1

Подметая кухню, Элиана любуется золотистыми рефлексами солнца на невысоких сосенках. В открытую дверь льется прохладный воздух. Перед домом небольшой садик. На этом острове все небольшое; в доме тоже: две маленькие спальни, маленькая гостиная с камином, крохотный туалет. Вполне достаточно; в этом убежище посреди моря она наконец займется сыном, который стремительно растет, она наверстает упущенное время, экономно расходуя сбережения в ожидании, когда дела пойдут на лад. Она прикинула, что с учетом пособия по безработице, пособия на оплату жилья и выплат на переобучение сможет продержаться пару лет, пока не придут лучшие дни. Все это время она посвятит интеллектуальным трудам, завершит книгу о Флоре Тристан, а затем следующую, куда более личную, где она расскажет о своей борьбе внутри ВСЕКАКО, о своих усилиях преобразовать эту корпорацию, о методическом уничтожении ее проектов, которые истреблялись в соответствии с холодной капиталистической логикой и пренебрежением, какое питают в этом мире к женщинам.

Орудуя метлой и совком, Элиана чувствует, как в ней поднимается ярость. Во-первых, потому, что этот райский уголок взят ею внаем, во-вторых, потому, что место это кажется ей жалким в сравнении с ее недавними мечтами. После обеда с Ольгой Ротенбергер она писала на листке бумаги столбики цифр, подсчитывая свои будущие расходы и доходы на десять лет вперед. Взлет карьеры во ВСЕКАКО позволил бы ей купить квартиру в Париже (семьдесят квадратных метров в пятом округе), весьма чувствительно повысив свой уровень жизни. Она потом нашла этот листок с планами и долго смотрела на него, рыдая, прежде чем выбросить в мусорный бак, а потом ей вспомнилась Перетта с ее кувшином молока. Сейчас Элиана безработная. Давняя коллега сдала ей свой домишко на острове Йе на время пасхальных каникул. И вот Элиана сметает мусор и ищет удачную позицию, чтобы любоваться соснами и не видеть чудовищное строение из блоков, крытое металлической черепицей, что стоит за живой изгородью из туй по другую сторону садика. Элиана сейчас увязла в безликой жизни, и ей надо держаться, чтобы не упасть еще ниже. И когда ее уже полностью захлестнули мрачные мысли, вдруг слабая улыбка освещает ее сердце: она вспоминает, что час мести близок.

– Привет, Элиана.

Голос у Артюра стал басистей. Он входит в кухню – волосы растрепаны, глаза еще сонные. Примерно с минуту Элиана испытывает самое что ни на есть первобытное счастье, оттого что произвела на свет это красивое животное. Это юное существо – ее сын, и она вновь чувствует, как в ней ликует инстинкт, который одновременно приводит ее в восторг и вызывает отвращение: она счастлива как мать. Вот к чему сводится ее жизнь, впрочем, как и всех других женщин: к тщеславной гордости своим потомством, тем, что они произвели на свет этих здоровенных бородатых балбесов с яйцами – джи-ай, талибов, интеллектуалов или футболистов, дохляков или толстяков, не важно… Они все восхищаются своими маленькими мальчиками. Они обожают этих божков, явившихся в мир из их чрев. И Элиана, пребывающая на самом дне отчаяния по личным и профессиональным причинам, сейчас ощущает точно такое же удовлетворение самки: ее якорь спасения – вот этот тощий акселерат, который подходит к ней и целует; как ей нравится ощущать, что подбородок его уже чуть царапает ей кожу, нравится слушать его голос, чуть подсевший после вчерашнего пива и сигарет.

Артюр спрашивает:

– Кофе готов?

С самого приезда на остров Йе Элиана постоянно переходит от восторга к ярости. В иные минуты она верит, что достигла душевного спокойствия, и вспоминает слова Ницше: «Все, что не убивает меня, делает меня сильней». Она отмечает, что после того, как потеряла работу, сын чувствует себя лучше, сама она стала спокойней; неприятности, свалившиеся на нее, спасли ее от очарованности властью. Но вскоре порыв этот уходит, и душа Элианы вновь погружается во мрак; накатывают приступы злобы, и она твердит себе, что ее хотели унизить; она завидует топ-менеджерам, которые в башне ВСЕКАКО продолжают манипулировать огромными суммами и процентными ставками; она ненавидит коллегу, которая сдала ей эту хибару (могла бы просто предложить пожить); она твердит себе, что не заслуживает такой серой жизни и этого дурака сына, который вопреки уговорам и запретам продолжает целыми днями сидеть перед компьютером и разговаривает с матерью с пренебрежительной вежливостью, словно желая ей сказать: «Да не пыжься ты и кончай бороться: ты всего лишь женщина и потому ничего путного в этой лавочке сделать не смогла».

Почти все время Артюр проводит в кибер-кафе. В день приплытия, как только они сошли с парома, его глаза компьютернозависимого почти тут же усмотрели на пор-жуэнвильской набережной вывеску «Интернет-курсы для подростков». Он категорически не хотел уезжать из Парижа, однако этот призыв в виртуальный мир мгновенно поднял ему настроение. Элиана пыталась бороться (она-то думала: сынок будет гулять, дышать свежим воздухом, заниматься спортом), но вскоре сдалась, подумав, что, может, хоть так он приобретет друзей. На следующее утро она настаивала, чтобы он записался на обучение, но теперь уже он сопротивлялся, предпочитая в одиночестве играть на компьютере в полутемной комнате. Элиана заставила его встать с постели. Вечером он вернулся сияющий и объявил:

– Просто классно. Инструктор – гениальная девка, круто сечет. Говорит, что взялась за это, чтобы чем-то заняться на каникулах. Она просто монстр информатики. Показала нам, как взламывать сети, правда совсем немножко…

Он расхохотался, а Элиана почувствовала легкий укол в сердце. Она вспомнила свой визит в Хакинг-клуб, свои пламенные декларации перед web-камерой, бесстрашное выступление против ВСЕКАКО. У нее остались славные воспоминания о юных пиратах, а поскольку теперь и Артюр приобщается к борьбе против коммерческого использования Интернета, у нее возникает ощущение, что он исправился, что отныне он станет достойным сыном своей матери. Может быть, часы, потраченные на сидение перед монитором, превратят его в революционера? Она, разумеется, не может этого утверждать, но тем не менее видит в нем, одетом как серфингист, но никогда не занимавшемся серфингом, обутом в кроссовки «адидас», но ни разу не бегавшем кросс, с аккуратно причесанными черными волосами, которым он старательно уделяет внимание каждое утро, да, да, видит вечно бунтующего подростка.

Сегодня Артюр, похоже, торопится вернуться в клуб. Наливая ему чашку кофе, Элиана спрашивает:

– Вчера было интересно в Пор-Жуэнвиле?

– Да, странствовали в сети до часу ночи. Знаешь, оказывается, действительно есть одержимые, которые вовсю стараются уничтожить любые формы слежки в Web, запутать следы и установить в нем свободу и анархию.

– Ух ты как! Мне нравится, когда ты так говоришь.

Артюр поворачивается к ней и, смеясь, скандирует, подняв кулак:

– Анархия! Анархия!

Элиана тоже смеется и спрашивает:

– Ты им рассказывал про меня?

Артюр уклончиво отвечает:

– Ну… так, в общем, нет…

Хорошее настроение как языком слизнуло. Уж не стыдится ли он матери? Юный анархист, живущий на ее содержании, вовсе не гордится ее известностью в мире массмедиа и вообще, похоже, считает ее неудачницей. Какое-то мгновение Элиана ненавидит его. Она закуривает сигарету, а Артюр уже надевает свитер и направляется к двери.

– Ну все, я ухожу, у нас в одиннадцать встреча. Я приду обедать…

Она видит, как он идет через садик, потом садится на велосипед и катит по дороге, гордый, точно молодой петушок. Сегодня Артюр убедится. Да, сегодня Элиана пока молчит, но уже расставляет фигуры для сражения.

После увольнения при взгляде на большие кафе на бульваре Монпарнас у Элианы возникало желание заплакать. Все там, каждая витрина ресторана, напоминало ей о встречах с Сиприаном. Ее попытка штурмовать парижский медийный рынок окончилась полным поражением. Телеканалы отнюдь не торопились оценить ее на вес золота, она везде натыкалась на более или менее вежливый отказ. В некоторых журналах ей предлагали сотрудничать, но не постоянно, а получать гонорары постатейно, причем их едва-едва хватало бы на жизнь. Объясняя все эти неудачи своему окружению, она высказала гипотезу, что ее фамилия находится в «черном списке», составленном ВСЕКАКО, и даже испытывала от этого что-то наподобие гордости. А потом Элиана решила на несколько недель уехать из Парижа, отправилась на Северный вокзал и села в поезд, идущий до Амьена.

После многолетних парижских успехов ведущая «Бунтарей» воображала, что в родном городе ее ждет более чем достойный прием. Ее телевизионная карьера стала предметом гордости для Пикардии. В последние годы многие местные газеты публиковали ее фото; официальный бюллетень города Амьена напечатал статью, посвященную выходу «Охоты на ведьм» (кстати, месяцем позже он ни словом не упомянул о печальном конце программы). Возможно, стоит временно воспользоваться тамошней базой и стать, после того как она побушевала при дворе, королевой в провинции. Мысленно Элиана уже набросала проект: она представляла себя этаким здешним министром культуры и была уверена, что мэр, польщенный ее предложением, воспользуется такой возможностью. Как же, уроженка города, радостно встреченная интеллигенцией, вернулась в родной край, чтобы щедро дарить ему свой опыт!

Такси остановилось на улице, где по-прежнему жила ее мать, овдовевшая несколько лет назад, и Элиана, увидев скромный домик, увитый плющом и стоящий в ряду таких же домов, вспомнила свои девчоночьи мечты. Войдя в прихожую, она поставила чемодан и вдохнула хлорный запах, в котором росла. Она расцеловалась с матерью, поднялась по лестнице в свою девичью комнату, откуда вскоре выскочила со смехом: она нашла там книжку «Наслаждение и смерть», которую порекомендовал ей предмет ее платонической лицейской любви и которую она долго прятала от родителей. Мать и дочь выпили кофе в кухне. Элиана не хотела показывать, что вернулась, потерпев крах. После взлета карьеры у нее было чувство, будто она что-то доказала, порвала с мелкобуржуазной участью, и оттого мысль о возвращении побежденной была невыносима. Говорила она неизменно уверенно, тоном деловой женщины. Робея перед своей седеющей девочкой, такой холодной и превратившейся чуть ли не в светскую даму, мать смиренно слушала и не смела спросить о дошедших до нее слухах о профессиональных неприятностях Элианы.

