрибуции, обиднее же всего был самый тон слов Димитрия. И тем не менее после смерти этой куртизанки афиняне воздвигли статую в честь Венеры-Ламии, — лишнее доказательство того, что безнравственность правителей есть не более, как гипертрофированная безнравственность подданных.
Гетеры
Самыми знатными греческими куртизанками были гетеры. В смысле социальном они играли роль теперешних дам из так называемого «высшего света».
Гетеры, как показывает само название (Etaira от корня Ethes — друг, товарищ), были подругами всех выдающихся людей, знаменитых в области философии, литературы, искусства, в военной сфере или, наконец, знаменитых своим богатством. Отношения гетер к знаменитым современникам были достоянием всего общества, и историки очень подробно останавливаются на этих отношениях. Куртизанок, подобных гетерам, мы не встречаем нигде кроме Греции — разве только Франция имела Нинон де Ланко и Марион Делорм, но ни римская культура, ни настоящее время не знает таких. Этих гордых фавориток отнюдь не следует смешивать с обыкновенными проститутками. Первые прикрывают позор своей торговли страстями — нежной дымкой изящества и облагораживают, чуть ли не обожествляют эту торговлю. Благороднейшая страсть, нежное обаяние и блестящий ум — все это объясняет неодолимое обаяние, внушаемое всем гетерам.
Автор «Празднеств куртизанок в Греции» пишет: «Обыкновенные проститутки играют только на чувственных струнах человека, стремясь мгновенно воспламенить его, вызвать в нем обманчивое опьянение скоропреходящей страстью. Чаще всего гетеры были родом из Коринфа, высшей школы всех видов проституток; там научались они не только искусству любви, но и искусству нравиться, музыке, философии и ораторскому искусству. Подобно всем куртизанкам вообще, они посвящали себя культу Венеры и приносили на ее алтарь доходы от своей «первой любви». Но проституция, прикрытая такой религиозной дымкой, существовала недолго. Скоро гетеры появились в Афинах и других городах Греции. Там они прежде всего добывали средства на окружение своей особы достаточной роскошью, что было необходимо для успеха гетеры. Затем она старалась окружать себя роем поклонников из высшей аристократии крови и ума, так как именно в их среде гетера находила почву для приобретения столь желанного могущества и власти. Таков путь, которым шла гетера, добиваясь видной роли в истории греческой цивилизации. Для достижения своей цели гетеры пользовались не одной только чувственностью, они придавали большое значение как утонченной роскоши окружающей их обстановки, так и гибкости своего ума, что составляло резкую противоположность с простотой, целомудренностью и невежеством греческих жен. Одним — суровые обязанности жены и матери, другим — утехи красивой, удовлетворяющей страстям светской жизни: так установился греческий быт со времен Перикла, который будучи правителем, сам подавал пример чисто царской щедрости и сам отдавался незаконной любви, заражая таким примером своих знаменитых современников Софокла, Эврипида, Аристофана, Фидия, Калликрата и др. Гетеры служили также моделями для художников и скульпторов; они приветствовали поэтов в театре и ораторов в академиях. Они были украшением всякого праздника, всякой военной и гражданской церемонии. Их постоянным местопребыванием были сады Керамики; там критиковали они одних, превозносили других, — стараясь поощрять самые небольшие успехи таланта. В местах общественных прогулок они появлялись обыкновенно на роскошных колесницах, закутанные в драгоценные ткани Востока, блистая красотой и грацией, сверкая драгоценными камнями, напоминая всем видом своим и осанкой неограниченных повелительниц фанатически преданного им народа.
Своим оригинальным, обаятельным и изысканным умом, говорит Дюфур, они создавали вокруг себя атмосферу соревнования в искании красоты и добра, облагораживали вкусы и, зажигая в сердцах огонь любви, содействовали развитию науки, литературы и искусства; в этом была их сила и обаятельность. Очарованные ими, влюбленные поклонники старались сделаться достойными предмета своего поклонения. И вместе с тем именно гетеры были нередко причиной позорных кутежей, расточительности и целого рода других безумств. Под их же влиянием портились нравы, бледнели гражданские доблести, расслаблялись характеры, развращались души; в то же время, именно они внушали благородные мысли, побуждали к доблестным подвигам патриотизма, вдохновляли поэтов и художников. Перед чарами гетер были бессильны и поэты, и философы, храбрые полководцы, и даже цари. Гетеры приобщались к их славе, к их громкому имени, к их правам на бессмертие в истории. Иногда они, пренебрегая общественным мнением и принципами морали, отдавались охватившей их страсти и сочетались с гетерами законным браком. Философия учит нас, что любовь всегда и везде имела на людей огромное влияние, история же показывает, что никогда сила этого влияния не проявлялась с таким деспотизмом, как тогда, когда предметом любви была какая-нибудь из великих жриц богини любви. Особенно легко поддавались неотразимому влиянию гетер люди выдающиеся — вероятно, потому, что как те, так и другие обладали особенно нежной психической организацией.
Знаменитые гетеры
Аспазия родилась в Милете, этом царстве веселья и куртизанок. Она прибыла в Афины, чтобы распространять там свою философию, свое свободомыслие. Природа наделила ее обаянием, от рождения она имела неисчислимое множество талантов. Она везде появлялась окруженная целым роем прекрасных молодых греческих девушек, принадлежащих к ее школе, богато одаренных умственно и физически, исключительно воспитанных — но таких же гетер, как и она сама. Одаренная редким умом и несравненной красотой, Аспазия со своей свитой прелестных неофиток имела, конечно, огромный успех. И Жоссар вполне прав, говоря, что с появлением этих прелестных, выдающихся во всех отношениях женщин, Афины стали главным центром удовольствий и вообще украшений жизни. В доме Аспазии встречались все выдающиеся люди Греции. Там они обменивались мыслями по самым возвышенным вопросам, разбирали вопросы философии, литературы и искусства. Там можно было встретить не только Сократа, Перикла, Алкивиада, Фидия, Анаксагора и вообще всю мужскую часть высшей афинской аристократии, но даже и самих матрон с дочерьми, забывших ради Аспазии нравы и обычаи своей страны. «Они шли туда, чтобы слушать ее речи, выводить по ним заключения о ее нечестивой жизни, — нечестивой потому, что и она и окружавшие ее девушки торговали своим телом». Никогда характер королевы не отражался так сильно на поданных, как характер Аспазии отразился на афинянах. Она управляла всеми делами народа, решала мир и войну, разрешала все спорные вопросы искусства и литературы, задавала тон жизни мужчин, была законодательницей мод для женщин. В ней гетеризм получил свое лучшее выражение, свое высшее торжество. Поэтому историк, говоря о веке Перикла, с полным правом может называть его веком Аспазии. Своей легкомысленной философией она настолько подчинила себе Перикла, блестящего героя Микале, всеми признанного главу республики, что этот последний развелся с женой, чтобы жениться на Аспазии. И вот, куртизанка добилась активного участия в политике Греции и побудила греков ради чисто личных своих интересов пойти войной на Самос, Мегару и Пелопонес. Этими кровавыми войнами греки были обязаны исключительно Аспазии. Жителям Самоса она мстила за их вражду к ее соотечественникам, жителям Милета; с Мегарийцами у нее другие счеты: Алквиад, один из ее любовников, похитил двух гетер из свиты Аспазии. Для того чтобы примирение не состоялось случайно без ее ведома, она лично следила за всеми перипетиями войны, присутствуя на полях битвы со своим летучим отрядом из куртизанок. Эти последние служили Аспазии для сообщения своих приказаний греческим военачальникам, осыпавшим прелестных посланцев золотом и драгоценными камнями. Деспотический характер Аспазии создавал ей очень много врагов, особенно среди женщин. Философия ее была признана безнравственной, а она сама предстала перед ареопагом по обвинению в оскорблении богов. Она неминуемо была бы осуждена, но Перикл лично явился в судилище и слезами и мольбами смягчил сердца судей и спас ее таким образом от жестокой кары. После смерти Перикла она не оставила своей профессии куртизанки и сохранила еще достаточно сильное влияние для того, чтобы дать возможность одному из своих любовников, богатому и молодому Лизаклу занять видное положение в республике.
