Эрнест Дж. Гейнс рано вышел на авансцену американской прозы: еще в пору дебютов он получил признание как рассказчик. В 1967 году Ленгстон Хьюз выпустил известную антологию лучших негритянских рассказов, включив туда недавно появившуюся вещь Гейнса — "Долгий ноябрьский день". И другие новеллы Гейнса о Юге в брожении, о крае старых плантаций в XX веке вскоре после журнальной публикации попадали в представительные антологии. В 1968 году автор собрал их в книгу новел "Кровная связь", получившую широкий резонанс в Америке.
Критика часто возвращается к этой книге, говоря о последующих вещах писателя. Ибо в емкой малой прозе Гейнса виден и весь его мир, и устойчивые черты его художественной манеры, сохраняющиеся в поздних романах, во многом несхожих.
Сразу замечаешь, какой это виртуоз сказа. Историю ноябрьского дня, полную и грусти и юмора, излагает шестилетний малыш — все тут преломлено в детском слове. А долгий день вместил многое: от распри между родителями до их примирения после всех перипетий; стылому дому возвращено тепло. Рассказ приводит на плантацию и в школу, дает услышать и священника и предсказательницу — сама жизнь негритянского сообщества стала фоном трагикомического ноябрьского дня.
Это сообщество иначе освещено изнутри в другой новелле, "Вросла корнями", где действующие лица пестрой вереницей один за другим берут слово. И тут немало комических штрихов, однако целое куда ближе к трагедии. Поселок пришел проститься со старой тетушкой Фе: борьба за гражданские права достигла глуши, на жилые дома полиция бросает бомбы — и тетушку хотят увезти подальше от бомб. Но неожиданность новеллы в том, что стойкая старуха никуда не поедет: она может жить и умереть только на родной земле. Из кратких монологов складывается портрет негритянского сообщества, исполненный поэтического достоинства и силы.
В этой и других новеллах Гейнса происходит встреча времен. От прошлого здесь нравственные ценности, пронесенные афроамериканцами через трагические века. А от настоящего — мятежный дух и жажда действия. Есть на вечере у тетушки Фе и посланец 60-х годов, Эмманюэль. Когда-то он узнал от нее, как линчевали его прадеда. И запомнил ее слова, что убийств не должно быть. Борясь за права негров здесь и теперь, он близок по духу Мартину Лютеру Кингу. В патриархальном сообществе этот "смутьян" — свой, тетушка Фе успевает благословить его.
В других случаях перед нами столкновение, даже "сшибка" времен. Подобное столкновение может произойти и в самом сознании героя, как в "тюремной" новелле "Трое мужчин". Ее девятнадцатилетний герой, попав за решетку, поначалу рассчитывает на "своего" хозяина плантации: стоит тому заступиться, и он выйдет на волю. Но потом окажется, что для юноши с прямой, "хемингуэевской" натурой такой выбор не подходит. Ведь тогда его уделом будет вечное подобострастие, выйти на волю он сможет только "дядей Томом".
А в заглавной новелле сборника, "Кровная связь", перед нами небывалый мятежник на глубоком Юге. Сын плантатора-насильника и одной из многих его черных наложниц, он явился в родные места после скитаний по Северу, чтобы предъявить свои права. Право первородства: он старший сын своего дикого, ныне сгинувшего отца. И во всяком случае, он такой же Лоран, как его дядя-плантатор, совсем не злой по натуре, но ревностный охранитель южных устоев.
В центре этой новеллы — по-театральному яркий и драматичный поединок дяди и племянника. И слово племянника куда сильнее. Он защищает попираемые права не только черных — всех униженных. Мечтатель с Севера, он объявляет себя генералом еще не собравшейся армии и пророчит жаркое лето в этом тихом краю. А начинает он с того, что восстает против векового символа южного неравенства: неграм позволено входить в господский дом лишь с черного входа.