На следующий день по приезде Элиана решила сделать своей штаб-квартирой одно кафе в центре города. В этом просторном заведении с хорошим дизайном, с кожаными креслами и лампами «ар деко» теперь собирались студенты и городские интеллектуалы. Проведя несколько дней в этом кафе за чтением местных газет, Элиана в конце концов вынуждена была признать, что узнают ее очень немногие, хотя она сидела за центральным столиком, который виден практически отовсюду. Люди скользили по ней взглядом с полным безразличием. Редкие посвященные – вероятно, абоненты «Другого канала» – с улыбкой рассматривали ее, обмениваясь какими-то замечаниями. Актер, которого она знала двадцать лет назад и которого узнала, несмотря на постаревшее, в морщинах лицо, молча прошел мимо нее, полоснув на ходу злым взглядом, словно желая сказать: «Даже если ты и преуспела в Париже, нас ты не интересуешь».

В последующие дни Элиана обзванивала старых знакомых и излагала им свой проект: превратить префектуру Соммы в культурный перекресток. Впечатление было, что каждый спешил ей сообщить, что в Амьене уже существует культурная жизнь, ведется разнообразная деятельность, имеются всевозможные сообщества, которые вовсе не ждут ее. Здесь, как и в Париже, нужно было уметь добиться, чтобы тебя приняли, а на это требуется время. Большинство, кстати, изображали какое-то даже преувеличенное неведение того, что происходит в столице, словно затем, чтобы выказать свое презрение к ней, подчеркивая, что Амьен смотрит скорее в сторону крупных городов на севере – Брюсселя, Амстердама. Щедрость Элианы, готовой подарить себя городу, не находила никакого отзыва. А когда она пускалась в повествования о своей парижской жизни, рассказывала о своем опыте телеведущей, говорила о звездах, с которыми встречалась, описывала свои взаимоотношения с Менантро, раскрывала изнанку жизни ВСЕКАКО, перемежая это пикантными историями, ее старые друзья заметно скучнели и переводили разговор на события прошлого вечера в Амьене. Поведение их всех явно входило в противоречие с давно сложившимся убеждением Элианы, что успех в Париже автоматически означает известность в провинции.

Она попросила о встрече в мэрии, вопрос этот тянулся десять дней, потом ей позвонила какая-то секретутка и предложила прислать письменное заявление с обязательным изложением предмета просьбы. Элиана возмутилась: речь идет вовсе не о какой-то там «просьбе», а о «дружеской беседе». Закончив разговор, она впала в мрачное настроение: она-то думала, что все легко устроится во время завтрака с мэром, – у этих людей всегда есть время для телевизионщиков. Но, к несчастью, она больше не работала на телевидении, и это, похоже, было известно в мэрии (если только ее блистательная карьера на «Другом канале» вообще не ускользнула от внимания муниципальных чиновников).

В тот день Элиана пошла в кафе, заказала бокал белого вина, погрузилась в раздумья, а действительно ли ее судьба связана с этим городом. В черном костюме, надменно вздернув голову, она сидела в гордом одиночестве за столиком и смотрела на посетителей, занятых ничтожными провинциальными делами, которые всецело поглощали их умы, словно речь шла о каких-то грандиозных свершениях… Все это становилось тягостным. Буквально вчера она входила в круг приближенных самого знаменитого французского предпринимателя и танцевала с ним в «Кастель». Если верить популярным журналам, все мечтают о такой жизни, но здесь странным образом жизненный опыт Элианы никого не интересует. Она готова уже была увериться, что партия проиграна, как вдруг кто-то громко воскликнул:

– Элиана Брён, великая Элиана Брён здесь, в Амьене!

Услышав эти долгожданные слова, бывшая телеведущая почувствовала облегчение, которое мгновенно сменилось разочарованием: она увидела перед собой физиономию Франсиса, бывшего сожителя Фарида. Как всегда какой-то жалкенький, с бритой головой, в чересчур обтягивающих джинсах и безрукавке с глубоким вырезом, придающих ему вид коммивояжера-гомосека, этот борец за право геев на усыновление протягивал к ней руки. Журналистка инстинктивно отшатнулась. Что он тут делает? Выкрикнув ее имя, он привлек внимание посетителей и подчеркнул значимость Элианы. Она помнила то, что сказал Фарид. Франсис, брошенный своим любовником из-за передачи, несомненно, считает ее виновной в этом и ненавидит ее. Какие коварные намерения скрывает этот дружеский порыв?

Служащий «Экспресс-почты» счел, что ему дозволено сесть к ней за столик, и начал разговор:

– Что ты здесь делаешь?

С чего это он фамильярничает? Но тут Элиана вспомнила, что позволила ему обращаться на «ты», когда в нем нуждалась. Она решила держаться отстраненно, отвечать только «да» и «нет», а Франсис говорил не останавливаясь:

– Ах да, ты же из Амьена! Я знал, но забыл. Я тоже, и приехал повидать родителей. Подумать только, ведь несколько лет назад мы могли бы даже повстречаться здесь с тобой… Слушай, бедняга ты, как эти негодяи из ВСЕКАКО обошлись с тобой!

Элиана чуть не задохнулась от гнева. Для него она не «бедняга», и потому она предпочла оправдать поведение своих патронов:

– Негодяи? Я так не считаю. Они действовали в согласии со своей логикой. Все это можно было предвидеть.

– Это ты так считаешь. Они ненавидят женщин точно так же, как ненавидят геев.

В других обстоятельствах для Элианы это прозвучало бы вполне убедительно, но сейчас параллель между ней и Франсисом была для нее унизительной. Поэтому она опять возразила:

– Вовсе нет. Да, кстати, Менантро заменила женщина. Нет, им враждебны были мои политические взгляды, вот и все.

– По мне, одно другого не лучше. Да, ты знаешь, что после «Охоты на ведьм» Фарид меня бросил?

Ага, кажется, Франсис не считает Элиану виновницей происшедшего и даже вроде полагает, что двойная эта катастрофа их сблизила. Он доверительно объяснял ей:

– Фарид – жертва антигеевских гонений, доминирующего мнения насчет усыновления нами детей, ненависти к супружеским парам…

– Я тоже плохо отношусь к супружеским парам, – буркнула Элиана.

Внезапно экс-журналистка осознала, что разговаривает с мелким служащим, которого бросил любовник, разговаривает в том самом городе Амьене, куда она приехала после увольнения, чтобы собраться с мыслями. Она с ужасом представила себе новую жизнь, что будет подобна той, которой она жила с неистребимым чувством горечи лет десять назад. Стариться в Амьене, ходить на званые обеды, где она будет рассказывать свои парижские воспоминания, а их никто не будет слушать, кроме горстки местных геев, которые будут считать ее героиней. Пронзительный голос Франсиса приводил ее в отчаяние, от его иеремиад ей становилось дурно, она хотела поскорей уехать, чтобы не похоронить себя здесь заживо. Она достала из кармана несколько монет, бросила на стол, встала и холодно промолвила:

– Не убеждена, что нам есть о чем разговаривать.

Она стремительно двинулась к выходу, а Франсис, резко сменив тон, закричал ей вслед:

– Да пошла ты знаешь куда, паскуда! С телевидения тебя вышибли, так что не фиг корчить из себя важную птицу!

Все лица вторично обратились в сторону Элианы.

В тот вечер бунтарка была очень резка с матерью и спать отправилась в страшном раздражении. Еще неделю она, не выходя из дому, пробыла в Амьене, чтобы окончательно убедиться, что ее проекты не прошли. Она возвратилась в Париж, и там опять начался бег по кругу. Следовало подумать, найти какой-то новый путь, нужно, чтобы осенило. Ища временный выход, она все-таки позвонила своей коллеге, режиссеру с «Другого канала», которая неоднократно предлагала ей свой летний домик на острове Йе. Элиана решила провести там две недели. И вот в конце апреля приплыла сюда вместе с Артюром на пасхальные каникулы.

Высадившись в этом маленьком вандейском раю, Элиана почти сразу же наткнулась в местной газете на статью, посвященную Марку Менантро. У него вилла в Пор-Жуэнвиле, и недавно он поселился тут, чтобы работать над своими проектами. Элиана, как жертва преследований, уже собиралась сесть на первый паром и уплыть с острова, но вдруг в мозгу у нее блеснула идея…

Во время прогулок она иногда проходит вдоль каменной ограды и насаждений, окружающих владения ее бывшего ПГД, находящиеся в ландах над самым морем. Это самое красивое место на острове. За воротами стоят шикарные машины. Элиана вспоминает поведение и позы этого нелепого капиталиста, уверившегося, будто он новый Рембо. Она мысленно определяет, олицетворением чего он является: претензий правящих классов; скрытой диктатуры, которая сводит весь мир к денежным отношениям, основанным на силе и коррупции; мрачного капиталистического фарса, разоряющего людей и предприятия, чтобы обеспечить состояние немногочисленным привилегированным. Сводится же это все вот к чему: он имеет то, чего не имеет она, – прекрасное поместье и пожизненную ренту.

Домик, который снимает Элиана, расположен далеко от моря. Из кухни ей виден сосновый лесок, но в основном то самое строение из сборных блоков, где трудятся рабочие. Она обдумывает стратегический план, но ее раздражает шум: то бетономешалка, то пилы, то шлифовальные круги… И она продолжает бродить часы напролет на невысоких береговых скалах, исхлестанных ветром, нависающих над каменистыми островками. Проходит мимо овец, которые щиплют серую траву, поглядывая на океан; вдалеке видны руины замка, рыбачьи суда. Элиана открывает зонтик: опять начался ливень. Уже целый месяц над всей Европой почти без передышки льет дождь. Элиана обеспокоена: уж не несется ли человечество к катастрофе по причине слепого наращивания производства и безудержного потребления? Она задается вопросом, не являются ли транснациональные финансовые корпорации, порождающие непомерную страсть к потреблению, могильщиками человечества. И думает о том, что надо бы вернуться к простой жизни и, быть может, описать свой опыт женщины, живущей в гуще заблудившегося человечества.

Иногда, возвращаясь с прогулки, она заходит на пор-жуэнвильское кладбище, идет по дорожкам среди надгробий до могилы маршала Петена, который мирно покоится здесь, словно порядочный человек. «Такой чистенький и такой гад», – думает Элиана в воинственном задоре. Менантро и Петен – это практически одно и то же; ВСЕКАКО и Виши – принцип практически один и тот же; нацизм и капитализм – практически та же самая система, стремящаяся поработить человека. Ах, с каким наслаждением она нагрянула бы сюда с народными массами и била бы этот надгробный камень, чтобы он разлетелся на осколки. Однако она отправляется домой и улыбается, оттачивая детали своего плана.