Фрина была родом из беотийского города, Фесписа, посвященного музам. Тогда как Аспазия искала успеха в широких массах, дорожила своими триумфами в общественных собраниях, — Фрина держалась вдали от света и жила уединенно. Горячо любя искусства, она посещала, однако, исключительно студии Апеллеса и Праксителя, благодарной любовницей которых она была в одно и то же время; благодарной за то, что только создание этих великих художников Греции сделали известной дивную красоту Фрины.
Она гордилась тем, что позировала великому художнику и служила моделью не менее знаменитому скульптору для его лучших статуй Венеры. Тело ее было совершенным образцом женских форм по чистоте и гармоничности линий. «На Елевзинских мистериях, говорит Дюфур, появлялась она как богиня на портике храма, спускала с плеч свои одежды перед лицом всей восхищенной, замиравшей от восторга толпы; затем она скрывалась за пурпурной завесой. На празднествах в честь Нептуна и Венеры она также сбрасывала свои одежды на ступеньках храма, и прикрывая наготу своего сверкавшего на солнце прекрасного тела длинными, черными как смоль волосами, она шла по направлению к морю, среди расступившейся с благовением толпы, приветствовавшей ее единодушными криками восторга. Затем, в честь Нептуна Фрина погружалась в волны и выходила из воды, как рожденная из морской пены Венера. Она ложилась на минуту на песок, чтобы осушить воду, стекавшую с ее упругого тела, выкручивала влажные волосы — и была так прекрасна, что казалось, это вторично родилась сама Венера. Проходил момент триумфа и Фрина, провожаемая шумными кликами восторга, незаметно исчезала и снова надолго уходила в свое обычное уединение. Но тем эффектнее было каждое ее появление, тем более восторженны были рассказы об успехах куртизанки, переходившие из уст в уста. И с каждым годом увеличивалось число любопытных, исключительно ради Фрины желавших присутствовать на Елевзинских таинствах и на празднествах в честь Нептуна».
Успехи феспийской гетеры были слишком громки для того, чтобы несчастье, как удар грома, не подстерегало ее. И действительно кто-то из отвергнутых обожателей обвинил ее в нечестии — и она предстала перед судом неумолимого ареопага. Смертный приговор был уже предрешен в принципе, обвинитель кончал уже свою речь, в которой обвинял Фрину в профанации елевзинского культа, в развращении граждан, как вдруг подымается молодой оратор и протягивает руку по направлению к Фрине, желая этим показать, что он принимает на себя ее защиту. Это был Гиперид, когда-то пользовавшийся расположением Фрины; он пылко доказывает невинность своей бывшей любовницы. Но бесстрастный трибунал непреклонен и готов уже вынести смертный приговор. Тогда Гиперид быстрым движением подводит знаменитую куртизанку к барьеру, срывает с нее одежды, и она обнаженная предстает во всей своей художественной дивной красоте пред лицом изумленных судей. Он требует оправдания для Фрины во имя эстетики, во имя совершенства формы, которое греки всегда высоко ценили. И обвинение было отвергнуто, и преследование Фрины прекращено.
Надо ли прибавить, что Фрина не замедлила представить несомненные знаки благодарности своему красноречивому защитнику. С того времени она начинает вести себя осторожнее и не отказывает в благосклонности разным представителям высшей власти в Афинах, — предосторожность, безусловно необходимая для того, чтобы никогда больше не быть обвиненной в нечестии и неуважении к богам. Богатства ее были тогда неисчислимы, она воздвигает несколько храмов и других зданий в Коринфе. Она предлагает феспийцам восстановить их разрушенный город на свой счет, с одним лишь условием, именно, чтобы на стенах его было начертано: Александр разрушил Феспис, а Фрина выстроила его вновь. Но соотечественники ее гордо отказались от предложенного золота, на том основании, что оно было приобретено Фриной путем проституции. После ее смерти Праксителем была высечена из чистого золота ее статуя, которую поместили в храме Дианы в Ефесе.
Лаиса прославилась как своим умом, так и своей несравненной красотой. Еще ребенком она была захвачена в плене Никием во время одного из его походов, привезена из Сицилии в Афины и продана в рабство художнику Апелессу, который первый посвятил ее в тайны любви. Через несколько лет, освободившись от рабства, Лаиса отправилась в Коринф, постигла там науку гетеризма и поселилась в этом городе навсегда; сюда отовсюду стекались к ней жаждущие ее благосклонности богатые чужеземцы, платившие ей за любовь баснословные деньги. Демосфену случилось узнать об этом по ее безумным тратам. Несмотря на репутацию знаменитого оратора, какой заслуженно пользовался Демосфен, Лаиса потребовала с него 10 000 драхм за одну ночь.
«Я не покупаю раскаяния такой дорогой ценой», отвечал ей знаменитый Афинянин, в кошелке которого не было и десятой части этой суммы. Назло Демосфену Лаиса предложила себя Ксенократу, одному из учеников школы Платона, но тщетно пыталась она прельстить сурового философа всеми своими чарами, напрасно пыталась она пробудить его страсть своими ласками и сладострастными объятиями. Ксенократ не поддавался никаким чарам. «Я взялась пробудить страсть в человеке, а не в статуе», сказала Лаиса. Не более повезло Лаисе и у Евбата, одного из победителей на олимпийских играх. Этот молодой человек решил остаться верным своей любви к одной девушке из Сирены и отклонял все настойчивые домогания Лаисы. В своей любви Лаиса была очень капризна: она очень любила контрасты. Одновременно она была любовницей изящного спиритуалиста Аристиппа и грубого циника Диогена, которому она отдавалась чуть ли не публично. В ее присутствии оба философа старались обратить друг друга в свою веру, но безуспешно. Их аргументы только еще сильнее укрепляли в Лаисе жажду эклектизма в любви.
Плутарх рассказывает о ее смерти следующее. Лаиса покинула Коринф, чтобы последовать за любимым ею юношей в Фессалию; но там завидовавшие ее красоте фессальские женщины умертвили ее. Коринфяне, в благодарность за ее чисто царскую щедрость к их городу, воздвигли в ее честь памятник, изображавший львицу, разрывающую на части барашка. Говорят также, что на ее могиле, на том самом месте, где она была убита, была построена гробница с следующей эпитафией: «Славная и непобедимая Греция была покорена божественной красотой Лаисы. Дитя любви, воспитанная Коринфской школой, она отдыхает на цветущих полях Фессалии». Было бы странно, конечно, если бы никто из французских поэтов не увековечил Лаису в своих стихах, и у Вольтера мы находим перевод обращения Лаисы к Венере, к подножию статуи которой она кладет свое зеркало, чувствуя наступление старости. В своем сборнике эпиграмм, известном под именем «Греческой Антологии», поэт вкладывает в уста Коринфской гетеры такие слова:
Великие люди и гетеры
Большая часть гетер обязана своей славой знаменитым своим современникам, которые оказывали им покровительство. Среди таких гетер мы назовем следующих:
Герпилис была любовницей Аристотеля, от которого у нее родился сын. Родоначальник философии сделал ее еще при жизни своей единственной наследницей.
Лагиска. Учитель красноречия Исократ, друг Филиппа, царя Македонского и соперник Демосфена, не сумел противостоять чарам этой прекрасной девушки.
Мегалострата — восприняла эротическую философию Алкмана, предшественника Гомера, который злоупотреблял половыми наслаждениями и впоследствии заболел питириазисом.
Леонция. Афинская гетера, последовательница и любовница Эпикура, прославилась своим красноречием; ею страстно увлекся поэт Гермасианакс; пользуется известностью ее горячая полемика с философом Теофрастом.