В сборнике Гейнса радикальные настроения 60-х годов нашли поэтическое воплощение. Естественно, что автор обостренно воспринимал перемены в своем краю, одном из глухих углов Юга, где расизм давно и прочно стал бытом. И в то же время этот сборник, так полно выразивший свой исторический момент, привлекал не только остротой проблематики. В нем увидели подлинное искусство, всегда неожиданное, именно поэтому он встретил такой горячий прием. Достаточно привести энергичные слова, которыми закончил свой отзыв на книгу в журнале "Сатердей ревью" известный критик Гренвилл Хикс. Может статься, что Гейнс, читаем мы, — один из тех молодых прозаиков, "которые будут создавать американскую литературу завтрашнего дня". Хикс, правда, оговаривался, что не читал ранних романов Гейнса и сказанное им верно в том случае, если большая проза автора сопоставима с малой.
Что ж, один из этих романов Гейнса, "Любовь и прах" (1967), по достоинству оценил Джеймс Болдуин, найдя там и поэзию, и жестокую правду. Сам автор был уверен, что лучше всего ему удались рассказы. Однако его очевидные удачи после 1968 года и все его развитие как писателя связаны с большой прозой, к которой Гейнс неизменно обращался. Хотя она нередко членится у него на эпизоды и включает законченные фрагменты, и для Гейнса и для его широкой аудитории это внутренне организованные современные романы. Так читается его "Автобиография мисс Джейн Питтман" (1971), уже публиковавшаяся у нас. Так воспринята многими критиками его новая, необычная по форме книга — "И сошлись старики" (1983).
Давно замечено, что во всех названных вещах Гейнс изображает один округ глубокого Юга со старыми плантациями сахарного тростника и ветшающими негритянскими деревнями; в центре округа — вымышленный город Байонна. Его прообразом, мы знаем, был город Нью-Роудс, недалеко от которого родился писатель. Естественно, что многих его читателей интересуют вопросы: в какой мере то, что описано в его романах, наблюдал и пережил он сам? Каково его место в сегодняшней американской прозе? И какие традиции продолжают питать его искусство — гибкое, меняющееся?
Ранние жизненные впечатления отозвались во всем, что Гейнс написал. Его нынешние герои окружали его в детстве.
Родился Эрнест Гейнс в 1933 году на одной из старых плантаций Луизианы. Эрни был старшим ребенком в многодетной негритянской семье, он рано начал работать в поле. По его воспоминаниям, тогдашняя жизнь на плантации не слишком далеко ушла от времен рабства. А рядом были те, у кого была еще свежа память о годах неволи, Гражданской войны, Реконструкции. Это старики, с которыми Эрни ходил на рыбалку. И друзья его любимой тетки Огастин Джефферсон, навещавшие ее дома: сама она была калекой и ходить не могла.
Памяти тети Огастин (собственно, она была ему двоюродной бабкой) Гейнс посвятил свой роман о Джейн Питтман. Долгие часы, проведенные с ней, около нее, были всего важнее для воспитания будущего писателя. Она не жаловалась на судьбу, и другим не приходило в голову ее жалеть. А делала она все, что могла: стирала, шила, готовила, даже ухитрялась работать на огороде. Она помогла сложиться представлению Гейнса о негритянском народном характере. В интервью, которое писатель дал журналу "Саузерн ревью", выходящему в Луизиане, об этом сказано так: "Многие мои герои наделены поразительной отвагой, и этим, я думаю, они обязаны в основном ей".
В том же интервью Гейнс вспоминал, что на плантации процветало искусство рассказа. Изобретательных выдумщиков, если не вралей, он наслушался вдоволь. Совсем иным было слово тети Огастин, летописца по натуре: ее истории погружали в прошлое. Для будущего автора и то и другое было важной школой, но не могло заменить школы литературной. Он сам это остро ощутил, переехав пятнадцати лет в Калифорнию — к матери и отчиму. Там его скоро потянуло читать, в первую очередь о сельском Юге, и писать — о людях плантации.
О своем "чудовищно неумелом" романе, написанном одним духом за лето и бесславно вернувшемся от издателя, Гейнс говорит с улыбкой. Чтобы рассказать о людях плантации, ему надо было основательно овладеть современной литературной культурой; на это ушли годы. Но зато в итоге посланец черного меньшинства из экзотического региона страны стал писателем всеамериканским. И тем важнее для нас дорога Гейнса к мастерству, тем более живой интерес вызывают его литературные отношения с Хемингуэем и Фолкнером.