 

2

В доме звучит ария Оффенбаха, которую радостно распевает несильный тенорок. Марк Менантро с детства любил петь: эстраду, рок, оперу и даже куплеты из оперетт, которые мурлыкала его бабушка. Нагруженный грудой папок, он проделал несколько танцевальных па и стал подпевать певцу, чей голос шелестел на пластинке. Чем дольше жил Марк, тем больше он сетовал на отсутствие фантазии, на недостаток воображения. Потому-то в это утро он слушал Оффенбаха, потому-то надел вместо халата яркое пончо, которое купил во время деловой поездки в Боливию. Правда, внутри его вилла свидетельствует скорее о классическом вкусе. Стены гостиной обшиты дубовыми панелями – стиль «английский адмирал». В камине потрескивают поленья. Кожаные корешки Полного собрания сочинений Вальтера Скотта украшают библиотечные полки. Деревянная лестница с резными перилами ведет в длинный темноватый коридор к комнатам второго этажа. Марк сделал выбор: здесь, в этом доме, он начнет новую жизнь. Он хорошо чувствовал себя у моря, отделенный от континента широким проливом, среди спокойного комфорта, который позволял заниматься чтением великих писателей (он только что приступил к Маргерит Дюрас), прежде чем задремать над страницами своего собственного романа. Он запел второй куплет, изменив слова:

Марк вошел в небольшой кабинет, где его ждал друг:

– Вот мои архивы ВСЕКАКОНЕТ. Не знаю, что ты сможешь из них извлечь, но это все, что у меня сохранилось.

За несколько месяцев Менантро полностью изменил свой облик. Начать хотя бы с очков: впервые в жизни он изменил классической модели прямоугольной формы ради треугольных стекол в оранжевой оправе, что придавало ему модный вид, прямо с рекламной картинки. Равно и жесты: уже не такие сдерживаемые воспитанием, не вполне соответствующие требованиям делового сообщества. А его ужимки в этой гостиной – если учесть еще и пончо – выглядели сверхнепринужденными. Он покачивался в ритме музыки, потом стал замирать в театральных позах. Лишь белокурые пряди на голове да волевой подбородок по-прежнему придавали ему вид отличника, решившего преуспеть во всем. Сейчас он желал блистать на поприще гомосексуализма.

Эта мутация ошеломила окружение Менантро. Патрон ВСЕКАКО в частной жизни слыл благоразумным отцом семейства, любящим жену и двоих детей, а ко всему прочему слишком занятым своим делом, чтобы заводить любовные интрижки на стороне. Никто не обращал внимания на любострастные взгляды, какие он иногда бросал, по большей части неосознанно, на молодых менеджеров из ВСЕКАКО, а чаще на красивых парней, встреченных на улице. Его простоватый облик как бы не вызывал подозрений. Сам он долго думал, что это автоматическое влечение в конце концов само прекратится, тем паче что моральное давление полученного воспитания, а главное, память о матери (которая ненавидела педиков) мешали ему сделать первый шаг.

Но монумент нравственных принципов стал давать трещины вместе с началом экспансии ВСЕКАКО и с открытием Марком мира шоу-бизнеса. Унылая и строгая мораль, окутывавшая его с детства, постепенно стала отступать перед концепцией жизни, в которой доминируют склонность к выставлению себя напоказ и вкус к игре. И тут мир обнаружил нового Марка, готового на все, чтобы спеть песенку перед телекамерой. Каждый вечер он возвращался домой, выезжал с женой; иногда в журналах появлялись фото, на которых он целовал в щечку дочурку, как и положено современному отцу после изнурительного трудового дня. А когда он принялся активно разъезжать по свету, пошли рушиться остальные барьеры. Во всем мире интенсивная реклама обнаженного тела и пухлых сладострастных губ изо всех сил старалась увлечь его на рынок наслаждений. Во время одной из поездок в Монреаль он, пользуясь анонимностью, впервые отправился вечером в бар, где демонстрировали себя обнаженные стриптизеры, которых он мог гладить за несколько долларов, а завершил он ночь в сауне в объятиях шри-ланкийского повара.

Отстранение от дел могло бы заставить его опомниться. Однако Марк воспринял свою отставку без всякого огорчения, как стимул к утверждению своей личности. В течение нескольких месяцев ПГД ходил к психоаналитику, который представил Марку его неудачу как успех; теперь он должен двигаться дальше, быть в большей степени самим собой, навсегда отринуть роль традиционного менеджера; краны открылись, ничто больше не должно было сдерживать изливающуюся энергию, которая прямым путем вела его к outing'y. Meнантро объявил жене, что он выезжает из их дома в Нейи и поселяется в парижской квартире неподалеку от мэрии. Его жена, бывшая манекенщица, красивая и холодная, с которой он прожил пять лет, для проформы обронила несколько слезинок, однако у нее была своя собственная жизнь, и она полагала, что умело проведенный бракоразводный процесс обеспечит ей солидные алименты. Единственно, она боялась, что Марко бросает ее ради более красивой женщины. Когда же он объявил ей: «Скажу тебе откровенно: я люблю мальчиков!» – она с трудом удержалась от смеха, представив себе этого скованного приличиями буржуа, предающегося гомосексуальным забавам.

В доме на острове Йе стены кабинета украшают морские пейзажи и модели парусников. Окна выходят на песчаный пляж; посреди заливчика из волн вынырнули, словно огромные морские обитатели, темные скалы.

Фарид, сидящий за столом, на котором стоят три плоских экрана мониторов, обернулся и с улыбкой ответил:

– Напротив, это меня очень интересует. Ведь я сам устанавливал эту систему: мы не атаковали хакеров, а очень четко брали их на контроль… правда, если не считать ограничений по части вторжения в частную жизнь.

ПГД был в пончо, а молодой информатик – в антрацитово-черном костюме, и ему доставляло удовольствие одеваться на этой прекрасной вилле как важная персона, походить на представителя высшего света на отдыхе… несмотря даже на то, что у его супруга ноги были волосатые и что тому приходилось вытягивать колючий подбородок, чтобы приникнуть губами к губам Фарида, шепча: – Мне так хорошо с тобой… Фарид повернулся к экранам и взял мышь. Его супружеская покорность теперь обрела оттенок безмятежности. Что бы он ни делал, чего бы ни желал, какое бы решение ни принял, все равно он окажется в объятиях мужчины старше возрастом, который безумно влюблен в него… Вероятно, неотвратимая эта ситуация соответствовала его пожеланиям, но он также обнаружил, что не все мужчины одинаковы: в категории любовников старше его такой вот Менантро – безудержный, богатый, сумасбродный – подходит ему куда больше, чем какой-нибудь озлобленный, воинственный, зажатый Франсис.

Прежде чем прийти к такому выводу, Фарид еще раз попытался доказать себе, что он обычный мужчина, которому требуется женщина. Захватив власть, Ольга Ротенбергер захотела доверить молодому египтянину новые ответственные задания. После первой же их рабочей встречи он отметил, как она старается по-особенному на миг прикоснуться к нему бедром, когда он выходит из ее кабинета. При третьей встрече Фарид решил перейти к активным действиям. Позволив их телам сблизиться, он протянул руку, чтобы любовно обнять миниатюрную блондинку, причем ему пришлось наклоняться, так как Ольга была сантиметров на тридцать ниже его. Однако в тот момент, когда все казалось возможным, он понял, что ничего не получится. Как если бы слегка комичный характер ситуации (эта крохотная женщина под ним) делал явственной куда более важную преграду. Его влечение к Ольге было социальным, умозрительным и матримониальным. Кроме того, его тело удерживалось, похоже, влечением противоположного свойства и отсутствие желания мешало ему увлечь генеральную директрису к дивану. Что это было – боязнь неправильно повести себя или просто-напросто лень? Но все, в сущности, сводилось к одному: не было у него желания. Однако еще несколько секунд он обнимал Ольгу, потом отпустил и со смущенным видом вышел из кабинета, оставив начальницу в полном недоумении.

Встречались они после этого все реже и всегда в присутствии третьих лиц. Во время этих совещаний Ольга и Фарид теперь демонстративно держались на расстоянии. Генеральный директор, привыкшая контролировать свои порывы, была очень недовольна собой за то краткое мгновение расслабленности. Она по-прежнему рассчитывала на Фарида как на эксперта в вопросах информатики, но выяснилось, что их взгляды не совпадают. Новая должность, предложенная молодому египтянину в качестве повышения, противоречила принципам, которые он всегда защищал. Яростный сторонник союза корпорации с интернавтами, он понимал, что на новом посту от него потребуется создать нечто вроде web-полиции, которая будет выслеживать и карать хакеров. Фарид, пересилив себя, уже собирался принять новую должность, как вдруг ему позвонил Марк Менантро, продолжавший официально оставаться хоть и не исполнительным, но президентом, и высказал желание поговорить насчет своего нового проекта:

– Я знаю, вам сделано предложение. Но я хотел бы побеседовать с вами о куда более оригинальном приключении, очень далеком от нового направления ВСЕКАКО.

Менантро назначил ему встречу в восьмом округе, в баре, куда ходят люди из шоу-бизнеса. Фарид, придя туда, был изрядно удивлен, увидев экс-ПГД в оранжевых очках, восседающего в кресле в окружении юнцов двусмысленного вида, привлеченных шампанским, славой и состоянием делового человека (по сообщениям газет, он должен был получить десять миллионов евро в качестве возмещения ущерба за то, что ему удалось разорить одно из ведущих предприятий французской промышленности). Фарид уселся на диванчик, а Менантро заканчивал интервью журналистке из гей-газеты. Под взглядами восхищенной аудитории он рассказывал, как страдал в своей корпорации от пресса гомофобии, какое влияние это оказало на его отстранение от руководства ВСЕКАКО и вообще как трудно в среде руководителей крупных фирм быть геем. Рассказывая все это, экс-ПГД не препятствовал какому-то безусому блондинчику гладить свою руку.

События разворачивались стремительно. После аперитива Менантро пригласил Фарида отобедать с глазу на глаз. Во время трапезы он признался, что намерен вложить часть полученного возмещения в создание новой компании – гораздо более современной, гибкой, творческой, чем ВСЕКАКО, но самое главное, это будут «подлинные копии серого вещества». Среди его мечтаний было и создание федерации хакеров, которые могли бы объединять свои усилия, обмениваться информацией, пускать в обращение новые идеи и отдавать свои пиратские способности на службу самым чистым целям. А корпорации взамен за их помощь обязались бы исправлять нравы в Web, блюдя строгую этику (борьба с нацизмом, педофилией и т. п.). Время противостояния прошло. Надо завязывать диалог между телекоммуникационными корпорациями, сила которых в финансовых средствах, и юными гениями информатики, сильными своим воображением. Эти последние могли бы оказать промышленности неоценимое содействие, придумывая игры, шлифуя программы, борясь с вирусами, тестируя системы защиты. Менантро мечтал создать платформу для взаимного обмена, куда молодые приносили бы свою энергию, а капиталистические корпорации открывали бы им двери рынка.

