К вечеру, в один из дней вскоре после святок, королева Изабелла получила приглашение посетить короля, что взволновало ее. Он редко выражал желание встречаться с ней, будь то днем или ночью.

Обращаясь к своим дамам, она сообщила:

– Мой супруг изъявил желание, чтобы я посетила его прямо сейчас вместе с вами, миледи. Не будем откладывать визит.

Оставив свое шитье, она первая поднялась с кресла, подав пример всем остальным. За ней встали другие, обменявшись недоуменными взглядами: что бы могло означать его приглашение?

Впрочем, у Джиллианы было предчувствие, что визит к королю как-то связан с ней, с ее судьбой, с отъездом в Шотландию. Недаром сестра Мария вела с ней в последнее время весьма серьезные разговоры и брат Уолдеф тоже. Правда, ничего определенного они так и не сказали: видимо, не все зависит от них, но что-то наверняка решается, и, по-видимому, именно сегодня она услышит решение.

Конечно, стать заложницей опасно и малоприятно: меньше будет свободы и самостоятельности, чем когда живешь при монастыре или в придворных дамах во дворце. Хотя она знает, существует кодекс чести в отношении обращения с заложниками. Или, во всяком случае, что-то подобное. И если кто-то нарушит его, сам заложник имеет право себя защитить. О, она обязательно защитит себя!.. Такая перспектива ее обрадовала и принесла некоторое успокоение.

Королевский зал для приемов показался значительно меньше, чем тронный и пиршественный, но выглядел он не менее богато, почти весь сверху донизу украшенный гобеленами, затканными золотыми нитями. Король уже сидел на небольшом троне. По обе стороны от трона стояли Уорик и Глостер, который приходился пасынком Джоанне и, значит, сводным братом Джиллиане, о чем никто из них не догадывался. Остальные именитые лорды – англичане – стояли по установленному ранжиру слева, справа находились несколько шотландцев.

Королева склонила голову перед королем, ее дамы присели в глубоком поклоне. Джиллиана успела заметить уголком глаза, что у задней стены зала стоят сестра Мария, брат Уолдеф и епископ Винчестерский, один из самых влиятельных священнослужителей страны.

– Рада видеть вас, милорд супруг, – прощебетала королева, как всегда, не ко времени веселым тоном.

И как всегда, король даже не улыбнулся, молча указав на кресло рядом с собой на возвышении. Изабелла склонила голову, чтобы скрыть от всех присутствующих краску обиды, бросившуюся в лицо, села, куда было указано, и беспомощно сложила руки на коленях.

Отец нынешнего короля, Эдуард, был высок ростом, красив, энергичен и, чего не могли не признать даже его враги, смел и умен. Сыну от него, с чем не могли не соглашаться даже друзья, достался в наследство один лишь высокий рост.

Уорик наклонился к королю, что-то сказал, и тот сразу же заговорил:

– Мы собрали вас здесь, чтобы огласить решение; к которому пришли в результате переговоров, проведенных в последние дни с прибывшими к нам гостями из Шотландии...

Дальше пошли слова, которые Джиллиана не стала слушать, и снова напрягла внимание, когда услышала:

– ...И к вопросу о заложниках. Помимо обусловленных ранее трех человек, а именно: высокородных сыновей из кланов Макдугала, Каффриса и де Лайона, наш высокочтимый гость Роберт, граф Брюс, проявил свою добрую волю и доверил нам временную заботу о его супруге, леди Элспет, и дочери Марджори. Мы отвечаем ему тем же и отправляем под его опеку трех сыновей наших баронов, а именно: Джеффри Холдстока, Пола Элвина и Уоррена Ломбарда, причем последнего будут сопровождать супруга и дочь...

Потом опять, то и дело советуясь с Уориком, король стал говорить о каких-то скучных для Джиллианы вещах, и она поняла, что все надежды рухнули – ее не причислили к заложникам. Зачем же сестра Мария брала с нее клятву в том, что она должна быть ко всему готова, принести какие-то жертвы, не жалуясь ни на что? Для чего с ней так жестоко играли Мария и брат Уолдеф?

С горечью в душе, со сжатыми кулаками, она стояла, ни на кого не глядя, желая поскорее уйти отсюда, лечь в постель, уткнуться в подушку и, советуясь только с собой, думать, что делать дальше.

Как вдруг голос короля произнес ее собственное имя, и она, вздрогнув, прислушалась.