Таиса. Когда Александр взял Афины, Таиса, афинская гетера, покорила его своей красотой и последовала за ним в Азию. Она участвовала в знаменитой оргии Александра, после которой победитель предал Персеполис огню. Затем Таиса стала любовницей Птоломея, впоследствии царя Египетского. Птоломей включил ее в число своих законных жен и прижил с ней троих детей.
Вакхис. Эта верная любовница оратора Гиперида была известна своим бескорыстием и добротой. Ее называли «добрая Вакхис». Гиперид пишет, что Вакхис облагородила имя куртизанки.
Теодетта нежно любила блестящего Афинского полководца Алквиада и благоговейно воздала ему погребальные почести.
Гликерия. Менандр посвятил ей лучшую из своих комедий. Она часто говорила: «Я предпочитаю быть королевой Менандра, чем владычицей Тарза» — города, в котором она, окруженная царской роскошью, жила на содержании у правителя азиатских провинций.
Агафоклея безраздельно владычествовала над Птоломеем Филопатором и перевернула вверх дном все его государство.
Археанасса подобно Нинон пользовалась любовью до глубокой старости. Платон любил ее, забывая ради нее суровые принципы своей философии. Говорят, что он посвятил ей следующие стихи:
Аристагора — коринфская куртизанка, любовница Димитрия Фалерского. Этот последний, назначенный гиппархом на празднества Панафиней, приказал воздвигнуть для своей любовницы трон выше статуи Гермеса. На открытии Елевзинских таинств он поместил ее у самого входа в святилище. Димитрий за свою расточительность был вызван на суд ареопага: «Я живу, как и подобает жить человеку благородного происхождения, сказал он. Если моя любовница одна из прелестнейших женщин Греции, это еще не оскорбляет ничьей чести. Я пью хиосское вино, веду рассеянный образ жизни, но я трачу только свое состояние. Я не занимаюсь ни мздоимством, ни прелюбодеянием, как некоторые из вас, господа судьи», и он назвал при этом некоторых из судей трибунала. После этой речи Антигон назначил Димитрия тесмотетом.
Бедион — разорила поэта Антагара и очень разбогатела. Симонид написал на Бедион и двух ее подруг следующую едкую эпиграмму:
Клеонисса написала несколько, не дошедших, впрочем, до нас работ по философии. Она погибла случайно, пораженная кинжалом Павзания, в покой которого она пошла ночью без предупреждения.
Мания — ее называли пчелкой за необыкновенно тонкую талию. Вся внешность ее и осанка отличались необыкновенной грацией, голос — мелодичностью. Ее окружало множество поклонников, как соотечественников, так и чужеземцев. Греки называли ласки ее любви «сладким безумием». Димитрий попросил ее однажды дать ему возможность взглянуть на ее скрытые прелести, которым могла бы позавидовать сама Венера. «Любуйся, благородный сын Агамемнона», сказала она, оборачиваясь к Димитрию и пародируя стихи Софокла, «прелестями, которые всегда были предметом особого твоего поклонения». Она изменила своему любовнику Леонтику ради двух молодых людей, приняла их в одну и ту же ночь и отдалась одному вслед за другим, так чтобы они этого не знали. «Мне любопытно было узнать, говорит она по этому поводу, как в эту ночь поведут себя со мной два молодых атлета — оба победители на олимпийских играх».
Мильто, которую называли восточной Аспазией, родилась в Фокиде и отличалась в такой же мере красотой, как и скромностью. История ее такова: она была похищена одним Сатрапом и отвезена в Сарды во дворец: Кира, где евнухи поместили ее в отделение царских жен. Плачущая Мильто ясно представляет себе ожидающую ее судьбу. С негодованием отвергает она принесенное ей в дар ожерелье; она с молитвами обращается к богам и родителям своим, умоляя о мщении. Ее схватывают и ведут в залы пиршества. Кир находится в состоянии полного опьянения. Мильто борется со всеми покушениями на свою честь, но затем, когда Кир для достижения своей цели прибегнул не к насилию, а к ласке — она уступила. Кир предложил ей щедрые дары, но она ответила ему следующими, необычными в устах куртизанки, словами: «эти щедрые дары принадлежат твоей матери Парисатиде, эти деньги и ценности — твоему народу. Мне же принадлежат сокровища твоего сердца». Мильто воздвигла золотую статую Венеры, которую считала своей покровительницей. После смерти побежденного Кира Мильто попала в плен к победителю Артаксерксу, который пленился ею и сделал ее своей любовницей, но Мильто не сумела полюбить своего нового властелина который одновременно пылал страстью к прелестной Мильто и к отвратительному евнуху.
Леена — гетера-философ, любовница Гармодия, составила с ним заговор против тирана Гиппия. Пытками хотели вырвать Леены имена ее сообщников. Не чувствуя в себе достаточно сил, боясь выдать тайну, Леена зубами перегрызает свой язык и бросает его в лицо своим мучителям. В ее честь был воздвигнут возле афинской крепости медный памятник, изображающий львицу с раскрытой пастью, без языка.
Таргелия отказалась предать свою родину Ксерксу. Она была любовницей чуть ли не всех греческих полководцев и как пишет Плутарх, стала, благодаря своему уму и красоте — королевой Фессалии.
Пигарета — была любовницей знаменитого философа Стильпона из Мегары. Сама отличный математик, она питала особую склонность ко всем, занимающимся этой наукой.
Теорида — отдала свою любовь престарелому Софоклу. Демосфен с целью отомстить ей за пренебрежение, добился того, что она, в качестве жрицы храма Венеры и Нептуна, была приговорена к смерти по ложному обвинению в оскорблении божества.
К Теориде же относился написанный престарелым Софоклом «Гимн Венеры»: О, богиня, внемли моей мольбе! Сделай Теориду нечувствительной к ласкам юношей, которым ты так покровительствуешь. Удели часть своего обаяния моей седине, сделай, чтобы Теорида предпочла им всем старца. Силы его, правда, уже истощены, но уму его не чужды еще юные порывы.
Теодота пылко любила Сократа, который называл себя мудрым советником в любви, sophos ta erotica, и другом женщин. Влюбленный в Теодоту, Аристофан, желая отомстить своему счастливому сопернику, обвинил его в том, что он развращает юношество и вводит новые божества. Сократ был присужден к смерти и погиб от цикуты, но его смерть нисколько не подняла шансов Аристофана у прекрасной куртизанки.
Гнатена, замечательная своим умом и красноречием, долго была тиранической любовницей поэта Дифила. По примеру философов, вывешивавших в своих школах программу своих философских учений, Гнатена вывесила в своей передней шуточные правила в стихах о законах любви и о том, как вести себя в ее доме.
Питиониса знаменита царской роскошью, которой окружил ее Гарпал, представитель Александра в Вавилоне.
Сциона, Сатира, Ламиа и Нанион — впрягались однажды в колесницу Фемистокла. Можно назвать еще целый ряд куртизанок, охотно даривших свою благосклонность как знаменитым поэтам, ораторам и ученым, так и просто людям знатного происхождения и богачам.