То и дело подливая в бокалы, экс-ПГД предавался лирическим излияниям: хакеры постигнут смысл прогресса, если компании откажутся от ограниченного коммерческого видения. Фарид полагал, что на подобных идеях прибыльное дело построить будет нелегко, но на предложение Менантро согласился, во-первых, так как проект этот совпадал с его собственными устремлениями, а во-вторых, поскольку вознаграждение тут было гораздо выше, чем предлагала ВСЕКАКО, волей или неволей участвующая долей своего капитала в этом новом предприятии.

При второй встрече Фарид отметил, что Марк, почти в точности как Ольга, посматривал на него масляными глазками, а при прощании слишком сильно и долго пожимал руку. Но пока что Менантро сдерживался, разрываемый двумя противоположными инстинктами. Один, навязанный воспитанием, велел ему оставаться в рамках приличий; другой же, связанный с недавним открытием греха, убеждал его, что «все только об этом и думают». Но неодолимое влечение притягивало его к этому обольстительному смуглому молодому египтянину, умному, сведущему в новых технологиях, полностью неприемлемому для той среды, в которой Менантро вырос. Фарид, чувствуя давление, начал было бунтовать, решив, что во Франции сексуальное преследование арабов не имеет пределов. Впрочем, в потерявшем голову от страсти ПГД ничего эротического он не находил, даже напротив. Но в конце концов он уступил силе, более могущественной, чем его воля, не в состоянии противиться влечению влюбленного, который старше его, сконцентрировавшего на нем свое внимание и желание. Как-то все сошлось, и они оказались в постели.

Марк проявил себя отличным партнером. Ему была чужда навязчивая идея Франсиса насчет семейной жизни, он любил выходить, устраивать празднества, бывать среди журналистов и телевизионщиков, которые, кстати сказать, испытывали к нему очередной всплеск интереса по причине того, что он, глава корпорации, оказался геем. Более того, его жажде являть себя людям и миру сопутствовала целомудренная деликатность по отношению к любовнику. Никаких прогулок, взявшись за руки, никаких прилюдных поцелуев, никаких разговоров о праве гомосексуалистов усыновлять детей. Фарид, со своей стороны, делался все более и более straight, отдавая всю свою энергию созданию новой компании, и вскоре проявил себя как настоящий менеджер. Жили они каждый в своей квартире, и у египтянина в первый раз появилось чувство, что он обживает облегченную модель гомосексуализма, а не участвует в создании гомосексуальной карикатуры на французскую семью.

Весной Марк предложил Фариду отправиться с ним вместе в его сельский дом на острове Йе. В Пор-Жуэнвиль они приплыли под проливным дождем. Вместе с ними в трюме прибыло множество картонных ящиков с компьютерным оборудованием, которое должно было позволить Фариду создать систему для контролирования деятельности рождающейся компании. Оба они, горячие сторонники использования всех технологических новинок, чувствовали себя в авангарде борьбы за прогресс. Пиратство ширилось по всему миру, угрожая финансовому равновесию фирм-производителей, которые не могли продавать свои диски или фильмы, поскольку миллионы шустрых пользователей бесплатно скачивали их из Интернета. Политические лозунги первых хакеров, вступавших в рукопашную с капиталистическим Интернетом, испарились, а на их место пришел гигантский черный рынок всепланетного масштаба. Как сделать, чтобы у подающих надежды интернавтов сохранялось ощущение свободного доступа к неисчерпаемым интеллектуальным копям, но при этом крупные фирмы не теряли перышки? Человек, которому удастся решить это уравнение, станет героем начинающегося столетия.

Фарид, в сотый раз просматривавший перед выпуском на рынок компьютерную игру, которую он задумал несколько месяцев назад, почувствовал на плечах руки Марка, и надо признать, этот ласковый жест не был ему неприятен.

Внезапно Менантро воскликнул:

– Пойду-ка приготовлю салатик, а потом пройдемся по Пор-Жуэнвилю. Мэр прислал мне mail, хочет встретиться со мной в семнадцать часов в «Корсаре».

Сосредоточенный на виртуальных окнах, открытых на трех плоских экранах, Фарид поднял голову, взглянул в реальное окно и увидел подплывающий паром, который уже второй раз за день привозил пассажиров из Фромантена на остров Йе.

 

3

Опершись на леер, Ольга Ротенбергер смотрела на небольшой зеленый остров и думала, что природа определенно развратила этих лодырей-французов. Судьба несправедливо отнеслась к разным странам. Можно родиться красивым или уродливым, темпераментным или слабосильным, и точно такие же различия существуют между государствами, их географией и историей. Некоторые народы без передышки боролись за то, чтобы выжить на суровой земле. А вот французы ни за что ни про что были облагодетельствованы мягким климатом и разнообразием пейзажей; история не была с ними слишком жестока, и тем не менее они только и делают, что жалуются. Из всякой ситуации они пытаются извлечь хоть какую-то выгоду; они унижались перед немцами, перед тем как вместе с союзниками принять от них капитуляцию; они копируют Америку и при этом высокомерно убеждены в своем культурном величии. Они беспрестанно бастуют, а потом возмущаются, что время забастовки им не оплачивают. Противопоставляя себя общности великих западных наций, они бессовестно объявляют себя великой державой, хотя таковой давно уже не являются. Французы, так комфортабельно устроившиеся в чудесных декорациях своих побережий, гор и цветущих равнин, вызывают раздражение. Однако, невзирая на бросающуюся в глаза склонность клянчить деньги и беззастенчивость, Ольга все-таки видит в стране, где она сейчас живет, нечто достойное зависти: то, что осталось от былого искусства жизни, и неодолимый, на немецкий взгляд, вкус к удовольствиям.

В Марке же Менантро воплотились наихудшие недостатки его соотечественников: дурацкая манера заниматься делами, воображая себя человеком искусства, пылко произносить речи, исполненные гуманизма, не отходя меж тем от кассы. Еще до того, как его отстранили от дел, ему удалось провести через административный совет, чуть ли не сплошь состоявший из его приятелей по Национальной школе администрации, которые автоматически десантировались в руководство бывших государственных предприятий, совершенно галлюцинативную компенсацию – десять миллионов евро, – причем свободную от налоговых вычетов! Он считает, что достоин именно такой суммы, и это в тот самый момент, когда акции упали до самого низкого уровня за все существование ВСЕКАКО. А ведь годом раньше он заявлял: «В соответствии с моей концепцией капитализма глава фирмы должен принимать риск на себя. Если он выиграет, то стоит того, чтобы ему платили много. Ну а если проиграет, он ничего не стоит» (интервью в «Экспресс»). «Лично я не потребую никакого возмещения, если административный совет решит, что мне больше не место во главе корпорации» {речь на Капри). И, давая громогласно подобные обещания, он заставил проголосовать за возмещение себе в таком размере! Пойманный некоторыми газетами на расхождении слов и поступков, он ничуть не устыдился.

Сегодня Ольга Ротенбергер лично прибыла на остров Йе, куда бывший патрон в некотором смысле вызвал ее, чтобы обсудить размер возмещения. Опубликованные в средствах массовой информации сведения о «золотом парашюте» совершенно справедливо вызвали возмущение некоторых разоренных акционеров, и Ольга отказалась выплачивать компенсацию своему предшественнику. Но у Менантро осталось множество друзей среди политиков и промышленников, против которых она была бессильна; ее вызвал некий министр и попросил уладить этот вопрос без шума и скандала. Менантро упирал на клаузулу в его контракте… до прошлой недели и вдруг прислал Ольге несколько mail'oв, приглашая ее в свое пристанище на острове Йе, чтобы вместе отыскать разумное решение. Экзотичность и секретность встречи обострила любопытство Ольги. Последнее послание подтвердило, что встреча состоится «в субботу в семнадцать часов в кафе „Корсар", расположенном на набережной в Пор-Жуэнвиле». Ранним утром Ольга выехала из Парижа в машине, которую вел ее личный шофер. В порту Фромантена, застланного холодным моросящим дождем, она села на паром, который, прежде чем выйти в море, проплыл под мостом Нуармутье.

Поскольку дождь усиливался, Ольга спустилась в бар, выпила кофе, а потом перешла в зал, где терпеливо ждали прибытия на остров Йе бледные пассажиры, страдавшие от качки. Она сразу же увидела сидящего через три ряда Сиприана де Реаля, который, склонясь над калькулятором, быстро-быстро набирал вереницы цифр. Рот у него при этом был полуоткрыт, и создавалось впечатление, будто его волевая челюсть отвисла. Ольга собралась незаметно ретироваться в бар. Но было уже поздно: барон поднял голову с завитками волос на висках. Какой-то миг он еще весь пребывал в своих расчетах, но тут же расплылся в радостной улыбке, словно наконец-то вновь обрел утраченную подругу. Немка тоже улыбнулась в ответ, но вдруг удивленно вытаращила глаза, так как, вместо того чтобы встать, Сиприан покатился к ней. Сунув калькулятор в карман, он положил руку на подлокотник, нажал на кнопку, снял с тормоза хромированное кресло на колесах, стоявшее на месте для инвалидов, и вот оно покатило вперед на тонких велосипедных шинах.

Растерянная, Ольга наморщила лоб в несколько недоуменном ожидании. Барон же, как обычно пребывающий в прекрасном настроении и увлеченный новым своим планом, поспешил успокоить ее:

– Ничего особенного, дорогой друг! Был небольшой ударчик.

Не без героических ноток он подробнейшим образом поведал ей свою драму. Среди ночи дочка обнаружила его лежащим без сознания возле холодильника в кухне их замка; и все-таки, как ни велико было несчастье, ему повезло: инсульт был небольшой, хотя рука и нога оказались парализованными. Правда, в эйфории Сиприана чувствовалась некоторая деланость. С тех пор как барону пришлось возмещать бездействие своих членов механикой кресла на колесах, стала еще явственней некая механическая принужденность его поведения: желание обязательно продемонстрировать, какой он жизнеспособный, активный и волевой, упрямое стремление не сдаваться и выглядеть жизнерадостным во что бы то ни стало.

– Дорогая Ольга, как я рад видеть вас!

И после паузы, уже не так громогласно, он сообщил заговорщицким тоном:

– Я еду по одному сумасшедше выгодному делу. На острове Йе предполагается установить две сотни ветродвигателей… Не хотите выпить бокал вина?

Судно взлетало с волны на волну. Барон пытался направить свое кресло к бару, но колеса не могли преодолеть постоянно возникающий подъем, и Ольга предложила помощь. Она подкатила барона к стойке, и там он, поставив свой экипаж на тормоз, заказал бокал белого вина. Голова его была чуть ниже стойки, которая находилась на уровне подбородка генерального директора, и это как-то способствовало их сближению. Ольга, которая была потрясена тем, что произошло с бароном, заказала еще чашечку кофе и воскликнула:

– Боже мой, как ужасно то, что с вами случилось!

Сиприан ответил с неизменной своей жизнерадостностью:

– Рука у меня восстанавливается очень быстро. И специалисты утверждают, что скоро я смогу ходить с палкой.