По словам Гейнса, каждый, кто начинал писать в 50-е годы, испытал влияние их обоих. Возможно. Но часто ли творческий контакт с ними был глубок и "рассчитан" на десятилетия? А вот в случае с Гейнсом это именно так. Он даже сказал, что не знает, возможно ли для него "вырваться" из-под их влияния, как и "вырваться" из-под влияния джаза, или блюзов, или спиричуэлс. Оба классика помогли ему создать свой литературный мир.
В одной беседе Гейнс с увлечением говорил о лаконизме Хемингуэя, о характерном для него герое, и под гнетом сохраняющем достоинство. Он заметил тогда: "…на большинство моих персонажей я взваливаю тяжелое бремя и ожидаю, что они пронесут его с достоинством. Вот почему я восхищаюсь Хемингуэем: он показал мне, как писать об этом".
А в приводившемся уже интервью журналу "Саузерн ревью" Гейнс говорит о влиянии Фолкнера, которое многие улавливают в его творчестве. И при этом касается творческой проблемы, общей для негритянских писателей: "Фолкнер определенно повлиял на меня. Я прочел многие его вещи. Он заставил меня снова прислушаться к диалекту. Мне кажется, что многие мои современники, черные прозаики, недостаточно вслушиваются в живые разговоры на диалекте".
Чуть раньше в том же интервью приводится список книг, оказавших на автора большое воздействие. Он открывается романом Фолкнера "Шум и ярость", за которым следует другая его вещь —"Когда я умираю". Заметим здесь, кстати, что идеальной моделью для края с центром в Байонне послужила, конечно же, знаменитая Йокнапатофа.
В том же весьма любопытном интервью Гейнс коснулся и работ двух всемирно известных писателей "черной" Америки: Ральфа Эллисона и Джеймса Болдуина. Он знает обоих как романистов, отдает должное их лучшей прозе — "Невидимке" Эллисона и первому роману Болдуина, "Поведай с горы". Но особенно увлечен он их блестящими эссе. Тут сказывается духовное родство: эти эссе принадлежат страстным борцам за гражданские права и отстаивают позиции, дорогие и Гейнсу. И в то же время он чувствует, что у него другой путь: свои заветные мысли он может выразить только в романе, где его герои говорят, как говорят негры в Луизиане, лишь там он в своей стихии. Что ж, этот путь считал наиболее перспективным и Фолкнер, когда написал в 1945 году Ричарду Райту: именно произведение, подобное его роману "Сын Америки", подлинно художественное, может дойти до самого широкого круга читателей, а не только заведомых противников расизма.
Как бы то ни было, при такой установке Гейнса — выражать свои устремления в романе, проникая во внутренний мир земляков, прислушиваясь к их голосам, — не удивляют его возвращения почти в каждом интервью к русской классике.
Довольно рано в Калифорнии он открыл для себя "Записки охотника": его интересовало, как писатели других стран изображали жизнь крестьян. Оказалось, что герои этой книги — настоящие люди, а не клоуны, как в расхожей американской беллетристике, особенно в беллетристике южан. Проза Тургенева оставила сильное впечатление, Гейнс говорил о "прозрачности и красоте его письма, ощутимых даже в переводе". Позднее он стал читать все, что ему попадалось из наших классиков, интересуясь стилем каждого. И узнал их, может, в несколько необычном, но не столь уж редком на Западе порядке: "Я прочел рассказы, пьесы и письма Чехова, потом перешел к Толстому, Пушкину и Гоголю. Нахожу, что русские — величайшие писатели XIX века. Таких имен, как Гоголь, Толстой, Тургенев, Достоевский и Чехов, не выдвинула ни одна другая страна". Что ж, и мы чувствуем: это уже давние спутники писателя из Луизианы. На традиции русской прозы он опирается и в последней своей книге — "И сошлись старики".