Противоестественная любовь в Греции
Педерастия и Содомия
Испорченность азиатских нравов, выразившаяся в противоестественной любви мужчин и женщин, распространилась в Греции вместе с культом идолов и приняла характер извращения человеческих чувств и чувственности. Культ Венеры и женская проституция отчасти задержали склонность греков к этому пороку, свойственному восточным народам, и в частности, лидийцам, сирийцам и финикиянам. Первые законодатели Греции, Дракон, Солон и др., прилагали все старания к подавлению гибельных последствий противоестественной любви и особенно заботились о защите детей от покушения взрослых. В своей речи против распутного Тимарха Эсхин обращается к судьям со следующими словами:
«Мы обязаны вверять своих детей только таким учителям, которые отличаются чистотой нравов и мудростью. Но законодатель не удовлетворяется такой предосторожностью и точно обозначает час, когда свободнорожденное дитя должно отправляться в школу и возвращаться оттуда. Закон, оберегая детей от хождения по улицам в потемках, запрещает учителям и начальникам училищ открывать школу до восхода солнца и закрывать их обязывает до заката. Для участия детей в празднествах Вакха закон устанавливает возраст не менее 14 лет, т. е. возраст наступления зрелости. По мысли законодателя ребенок должен получить хорошее воспитание и дать полезного отечеству гражданина. Но если природные свойства с самого начала испорчены порочным воспитанием, то, выросши, дети могут превратиться только в испорченных граждан, подобных Тимарху. Законодатель установил еще одну меру, имеющую целью защиту детей, — я разумею закон о проституции. Установлены самые суровые наказания за проституирование свободнорожденного ребенка или женщины. Что еще существует у нас в этом отношении? Существует еще закон об изнасиловании, — выражение, объединяющее всевозможные преступления этого рода. Закон гласит совершенно определенно, что всякий, кто тяжко оскорбит (растлит, купит для своих удовольствий) ребенка, мужчину, женщину, свободнорожденного или раба, всякий, кто воспользуется другим человеком для преступных наслаждений, подлежит телесному наказанию».
Далее, Эсхин напоминает судьям закон против мужчин, которые сами занимаются проституцией; закон этот гласит: «Кто из афинских граждан занимается развратом для удовольствия других, не может быть избран в число архонтов; он не может быть жрецом, не может выступать на суде, не может быть должностным лицом ни в городе, ни вне его, ни по жребию, ни но избранию, он не может быть вестником или послом на войне. Он лишен права участия в сенате и права голоса в народном собрании». Все эти предосторожности, принятые законодателем, показывают, как сильно было тяготение греков к противоестественному пороку. Действительно, несмотря на всю суровость законов, Афины почти в такой же степени прославились своей педерастией и педофилией, как Коринф своими трибадами. Аристофан всвоей написанной против Сократа комедии «Облака», говорит: «Прежде мальчикам разрешалось приходить в театр только в длинном, доходящем до ляжек платье, которое не показывало бы посторонним ничего нескромного; вставая, он никогда не забывал позаботиться о том, как бы не обнажить какой-либо часта своего тела и не вызвать этим в ком-либо желаний». Греческие историка рассказывают, что вблизи гимназий и палестр нередко находились лавочки цирульников, pogonokouureion, парфюмеров, muropoleia, менял, trapedzai, ремесленников, ergateroi, a также бани, balaneia; все эти заведения служили для свиданий активным и пассивным педерастам. Судя по речи Эсхина, педерастия и содомия практиковалась публично в глухих и отдаленных частях города, а особенно на площади Пникс, расположенной перед Акрополем. Этот порок за который в Спарте, по свидетельству Платова и Ксенофонта, подвергали бесчестию, изгнанию и смерти, далеко не везде встречал подобное отношение; так в Эолии и Беотии он не только допускался, но вполне признавался законом. Порок этот был настолько распространен в Халкиде, Эвбее, Хиосе и на островах Архипелага, что названием этих местностей иногда пользовались для образования синонимов глагола paiderastein, заниматься содомией. По Розенбауму, греки видели в педерастии не более, как необычную страсть, особую форму распущенности, akolasia. Для некоторых педерастов находили, быть может, доводы, которые как будто даже оправдывали их странные вкусы, и в подобном способе наслаждения видели не более, как средство утолить страсть, нечто вроде figura veneris, которая приближалась к онанизму. Но по отношению к пассивному педерасту подобного оправдания не было, потому что тогда еще не знали, что prurigo ani impudicus является физической причиной пассивной педерастии. По-видимому, на пассивных педерастов смотрели как на людей, поддавшихся болезненному влиянию извне.
Противоестественные отношения встречались не только среди низших классов, но также среди аристократии. Одна гетера, по имени Нико, известная ироническим направлением своего ума, беседовала однажды с Демофоном, «мальчиком» Софокла. Демофон попросил у нее позволения удостовериться в том, что она сложена как Venua Callipyge. «Какое ты хочешь сделать из этого употребление, презрительно спросила его гетера: не нужно ли тебе это для Софокла?»
Другой пример противоестественной любви мы находим в истории страсти Сократа к Алкивиаду, которую некоторые комментаторы считают чувством чисто платоническим и в которой они видят только проявление неумеренной педофилии. Но, как бы мы ни смотрели на эти отношения, во всяком случае в диалоге Платона между Аспазией и Сократом вовсе не подтверждается мнение о полной целомудренности и чистоте отношений философа к Алкивиаду. Вот что мы читаем в этом диалоге:
«— Сократ, я ясно читаю в твоем сердце: оно горит любовью к сыну Диномаха и Линии. Послушай, если ты хочешь, чтобы прекрасный Алкивиад ответил тебе взаимностью, доверься моим дружеским советам.
— О, дивные речи! О, восторг! — воскликнул Сократ: — холодный пот выступил на моем теле, мои глаза наполнились слезами.
— Перестань вздыхать, — прервала его она; — проникнись священным энтузиазмом; пусть поднимется твой дух на божественные высоты поэзии: это чарующее искусство откроет тебе двери его души. Поэзия очаровывает душу; ухо есть путь к сердцу, а сердце открывает путь ко всему остальному.
Что же ты плачешь, дорогой мой Сократ?
Неужели вечно будет смущать твою душу эта любовь, которой, точно молнией, обжег тебя этот бесчувственный юноша?
Верь мне, я вымолю у него более благосклонное отношение к тебе».
Как следует назвать эту любовь мужчины к юноше? Моралисты говорят что противоестественные пороки возникали в Греции из известного рода связей, которые вначале не заключали в себе ничего дурного, но впоследствии неизбежно приводили к бесчестным поступкам. Приписываемый Лукиану «Диалог любви» дает другое объяснение любви к мальчикам. Здесь два лица, в окрестностях храма Книде, спорят друг с другом: один говорит о любви к женщинам, другой о любви к мальчикам. Каждое из действующих лиц, Харикл и Калликратид, приводят аргументы в доказательство своего мнения. Мы рассмотрим те и другие:
— Харикл. Твоя жертва страдает и плачет в твоих ненавистных объятиях; если разрешить подобные гнусности между мужчинами, то надо разрешить и женщинам Лесбоса их разврат.
— Калликрадит. Львы не совокупляются со львами, говоришь ты? Это потому, что львы не занимаются философией.
Утром, вставши с постели, женщина похожа на обезьяну; старухи и служанки, одна за другой, точно в процессии, приносят ей принадлежности и косметики для туалета, серебряный таз, кувшин, зеркало, щипцы для завивки волос, притирания, стеклянки с зубным эликсиром и мази для зубов, карандаши для ресниц, духи для волос; можно подумать, что здесь лаборатория аптекаря. Одна половина волос вьющимися кольцами спускается на лоб, другая рассыпается по плечам.
Обувь ее стянута так тесно, что шнурки врезываются в тело; она не столько одета, сколько плотно облечена в прозрачное платье, которое позволяет видеть все; она навешивает на уши драгоценный жемчуг, надевает браслеты в виде золотой змеи; украшает голову короной из алмазов и индийских драгоценностей; длинное ожерелье спускается с ее шеи; на ней красные башмачки с позолоченными каблуками, свои бесстыдные щеки она красит румянами, чтобы скрыть их бледность. Нарядившись таким образом, она уходит на поклонение богиням, неведомым ее мужу и гибельным для него. Это поклонение сопровождается очень подозрительными обрядами и таинствами. Потом она возвращается и после продолжительной ванны выходит к роскошному столу; она обедает яствами, она пробует решительно все блюда. Потом ее ждет пышная постель; она предается не сну, а скорее каким-то неизъяснимым сновидениям, а когда она встает с своего мягкого ложа, нужно уже спешить в ближайшие термы.
