На взлетной полосе стоят Грегори Пек и Тревор Говард. На них строгие костюмы 50-х годов, в тонкую полоску и с широкими лацканами, и оба хотят выпить по чашечке крепкого кофе. Сквозь трещины в бетонном покрытии пробивается трава, на крышах ангаров — ржавые дыры, а на заднем плане виднеется старая армейская столовая.
Ветер гуляет вовсю над этим широким полем. Только ветер да еще эти двое мужчин, которые стоят на пустынной взлетной полосе, прислушиваясь к ветру.
Потом слышится глухой шум в отдалении, вот он переходит в грохот, и задрожала земля, когда эскадрильи «Ланкастеров» и «Б-17» заполнили небо над головой, а мы снова оказываемся на земле, где Тревор Говард — тогда еще мальчишка с шестью неделями тренировок в Королевских ВВС за плечами — въезжает в главные ворота на джипе, отдает честь и кричит:
— Где здесь, к чертям собачьим, штаб?
В конце фильма, после того как их закадычные друзья погибают, а война заканчивается, Тревор Говард и Грегори Пек стоят на потрескавшейся и выветренной полосе, бегущей через фермерские кукурузные поля, и ветер раздувает их волосы и шевелит полы пиджаков. Потом они исчезают и остается только взлетная полоса, пересекающая кукурузные плантации, а ветер шевелит кукурузные стебли.
Так, должно быть, все и происходило, когда в 1948 году Ассоциация гонщиков решила использовать старый аэродром бомбардировочной авиации для первых послевоенных гонок «Гран-при» в Британии.
Первая гоночная трасса в Сильверстоуне проходила по краю взлетного поля по старой дороге вдоль периметра аэродрома. На середине она сворачивала на главную взлетную полосу и шла по ней, потом делала U-образный поворот назад, к краю поля. Далее трасса шла по периметру и переходила уже на противоположную сторону поля, чтобы вновь вернуться на главную полосу, только теперь с другого конца. Она доходила до середины поля и делала U-поворот назад к дороге по периметру. В конце этих поворотов Ассоциация установила брезентовые щиты, чтобы уберечь гонщиков от неприятного зрелища на случай, если какая-либо другая машина, участвующая в гонках «Гран-при», вдруг на всей скорости врежется в ограждение. Это была первая в мире попытка уйти от реальной жизни.
С воздуха Сильверстоун по-прежнему выглядит как старый аэродром. А на самой земле приходится тщательно присматриваться, чтобы отыскать следы аэродрома на том месте, которое называется теперь «служебные площадки» «Формулы-1». Но старая взлетная полоса (в сорок восьмом ее называли «Сигрейв» и «Симэн» — в зависимости от того, садишься ли с севера или с юга) все еще цела, как и ангары для бомбардировщиков, которые не попали под снос при строительстве жилья и помещений для участников «Гран-при». По-прежнему в тихий день посреди недели есть что-то такое в открытом пространстве да в бездонном небе, напоминающее, что колыбелью британского «Гран-при» была военная машина.
Я люблю это место. Сильверстоун — это мой родной автодром и сердце британских автогонок. По духу и сути он ближе к Бирмингему, чем к Лондону, и тут целое наслоение исторических пластов, если сумеешь внимательно присмотреться. Ангар «Прямой», как вы догадываетесь, внутри себя вмещал целое скопище бомбардировщиков. Населенные пункты Клаб и Вудкоут были так названы в честь клуба Ассоциации гонщиков в Пэл-Мэл и ее загородного клуба в Вудкоуте и Суррее. Глубже, в лесах между Бекетс-Корнер и Чейпл-Керв лежат развалины часовни Томас-а-Бекет. Ее снесли бульдозером, чтобы очистить трассу для бомбардировщиков. Как говорят в местных пабах, часовня была сооружена, чтобы задобрить семью потомков святого Томаса, заколотого на алтаре Кентерберийского собора в 1179 году. Заговор, к которому вполне мог приложить свою кровавую руку мой предок, Эверард Норфолкский, поскольку король вскоре после этого убийства дал ему половину Норфолка.