И само представление Гейнса о жанре романа, в котором он работает не одно десятилетие, складывалось при участии наших классиков. Объемистые тома, он давно знал, не его дело, а вот "Отцы и дети", с их емкостью, стали для него в пору дебютов литературной Библией. По его словам, "в этой книге было почти все, что может вместить небольшая книга". Гейнс размышлял и о других вещах Тургенева, у которого особенно ценил "структуру его небольших романов". Конечно, книги Гейнса достаточно далеки и от русских образцов, и одна от другой. Но тут сказалось вполне устойчивое понимание им своего жанра. Для Гейнса это небольшой роман, вмещающий весь драматический мир Байонны в прошлом и настоящем. И роман, богатый действием, сразу вовлекающий в него читателя. В одной беседе 1978 года Гейнс заметил: "Посмотрите, как Пушкин начинает свои романы, так романы и должны начинаться".
"Автобиография мисс Джейн Питтман" — тоже сжатый роман обычного для писателя размера. В эту книгу вошел век жизни — и героини, и ее края, и всего черного меньшинства в Америке. Мисс Джейн, не уставшая жить и в свои сто с лишним лет, близко к сердцу принимает борьбу Мартина Лютера Кинга. Идут 60-е годы XX века. А ее воспоминания переносят нас в другие 60-е, на старую плантацию, где вместе с нею, маленькой рабыней, мы встречаем измотанных солдат мятежников, не замечающих ее. Совсем иная встреча у нее с северянами. Участливый капрал Браун вглядится в ее лицо — и даст ей новое имя вместо прежнего, рабского. Через год Джейн уйдет с плантации, и начнется путь бывшей рабыни по жизни.
Гейнс не раз говорил, каким был первоначальный замысел этой книги, в чем-то сильно измененный в ходе работы, в чем-то стойко сохранявшийся. Он хотел ввести голоса негритянского сообщества: когда мисс Джейн не стало, собрались ее друзья — поговорить о ней и вспомнить то, что пережили вместе. И он не представлял себе книги с одним характером в центре — его больше интересовали события, затронувшие героиню, и ее понимание этих событий; Гейнс хотел написать "автобиографию народа".
Автобиографией народа книга и стала, хотя о пережитом рассказывает в ней сама героиня. При этом, в соответствии с первоначальной установкой, далеко не всюду мисс Джейн на первом плане, но во все десятилетия важно ее понимание событий, ее народный взгляд на вещи. Это видно, например, по главам, где описана жестокая драма в плантаторском доме уже в XX веке. Тут героиня вместе с другими глубоко переживает беду, типичную для Юга, — а предчувствовала она эту беду раньше других: ей слишком хорошо знакомы "правила" расистского Юга. Однако в начале и конце романа перед нами не прежняя, а новая установка: автор выдвигает героиню как народный характер на первый план и ставит ее в центр книги. И именно в эти разделенные столетием времена, когда исторический свет достигает южного захолустья, за движением героини видна приходящая в движение масса.
Двое черных детей идут через Луизиану. Старшая, Джейн, по-матерински заботлива с малышом, только что, во время резни, потерявшим мать. Он идет молча, сжимая кремень — высекать огонь для костра. В Огайо! Это их мечта, страна-миф, свободный край. Их не остановит ни террор, который они видели вблизи, ни доводы здравого смысла: напрасно им показывали на карте, как далеко их Огайо. Мечта сильнее резонов, и трогательная пара, бредущая по американской земле от рабства к свободе, чем-то напоминает твеновских Гека и Джима, плывущих на плоту. В Огайо! Они не забудут этого порыва к свободе, пусть и не выйдут из своего штата, где о войне еще напоминают многочисленные пожарища.
И вот уже 60-е годы нашего века. Последний выбор мисс Джейн. Она с теми, кто решает ослушаться "патриархального" хозяина, по-прежнему всесильного здесь, и поехать в Байонну на демонстрацию, хотя за это могут выселить из поселка. Что ж, дерзкие старики верны не хозяину, а молодому активисту, выросшему здесь и только что убитому в городе. И вместе с тем — верны себе. Таков их выстраданный выбор, иначе нельзя, — Гейнс дает это ощутить с помощью скупого диалога и выразительной детали. Недаром он восхищался недосказанностью у Хемингуэя. В конце книги мисс Джейн и хозяин молча смотрят друг на друга — ведь она, подобно фолкнеровской Дилси, "своя" в доме. За этим последний штрих: "Я прошла мимо него". И вместе с другими — в Байонну.