– ...Джиллиану из Эмсбери, – говорил король, – за Джона, графа Карлейля... Наш достопочтенный епископ Мэттью соизволит через два дня огласить здесь, в нашей часовне, чету, вступающую в брак, который призван, помимо всего, укрепить заключенное нами соглашение о дружбе...

Боже, что она слышит? Быть может, она уснула и ей снится сон, а сейчас проснется и все окажется ночным кошмаром?

Но она не просыпалась.

Мария, которая следила за ней взглядом, с испугом увидела, как исказилось и побледнело ее лицо. Подобное выражение она видела на нем только однажды – когда сообщила о казни отца. Как сейчас, тогда на нем отобразились самые разные чувства: горечь, ужас, беспомощность. Последнее так не соответствовало характеру ее подопечной, которую сестра Мария воспитывала уже не один год и к коей искренне привязалась. Ей захотелось прямо сейчас подойти к Джиллиане, обнять ее, приласкать, утешить. Но она сдержала себя: здесь так поступать нельзя.

И все же Мария считала, что сделала правильный выбор для девушки и со временем та поймет и оценит его... Но что, если нет?..

Первой мыслью брата Уолдефа, тоже не сводившего глаз с Джиллианы, было: ого, что-то сейчас будет... Если девочка посчитает, что попала в западню, она может такое выкинуть! И кто знает, как отреагирует Карлейль?

Что касается Роберта Брюса, то мгновенный гнев по отношению к тем, кто так бесцеремонно обращается с чужими судьбами, быстро сменился у него чувством радости за боевого товарища и друга, кто уже многие годы не знал женского тепла и домашнего уюта. А теперь, похоже, обрел женщину, которая вызвала у него любовь с первого взгляда; женщину, у которой, слава Богу, не было приданого, ведь именно наличие богатого приданого у его первой жены когда-то заставляло Карлейля опасаться, что его обвинят в корысти; а что у самой нареченной нет и не было и тени корысти, совершенно ясно: стоит только увидеть, какое впечатление произвели на бедняжку слова короля о ее замужестве – словно она получила удар кинжалом в живот.

Королева Изабелла одна из всех громко откликнулась на услышанное – захлопала в ладоши. Она сразу смекнула, что в ее тоскливой придворной жизни появится хоть какое-то развлечение – приготовление к свадьбе, торжества по поводу бракосочетания. Вряд ли она обратила внимание на выражение лица Джиллианы, а если обратила, то приписала его естественному волнению.

Зато лицо подруги не обмануло стоящих рядом с ней Эдит и Рианнон. Первая подумала не без злорадства: «Ага, нашу горделивую птичку посадит теперь в крепкую клетку приехавший шотландский варвар». Вторая была добрее: глядя на несчастное лицо Джиллианы, она решила, что та наверняка влюблена в кого-то другого, и вот теперь пришел конец ее большой настоящей любви и она вынуждена идти замуж за шотландского громилу...

Джон Карлейль, подобно Джиллиане, однако намного успешнее, тоже прилагал немалые усилия к тому, чтобы не выявить обуревавших его чувств, главным из которых была радость. В то же время он отдавал себе отчет, что не является пределом мечтаний для юной девушки – со своим далеко не молодым возрастом, изуродованным лицом, огромным ростом. И все же он не мог не чувствовать себя уязвленным, вглядываясь в Джиллиану и видя у нее на лице отражение испытываемых ею ощущений. Ведь, что ни говорите, не к четвертованию ее приговорили, а всего-навсего к замужеству, о чем так мечтают все девушки на свете... Нет, не такого он ждал от дочери своего друга Уоллеса, от девы-амазонки, которую увидел недавно в обличье воина – с мечом в руке, скачущей во весь опор на коне; вспышки гнева, шумного скандала – чего угодно мог он от нее ожидать, но только не затравленного вида, словно главным ее ощущением был страх. Один лишь страх... Застыла, как статуя... Уж не разучилась ли она двигаться?..

– Подойдите сюда, Карлейль и миледи Джиллиана, – раздался голос короля. Жестом он подзывал их к трону. – Мы хотим соединить ваши руки и потом отпустить вас для приготовлений к свадьбе.