Он прикурил сигарету и вернулся к давней теме:

– Жаль, что вы отказались от пояса ветроэлектростанций. Это же гарантированное состояние.

После первой их встречи Ольга Ротенбергер испытывала некоторую симпатию к этому нелепому барону, расчетливому льстецу, но гедонисту, каким может быть только француз. Она охотно встретилась бы с ним снова, если бы только его настойчивое стремление сбагрить свои ветроустановки не вынуждало ее держаться на расстоянии. В рентабельность ветра она не верила, а главное, не терпела смешивать деловые отношения и чувства. Однако сейчас она предпочла не спорить с ним, а он тоном дальновидного финансиста разливался:

– Экология – это перспективнейший рынок. С тех пор как начались катавасии с климатом, для ветроэлектростанций открылись самые благоприятные условия.

– Ну полно, дорогой Сиприан, этого хватит, чтобы заставить крутиться стиральную машину, но не больше. Если серьезно, перспективы я вижу только у ядерной энергетики.

Продолжая свои доказательства, продавец ветроустановок действующей рукой сделал красноречивый жест:

– Я тоже, но вам никогда не удастся внедрить эту идею, так как ядерная энергетика – это воплощенное зло, сатана, правые, насилие, фашизм. В конце концов, даже в умах людей, которые думают как мы…

Его задор позабавил Ольгу. Она чуть насмешливо поинтересовалась:

– И вы серьезно полагаете, что жители позволят вам покрыть остров целым лесом белых стальных мачт и никак не станут реагировать?

– Я не могу вам сказать всего, эта встреча в некотором смысле… конфиденциальная. Меня попросили приехать сегодня вечером, чтобы переговорить об этом. Но если, дорогая Ольга, это вас интересует, я буду постоянно держать вас в курсе.

Что-то у всех сегодня назначены секретные встречи на острове Йе. Удивленная Ольга Ротенбергер подумала, уж нет ли тут какого-нибудь подвоха со стороны Менантро. А Сиприан в своем коммивояжерском запале продолжал разливаться:

– Вы исключительно умная женщина. Истинное удовольствие беседовать с вами…

Ольга посмотрела ему в глаза, и барон подумал, что его обаяние сработало и на этот раз. Да, совершенно несомненно, сегодня он тронул немку, но так, как трогает марионетка, ведомая нечистыми целями, которые зрители прекрасно видят. Уже слегка поломанный паяц продолжал демонстрировать упорную витальность, убежденный, что он умней и хитрей других, и в этой зажигательной, порой гротескной игре крылась трагическая и таинственная глубина… Ольга извинилась и, оставив инвалида наедине с бокалом белого вина, вернулась на палубу глотнуть свежего воздуха. Через несколько секунд бегущие по небу серые тучи, соленый запах ветра, мерный бег волн вернули социальным волнениям их подлинный размер. Глядя на море, она еще острей прониклась тем ощущением бесконечности, какое даже какая-нибудь искорка способна придать игре марионеток. «Вандея» приближалась к острову, на котором директриса ВСЕКАКО попыталась представить огромную чащу ветроустановок. Совершенно очевидно, этот проект был каким-то безумием, ложью Сиприана или тех, кто его вызвал, какой-то очередной махинацией. Не без тщеславия Ольга наблюдала за суетой прочих людей, убежденная, что она-то принадлежит к другой категории – тех, кто молча, без излишнего шума выстраивает мир.

Паром проплыл между яхтами и рыболовными судами и встал у причальной стенки Пор-Жуэнви-ля. Сиприана подняли на палубу два матроса, они же спустили кресло на колесах на набережную. И тут в порыве милосердия Ольга подошла к барону, чтобы помочь ему. Убежденный, что он набирает очки, Сиприан попросил докатить его до небольшой гостиницы, где он заказал себе на ночь номер.

 

4

Надо было выбрать оружие. Артюр щелкнул по изображению сабли. Тотчас Бунтарка начала рубиться с кровосмесительным отцом, представленным в облике похотливого гнома с эректированным членом. Многократно продемонстрировав выносливость, стремительность, ум, героиня наконец пронзила монстра. Дети, подвергавшиеся насилию, подошли к ней, чтобы поблагодарить, но Бунтарка тут же привычно протянула руку, как она это делала после каждого своего подвига… Она ожидала вознаграждения. Невинным жертвам пришлось уплатить по одной золотой монете или по четыре серебряных либо по корзинке с провизией. Когда освобожденные дети отдали причитающуюся дань, Бунтарка вскинула кулак и прокричала: «Смерть мировому капитализму!»

Сконструированная программистом героиня компьютерной игры – в облегающем боди, рельефно выделяющем каждый мускул, с орлиным профилем, словно вырезанным ножом, упругой походкой и точными движениями – была наделена недостижимым для человека совершенством: была идеально соразмерна, неутомима в бою и вечно носилась по дорогам – на своих двоих, верхом или в бронеавтомобиле… И сейчас Бунтарка устремлялась к очередной битве. На сей раз ей предстояло покарать преступного хозяина предприятия, который уволил всех своих рабочих. Утратившие работу собрались у дверей предприятия в ожидании героини, которая примчалась к ним. Она быстро нашла секретный код и открыла бронированную дверь. Артюр выбрал оружие (пистолет с глушителем), и она начала сражение с хозяином, который в конце концов рухнул на пол, продырявленный пулями. Тогда Бунтарка повернулась к безработным и протянула руку, требуя, чтобы они отдали ей свои сбережения, благодаря которым она сможет продолжить борьбу. Нагруженная золотом, серебром и провизией, она вскочила на мотоцикл, вскинула кулак и рванула с места, крикнув: «Смерть мировому капитализму!»

От звука этого голоса Артюр снова вздрогнул. «Бунтарка» – это была игра, предложенная инструктором компьютерного клуба на острове Йе своим ученикам. Видеоигра вскоре будет выброшена на рынок, а пока дана в порядке тестирования юным интернавтам. Когда Артюр ознакомился с ней, ему стало слегка не по себе. Эта виртуальная героиня напомнила ему маму: такое же сухое, угловатое тело, та же черная одежда, те же ярко-красные губы. А ко всему прочему, название игры «Бунтарка» очень здорово напоминало название телепередачи Элианы. Пребывающий в смятении сын решил, что слегка переусердствовал с косячками, и выбрал самое разумное решение: это не более чем совпадение. Но всякий раз, когда Бунтарка начинала говорить, вскидывала кулак, насупив с гневным выражением брови, ему казалось, будто он слышит видоизмененный голос Элианы, узнаваемый и по хрипловатому тембру, и по той сдержанной ярости, с какой она повторяла: «Смерть мировому капитализму!»

В задумчивости он замер над клавиатурой. В компьютерном клубе игру осваивали одновременно еще шесть юных интернавтов (пять ребят и одна девочка). Лучше помалкивать и работать мышью. На следующем уровне Бунтарка отдыхала в замке, который она построила на дань, полученную за оказанную помощь. Выйдя из бассейна, она досуха вытерлась полотенцем с изображением Че Гевары. Артюр искал, как набрать максимум очков за минимум времени, и одновременно вел разговор с приятелями, которые присылали к нему на экран свои электронные послания и комментарии. Инструктор клуба переходила от одного к другому, чтобы убедиться, что все идет нормально. Когда Артюр с невинным видом поинтересовался, откуда у нее эта игра, Флёр ответила, что это первое творение ее знакомого, который тоже нашел себе работу на острове Йе на время пасхальных каникул.

– Он снимал реально существующих людей, прежде чем писать программу. Хозяин предприятия, отец, насиловавший своих детей, – все это факты, действительно происходившие в жизни. А Бунтарка – это портрет одной журналистки, которая всех поучала… и разбогатела, читая другим мораль…

На душе у Артюра стало как-то муторно, и он предпочел вновь углубиться в игру. На высшем уровне жертвы окружили имение Бунтарки. Окончательно забыв про благодарность, безработные и дети, подвергавшиеся насилию, хотели вернуть свои деньги. Они кричали: «Смерть грабительнице!» – меж тем как неукротимая воительница, схватив огнемет, принялась поджаривать их, возглашая: «Смерть мировому капитализму!» Есть ли какая-нибудь связь между этим виртуальным персонажем и Элианой, о карьере которой Артюр практически ничего не знал? Он собрался спросить об этом у Флёр, но та вдруг объявила:

– Пойду выпью кофе, вернусь через полчасика.

Артюр повернулся к молодой инструкторше с ласковыми глазами и округлой грудью, вырисовывающейся под футболкой, на которой были изображены переплетающиеся ядовито-яркие цветы.

– Флёр, можно задать тебе один вопрос?

– Задавай.

– Нет, я лучше пойду вместе с тобой.

Он вышел вместе с Флёр. Мягкий предвечерний свет заливал набережную, на которой торговцы рыбой укладывали в штабели ящики из-под крабов. Артюр робко спросил:

– Скажи, только честно, с кого скопирована Бунтарка?

– А почему ты меня спрашиваешь об этом?

– Потому что она мне кое-кого напоминает.

Флёр обеспокоенно взглянула на мальчика. Она решила узнать чуть больше:

– Кого-нибудь хорошего?

– Ну… скажем так: человека, который в жизни лучше, чем в игре. Ты знаешь Элиану Брён?

Флёр слегка покраснела и пробормотала:

– Да… Она однажды вынуждена была зайти в Хакинг-клуб в Париже… Мой знакомый, который сделал эту игру, возможно, взял в ней что-то за основу. Но он использовал много других прототипов, так что это вовсе не полное совпадение.

– Дело в том, что она – моя мать. И я не уверен, что это ей понравится.

Флёр тоже не была уверена. В растерянности она подумала, что Элиана ей всегда здорово нравилась, но и предавать Фарида тоже нельзя. Впрочем, это всего лишь игра. Мальчик тоже, похоже, был в затруднительном положении, и тогда она положила ему руку на плечо и тоном старшей сестры произнесла:

– Наверно, не стоит ей рассказывать. Я-то всегда считала, что твоя мать симпатяга.

Лицо Артюра прояснилось. Казалось, он был счастлив, оттого что Флёр так отозвалась об Элиане, и предложил ей зайти в «Корсар» чего-нибудь выпить:

– Мама там бывает почти каждый день. Наверно, она будет рада увидеть тебя.

Улыбаться в любых обстоятельствах, избегать осложнений, неизменно демонстрировать согласие – таковы были жизненные правила Флёр. Она могла обмануть, предать – и все это проделывать с присущим ей невинным видом. И она пребывала в неизменной уверенности, что действует четко и нравственно, поскольку речь ведь шла о ее благе. Ко всему прочему, у нее не было причин избегать Элиану. Звоня ей (по поводу той самой записи, которую она хотела изъять), журналистка каждый раз всячески выказывала свою симпатию юной хакерше. Но Флёр сочла необходимым поставить условие:

– Согласна, но только ни слова о «Бунтарке». Она может рассердиться.