А Стоув назван в честь особняка XVII столетия, принадлежавшего герцогу Бэкингему, и сейчас именуется Стоув-Скул. Эбби-Керв и двойные повороты у Лаффилда своими названиями уходят к монастырю Лаффилд XIV века. А краеугольный камень монастыря, первоначальный Сильвер-Стоун, был алтарем, на котором друиды проливали при лунном свете кровь жертв.
Так что старая макушка холма, снесенная при строительстве аэродрома, оказалась как раз отличным местом для трассы «Формулы-1». Тут всегда ощущался какой-то налет крови и магии.
Было раннее утро четверга, и туман все еще висел над холмами. Но я выехал не слишком рано.
Легковые автомобили и автобусы, громоздкие фургоны, звенящие бутылками с выпивкой и посудой, уткнулись носами в хвосты самых мощных в Европе тягачей, разрисованных эмблемами своих спонсоров и напичканных самой мудреной электронной аппаратурой. Они терпеливо ползли шаткими «караванами» на свой ежегодный выезд на поля за автодромом. Все медленно продвигались вперед к заветной цели — левому повороту с дороги А43 на старый аэродром. Цирк космического века — «Формула-1» — процессия творцов маркетинга, механиков, физиков, менеджеров, инженеров-электронщиков, журналистов, «деятелей» рекламы, девочек, «Мальборо», группы телерепортеров, чиновников, болельщиков, собак и кошек и в придачу к ним один гонщик — все это прочно застряло в дорожной пробке, длинной, как сама Британия.
Я внимательно осмотрелся по сторонам, проверил пристяжной ремень и рванул «астон-вираж», который «Форд» одолжил мне в рекламных целях, на травяной газон. Зад слегка забуксовал в кювете, и я направил машину вперед, не отпуская ногу от газа. Машина перестала вилять, а впереди, в двадцати метрах, был заметен бетонный водосток. Не останавливаясь, со скоростью около семидесяти пяти, вошел в выемку, которая не выглядела очень уж гостеприимной, но, к счастью, оказалась достаточно широкой. Караван как раз перед эти водостоком чуть сбавлял скорость на подъеме, и я крутанул руль влево и вправо на пятачке твердой поверхности, там, где и нога едва уместится, и снова выскочил на газон, так и не снимая ногу с педали газа, двигатель ревел, подталкивая стрелку к красной отметке, за мной взлетали куски дерна, а я усмехался. День сегодня обещал быть великим.
Во всяком случае, он должен быть лучше, чем среда. Должен быть. В среду мы приехали в Бренде в четыре часа утра, подремали в отеле, а в 6.30 утра проснулись под аккомпанемент проливного дождя. Да, мы следили за прогнозами метеорологов. Да, они предсказывали солнечную и теплую погоду. Нет, мы не захватили шин для мокрой трассы, да мы бы и не выехали, если бы они у нас и были. Так пришлось ждать у моря погоды, пока к двум часам дня небо не прояснилось. В три мы уже рискнули выехать на трассу, медленно двигаясь по ней, просушивая дорожку. После пяти медленных кругов я вышел на главную прямую, нажал на газ, и тут сломался коленчатый вал, пробил корпус и улетел далеко в поле, да при этом еще разбрызгав масло и разбросав части дорогой гоночной аппаратуры по трассе. Потребовалось полчаса, чтобы привести дорожку в порядок. Возвратился Рассел, тоже попробовал разогнаться на дальней части трассы, которую тут называют «Дингли-Делл», но у него тоже сломался коленчатый вал, заклинило колеса, и он врезался в ограждающую насыпь.
Мне повезло больше, чем ему. Я обошелся без шрамов и повреждения плеча. И мне не надо было сидеть пришпиленным к своему креслу, когда опять начался дождь, и ждать, когда придет тягач и пока появится «скорая помощь».
В предвидении часа пик мы оперативно собрались, поползли на Лондон по дороге М25 и выкатили на стоянку для автомашин, которой нет конца и которую почему-то называют дорогой Ml, вернулись в Пьюри-Энд в четверть десятого вечера и сразу же стали вынимать из машин и демонтировать поврежденные двигатели и ставить другие с молитвами, чтобы в них не оказалось осколочных бомб вместо коленвалов. Единственное, что было хорошим в среду, насколько я помню, это то, что Лорель и Харди в то дождливое утро ходили пить кофе. Так что у меня оказалось время, чтобы вставить дискету Мерри в их лэптопы. Хотя при этом у меня было чувство, что я действую, как трусливый вор.