Если книга о Джейн Питтман охватывает век, то почти все действие новой книги Гейнса примерно того же размера укладывается в один день. В этот день с небывалой свободой звучат голоса негритянского сообщества — оно само словно получает голос. "И сошлись старики", оригинальный по замыслу роман-трагикомедия, раскрывает до самых глубин жизнь округа в прошлом и настоящем.
И тут Гейнс начинает с действия, причем за детективной завязкой есть и другая, куда более озадачивающая. Белый фермер Бо Бутан, сама жестокость и рвачество, давно ненавистный неграм, застрелен во дворе Мату, уважаемого человека в деревне. Как будто нечего и расследовать, все ясно. Но двор Мату наполняется старыми неграми, и каждый утверждает, что именно он убил Бо. Когда приезжает шериф, допросы оборачиваются фарсом: не арестовывать же всех, кто взял вину на себя! Стена черных стариков с дробовиками — это, однако, завязка того необычного театрального действия, в котором солоно придется шерифу, тертому представителю ''закона'' на расистском Юге. Застывшая группа на крыльце и у дома поразит всех либерально настроенных белых, которым доведется ее увидеть. Конечно, это мирное воинство не лишено комизма: не только шериф может усомниться, что дряхлые старики — все подряд снайперы. Но собравшиеся вместе негры с дробовиками — тут и соседи, и старые знакомые, приехавшие сюда издалека, — производят нешуточное, даже фантасмагорическое впечатление: что-то сдвинулось на Юге, еще вчера это было немыслимо. То-то добрая мисс Мерль твердит, что никогда в жизни не видела ничего подобного. И сейчас не верит своим глазам. А мы узнаем, что сошлись немощные старики, достойные высокой трагедии. Кому за семьдесят, кому за восемьдесят, но каждый свободен распорядиться своим последним часом. Они готовы здесь умереть, встретив не только "закон", но и привычное южное беззаконие: у отца убитого Бо Бутана черная слава линчевателя.
Скульптурная группа, на которую здесь падает свет, — основной образ романа, его эмблема. Такие группы по ходу действия своих книг любил выделять и описывать Фолкнер, сравнивая их с фигурами на греческом фризе. Это сравнение мы находим и в романе "Когда я умираю", давшем очевидный творческий импульс новой книге Гейнса. Там история бедных фермеров, чьи несхожие характеры представляют все разнообразие человеческой природы, раскрывалась в сюите кратких монологов, это был роман со многими рассказчиками. И у Гейнса история косноязычных стариков, представляющих достоинство и полноту жизни в краю страха, выясняется из серии небольших монологов, и тут масса рассказчиков. А поэтически выделенная, наподобие фолкнеровских "фризов", группа, которая приковывает наше внимание в романе, — уже из другой эпохи, после Фолкнера: это образ сегодняшнего Юга.
Перед нами пейзаж запустения: заросшая сорняками дорога у двора Мату. И вся деревня может даже напомнить заброшенный город на Западе, так сказать, киноштамп запустения — не хватает только перекати-поля на дороге. Но это не единственный ландшафт романа. Есть негритянское кладбище, где хоронили еще во времена рабства; старики останавливаются здесь, у заброшенных могил, — под ногами хрустят желуди и орехи, — и их обступают общие щемящие воспоминания. Это место еще принадлежит им, а вот реку Сент-Чарльз, у которой они росли, у них отняли. За нынешним местом действия открывается то, что было прежде, когда они тяжко работали на земле, но в их жизнь входила красота сада, леса, реки.