– Ну да, ведь на самом деле она лишь один из многих прототипов.

Артюр, успокоившись, шел рядом с Флёр мимо яхт. В небе появился просвет, и задул слабый прохладный ветерок; канаты на парусниках хлопали по мачтам. И звучало это как своеобразный глухой перезвон. Но вдали, над морем, небо было черным-черно. И вдруг кто-то крикнул:

– Флёр!

К ним шли двое мужчин. Слева – лет сорока, в брюках из рогожки и боливийском пончо, на носу у него сидели треугольные очки в оранжевой оправе (у Артюра было впечатление, что он где-то видел его, вот только вспомнить бы еще и фамилию). А справа – молодой араб в темном костюме, восклицающий:

– Какая встреча! Флёр, с огромным удовольствием представляю тебе Марка Менантро…

Артюр лишился дара слова. Менантро собственной персоной! Теперь-то он узнал его, несмотря на нелепый наряд экстравагантного парижанина на отдыхе, ведь он неоднократно видел его и по телику, и в журналах. Могущественный патрон ВСЕКАКО здесь, на набережной Пор-Жуэнвиля, и пожимает ему руку! Ошеломленный Артюр попытался припомнить, кто он для мамы – друг или враг. После Капри, помнится, она приехала в приподнятом настроении и объявила: «Менантро в восторге от меня!» Но он вспомнил и другие ее фразы, отнюдь не исполненные доброжелательства, которые она отпускала в адрес своего патрона: «Какой болван этот Менантро!», «Я чуть со смеху не умерла, слушая идиотизмы этого Менантро!»… А еще через несколько месяцев: «Ну какое же этот Менантро дерьмо!» или «Этот сраный Менантро все мне загубил и смылся со своими капиталами».

Египтянин обратился к Флёр:

– У Марко есть колоссальная идея. Было бы классно, если бы ты поговорила с нашими друзьями из Хакинг-клуба. Вам будут предоставлены финансовая поддержка и необходимые технические средства. Вы же, в свой черед, организуете небольшие эффективные команды и будете обкатывать и шлифовать новые программы, совершенствовать игры, тестировать защиту компьютерных систем фирм.

Флёр отнеслась к предложению скептически:

– Да, это было бы неплохо… Но ты же знаешь, что большинство хакеров и думать об этом не хотят, для них существует только смертельная война между свободным и коммерческим Web.

Вмешался Менантро и уверенно заявил:

– Все люди меняются, получив немножко денег. К тому же мы все хотим одного: чтобы Web стал более гуманным.

Фарид приобнял Флёр за талию:

– Кстати, тебе нравится тут работать? А что твои ребята думают об игре?

Флёр слегка смешалась и взглядом показала на своего ученика. Чтобы не выдать Фарида, она поспешила представить мальчика:

– Вот, между прочим, Артюр, один из самых искусных игроков.

– Браво! – воскликнул Менантро, уставясь на мальчика.

Флёр и Фарид направились к кафе, обсуждая свои проекты, а Менантро положил руку Артюру на плечо и осведомился:

– Вы с острова Йе?

– Нет, нет, я парижанин… Кстати, думаю, вы знаете мою маму.

– Вашу маму?

– Да, она работала у вас. Элиана Брён.

Марк собирался что-то сказать, но слова застряли у него в горле. На какое-то мгновение он замер, и одна нога повисла над землей, точно у легавой собаки, сделавшей стойку. Но уже через миг он поставил ногу и произнес со всей непринужденностью, на какую был способен:

– Элиана! Я обожаю Элиану! Как у нее дела?

– Ну-у… на самом деле не слишком хорошо. После того как ее уволили из ВСЕКАКО, она беспокоится, не может найти работу.

– Мерзавцы! Они подло с ней поступили. Я посмотрю, что могу сделать для нее. Скажите ей, чтобы она мне позвонила.

Артюр гордо подумал, что, может быть, ему удастся все уладить. Он колебался, предупредить или нет Менантро, что Элиана сейчас находится в «Корсаре», но тут Фарид позвал своего друга, чтобы показать ему большую картину в витрине антикварного магазина. Артюр не стал их дожидаться и вслед за Флёр вошел в шумный зал кафе. Из репродуктора лился регги Питера Тоша. Мальчик почти сразу увидел мать: она сидела в глубине зала среди столиков, занятых молодежью.

Каждый день Элиана усаживалась на одно и то же место. Минуя элегантных яхтсменов в очках «Ray-Ban», она быстро проходила в темный, окутанный табачным дымом угол, где собирались диссиденты. Ей нравилась тамошняя атмосфера, пылкие речи, непринужденные манеры, пирсинг в носу или в ухе. Многие из сидящих там были отпрысками из буржуазных семей, но они демонстрировали присущее юности свободолюбие, которое запросто вычитывалось с их футболок (антиглобалистские лозунги, листья конопли), из лежащих на столиках газет («Либерасьон», обеспокоенная расистскими выходками полиции; «Инро-кюптибль», воспевающая «вторую сексуальную революцию»). А особенно ей нравились глаза, озаренные огнем, который так часто гаснет через несколько лет под напором ухищрений и комбинаций и стараний устроиться в жизни.

Через два дня после приезда к Элиане подошел студент и поблагодарил за ее передачи. А назавтра он пригласил ее за столик, где сидел с друзьями. Ребята эти были островитяне, жили на пособия, строили какие-то неопределенные артистические прожекты и гневно возмущались этим постаревшим и закостеневшим обществом. Элиана понимала их недовольство, но удивлялась отказу от борьбы. Несколько следующих дней она предпочитала сидеть одна за бокалом белого вина и на расстоянии вмешивалась в разговор, ни слово из которого не ускользало от нее. Иногда она бросала одну-единственную кардинальную фразу, имеющую целью напомнить этим юнцам про социальную реальность: «Так, значит, вы думаете, что положение женщины больше не является проблемой?» Или, например: «Однажды вы поймете, что рабочий класс, он существует, никуда не девается!» После этого она давала дискуссии идти своим путем.

В этот вечер за соседним столиком девушка лет двадцати с маленьким бриллиантиком в носу рассказывала друзьям о положении тех, у кого нет документов. Мелодичным голосом она с прелестной бескомпромиссностью требовала уничтожения границ и призывала занять «гражданскую позицию». И сразу же, после того как прозвучало это ласкающее слух выражение, Элиана увидела в дверях кафе сына в обществе светловолосого существа в футболке с яркими цветами. С удивлением и радостью она узнала юную кибер-революционерку с ангельской улыбкой из Хакинг-клуба, которая тут же подошла к ней.

Артюр сказал:

– Позволь тебе представить Флёр, нашего инструктора. Но, кажется, вы знакомы…

– Элиана! Какой сюрприз! – прощебетала Флёр, подставляя щеку.

Журналистка протянула девушке руку, так как терпеть не могла ритуальных поцелуев. Но ей было приятно видеть улыбающееся лицо Флёр. Как она и мечтала несколько месяцев назад, юная хакерша сейчас давала ее сыну первые уроки протестного Интернета, а это уже доказывало, что все идет не так уж плохо. Артюру не терпелось.

– А тут произошло еще кое-что, совсем уже невообразимое. Догадайся, кого мы встретили на набережной?

Элиана быстро бросила взгляд на дверь кафе, в которую только что вошли два новых посетителя, и ледяным тоном произнесла:

– Продолжение программы – это уж моя забота! Садитесь, дети мои, сейчас вы увидите, как надо обращаться с негодяями.

Она молча выпрямилась и повернулась ко вновь пришедшим – Марку Менантро в пончо, который пунктуально явился на встречу, назначенную ему Элианой (он заглотнул крючок с наживкой «мэр»), и Фариду, чье присутствие здесь не было предусмотрено, но случай устроил все самым наилучшим образом… Элиану они оба не заметили и искали кого-то взглядом, и она, опершись обеими руками на стол, совершенно по-театральному встала, чем привлекла к себе внимание сидящих рядом. Затем она громко произнесла:

– Привет, подонки!

Разговоры смолкли. Тишину нарушало только пение Питера Тоша. Элиана, стоящая среди молодых – длинноволосых, бородатых, бритоголовых, с пирсингом, – прямо как судья среди присяжных, объявила о появлении Менантро и Фарида, двух первых обвиняемых в сегодняшнем процессе. Обманутая, униженная, она подготовила реванш. Не зная в точности, какая связь существует между ее бывшим патроном и информатиком, Элиана, в сущности, не была удивлена их совместным появлением здесь – оно всего лишь подтверждало ее подозрения о зловредной роли Фарида. Египтянин тем более не ожидал встретить на острове Йе эту женщину, которая всегда появлялась с тем, чтобы испортить самые лучшие моменты. После первого оскорбления он замер, сжав зубы, готовый контратаковать. Марк же, напротив, чувствуя, что может произойти катастрофа, думал только об одном: не показаться смешным и постараться добавить щепотку фантазии в это противостояние. Идя к ней под взглядами всех присутствующих, он радостно воскликнул:

– Дорогая Элиана, какая радость! Я смотрю, все паршивые овцы ВСЕКАКО собираются…

Элиана оборвала его ледяным тоном человека, который вправе командовать:

– Заткнись! Шутки кончились!

После этого, обращаясь к молодым людям, которые недоуменно смотрели на нее, пытаясь понять, что происходит, она объяснила:

– Вам, кто мечтает о лучшем мире, я решила продемонстрировать нескольких поистине гнусных представителей существующей системы – тех, кто обогащается за счет ваших денег, за счет пота рабочих, за счет страданий Третьего мира! Первый разорил на бирже собственную фирму и теперь разгуливает по острову Йе. Месье Марк Менантро!

Какую-то долю секунды обвиняемому было не по себе. Обладатели проколотых носов и конопляных футболок повернулись к нему, но почти сразу же он ощутил, как в их непримиримых и по-юношески пламенных взглядах, вопреки предвидениям Элианы, проскальзывает невольное восхищение его богатством и медийной карьерой, словно им было лестно принимать такого знаменитого человека в их кафе. Лишь некоторые из них колебались: то ли восхищаться миллионером, то ли внимать обвинительной речи новоявленной судьи.

– А позади Менантро – новый Макиавелли. Взгляните на него. Ему так хочется, чтобы его любили – по-братски, как иммигранта, как борющегося за свои права араба, но не верьте ему: он в сговоре с властью денежных мешков. Месье Фарид Хатир!

Она обратила к нему лицо хищной птицы, сглотнула слюну и продолжила:

– Все, чего он хочет, – это получить хорошую должность в компании и подняться по социальной лестнице, и ради этого, если будет нужно, он готов топтать других.

Фарид возмущенно расхохотался:

– Что за бред она несет!

