— Я слышала, у тебя среди гонщиков самый большой член. Это правда или просто легенды?

После двух часов толчков, ушибов, тряски и мата в адрес семисот лошадиных сил и всех усилий, чтобы удержаться на дорожке, мои мышцы просто онемели. Боль придет позже. Я был обезвожен, мозг требовал отдыха и забвения, а в глазах все еще мельтешило. После гонки необходимо время, чтобы успокоиться и прийти в себя.

Мои мысли были все еще там, на трассе, я все еще думал о том, как за шесть кругов до финиша, перед полосой препятствий, вышел из ряда и обошел Патрезе, у которого что-то произошло с подвеской на длинном изгибе трассы слева у Сан-Мари, и тут машину развернуло поперек дорожки прямо перед ним, и он затормозил, чтобы не врезаться в меня. А я подумал, что, может быть, перемахну через бордюр, направил туда машину, поддал газу и в следующее мгновение смачно врезался в него — передние колеса подбросили машину в воздух, а я врезался голенями в переборку. Я повис на руле. Задние колеса поочередно задели за бордюр, отрываясь от земли, а машина оказалась в воздухе, пролетев некоторое расстояние, прежде чем клюнула носом, и правое переднее колесо коснулось дорожки точно за бордюром следующего поворота, перед машины на мгновение подпрыгнул, в то время как зад шмякнулся на землю. Я вывернул руль, машина устремилась вперед и, опередив Патрезе на шесть корпусов, я стал от него отрываться, газуя вовсю. Ему пришлось отстать, не имея понятия, что я сотворил и что еще могу выкинуть. Просто счастливая случайность, удачный рывок… Я сам не ожидал и не рассчитывал на это и если бы попробовал снова, то вряд ли смог бы повторить этот трюк.

С другой стороны, если трасса не позволяет обойти соперника, надо попытаться обойти трассу. И я вновь и вновь переживал это невероятное ощущение — четверть секунды свободного полета, когда машина не вибрирует, а затем прыжок на бетонную полосу и мощный удар по позвоночнику, который вышиб из меня дух. Я думал об этом, пока меня расстегивали, разгоряченного, потного, а солнце светило слишком ярко, слепя глаза, и тут я понял, что это не солнце, а прожектора ТВ для съемок. Что вообще-то было бесполезно. Потому что я финишировал шестым. И в то время, пока я испытывал непомерную гордость, что завоевал драгоценное очко, было не похоже, что кто-то еще оценил это событие, и меньше всего — пресса. И я просто снимаю мой запятнанный бензином шлем, стягиваю промокший насквозь подшлемник «Номекс» и снимаю перчатки, ощущая освежающий бриз, долетающий с реки, уже собираясь вылезать из машины, чтобы принять душ, переодеться и отправиться спать к себе в отель. И вот тут какая-то крашеная блондинка с непропорционально большой головой говорит мне эти вещи.

Она была худощава, с копной белокурых, за счет перекиси водорода, волос, с ослепительно голубыми глазами, похоже, искусственными бровями, с лицом настолько бледным, словно она не была на воздухе целый год, и красно-коричневой помадой на губах. Шея казалась жилистой. Я положил руку на борта машины и подтянулся, чтобы вылезти, когда она протянула руку и через мой костюм гонщика фирмы «Номекс» и три слоя белья из несгораемой ткани твердо схватила меня за яйца. Не сжимая до боли, но держа в сжатом кулаке и не отпуская.

На ней была прозрачная желтая блузка, через которую просвечивали груди, живот, а еще шорты, разукрашенные красными птицами. И она продолжала пищать, подделываясь под маленькую девочку:

— А правда, что у всех автогонщиков они такие большие? — И все это с приятной улыбкой. — Или это бабий треп?

Как мужчина я отреагировал незамедлительно. И невзирая при этом на окружающих и возможный общественный резонанс. Мой член вскочил, как у подростка, у которого мелькнула мысль в голове, и он корчится и смущается от этого.

Что ж, это длилось какое-то время, пока самая примитивная часть моего бытия наслаждалась, посылая в мозг сообщение о том, что ей так хорошо-о-о-о! Но вообще-то это было оскорбление и дешевый публичный трюк, а мне совсем не хотелось стать чьей-то игрушкой, да еще к тому же перед объективами ТВ. А она — это же просто замухрышка, кожа да кости. И коротышка. Я выбрался наружу, схватил ее за ковбойский пояс с серебристой пряжкой и поднял на воздух. Она вряд ли весила больше сорока пяти килограммов. Я поднял ее над головой обеими руками. На какой-то момент она пробовала сохранять хладнокровие, выпрямившись, пока я держал ее наверху. На видеозаписи по каналу новостей показывали ее улыбку над моей головой, какую демонстрируют, воздев руки, фигуристы на Олимпийских играх.

Сквозь улыбку она пробормотала так, чтобы слышал только я:

— Опусти меня, ты, дубина!

Я отпустил ее голобой вниз, и она вскрикнула. Я поймал ее за ногу в тот миг, когда голова вот-вот должна была коснуться земли. И тут я медленно опустил ее.

Голова коснулась бетона, тогда я отпустил ноги, она кувыркнулась и вскочила, ее белокурые волосы были перепачканы маслом, обильно залившим бетонную дорожку, лицо было красным, рот разинут, она бросилась на меня с кулаками, целясь в пах. И орала:

— Жопа! — во весь голос.

Я перехватил ее руку.

— Прошу прощения, — сказал я, — как, вы сказали, вас зовут?