Теперь посмотрим что делает юноша.
Он встает до зари, окунается в чистую воду, изучает правила мудрости, играет на лире, упражняет свою силу ездой верхом на фессалийском скакуне или метанием дротика. Можно ли не быть другом подобного юноши? Любовь была посредницей в дружбе Ореста и Пилада; вместе плыли они по житейскому морю: как это прекрасно — находить побуждение к героическим подвигам в троякой общности: удовольствия, опасности и агавы! Души тех, кто любит такой небесной любовью, обитают в царстве божества и любовники этого рода получают после смерти высшую награду за свою добродетель. По выражению Шатобриана, Калликрадит выразил здесь мнения Платона и Сократа, считавшегося мудрейшим из людей.
Интересно отметить, как Лициний отнесся к спору Харикла и Калликрадита: он полагает, что женщин нужно предоставить людям обыкновенным, для философа же существует любовь юношей. Другой из присутствующих при споре судей, Тефмнест, «смеется над мнимой чистотой любви философов и заканчивает свои слова столь откровенной картиной разврата, которую неловко читать даже на греческом языке». Все это приводит Шатобриана к следующему выводу: величайшие люди Греции находились во власти этой дикой страсти к мальчикам. Солдаты Александра краснели от того, что этот царь делал с евнухом Багоасом. Другой факт. В диалоге Лукиана «Куртизанки» Хелидонион предлагает Дрозу написать углем в стене Керамики: Aristenet corrupit Chnias. Этот Аристенет — философ, похитивший Клиния и Дроза. Таковы были нравы у греков! Поэты воспели противоестественные связи богов, любовь Миноса к Тезею, Лайля к Хризиппу. Философ — перипатетик Иерононим восхвалял педерастию и «фивский легион», а Агнон — считал вполне естественным существование в Спарте проституции обоих полов до брака.
Следующий любопытный отрывок из Диона Хризостома покажет нам, какое громадное распространение получила педерастия у жителей Тарса; из этого же отрывка мы можем судить, какой ужас представлял собой этот порок на Востоке. Вот что пишет Дион: «Небезынтересно будет упомянуть о следующем важном обстоятельстве: очень многие подверглись болезни, которая раньше, кажется, встречалась гораздо чаще у других народов, чем у вас. Вы спросите, что это за болезнь. — Я не мог бы выразить это ясно, но тем не менее вы конечно легко угадаете ее…
«Но не думайте, что я говорю о чем-то таком, что держат в тайне, скрывают; нет, факты говорят сами за себя. Иногда люди ходят и разговаривают и в то же время спят, хотя кажется, что они бодрствуют. В данном случае совсем другое; это люди храпят, — лучшее доказательство, что они в самом деле спят. Я не могу выразиться яснее, если хочу остаться приличным. Впрочем кто спит, тот избавлен от несчастий, этот же порок клеймит, покрывает позором весь город. Эти люди — самое тяжкое бесчестье для отечества и вы должны были бы изгнать их из страны, как следовало бы изгнать их отовсюду. Закон грозит им всевозможными карами, отдает их всеобщему презрению и, тем не менее, их встречаешь везде и всюду. Этим порокам заразились и мальчики и юноши. Они еще не потеряли целомудрия, но приучились смотреть на этот порок, как на вещь почти обыкновенную; и хотя они еще удерживаются от поступков, но уже сильно желают их. Во всем городе раздаются стоны, на прогулке везде слышишь скорбь и жалобы. Обыкновенно стон есть выражение горечи, но тот стон, котором я говорю, это нечто другое, — это результат самого ужасного бесстыдства. Без всякого сомнения лучше даже иметь сношения с несчастными женщинами, чем с педерастами. Если слушать постоянно игру на флейте невозможно, если жить постоянно на скале, оглашаемой пением сирен, невыносимо, то что должен испытывать честный человек, находясь постоянно в атмосфере уродливых хриплых стонов? Человек, который проходя мимо дома, услышал бы оттуда эти звуки, подумал бы, конечно, что это дом терпимости, но что сказать о городе, где эти звуки раздаются повсюду каждый час, каждую минуту? Педерастией занимаются на улицах, в домах, публичных местах, театрах и гимназиях. Мне еще ни разу не пришлось слышать, чтобы флейтист с самого утра начинал играть на своем инструменте, между тем, как страшная музыка педерастов начинается уже с рассветом. Быть может то, что я скажу сейчас, не стоящий внимания пустяк, но я не боюсь упреков и выскажу спою мысль, когда вы отвозите в тележках овощи на базар, вы по дороге обращаете внимание только на количество белого хлеба, свежей или соленой говядины; — уделите же когда-нибудь немного внимания и тому ужасу, о котором я рассказываю. Если бы кто-нибудь пришел в город, гае на пороки можно указывать пальцами, что он сказал бы о подобном месте?
«Что вы сказали бы, если бы все в этом городе ходили, приподняв платье, как ходят по грязи? Неужели вы не знаете что в вашем позоре, вам незнакомо чувство стыда, вы не знаете, что дает право врагам вашим презирать вас? Kerchidas? Вы, видимо, не интересуетесь тем, что о вас говорят другие и предпочитаете продолжать свое занятие.
«Поистине ужасно, на мой взгляд, даже опаснее чумы та болезнь, которую мы замечаем у некоторых лиц из простонародья, болезнь, придающая им женский голос; благодаря ей голос юноши и старика теряет свою мужественность. Естественный звук женского голоса никому не доставляет удовольствие; другое дело голос андрогин, наложников и субъектов с вырезанными половыми органами; женский тембр голоса им присущ, хотя бывает не всегда и не у всех; это — их характерный признак. Поэтому, если бы кто-нибудь, не видя вас, захотел определить какого вы рода человек и чем вы занимаетесь, судя исключительно по тембру вашего голоса, то ему легко было бы это сделать: он узнал бы в вас людей годных только на то, чтобы быть пастухами быков и баранов; он не назвал бы вас потомками героев, каковыми вы себя считаете; он сказал бы, что вы — греки, превзошедшие финикиян в пороках сладострастия. Что до меня, я думаю, что добродетельному человеку, находящемуся в подобном городе, остается сделать тоже, что он сделает, проходя мимо сирен, т. е. заткнуть себе уши воском; в последнем случае он рискует своею жизнью, а в первом — ему грозит опасность бесчестия и самого низкого разврата. Когда-то у вас процветала звучная дорическая музыка, и музыка фригийцев и лидийцев; теперь же вам нравится только музыка аркадская и финикийская. Ритм последней вы предпочитаете всякому другому, как будто носом можно издавать приятные звуки; ритм этого рода необходимо должен сопровождаться кое-чем иным. «Вам известно, что местная болезнь поразила ваши носы также точно, как у других были поражены небесным гневом отдельные части тела, как например руки, ноги, лицо. Говорят, что Афродита, желая наказать женщин Лесбоса, послала им болезнь подмышечной области, так вот таким же образом Божий гнев истребил носы большей части из вас; в этом-то и лежит причина этого странного звука, странной интонации вашего голоса; ибо от какой иной причины мог бы этот звук появиться? Это признак самого постыдного распутства, дошедшего до исступления, до презрения всякого понятия нравственности. В этом удостоверяет ваша речь, ваша походка, ваш взгляд».
Эта болезнь носа напоминает нам об изъязвлении сифилитических папул на слизистой оболочке носа и последовательном разрушении носовых костей; о той же болезни упоминает Аммиан Марцелл в своей характеристике римских нравов. Aut pugnaciter aleis certant, turpi sono fragosis naribus introrsum reducto spiriru concrepantes.