Официанты приглушили музыку. Они с изумлением наблюдали за происходящим, и тут Менантро, пытаясь оставаться в общем восприятии важной персоной, вмешался:

– Успокойся, Фарид, это просто несчастная женщина. Мои преемники обидели ее. – Поскольку для присутствующих смысл его слов остался темен, он объяснил: – Эту женщину несправедливо уволили из ВСЕКАКО. Но она не знает, что я всегда ее защищал. Благодаря мне она ушла не с пустыми руками.

Последнюю фразу он произнес с явным удовлетворением. Бунтарка в ответ пожала плечами:

– Он мне дал денег! Как будто это были его собственные деньги! А если говорить честно, он пытался меня купить, да только мной нельзя манипулировать. И тогда они решили избавиться от меня.

Повернувшись к Артюру и Флёр, она положила им руки на плечи, как бы беря под свое покровительство, и ласковым голосом обратилась к ним:

– Взгляните, дети мои, на этих малопривлекательных представителей той человеческой разновидности, которая всегда и во всем ищет только выгоду.

Фарид не верил своим глазам. Желая внести необходимое уточнение, он, указав на Флёр, свою хорошую знакомую по Хакинг-клубу, обратился к присутствующим:

– Я хочу вам сообщить, что эта чистая и симпатичная девушка работает вместе с Марком Менантро и со мной. Ведь верно, Флёр?

Но Элиану не так-то легко было сбить. Прижав к себе Флёр, она прервала Фарида:

– Что, неистребимая привычка стучать, да? Не хотела бы я с вами повстречаться во время оккупации. Вы составляете прелестный дуэт с этим аферистом без стыда и совести!

И тут дверь кафе вновь открылась, и появился мужчина в кресле на колесах, которое катила женщина маленького росточка. Элиана повернулась к ним и объявила о прибытии новых участников задуманного ею хеппенинга:

– Вижу, подонки продолжают прибывать… Спасибо, что не опоздали на назначенную мной встречу!

Ольга и Сиприан поняли, что их заманили в ловушку. Указав на них пальцем, Элиана Брён прошлась по залу, словно профессор среди внимательно слушающей аудитории. Персонал бара, похоже, осознал, что происходит нечто крайне удивительное, но присутствие Менантро не позволяло им вмешаться, как если бы сцену эту разыгрывали существа высшего порядка.

А Элиана продолжала:

– Перед вами мадам Ольга Ротербергер, самое что ни на есть холодное воплощение современного капитализма. Нет, эта особа не пытается выдать себя за художественную натуру! Она существо по-бухгалтерски рациональное. И она, будучи правой рукой своего начальника, спихнула его с места…

Менантро, не без удовольствия видя, что безжалостная немка тоже загнана в угол, обратился к ней:

– Не пугайтесь, Ольга, у нашей дорогой Элианы небольшой кризис. Она созвала нас, чтобы потребовать объяснений.

Новый генеральный директор ВСЕКАКО была не из тех, кто впадает в панику, но ей потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что за нелепая церемония происходит в этом битком набитом затихшем кафе.

Бунтарка продолжила обвинительную речь:

– И для полноты этого зверинца – негодяй самого низкого разбора! Тип, способный ради выгоды выдавать себя за «зеленого», обеспокоенного потеплением климата на планете, и за влюбленного, преисполненного благородных чувств. Теперь он, как видите, в кресле на колесах – несомненно, чтобы разжалобить своих кредиторов…

Барон, корчащийся на кресле, решил внести поправку:

– Нет, Элиана… Кресло – это не притворство. У меня был настоящий инсульт.

Бунтарка не слушала его:

– Итак, перед вами Сиприан де Реаль. Бывший активист крайне правой…

В глубине бара закричали:

– Позор!

Довольная произведенным эффектом, Элиана повторила:

– Активист крайне правой партии завернул на этот остров, где он мечтает поставить две сотни ветроустановок, чтобы поправить свое финансовое положение. Я лгу?

Барон пытался улыбнуться еще шире, а она, чуть ли не крича, обратилась к нему:

– Так я лгу или нет?

Обвинительница точно направила удар. Какой-то яхтсмен вскочил, приведенный в ужас представшей ему картиной – лесом ветроэлектрических мачт на вандейском острове. Глядя на Сиприана, он пронзительно свистнул в два пальца, и другие отдыхающие последовали его примеру, освистывая Сиприана и выкрикивая что-то невразумительное, а Элиана вскинула руку, скандируя:

– Нет – ветроустановкам на острове Йе!

Сидящие в зале переглядывались. Какой-то юнец в футболке с лозунгом, требующим запрета генетически модифицированных продуктов, еще колебался, опасаясь грядущего глобального потепления, однако представил себе, какой будет кошмар вблизи родительского дома после осуществления этого проекта, и присоединился к остальным, которые кричали, стуча в такт кулаками по столу:

– Нет – ветроустановкам на острове Йе!

Растерянный барон подумал, что у него нет выбора. Он поднял здоровую руку и полунасмешливо стал скандировать, как бы присоединяясь к большинству:

– Нет – ветроустановкам на острове Йе!

Когда крики стихли, он первым похвалил свою бывшую любовницу:

– Браво, Элиана, браво, моя дорогая! То, что вы тут организовали, страшно забавно!

– Ах вот как! – воскликнула Элиана. – Притворяетесь, будто вам весело. Так вот, я вам сообщаю, что вы обычный говноед.

Артюр дернул ее за руку, чтобы она успокоилась:

– Мама, прошу тебя, без грубых слов!

– Я знаю, что говорю, мой мальчик.

И, вскинув голову, она обратилась ко всем, кто был в кафе:

– Впрочем, моя программа еще не кончена. И сейчас я приглашаю вас последовать за мной, чтобы принять участие в краткой церемонии… скажем, в перформансе, который лучше, чем любые слова, продемонстрирует мою точку зрения на это общество. – И, указав пальцем по очереди на Марка, Фарида, Ольгу и Сиприана, она уточнила: – На их общество. Вы увидите, что такое подлинная смелость.

Элиана опять обратилась к Флёр и Артюру, пригласив их встать. Она указала на выход, предложив молодежи, сидевшей вокруг нее:

– Идемте, вам это будет интересно. Тут ходу минут пять, не больше.

Обладатели проколотых ушей и носов озадаченно переглядывались. Несколько человек, тех, что были ближе всего к ее столику, наконец решились, а к ним потянулись и другие из разных углов кафе. Бунтарка совершенно спокойно бросила Менантро, словно для того, чтобы он тоже решился пойти:

– Вы увидите, что это имеет некоторое отношение к Рембо.

Марк выразил полную готовность последовать за ней. Как только его бывшая сотрудница заговорила про «перформанс» и «смелость», он испугался, как бы она не задумала публично совершить самоубийство, что имело бы крайне неприятные последствия. Эта женщина – сумасшедшая, нужно помешать ей сделать непоправимую глупость. И он пошел следом за Элианой, пригласив с собой Ольгу и Фарида. К ним присоединились студенты, проводящие здесь каникулы, и несколько туземцев, которым было нечего делать. Инструктор парусной школы подхватил кресло Сиприана и покатил его по набережной Пор-Жуэнвиля в неизвестном направлении, которое было ведомо пока только бунтарке.

 

5

Рыбацкие суда покачивались на спокойной, поблескивающей воде, в которой плавали пластиковые бутылки. Яхтсмены направились к своим машинам, загруженным свертками парусины. А небольшая процессия, возглавляемая Элианой, пошла от гавани через Пор-Жуэнвиль по дороге Святого Спасителя. Журналистка, вся напряженная, с сосредоточенным, прямо-таки непроницаемым лицом шагала в одиночестве. Шедшая за ней группа ребят вела вполголоса общий разговор, прерываемый взрывами смеха, и каждый из них давал свою интерпретацию сцене в «Корсаре». Несколько студентов окружили страшно довольного Марка Менантро, который описывал им этапы своей карьеры и заодно давал советы касательно стратегии развития компании. Фарид, шедший рядом с ним, беседовал с Артюром, который пытался оправдать поведение матери:

– Не понимаю, что с ней сегодня приключилось; у нее как будто крыша поехала! Она не может смириться с тем, что ее выгнали с работы.

– Я ничего против нее не имею. Но она меня всегда ненавидела.

– Характер у нее отвратный.

– Да, но это твоя мать, и ты должен помочь ей.

У старой каменной стены, возведенной методом сухой кладки, девушка с пирсингом в носу беседовала со своим приятелем, противником генетически модифицированных продуктов, томящимся от скуки, которая иногда охватывала этого юного бездельника. Она старалась заинтересовать его представлением для детей, в котором она участвовала:

– Возможно, я смогла бы добиться небольшой роли и для тебя.

– Why not? Вечером пойдем купим пару упаковок пива и слегка расслабимся… А завтра сделаем налет на супермаркет и устроим большую жратву. Хочешь пойти?

– Нет, мне нужно учить роль. Мы начинаем на следующей неделе в предместье Нанта. Было бы здорово, если бы ты пришел.

– Why not? А ты знаешь, что предки отдали мне свою старую тачку?

– Нам очень нужна поддержка. Просто страшно смотреть, до чего людям плевать на культуру.

Процессия проходила вдоль ряда белых домиков с черепичными крышами и синими ставнями. В палисадниках цвели гортензии. Ольга, чуть отстав от всех, говорила с Флёр.

– Значит, получается, вы принадлежите к тем самым хакерам, которых пытается подгрести под себя Менантро?

– Я просто стараюсь сдвинуть дело с мертвой точки. Под предлогом, что мы пираты, нас полностью исключили из рынка информатики. Но нам же нужно найти свое место!

– Может, начнете с того, что будете уважать существующие правила?

– Но у нас по крайней мере есть нравственные установки! И есть цель – более гуманный Web! И эти принципы должны стать всеобщими. Но мы можем подумать насчет союзников. Вы нам оказываете материальную помощь, а мы боремся с вирусами, помогаем обеспечить защиту ваших программ.

– Вообще-то официально это противоречит моим принципам. Но я всегда готова к дискуссии. Вот моя визитка.

Завершал процессию Сиприан, которого катил в кресле инструктор по парусному спорту. Да, он позволил Элиане заманить себя в западню, но эта новая ошибка словно бы привела его в чувство. Он втягивал в ноздри весенние ароматы, думал о радости жить, плыть по воле волн, о радости отрешенности от всего, о преимуществах положения, когда тебя возят. За спиной инструктор по парусному спорту негромко бубнил:

– В любом случае я – ваш сторонник. Все эти мелкобуржуазные элементы реагируют, как и положено привилегированным. Но сейчас не время обращать внимание на душевные тонкости. Надо спасать планету. Да здравствуют ветроэлектростанции на острове Йе!

«Хорошо, когда возят…» – прикрыв глаза, думал Сиприан.