Джиллиана не знала, сумеет ли она сойти с места. Под застывшей маской, которую все приняли за испуг, в ней бушевала ярость, страшившая ее саму, о чем из всех присутствующих догадывалась одна лишь сестра Мария, понимавшая ее лучше всех. Так почему же Мария, думала Джиллиана, столько лет бывшая для нее строгой, но доброй наставницей, решила, не спросив ее желания, отдать ее в жены страшному чужому человеку, к тому же, вполне возможно, повинному в гибели ее отца?..

Эдит прервала ход ее мыслей, толкнув Джиллиану в плечо: король зовет! Как во сне она сделала несколько шагов по направлению к трону, туда, где уже ждал ее великан, предназначенный ей в мужья. Приблизившись, она не подняла глаз и стояла, уставившись в пол. В помост, на котором возвышался королевский трон.

И тогда он взял ее правую руку, ее ледяные пальцы в свои, и она почувствовала их тепло.

А он... он, к своему собственному удивлению, испытывает удовольствие от прикосновения к ней. Ему нравится, что она такая высокая и не приходится сгибаться в три погибели, чтобы заглянуть ей в лицо. Да, после нежной, воздушной Марты, до которой страшно было дотронуться, именно о такой женщине он мечтал, и чертовы англичане, сами того не желая, помогли ему обрести ее. Так неужели он отступится? Нет, никогда!

Однако, черт возьми, она даже не изволит поднять голову! Не желает взглянуть ни на него, ни на епископа, задающего вопросы, положенные при обряде помолвки, и отвечает так тихо, словно ей кто-то сдавил горло...

Мария облегченно вздохнула, когда церемония окончилась. Теперь никто – законным образом – не в силах предотвратить свадьбу. Помешать ей.

Она повернулась к брату Уолдефу. Взгляд его был направлен на тех двоих, кому предстояло сочетаться браком. И ее несколько испугало выражение его лица: встревоженное, опасливое, как будто не он вместе с ней принимал участие в разработке плана их соединения.

Рука Джиллианы продолжала оставаться в ладони Карлейля, но лежала там, как неживая. Когда произнесли заключительные слова обряда, его рука слегка сжала ее пальцы, но в ответ он не получил ни пожатия, ни взгляда.

Такого он уже выдержать не мог и, отпустив ее руку, приподнял ей подбородок и заставил встретиться с ним взглядом. Ее синие глаза бесстрастно смотрели сквозь него куда-то вдаль. Он склонился к ее лицу и прошипел:

– Отзовись, леди!..

Несколько остальных слов он проглотил.

После чего она заморгала, набрала воздуха и негромко, но совершенно отчетливо проговорила:

– Вы заключили невыгодную сделку, милорд.

– Я так не думаю, – парировал он.

В зале приемов наступила мертвая тишина, словно исчезли все присутствующие, кроме них двоих, даже король онемел, с удивлением и интересом ожидая продолжения наметившегося поединка.

Как ни странно, Карлейль почувствовал даже некоторое удовольствие оттого, что, пусть невольно, но сумел обратить на себя внимание, ведя поединок не на ратном поле, а на мраморных плитах дворца. Впрочем, если и бой, то исключительно словесный, ибо Джиллиана даже не пыталась высвободить лицо из его пальцев.

– Уверена, вы скоро измените свое мнение, милорд, – сказала она. – И согласитесь со мной, что игра не стоила свеч.

Ему хотелось как следует встряхнуть ее, вспороть, как дети поступают с игрушкой, и взглянуть, что там внутри.

– Что ж, посмотрим, – процедил он и отпустил ее подбородок, внезапно ощутив, что молчание вокруг них делается все более напряженным и необходимо как-то разрядить обстановку.

– Быть может, – сказал Уорик после того как прокашлялся, – нужно позволить помолвленным лучше познакомиться друг с другом... Разумеется, в присутствии подходящей компаньонки или дуэньи.

Джиллиана резко вздернула голову, чего так тщетно добивался от нее Карлейль, и со спокойным достоинством возразила:

– Благодарю вас, сэр, но в этом нет нужды, поскольку не имеет ровно никакого значения, познакомимся мы с графом Карлейлем до церковного благословения или после него. – Она присела в церемонном поклоне перед троном. – А теперь прошу позволения, ваше величество, удалиться, чтобы в одиночестве вознести молитвы по поводу столь неожиданного для меня события.

Король кивнул с несколько растерянным видом, однако не мог же он отказать своей подданной в желании общаться с Господом. Не глядя ни на кого, в том числе и на своего жениха, Джиллиана отступила от трона, потом повернулась и выскочила из зала.