Чтобы узнать педераста, достаточно было слышать его голос. Аристотель характеризует его следующими чертами: «У педераста угрюмый взгляд, движение рук вялые, во время ходьбы ноги его заплетаются, глаза бегают. Таков, например, был софист Дионисий». В свою очередь Полфмон говорит об андрогине следующее: «Взгляд у него утомленный, сластолюбивый; он вращает глазами, необыкновенно беспокоен; у него нервные подергивания лба и щек, судорожные сокращения век; шея наклонена на бок, ляжки в постоянном движении; колени и руки кажутся согнутыми; взгляд устремлен прямо вперед. Он говорит высоким резким и дрожащим голосом».
Филон, философ школы Платона, рассмотрев законы Моисея о блуде, дает очень точную симптомотологию педерастии, которую мы считаем нужным привести здесь. Вот что он говорит: «Другое зло, большее нежели то, о котором я только что говорил, распространилось в разных государствах; это зло — педерастия. Когда-то считалось чуть ли не постыдным одно произнесение этого слова; теперь же это предмет гордости не только для тех, кто ею занимается, но и для тех, которые поражены болезнью Nosos theleia; болезнь эта лишает их всех мужских свойств и делает их в высшей степени похожими на женщин. Для довершения сходства они заплетают и причесывают волосы, разрисовывают и красят лицо белилами, румянами и тому подобными снадобьями; натирают себя благовонными маслами, так как в приятном запахе они более всего нуждаются; придавая большое значение внешнему блеску, они не стыдятся искусным образом превращать мужчину в женщину. Мы должны строго поступить с этими людьми, если хотим следовать естественным законам природы; их нельзя более оставить существовать ни одного дня, ни одного часу, потому что они не только позорят самих себя, но всю свою семью, отечество и весь человеческий род.
Педераст должен быть подвергнут этой каре потому, что он стремился к противоестественным наслаждениям и не принимает никакого участия в увеличении народонаселения, ибо уничтожает в себе саму возможность продолжать род и содействует распространению двух величайших пороков: бессилия и расслабленности. Благодаря педерастии юноши наряжаются, чтобы стать похожими на женщин. Она расслабляет людей в цветущем возрасте, вместо того, чтобы способствовать развитию в них сил и энергии. Наконец она, подобно плохому земледельцу, оставляет под паром глубокую, плодородную почву и делает ее бесплодной. Педераст и днем и ночью обрабатывает такую почву, от которой он заведомо не может получить никаких плодов. Я думаю, это происходит от того, что во многих странах существуют назначенные цены для удовлетворения похоти педераста».
В другом месте Филон, говоря о жителях Содома, сообщает, что «если у них появлялись дети, они предавались педерастии и наживали Nosos theleia — порок, против которого все меры были напрасны: сколько было сил они развращали человеческий род».
История педерастии в древнее время заставила уже Старка смотреть на этот порок, как на Vitium corporis или effeminatio interno morboso corporis statu procreata. Патологии нового времени считают этот порок видом сознательного эротического помешательства и видят в нем только извращение полового инстинкта. Они даже различают два вида педерастии: врожденную и приобретенную.
Природная педерастия есть следствие первичного помутнения рассудка. Вторая происходит отчасти от порочных привычек, как, например, разврат или пьянство, частью же от некоторых болезней, как например общий паралич у стариков, или болезни мочеполовых органов, в частности, воспаление мочевого пузыря.
Общий разврат породил не только педерастию, он научил людей всем видам распутства и посвятил их в те пороки, которые греки определили общим именем lesbiazein, т. е. подражать Лесбосцам.
По этому поводу следует прочесть обращение Лукиана к гнусному Тимарху, грязным развратом осквернявшему свой рот.
«Отчего же ты неистовствуешь, ибо народ еще говорит, что ты fellator и cunnilingus, т. е. называет тебя словами, которые ты, по-видимому, так же мало понимаешь, как и apophras. Быть может, ты принимаешь их за выражение почета? Или же привык к первым двум, а к третьему нет, и потому хочешь вычеркнуть из своих титулов тот, которого не понимаешь?
«Я прекрасно знаю, что ты делал в Палестине, в Египте, в Финикии, в Сирии, а потом в Элладе и в Италии, и то, что ты теперь делаешь в Эфесе, где собираешься достойно увенчать свои подвиги.
Но тебе никогда не удастся убедить своих сограждан в том, что ты не возбуждаешь у всех их презрения, что ты — не позор всего города. Вероятно, ты возгордился тем мнением, которое о тебе составилось в Сирии, где тебя не обвиняют ни в одном преступлении, ни в одном пороке? Но, клянусь Гермесом, вся Антиохия знает случай с молодым человеком, пришедшим из Тарса, которого ты опозорил; впрочем, мне, пожалуй, не подобает разглашать о подобных вещах. Во всяком случае, все присутствовавшие при этом очень хорошо помнят и знают все это, так как видели, как ты стоял на коленях и делал то, что ты сам хорошо знаешь, если не забыл.
А о чем думал ты, когда тебя вдруг увидели распростертым на коленях у сына бочара Ойнопиона? Неужели же ты думаешь, что и после подобных сцен о тебе не составилось вполне определенное мнение? Клянусь Юпитером, я недоумеваю, как ты, после таких деяний, смеешь целовать нас? Уж лучше поцеловать ядовитую змею, потому что в этом случае можно позвать врача, который сумеет по крайней мере устранить опасность от ее укуса; а получив поцелуй от тебя, носителя столь ужасного яда, никто не посмел бы приблизиться когда бы то ни было к храму или к алтарю. Какой бог согласился бы внимать мольбам такого человека? Сколько кропильниц и треножников нужно было бы ему поставить?».
Наряду со словом lesbiazein, обозначавшим порок Fellator, употреблялось слово phoinikizein, под которым разумелось постыдное занятие cunnilingus'a, бывшее в ходу в Финикии. По словам Розенбаума, презрение к стыду у этих людей доходило до того, что мужчины имели сношения с женщинами и девушками в период месячных очищений; этот факт имеет, между прочим, большое значение с точки зрения происхождения сифилиса.
Этот порок, часто называющийся skulax (так как им занимались собаки), получил в Греции большое распространение, о чем свидетельствуют эпиграммы Аристофана, не побоявшегося выставить его в своих комедиях, некоторые отрывки из греческой антологии и, наконец, исследования Галена.
Женоложство. Сафизм
Существует предположение, что степень развращенности мужчин данного народа соответствует еще большей степени развращенности женщин того же народа. Это — во всяком случае спорное утверждение. Не подлежит сомнению, что лесбийская любовь в высокой степени процветала в Греции, но была незнакома женам и дочерям афинских граждан, которых (т. е. жен и дочерей) добродетельный законодатель запер в гинекеи (женские терема у греков). Эти женщины, которым были незнакомы возбуждение и чувственность, были устранены законодателем из светской жизни и получили намеренно узкое и более чем ограниченное воспитание и образование. С другой стороны, знатные куртизанки, музыкантши, танцовщицы, просвещенные гетеры, философы, поэтессы, риторики — все они со страстью предавались азиатскому пороку. В своем желании проникнуть в высшие сферы разума они с презрением относились к правилам ходячей морали и завладели плодами древа познания. И так же как у мужчин, противоестественные влечения роковым образом перешли к женщинам. Лесбийская любовь получила свое выражение сначала в поэтических образах Сафо. Полное, всестороннее понятие об этой любви дает изучение извращенных инстинктов и чувств. У древних историков есть описание этих болезненных явлений, составляющих одновременно область двух наук: патология и психология. Греки дали этому женскому пороку название «взаимной любви», anteros, а женщин, предававшихся этому пороку, называли женоложницами, tribas. Лукиан дает самое детальное описание одной ночной оргии трибад в форме диалога между двумя куртизанками, Кленариум и Леэна. — Последняя, на вопрос своей подруги, рассказывает ей историю своих половых сношений с Мегиллой; еще будучи невинной, она была обольщена этой коринфской трибадой, Мегиллой. Вот как она заканчивает описание сцены обольщения, сцены истеричного бешенства: — Мегилла долго упрашивала меня, подарила мне дорогое ожерелье и прозрачное платье. Я поддалась ее страстным порывам; она начала целовать меня, как мужчину; воображение уносило ее, она возбуждалась и изнемогала от сладострастного томления. — А каковы были твои собственные ощущения? — спрашивает ее подруга Клеонариум. — Не спрашивай меня о подробностях этого ужасного позора, отвечает Леэна. Клянусь Уранией, я ничего больше не скажу! Дюфур очень долго останавливается на женоложстве куртизанок и флейтисток и делает по этому поводу следующие интересные выводы:
«Эти женщины нуждались в любви мужчин гораздо меньше, чем в той любви, в которой они одни участвовали. С молодых лет искушенные в науке страстей, они скоро прибегали к беспорядочным сношениям, в которых их чувственность увлекалась воображением. Вся их жизнь походила на вечную борьбу похотей, на прилежное изучение физической красоты: собственной наготы и сравнивание ее с наготою своих подруг начинает возбуждать в них особый интерес, и они начинают создавать себе странные и жгучие наслаждения, при том без всякого участия в них любовников-мужчин, ласки которых часто оставляли их холодными, безчувственными. Таинственные страсти, которыми зажигали себя авлетриды (флейтистки), были ужасны, бурны, ревнивы, неукротимы.