Напряженная Элиана, черты которой еще сильней обострились, вела свое стадо ангелов и грешников, будучи безумно далека от чувства отрешенности. Она не слушала разговоры ведомых, невнятные отзвуки которых долетали до нее, а неуклонно продвигалась к полю боя и, несомненно, печатала бы по-военному шаг в такт барабанам и горнам, если бы ее антимилитаристские убеждения не отвергали армейский стиль… Нет, она скорей думала о народных припевках или партизанской песне, и себе она представлялась чем-то наподобие главной фигуры с картины Делакруа, этакой «Свободой, ведущей народ». Она шагала по цветущей дороге, и ощущение у нее было, будто она вступает на баррикады: ее окружали молодые буржуа на каникулах, но ей мнилось, что она предводительствует отрядом рабочих и обездоленных. Ольга, Менантро, Фарид и Сиприан олицетворяли собой врага – духовенство, дворянство, сексизм и империализм разом; то есть классового врага, наконец-то поверженного и присутствующего при торжестве справедливости.

Дальше дорога шла вдоль кладбища. Дойдя до него, Элиана свернула направо, ко входу. Войдя в ворота, она двинулась между могилами по центральной аллее, а следом за ней ее отряд. Менантро, вновь перепугавшись, что ему предстоит стать свидетелем противоестественной выходки, прилюдного самоубийства, оставил окружавшую его молодежь и побежал к Элиане, крича:

– Элиана, дорогая, я вас умоляю, я хочу, чтобы вы знали главное: мы все вас любим!

Не удостоив его даже взглядом, бунтарка остановилась и повернулась к двум десяткам людей, дошедших сюда вместе с ней. Они рассредоточились, встав полукругом, и только тогда те, кто этого не знал, увидели, что на большом надгробии с белым крестом, к которому привела их журналистка, выбито:

ФИЛИПП ПЕТЕН, МАРШАЛ ФРАНЦИИ.

Теперь Элиана выглядела прямо-таки сияющей. Легкий бриз чуть шевелил ее волосы с проседью. Красная помада на губах словно бы бросала кровавый отсвет на лицо. Высокая, вдруг помрачневшая, надменная, она совершенно по-пророчески обратилась к стоящим перед ней:

– Я привела сюда вас, мои юные друзья, и вас, коллаборационисты всех времен, чтобы напомнить, что мы живем в стране, которая называется Франция; в маленькой стране, которая еще не избавилась от ошейника, которая очень легко забывает про свой долг помнить об ужасах прошлого. Я могла бы начать перечислять их, но это будет слишком долгий перечень. Но я хотела бы напомнить, поскольку создается впечатление, будто забыли, что Франция этого человека… – произнеся эти слова, она указала пальцем на надгробие, – целых пять лет, с тысяча девятьсот сорокового года по тысяча девятьсот сорок четвертый, откровенно сотрудничала с нацистами.

– Мне кажется, это все знают, – прошептал на ухо Фариду Менантро.

Элиана бросила разъяренный взгляд на своего бывшего патрона:

– Тихо! Нельзя смеяться над убитыми. Нельзя оправдывать депортацию евреев, эксплуатацию бедняков, унижение женщин, рабовладельчество, сексуальный туризм. Нельзя проявлять безразличие к тогдашним преступлениям: их нужно отвергать целиком. Иначе они будут продолжены, и вы это прекрасно делаете.

Барон, опасавшийся нового потока оскорблений, старался оставаться незаметным. Укрывшись за первым рядом зрителей, он с восторженным видом слушал эти банальности, эти общие места. И впервые он признал, что Элиане присуща специфическая красота: упорство, с каким она вела бессмысленную борьбу, вдохновенное провозглашение противостояния добра и зла, готовность без конца сражаться за любое правое дело, о котором все давным-давно всё знают, право же, были не лишены, как некая загадка природы, абсурдного величия.

– Вы, молодые, познающие жизнь, будьте настороже, оставайтесь чистыми, оставайтесь порядочными и постарайтесь не наращивать длинную цепь нацизма, у него сегодня множество названий: это и высылка не имеющих документов, и избиение жен, и ненависть к современному искусству, и гомофобия, коррупция, инцест, власть денег – короче, весь тот повседневный фашизм, который угрожает нам и с которым мы должны ежедневно бороться.

Девушка с пирсингом в носу слушала ее очень серьезно. Она думала, что надо бы включить пылкую проповедь в этом роде в свой спектакль для детей. Но достаточно ли будет этого, чтобы подобные злодеяния не повторились?

Голос Элианы зазвучал мягче:

– Сегодня, поскольку я здесь с моим сыном Артюром, я хотела бы сказать, что Артюр Рембо, родившийся в тысяча восемьсот пятьдесят четвертом году – всего двумя годами раньше Петена, – как раз и представляет другую Францию – Францию прогресса, молодости, воображения…

Она повернулась к Менантро и презрительно бросила:

– И уж конечно, он не олицетворяет очередной проект какой-нибудь корпорации! Эта Франция вовсю смеется над проблемой, быть ей богатой или быть французской. Она просто хочет быть более человечной.

Элиана поискала глазами Флёр и обратилась к ней:

– Как ты, юная и красивая девушка, ведущая упорную борьбу против коммерческого Интернета. И вот ради тебя и ради моего сына, а также в память молодого рабочего с золотистыми волосами, встреченного мною во время одной из забастовок железнодорожников, я решила совершить поступок, который должен воззвать к совести каждого. Поступок, может, и не такой уж грандиозный, но неподдельный, поскольку миндальничать я не собираюсь. Поступок малоэстетичный, грубый, и некоторые сочтут его аморальным, но он вам скажет то, что и должен сказать, а именно как я отношусь к прошлому и каким вижу будущее.

Элиана взглянула на могилу. «Уж не вздумала ли она помочиться на надгробие?» – забеспокоился Сиприан. Небо все больше затягивали тучи. Собравшиеся затаили дыхание, а Элиана, вся в черном, как-то вытянулась навстречу тучам, подняла к ним суровое лицо, закрыла рот, и в тишине стало слышно, как она активизирует слюнные железы. Ее язык с неистовой энергией елозил в ротовой полости, в горле всхрипнуло, щеки втянулись с булькающим звуком. Казалось, бунтарка собирает некие скрытые силы, и вдруг она откинулась назад, затем резко мотнула головой вперед, чтобы метнуть свою символическую бомбу; густой плевок описал идеально плавную траекторию и шлепнулся на надгробие Петена рядом с бронзовой веткой. Элиана выпрямилась, Сиприан зааплодировал, хлопая ладонью действующей руки по подлокотнику кресла:

– Браво! Браво, Элиана!

– Долой власть денег, смерть нацизму! – проскандировала журналистка.

– Смерть нацизму, да здравствует свобода! – подхватил Менантро, счастливый, что катастрофы удалось избежать. И все остальные тоже закричали:

– Да здравствует свобода! Элиана вскинула руку, демонстрируя знак победы. Все прошло в наилучшем виде. Дни и ночи она, прямо как руководительница подпольной ячейки во время оккупации, до мельчайших подробностей подготавливала эту «операцию». Если бы кладбищенский сторож пришел помешать ей, она сопротивлялась бы изо всех сил, как сопротивлялась бы гестапо, как боролась бы в сталинской России, в Чили Пиночета, в рабовладельческой Луизиане, в колониальном Алжире. Но сторож не вмешался (да, по правде, никакого сторожа и не существовало), но Элиана всегда и везде выбирала бы сопротивление, как и сегодня у этой могилы.

Дав урок мужества и показав, что мир можно изменить, если есть решимость и смелость, журналистка словно преобразилась. Как в самые удачные моменты ее передач, на ее лице появилось безмятежное выражение, какое и должно быть у отдыхающей воительницы. Флёр подошла к ней и обняла, но после этого краткого приятного мига наступило разочарование. Бунтарка ожидала прежде всего поздравлений. Но молодежь, поняв, что перформанс закончен, уже уходила. Ребята хотели вернуться в «Корсар» и допить свою положенную дозу вина, прежде чем приняться за упаковки пива; девушка с пирсингом в носу хотела убедить их прийти к ней на репетицию. Небольшими группками они шли к воротам кладбища, говоря о долге памяти. Долетали отдельные обрывки разговоров.

– Она чокнутая, эта тетка!

– Нет, она забавная.

– Ладно, пошли еще хряпнем…

Вскоре Элиана осталась практически в одиночестве (если не считать Флёр и Артюра) между могилой Петена и четырьмя негодяями, которые тоже не тронулись с места. И тут ничего не поделаешь. Сколько бы она ни боролась, они всегда будут существовать, чтобы отравлять мир. Марк Менантро, прохвост, пляшущий на руинах гуманизма. Ольга Ротенбергер, методичная и холодная, как гестаповка. Фарид, темная личность, предатель, махинатор. Сиприан, циничный барон, которого она по ошибке полюбила, профессиональный лгун из гостиницы «Амбьянс»… Вспомнив оцинкованные крыши, покрытые снегом, Элиана почувствовала, как в горле у нее поднимаются слезы, что было никак не совместимо с ее статусом воительницы Сопротивления. Однако в этот момент внимание всех остальных было отвлечено самой настоящей снежинкой, опускающейся с неба. Потом еще одной.

Артюр подошел к Элиане:

– Мама, ты утомилась. Давай пойдем домой. Покинутая молодежью бунтарка печально застыла на гравийной дорожке. Четыре негодяя улыбались ей, но так, как улыбаются несчастному человеку. Они не были похожи на четырех нацистов, скорее на четырех бойскаутов, и вот вся эта небольшая компания двинулась к выходу с кладбища.

Несколько секунд шли молча, а снежинки слетали все чаще. Одна белая звездочка опустилась на землю и не растаяла, и это дало повод завязать разговор, в точности как при возвращении с похорон.

– Снег на острове Йе в апреле – это нечто совершенно небывалое…

Отведя Фарида в сторону, Ольга снова осторожно подняла вопрос, не дающий ей покоя: надо или не надо сотрудничать с хакерами? Флёр катила кресло Сиприана, который поглядывал на ее грудь, круглящуюся под футболкой, а потом поинтересовался:

– Вам кто-нибудь уже говорил, что вы обворожительны?

Артюр предложил матери:

– Пригласим их на чашечку кофе?

Элиана молча дернула подбородком. На землю опускался туман. Снег уже покрыл дорогу Святого Спасителя. Менантро, подмерзший в своем пончо, подошел к бунтарке с предложением:

– Дорогая Элиана, вам следует взяться за дело. Как бы вы отнеслись к тому, чтобы поработать для меня? Скажем, в должности советника? Или что-нибудь в этом духе, а?

Элиана ощутила всплеск надежды и не удержалась:

– Вы вправду так считаете?

Однако уже через секунду она спохватилась и насмешливо взглянула на Менантро:

– Перестаньте, не говорите ерунды!