Мария не могла не восхититься самообладанием и столь развитым чувством собственного достоинства воспитанницы, хотя, видит Бог, специально не учила ее.

По правде говоря, задумывая замужество Джиллианы, Мария не могла и предположить, что будущая невеста так его воспримет. Ведь она действовала из самых добрых побуждений: хотела вернуть девушку по ее же горячей просьбе на любимую родину. А поскольку у нее никого там не осталось из родных и близких, решила заодно обеспечить ее будущее, честь, наконец, – но как можно их обеспечить одинокой девушке, если не выдать замуж за достойного любящего человека? В отношении второго качества Джона Карлейля у нее сомнений не было.

Не ожидая, что кто-то последует за ней, Джиллиана направилась прямиком в часовню, где никто, даже королева, не потревожит ее. Опустившись на колени у алтаря, она долго не сводила глаз с ярко горящей свечи, но молиться не могла в противоположность сестре Марии, которая обладала способностью в любое время дня и ночи обращаться к своему небесному супругу и, наверное, получать от него ответ. Джиллиана так не могла, она не уверовала в чудесные свойства молитвы: мы просто произносим какие положено слова, а что должно произойти, происходит все равно – так она считала. Сейчас она могла сказать только одно: пожалуйста, Господи, помоги мне узнать, кто обрек моего отца на такую страшную смерть, и наказать их...

Она осенила себя крестным знамением, поднялась и, петляя по многочисленным переходам замка, прошла в покои сестры Марии. В пустой комнате на столе лежал один из экземпляров брачного соглашения. Скользнув глазами по листу, она увидела подписи, в том числе и Карлейля. А, вот и подпись сестры Марии – какие крупные буквы... Но зачем ей на все это смотреть? Она оттолкнула пергаментный лист и подошла к окну, возле которого под стоявшими там скамейками находились корзины с ее вещами, привезенными из Эмсбери.

Она продолжала укладывать туда вынутые ранее вещи – оружие, кольчугу, одежду, когда в комнату вошли сестра Мария и брат Уолдеф. Джиллиана слышала, как отворилась дверь; но не повернулась, продолжая упаковывать корзины.

Мария молча переглянулась с монахом и прошла в примыкавшую к комнате спальню, оставив дверь открытой. Там она опустилась на обитую мягкими подушками скамью, под которой стояли корзины с ее собственными вещами.

– Джиллиана, – позвала она. Та продолжала укладываться. Голос Марии стал резче.

– Ты могла бы взглянуть на меня, когда я к тебе обращаюсь!

Джиллиана моментально разогнулась и послушно взглянула на женщину, которая приходилась ей родной теткой и с кем ей теперь придется навсегда расстаться. Сейчас Джиллиану было трудно узнать, ее лицо было бледным, настороженным, незнакомым. Мария ощутила неловкость, глядя на нее. Неужели она поступила неправильно, жестоко, желая девушке только добра?

– Скажи мне, что у тебя на душе, дитя мое, – попросила она.

У Джиллианы дрогнули уголки рта, словно она собралась улыбнуться, но поняла, что улыбка не выйдет или будет похожа на гримасу ненависти.

– Мне нечего сказать вам, сестра Мария, – произнесла она очень тихим голосом.

Еле слышные спокойные слова показались Марии хуже, чем истошный крик. Они впились жалом в ее сердце.

– Выходит, восемь лет, прожитые нами вместе, прошли зря? – спросила она печально.

Джиллиана постаралась ответить со всей честностью и откровенностью, на которые способна.

– Я всегда была и буду благодарна вам, сестра Мария, за все, что вы сделали для меня, – сказала она. – Мне кажется, я достаточно часто проявляла чувства признательности и почтения к вам. Молю, чтобы они не забылись вами.

Марию рассердили ее холодные правильные слова.

– Не в том дело! – прикрикнула она. – Я хочу, чтобы ты поняла: ты должна выйти замуж. Ты все-таки не солдат, а юная девушка. Религиозная стезя тоже не для тебя: Господь не благословил дочь принцессы Джоанны на путь девственницы, не предназначил для подобной миссии. Но в нашей жизни всякое может случиться, и я не могу допустить, чтобы ты оказалась обесчещенной. Ты сохранишь честь.

– О, конечно, – вялым, безжизненным тоном произнесла Джиллиана. – Можно я теперь продолжу укладывать свои вещи?