В начале романа время действия бытовое: шериф спешит на рыбалку, у него считанные часы. Скоро, однако, оно сменяется историческим: ему приходится выслушивать рассказы о прошлом, неизменно переходящие в твердое и невероятное признание: "Я убил Бо". Да, у многих тут давние основания посчитаться с семьей линчевателей. Начиная с дядюшки Билли Вашингтона, чей сын, солдат антифашистской войны, был избит "дома", на Юге, до полной потери рассудка. И до Такера, чей брат, последний здесь черный издольщик, с упряжкой мулов вздумал тягаться с белым на тракторе, да еще опередил его, за что и был забит до смерти. День расследования в Маршалловой деревне становится днем исторического расчета, и шериф на глубоком Юге оказывается ответчиком.
Он пытается отстранить эту вырвавшуюся наружу правду: что говорить о минувших десятилетиях, все это уже быльем поросло. И получает колкий ответ от языкастой старухи из той же группы: не такая уж здесь тишь да гладь, не так уж все изменилось. Ведь на демонстрациях-то всегда погибали люди. Конечно, расистское прошлое цепко. Но описанная Гейнсом удивительная сходка стариков — под стать тем памятным демонстрациям 60-х годов и тоже представляет Юг необратимых перемен. Ведь герои писателя идут на свое опасное дело как на праздник, освобождаясь от векового страха и вековой пассивности. Во всей сегодняшней жизни черного меньшинства Гейнс остро ощущает прилив нравственных сил, повышенное чувство независимости и достоинства. Этим ощущением проникнута и эта его вещь, где действуют герои, издавна и досконально известные автору.
Роман посвящен памяти реального лица, носившего не одно забавное прозвище. Прозвища сразу встретят и не отпустят нас в книге: тут и Сажа, и Простокваша, и Кочет, а до них — юркий мальчонка Кукиш. В этих метких прозвищах, на которые сообщество неистощимо, виден теплый юмор, помогающий пережить тяжелые времена. Есть в книге и комически окрашенные имена персонажей. Весьма "нелитературные" по языку монологи могут принадлежать тем, кто назван в честь литературных знаменитостей. Кукиш — он же Джордж Элиот Младший, а подлинное имя Сажи — Роберт Луис Стивенсон. За этими диковинными прозвищами и именами открывается поэтическая перспектива всей книги.
По части гладкой и правильной речи герои Гейнса совсем не доки, какое там! Но рассказчиками старики оказываются превосходными. У каждого из них свой ритм и склад речи, у каждого — свой рассказ, вобравший суть пережитого. В одних монологах ушедшая поэзия их жизни на земле, время неутомимых пахарей и искусных объездчиков лошадей. В других — жестокая повседневность расистского Юга, то, что лично ранило почти всех здесь. И о чем с такой силой смогли рассказать Такер, вспоминая брата, и Гейбл, вспоминая сына, отправленного на электрический стул. Артистически воссозданные голоса сообщества сливаются в этой книге воедино. И его правда — неизмеримо сильнее резонов шерифа, с которым у стариков завязывается во дворе Мату драматически напряженный поединок.
Этот поединок может напомнить по своему накалу рассказ "Кровная связь". И подобно тому прогремевшему сборнику, новый роман Гейнса вызвал очень широкий резонанс. Его жгучая общественная тема, выраженная в достаточно условной и смелой художественной форме, обсуждалась во многих рецензиях. "Дом, который построило рабство" — так называлась большая статья о романе в журнале "Нейшн". «Трагикомедия "нового Юга"» — это отклик на художественную правду и острую форму книги в журнале левой негритянской интеллигенции "Фридомуэйс".
Резонанс книги ощутим и за пределами США. "Гейнс, вероятно, самый сильный и самый яркий по индивидуальности из черных романистов американского Юга…" Этот отзыв мы находим в «Литературном приложении к "Таймс"», где дается внимательный разбор романа.
Да, новая книга подтвердила уже сложившуюся репутацию автора. Это мастер, и у него свой художественный мир. В прозу Э. Дж. Гейнса о Байонне входит Юг во всей своей реальности — с историческими бедами и противоречиями, которые будут ощущаться еще долго, и с переменами, начавшимися и возможными, к которым всегда чуток писатель.