Этот вид разврата был так распространен среди флейтисток, что некоторые из них часто устраивали общие пиршества, на которые мужчины не допускались вовсе; на этих-то пиршествах они предавались разврату под покровительством Венеры Перибазийской. Там, среди кубков вина, утопавших в розах, и перед трибуналом полунагих женщин происходила борьба, соперничество в красоте, как некогда на берегах Алфея, во времена Кипела, за семь веков до христианской эры».
Читая «Письма Алцифрона» можно составить себе ясное понятие об этих ночных празднествах, где гетеры, флейтистки и танцовщицы оспаривали друг у друга пальму первенства не только в красоте, но и в сладострастии. В упомянутом сборнике есть письмо самой разнузданной куртизанки того времени, Мегары к нежной Бакхиде, самой скромной из гетер; ее характер и поведение, по сравнению с подругами, были даже слишком приличны для того положения, которое она занимала. Мегара рассказывает подробности великолепного пира, устроенного гетерами и авлетридами: «Какой прекрасный пир — говорит она в своем письме: — Какие песни! Какое остроумие! Вино пили до самой зари».
Цветы издавали благоухание, самые тонкие вина лились рекой; нам подавали лучшие яства. Тенистая лавровая роща была местом нашего пиршества; все было там в изобилии»… Можно легко предугадать конец; можно представить себе последовавшие за этим пиршеством безобразные сцены, вызванные побуждающим влиянием вина и всей окружающей обстановкой.
Наряду с нимфоманией, нужно рассмотреть также и эротоманию. Эскироль разграничивал эти две страсти. В нимфомании болезненность возникает от воспроизводительных органов, раздражение которых действует на мозг, эротомания же своим основанием имеет воображаемую любовь. Нимфомания является последствием физической развращенности, эротоман же есть жертва собственного воображения, пораженного частичным безумием; иными словами, эротомания по отношению к нимфомании есть то же, что сердечные чувствования но отношению к грубому разврату. «У эротомана — добавляет ученый психиатр, — глаза живые, возбужденные, страстный взгляд, экспансивные движения и нежные речи… Такие больные страдают кошмарами, и во сне их посещают видения в образе женщин». Не нужно упускать из виду, говорит Лори, что у эротоманов наблюдается постоянное раздражение детородных органов.
Пояснения, которые нам дает Эскирол о нервных заболеваниях, связанных с половыми отправлениями женщин, до некоторой степени объясняют нам возникновение лесбосской любви, которую Сафо открыла грекам и которая вызвала разнообразные толкования.
В истории противоестественной любви Сафо была Сократом Греции. Точкой отправления ее философии была сентиментальная любовь женщин к женщине, а конечной точкой, по всей вероятности, было «раздражение органов», заставлявшее этих женщин осквернять свое тело. Это частный вид проституции. Но Сафо не была куртизанкой в узком смысле этого слова; она происходила из богатой и порядочной семьи в Митилене (Лесбос). Едва выйдя из детского возраста, она стала зачитываться эротическими поэмами, любовными романами. Дни и ночи она посвящала чтению, вызывавшему у нее вздохи и томления; ночью ее посещали сны и видения, вызванные ее возбужденным воображением.
Выйдя замуж, она вскоре осталась вдовой (в 590 до Р.X.). Будучи философом и поэтом, она вследствие постепенного расстройства воображения и чувств дошла до убеждения, что взаимная любовь женщин стоит выше любви физиологической.
«Она была прекрасна», говорит Платон. А мадам Дасье, написавшая ее биографию, дает нам ее образ: «Характер лица Сафо, какой ее изображают древние медали, говорит о ее в высшей степени эротическом темпераменте. Сафо была брюнетка, небольшого роста; ее черные глаза горели огнем».
Речи ее, обращенные к ученикам и любовницам, разделявшим с ней лесбосскую любовь, были красноречивы и убедительны; эти свойства создавали ей массу прозелитов, среди которых были: Амиктена, Анагора, Атис, Фирина, Андромеда, Кидно и «сотни других, говорила она, — которых я любила не без греха». Atque aliae centum quas non sine crimue amavi. Ее современники единодушно удивлялись вдохновению и жару, которым проникнуты были стихи Сафо; они называли ее десятой музею, что подало повод Лебрену сказать:
Лучшее из дошедших до нас ее произведений — это ода к «возлюбленной». Это стихотворение дышит восторгом; сжигающий огонь любви, экстаз, сомнение, томление, заблуждение, разлука и высшая степень страсти изображены в нем с двойным огнем поэтического вдохновения и страсти; все эти образы, взятые из глубины души, поражают и увлекают наивной правдивостью изложения и непритворным увлечением, которое нужно было несомненно испытывать, чтобы затем подобным образом наложить, — вот, что поставило Сафо в первые ряды в истории поэзии и любви. Таково мнение о Сафо автора книги «Празднества и куртизанки Греции». Симптомы любовного жара получили в медицине название симптомов сафических. Нужно сказать, что гений Сафо был обусловлен ее нравственностью. Будь она добродетельной, она не сделалась бы самым страстным поэтом древних времен. Среди стихов Сафо имеется страстное стихотворение, посвященное двум гречанкам, ее ученицам и любовницам. Исключительно на этих, именно, стихотворениях, а не на указаниях каких-либо авторов основана сделанная нами выше характеристика Сафо. Эта извращенность вкусов, от которой могла бы покраснеть природа, заразила других и послужила примером всеобщей развращенности, которая толкала на греховные и бесплодные сношения. Но все же любовные порывы Сафо менее отвратительны, чем позорный разврат Сократа (Шоссар).
Страстная жрица лесбийской любви, Сафо все же остается одним из великих умов и великих поэтов древности. Одаренная пылким вдохновением, ясным умом и тонким вкусом, Сафо непонятным образом соединяла все эти черты гения с крайней развращенностью. Чтобы понять это, не нужно забывать легкомысленность нравов в древности, силу гетеризма, который один только давал возможность женщинам приобщиться к высшей духовной культуре; специфические свойства Востока увеличивали способности и возбуждали чувственность. Сафо жила умом и чувствами, соединяя в себе элементы идеала и действительности: соединение эфира и материи вопреки земным законам!