И тут в разговор позволил себе вмешаться брат Уолдеф.

– Дитя, – сказал он, – я весьма обеспокоен твоим состоянием.

– Поздно уже, брат, говорить об этом, – отвечала Джиллиана, – потому что...

Но он с несвойственной ему живостью прервал ее:

– Нет, дитя, у нас еще немало времени, и ты должна выслушать меня! Вот что я тебе скажу... Если бы твой отец – да благословит Господь его душу – не желал твоего счастья и благополучия, он не отправил бы тебя к сестре Марии, и если бы сестра Мария, в свою очередь, не желала бы тебе того же самого, мы не споспешествовали бы твоему браку. – Он поднял руку, не давая ей возразить. – Слушай меня и не прерывай. Джон Карлейль – суровый человек, но превосходный воин. Я знаю его с той поры, как он сражался вместе с твоим отцом при Стерлинге, где его тяжело ранили, и скажу одно: он достойный мужчина. И он откровенно и честно возжелал тебя и не скрывал своих чувств. Ты же сегодня нанесла оскорбление своему нареченному супругу в присутствии его сподвижников и самого короля Англии. Не веди себя подобно капризному ребенку и хорошенько подумай о том, что делаешь.

По мере того как монах произносил свой длинный монолог, Джиллиана все выше вздергивала подбородок, и, когда уже дальше было некуда, когда поняла, что брат Уолдеф сказал все, что хотел, она задала только один вопрос:

– Не думаете ли вы, что я должна умирать от счастья, находясь в одной постели с человеком, который, по всей вероятности, послал на смерть моего отца?

Мария побледнела. Какая упрямая, неподатливая девчонка! Что она вбила себе в голову? Теперь станет подозревать и обвинять чуть ли не всех высокородных шотландцев в преступлении?

– Нет! – воскликнула она. – Как ты можешь?

У Джиллианы, которая размышляла о судьбе своего отца денно и нощно, был уже готов ответ:

– А почему же его и Брюса, единственных из всех лордов, позвали в Англию, и сам король привечал их как своих друзей?

– Что ты такое говоришь, девушка? – возопил брат Уолдеф, воздевая руки. Деловитым тоном он добавил: – Принеси мне твое Священное Писание! – Увидев, что она не торопится, брат Уолдеф прикрикнул: – Сейчас же!

Джиллиане ничего не оставалось, как выполнить приказание, хотя она не понимала, какое имеет отношение Священное Писание к начатому разговору. Впрочем, она была рада переменить тему.

Взяв из ее рук Библию, монах раскрыл тонкие страницы с начертанными на них заветными латинскими буквами, снял с пояса висевший на нем небольшой серебряный крест и возложил на книгу, присоединив к нему находившуюся у него на поясе крошечную золотую раку с обломком кости святого Уолдефа, в честь которого он и получил свое имя. Раку он носил с собой везде, черпая от нее душевные силы.

– А теперь, Джиллиана, – велел он, – положи руку рядом с моей на находящиеся здесь предметы. – Когда ее сильная смуглая рука с длинными пальцами коснулась его пухлой длани, он добавил: – Смотри на меня и слушай!

Удивительно синие чистые глаза послушно смотрели на него, и, возвысив голос, торжественным тоном он начал говорить:

– Я клянусь перед этими священными словами, перед крестом Господним и перед памятью моего святого покровителя, что человек по имени Джон Карлейль ни сном, ни духом, ни деянием, ни помыслом не причастен к судьбе Уильяма Уоллеса, погибшего в результате предательства.

Джиллиану охватила дрожь, она чувствовала, как у нее подгибаются колени.

– Откуда вы знаете? – проговорила она слабым голосом.

Брат Уолдеф убрал раку и крест, протянул Джиллиане Библию, после чего сказал:

– Я знал Карлейля еще мальчиком. И я тот, кто раскаленным железом выжигал у него из раны застрявший там наконечник вражеской стрелы. Я видел его в бою и в обычной жизни, знаю его друзей и врагов, его родных и близких. И я только что поклялся на Библии, что он не из тех, кто может предать или напасть на безоружного человека. У него открытая душа и такое же сердце. – Уолдеф глубоко вздохнул и положил руку на плечо Джиллианы. – Он хороший человек, дитя мое. Ты неправильно повела себя с ним. Не продолжай поступать так. Сверни с неверного пути.