Поэтому даже то, что я въехал в ворота Сильверстоуна, говорило, что четверг будет лучше. «Въехал» может оставить у вас неверное впечатление. После моего рывка по зеленому газону я сумел опередить многие машины благодаря тому несчастному дню, когда я стал взрослым, и притом нахальным взрослым. И все равно потом пришлось пристроиться к шеренге машин. Сантиметр за сантиметром вперед к заветному и проклятому полю гонок.
Как гоночная трасса Сильверстоун оставляет двойственное впечатление. Он может быть великолепным, как, например, в тот день в 1951-м, когда лавровый венок повис на шее Флориана Гонсалеса за первую победу «Феррари» в истории «Гран-при». Но бывает и неприятным. Как в тот день, когда Грейм Хилл стартовал в британском «Гран-при» в первом ряду за Джеком Бребхемом. Или, скорее, не стартовал. К моменту, когда автомобиль Хилла рванул со старта, он на полкруга отставал от всей группы. Грейм вел гонку уверенно, легко проходя повороты, обходя соперников как по внутренней дуге, так и по внешней. Он обошел все машины на трассе. После семидесяти пяти кругов, влетев в Коупе, он имел солидное преимущество, а впереди оставалось только пять кругов, и тут его педаль тормоза проваливается до пола, а машина переворачивается и вылетает с трассы. Когда-нибудь, независимо от твоих стараний, роковые боги Сильверстоуна сами сотрут все эти воспоминания.
Это та самая трасса, где Кик Росберг штамповал круги в зачетах к британскому «Гран-при» 1985-го на скорости 160 миль в час на своей «вильямс-хонде» мощностью в 1200 лошадиных сил. У него был самый быстрый круг в «Гран-при» всех времен. От этого полные дамы подняли крик в своих комитетах по борьбе за снижение скорости в автогонках. И именно здесь — то поле битвы, где Найджел Мэнселл нарочно вилял влево, вправо и пошел все-таки влево по травяному покрытию, а затем выжал свыше двухсот миль в час, чтобы отобрать лидерство у Пике, и ворвался в Стоув за победой в британском «Гран-при».
Я осторожно продвигался вперед. Еще на пятнадцать сантиметров ближе к цели.
А Стирлинг Мосс? Невозможно говорить о Сильверстоуне, не упомянув Стирлинга. В 1954 году сто тысяч болельщиков собралось в Сильверстоуне, чтобы увидеть езду Стирлинга Мосса на «Мазерати-250 Ф». Его «мазерати», потому что Мосс заплатил за эту машину пять тысяч фунтов из своего кармана. Фанхио был в команде «Мерседеса».
Но до того, как Мосс смог настичь Фанхио, ему пришлось обойти Майка Хоторна из «Феррари». В течение часа они охотились друг за другом, проходя бок о бок повороты, четыре раза меняясь лидерством. Об этом трудно было судить, наблюдая гонку, но Стирлинг не вел машину очертя голову, Стирлинг, который всегда был аккуратен со своими деньгами, не хотел ими разбрасываться. Пять тысяч фунтов — большие деньги! Альф Френсис, механик Стирлинга, держал в руках табличку, подсказывая Стирлингу: «так держать, выжать из „мазера“ все возможное!» Следующий круг Стирлинг прошел на целых две секунды быстрее, оставив позади себя в пыли Хоторна и устремившись за Фанхио. Мосс обошел Фанхио на пятьдесят пятом круге. Конечно, не могло быть и речи о том, чтобы в дождь наверстать двадцать секунд отставания от Гонсалеса, так что Моссу надо было обеспечить себе хотя бы второе место. И тут друиды Сильверстоуна решили, что Мосс уже получил свою долю славы, и сломали его коробку передач (они обязаны были это сделать, потому что никогда прежде у «мазерати» не выходила из строя коробка передач). Стирлингу пришлось сойти с дистанции. Майк Хоторн финишировал вторым за Гонсалесом на «феррари», но фанатов Стирлинга это не огорчало. Мосс стал новым молодым львом «Формулы-1». В следующем сезоне руководство команды «Мерседес» решило не допускать никаких случайностей, поэтому наняли Стирлинга, включив его в одну команду с Фанхио. И тогда Стирлинг Мосс выиграл свой первый британский «Гран-при».
