А может все было по-другому

Мы остановились на маленьком мостике, долго целовались, сначала нежно, касаясь мягкими полураскрытыми губами, а затем медленно и постепенно мы приоткрывали рты, пропуская языки, которые смешивались, заигрывали, ласкали друг друга. Я облокотился о перила мостика, а она прижалась ко мне, это возбуждало нас обоих — внизу под нами текла вода, а около Анхора грохотали шлюзы. В первый раз моя рука коснулась ее нежной груди, которая в этот момент принадлежала только мне. Я не смог сдержать счастливого смеха, взрыва радости. Я смеялся. Она все неправильно поняла. Мэйбилин оттолкнула меня. Подумала ли она, что я насмехаюсь? И что не стоило позволять мне касаться ее груди? Или мой смех показался ей победным? Я так и не понял. Внезапно она стала совсем чужой, недоступной и непонятной. Прошло несколько секунд, прежде чем она сказала, что, само собой, между нами все должно стать как прежде. Я молчал, так как не мог издать ни звука. Невозможно было вымолвить ни слова. Горло сжалось и напряглось.

Мы молча возвращались к нашим велосипедам, которые оставили около Варсити. Когда мы добрались туда и отстегнули замки великов, я, инстинктивно пытаясь что-то сохранить, сказал; «You have по right to do that».

Наступила долгая тишина. Мы стояли в полутемном переходе, рули наших велосипедов блестели, у одного из них не было звонка, а другой отсвечивал странным отблеском. Нас разделяло всего два метра — ширина перехода. Мы подняли глаза друг на друга, наши взгляды встретились. Она спросила: «Придешь завтра на занятия?»

Я сказал, что не знаю, что я действительно не… И внезапно мой рот слился с ее. Мы уничтожили разделявшие нас два метра. Я не видел, как она приблизилась, но внезапно я почувствовал давление ее тела, вкус ее губ, ее язык, который искал ответа. Я чуть отстранился от нее, чтобы посмотреть, действительно ли все хорошо, и увидел, что она улыбается. Мэйбилин мне улыбалась. Я вернулся из небытия, из ада, каким был путь вдоль Кэма. Закончился кошмар последних тридцати минут. «Но ты, ты…» Она бросилась ко мне, ее руки снова обвились вокруг меня. Она хотела этим сказать, что… Мой голос был все еще сдавлен.

Я был мальчишкой, это правда. Ничего не поделаешь. Я всегда и во всем опаздывал как минимум лет на десять. Мы поехали каждый в свою сторону; она жила на одном конце города, а я на другом.

На велосипеде я поднялся по Риджент-стрит, заметив, что по моему лицу текут слезы, я и сам толком не знал почему. Это были непонятные слезы, которые прежде я сдерживал, слезы после того, как я снова обрел счастье. Я так испугался, что потерял ее, I had been so afraid to lose her. И тут я внезапно понял. Я был так потрясен, что едва мог в это поверить, громко повторив: «Я ее люблю! Люблю!» Эти слезы дали мне понять, что я до этого не осознавал: я ее любил, любил, гораздо сильнее, чем мне казалось. Слезы были признаком первой настоящей любви.