В комнате повисло молчание, наконец раздался голос Джиллианы, такой тихий, что Мария и монах едва уловили его:

– Я никогда не собиралась отдать себя во владение какому-либо мужчине, хорошему или плохому.

Мария намеревалась что-то ответить ей, как вдруг дверь распахнулась и в комнату танцующей походкой влетела королева Изабелла со своими дамами и с целым выводком портних из ближайшего селения. Королеву привело сюда благое намерение помочь своей милой Лие как можно быстрее подготовить наряды для свадебной церемонии. И конечно, самой по мере сил принять участие в таком увлекательном занятии.

Мария и брат Уолдеф, воспользовавшись суматохой, ушли в другую комнату, где, с тревогой глядя на своего капеллана, она мягко произнесла:

– Я хочу повторить тот же самый вопрос, брат: как можете вы клясться, что Карлейль не причастен к тому, что произошло с Уоллесом?

Монах робко улыбнулся.

– Просто я верю в него, – ответил он. – Если я принес ложную клятву, то поплачусь за нее пребыванием в аду. – Увидев улыбку в глазах Марии, он добавил: – Однако в заповедях призывают нас не приносить ложные клятвы против наших ближних, а моя клятва если и ложна, то она за ближнего.

Брови Марии взметнулись вверх.

– Довольно растяжимое толкование Священного Писания.

На что получила лаконичный ответ монаха:

– Исполнение любых предписаний, сестра, зачастую основано на весьма растяжимых понятиях.

Брюс налил полную чашу медового напитка, поставил перед Карлейлем, затем наполнил свой сосуд. Они сидели в комнате у Джона, чтобы не беспокоить жену и дочь Брюса, с которыми тот вскоре должен будет расстаться на неопределенное время, оставив их в заложницах у англичан. Они говорили о женитьбе Карлейля...

– Не самое лучшее начало семейной жизни у тебя, мой друг, – сказал Брюс, изобразив своим тоном нечто среднее между сочувствием и насмешкой.

– Могло быть значительно хуже, – ответил Джон с явным намерением превратить его слова в шутку. – Я заметил, у нее припасен кинжал, и каждую минуту ожидал удара.

– Неужели правда? Ну и девушка!

– Да, под платьем, у левой груди, – уточнил Джон и усмехнулся. – Если б она за него схватилась, я бы ее с огромным удовольствием обезоружил. – Он сделал глоток из чаши. – Что ж, я никогда не мечтал о кроткой жене.

– Лучше уж кроткая, чем кровожадная.

Оба рассмеялись. Карлейль поднялся и подошел к окну, в котором виднелась в наступающих сумерках центральная, хорошо укрепленная башня замка.

– Такой могучий замок, – сказал он задумчиво, – и такой слабый король.

– И мы должны его слабость как следует использовать, – заметил Брюе. – Обдумаем хорошенько, когда прибудем домой.

– Домой, – повторил Карлейль.

Он скучал по своему Гленкирку, даже если уезжал оттуда совсем ненадолго. Скучал по большому просторному дому, стоявшему на скале, нависающей над неширокой долиной. По другую сторону от скалы виднелись поросшие лесом горные склоны, сверкало серебром озеро Уич, на берегах которого росли дубы, березы, платаны, орех, рябина. К скале прилепилось селение, над ним, на круглой вершине холма, стояла старинная церковь, сооруженная, как говорят, лет двести назад. Каждый вечер звуки ее колоколов, зовущие к молитве Пресвятой Богородице, доносятся до его дома на скале. В селение часто съезжаются крестьяне со всей округи, все живущие там семьи считают себя принадлежащими к клану Карлейлей.

Роберт понял по выражению лица Джона, о чем тот думает, и грустно улыбнулся. Он сам никогда не ощущал зова того единственного места, откуда его корни, где он вырос.

– Твоя сестра держит дом в полном порядке, – сказал он со вздохом.

Джон повернулся к нему от окна.

– Агнес остолбенеет, когда я заявлюсь с женой. Но думаю, они найдут общий язык: Джиллиане нужна подруга. – Он снова взглянул в окно. – Не терпится уехать отсюда.

– Потерпи еще два дня и две ночи, – сказал Брюс. – Одна из ночей будет свадебной, не забудь.

– Не забуду, – многозначительно ответил Джон. – Завтра с утра отправлюсь за свадебным подарком.

– Что-нибудь из золота и с драгоценными камешками?

Джон покачал головой.

– У меня на уме нечто другое.