Песни этой женщины, говорит Плутарх, — исполнены огня, который, очищая все и претворяя в любовь, позволяет нам до некоторой степени оправдать поэта, написавшего оду к «возлюбленной» и впоследствии принесшего свою жизнь в жертву своему возлюбленному. Эта прекрасная песня любви нам сохранена ритором Лонгином, который сделал анализ ее в своем труде «Рассуждения о прекрасном»: «Когда Сафо, — пишет он, — хочет изобразить восторги любви, она приводит разнообразные случаи, сопровождающие эту страсть; но с особенным искусством она из многочисленных случаев выбирает такие, в которых наиболее ярко изображены жестокости и излишества любви. Сколь разнообразные ощущения волнуют ее! Она то горит, то холодна, то выходит из себя, то думает о смерти. Одним словом, можно сказать, что ее душа — место встречи всех страстен: и это действительно свойственно тем, которые любят».
Катулл написал подражание этой прекрасной оде, но она, к сожалению, не дошла к нам во всей полноте. Он посвятил ее Лесбии:
Ille mi per deo videtur…
После него Буало пытался ее перевести, но ему удалось перевести всего лишь каких-нибудь двенадцать александрийских стихов, и притом холодно и слабо.
Альманах Муз в 1775 г. напечатал подражание поэтессе, Ланжака, не лишенное живости. В том же номере были напечатаны два других подражания, принадлежащие Людовику Горсу и С. Герлу. Были и другие подражания, но мы должны обратить особенное внимание на английского автора «Гимна Венере», Аддисона, который сумел в стихах передать последовательность образов и чувств у Сафо, столь прославленную Лонгином и так хорошо переданную Катуллом. Название, данное самой Сафо этой оде, не оставляет сомнений в том, что прелести одной из ее любовниц внушили ей эту оду. Простой дословный перевод этой пьесы даст возможность хотя бы приблизительно понять всю ее страстность:
«Тот, кто может лицом к лицу видеть тебя и слышать твой нежный голос, мне кажется равным богам. — Твоя улыбка разжигает мою любовь и в моей груди сердце восторгается. — Едва я вижу тебя, мои уста немеют, — Нежный огонь разливается по моим членам; мои глаза обволакиваются туманом и внезапное звучание поражает мой слух, — Холодный пот катится по всему моему телу, я дрожу, и более бледная, чем боязливый листок, без дыхания, я чувствую, что умираю…»
Очень трудно подобные поэтические чувствования согласовать с вульгарными приемами женоложства, отталкивающий пример которого нам дали гетеры и флейтистки. Многие авторы отмечают, что ученицы Сафо «с ранних лет узнавали о противоестественном употреблении их появляющихся прелестей» и что учение автора этой оды, более элегической, нежели эротической, есть «школа проституции». Как возражение против этой суровой оценки, можно привести прекрасные песни любви, сочиненные Сафо в честь брачных пиршеств, и стихи, посвященные любимой дочери ее Cleis, о которой она в одной из своих од говорит: «У меня есть прекрасное дитя, красота которого подобна красоте хризантемы. Cleis, мою горячо любимую Cleis, я не отдала бы за целую Лидию». Несмотря на то, что Сафо познала противоестественную любовь, но не эта любовь заставила ее больше всего страдать и не эта любовь послужила причиной ее гибели.
Однажды вечером она увидела порази тельной красоты молодого человека, стоявшего на лодке, качавшейся на воде: это был Фаон. Она любила его, обоготворяла его и была им также любима. Но любовь непостоянна, и Фаон вскоре уехал, чтобы более не возвращаться. В честь его она написала много стихотворений и главным образом гимн Венере; вот он:
Сафо, как говорят ее комментаторы, получила от богов небесный дар — вдохновение. Благодаря этому вдохновению, она импровизировала стихи без всякого труда; казалось, что стихи сами льются из чистого источника. Музы хотели вознаградить ее за неудачи в любви. Но им это не удалось. Когда Сафо увидела, что ее чары и ее лира не в состоянии тронуть сердца неверного Лесбийца, она, покинутая, безумная, в отчаянии бросилась с левкадийской скалы в море.
Поэты не преминули указать на то, что трагический конец Сафо явился местью Венеры, которая не могла ей простить излишества в «любви Сафо к ее ученицам», как выразился аббат Бартелеми. Мы же посмотрим на смерть Сафо, как на результат расстроенного воображения, как на результат отчаяния, как на поступок, лишенный всякой нравственной свободы.
Эта истеричная Лесбийка сконцентрировала все свои духовные и физические силы в очаге разгульных страстей. Там она нашла тайны сафической любви, которую общественные законы порицают так же, как и любовь сократическую, потому что обе они противны законам природы; здесь, в этой болезненной среде ее посетило разочарование и отчаяние, приведшие ее к самоубийству, которое может быть причислено к области болезненной психики. Все новейшие философские школы осудили противоестественную любовь, потому что все они относительно целомудренны по сравнению с учениями древних времен.
Но чтобы судить о последних беспристрастно, нужно перенестись к древним обычаям и нравам, которые были далеки не строга. В «Диалоге Куртизанок» Луриана мы встречаем на каждом шагу полные гнусного реализма сцены между матерями и дочерьми. Матери хотят развратить своих дочерей, лишить их всякой чистоты и совести, преподают им разврат, вводят их в тайны проституции, воровства, лжи, советуют им отдаваться самым грубым, самым старым и бесстыдным мужчинам, лишь бы они платили и давали себя обирать.
Не есть ли это наследственное извращение, достигшее своей высшей степени?..
В другом сочинении того же автора мы находим любопытный образчик учения мудрецов, представляющий ценный документ для истории философии древних времен. Там изображен Юпитер, председательствующий и на публичной продаже производящий оценку всех философских систем.
Судебным приставом при нем состоит Меркурий; он зазывает покупателей и отборно ругаясь, предлагает им открыть кредит на год.
Пифагора продают за 10 мин, потому что узнают, что у него золотая ляжка. Другие философы дают нам верное представление о своей морали. Меркурий вводит Диогена. Последнего спрашивают:
— Какова ваша профессия?
— Диоген. — Врач души, глашатай правды и свободы.
Вот мое учение: Уметь противоречить всему, иметь голос грубый, как у собаки, варварское лицо, дикий и жестокий вид, жить посреди толпы, не замечая никого, быть одним среди многих, предпочитать продажную Венеру и открыто предаваться тому, что другие краснея совершают втайне. Если тебе все это надоест, то прими немного яду и ты удалишься из этого мира.
Вот в чем счастье, желаешь ли ты его?
После Диогена, за которого не дают больше 24-х оболов, Меркурий вводит Аристиппа; он пьян и не может отвечать.
Меркурий излагает за него его учение: не заботиться ни о чем, пользоваться решительно всем, и везде, где только можно искать сладострастия.
Сократ следует за Гераклитом и Демокритом. На вопрос:
— Кто ты? — он цинично отвечает:
— Я любитель маленьких мальчиков и преподаю искусство любви.
Греческие выражения еще более метки, нежели русский их перевод. О своем учении Сократ говорит:
«Я изобрел республику и управляюсь ее законами.
Женщины не принадлежат только своим мужьям; каждый мужчина может иметь сношение с ними. Ему задают еще много других вопросов:
Законы о прелюбодеянии отменены?
— Вздор, отвечает он.
— А что ты постановил относительно молодых красивых мальчиков?
— Они будут наградою за добродетель и их любовь наградой за храбрость!..
Сократа продают за два таланта — добавляет Лукиан.
Что сказать об этих философах и об этом народе, терпевшем в храме Коринфа, в качестве весталок, 1200 проституток, которых даже посвящали в дела республики?
Как они могли осуждать безнравственность, когда служители Олимпийских богов научали их всем мерзостям мифологии? Юноша жалуется Юпитеру, что он, с тех пор как похитил Ганимеда, лишил ее своих ласк, не ласкает ее более; Меркурий вместе с Аполлоном издевается над Марсом, которого Вулкан увлек в объятия Венеры, а богиня любви зовет Париса к прелюбодеянию! Можно с полной уверенностью сказать, что религиозные представления только способствовали всем порокам и всем родам разврата. Это строго логический вывод. Впрочем, управление людьми лучше всего достигается путем потворствования их страстям, а служители древних культов всегда очень любили власть.