Служителей богини информации стали пропускать через будочку в воротах, там они предъявляли свои удостоверения, а очередь стала расти на глазах.
Гонсалес и Мосс, Фанхио, Джимми Кларк, Питер Коллинс, Джеки Стюарт, Эмерсон Фиттипальди, Джеймс Хант, Клей Регаццони, Джон Уотсон, Алэн Прост, Айртон Сенна и Найджел Мэнселл — все они побеждали в Сильверстоуне. Одно только участие в британском «Гран-при» дает право войти в историю.
Но история не простирается в будущее, и история не имеет ничего общего с моей усмешкой. Моя глупая усмешка — оттого, что меня разбудила Сьюзен. Когда я зашел в дом, было за полночь, и Сьюзен уже уснула, что меня вполне устраивало. Я так устал, что не мог связать и двух слов. Я поднялся по ступенькам, прошел через зал в мою комнату, разделся, принял душ и рухнул на подушку. А следующее, что я помню, — Сьюзен трясет меня за плечо и говорит:
— Проснись, Форрест! Ты, старый козел! Уже утро!
На ней был ее выцветший синий шелковый халат, а лицо было милое и сонное, сейчас на вид ей было меньше чем двадцать восемь. Легко могла бы сойти за выпускницу университета или мою однокашницу. В руке она держала чашку чая для меня. Я взял чай и сел на пуфик, взял ее руки и притянул к себе.
— Ой, я еще не проснулась.
— Тогда иди и досыпай.
— Форрест, я не готова к этому. Это слишком быстро. — Она была взбудоражена, не зная, что делать.
— Конечно, это слишком быстро, — согласился я. — Только то, что я потянул тебя на постель, не значит, что мы должны проделать все до конца.
— О чем ты говоришь?
— Я говорю, что все в порядке, Сьюзен. Расслабься! У нас полно времени. Все еще впереди, — ответил я. — Мы можем подождать. Но это опять же не значит, что мы не можем оставаться добрыми друзьями.
Она успокоилась, и я поцеловал ее в губы. Он нее пахло зубной пастой и чаем. Как будто я был у себя дома.
— Кроме того, я слышал, что спать с боссом весьма опасно.
— Ты чертовски прав, — ответила она, чуть касаясь меня губами. — Хотя мне казалось, что ты любишь рисковать.
— Это и твой риск, — заметил я. — Ты же знаешь, что я не домашнее животное. И не думаю, что Джош и Сью Вторая легко меня примут, когда, после Фила прошло так мало времени. Да еще учитывая, что я так часто бываю в отъездах: то тренировочные заезды в Бразилии, то надо пожать руки спонсорам в Катаре.
— У нас нет спонсоров в Катаре. Но, увы, я не знаю. То есть я уже ничего не знаю, — сказала она.
Мы немного полежали неподвижно, обняв друг друга, чувствуя, как нарастает жар в крови. И я видел, как напряжение уходит из нее. Нам обоим было легко, и мы рады были вот так держать друг друга в объятиях.
— Мне надо будить детей, — сказала она, отстраняясь.
— Обними их за меня, — попросил я.
— Ты можешь сделать это сам, — ответила Сьюзен, наклонившись, чтобы еще раз поцеловать меня. — Они заслуживают этого.
Вот поэтому я улыбался. Времени действительно было навалом. И дел у меня было более чем достаточно. Теория Сьюзен, что никто не виноват, выглядела убедительно и была правдоподобна, но я этому не верил. Я нутром чувствовал, что Нотон причастен к происшедшему с Филом и Алистером, и я собирался воздать ему за это. Сделать всемирно известным.
Обветренный служащий заглянул ко мне в машину, увидел мою карточку FISA и жестом показал на ворота. Тут же за воротами меня ждал Эмметт в низко надвинутой на глаза кепке. Я остановился, открыл дверцу и впустил его.