— Говорят, Япония слишком маленькая страна. Она не выдержит финансового напряжения затяжной войны, — заметил Дюма. Он только что приехал в Шанхай с коротким визитом и пришел к Блантам на чай с Моррисоном.

— Такие же сомнения высказывались десять лет назад, в начале китайско-японской войны. Я рад тебя видеть, старина.

Дюма в ответ сверкнул улыбкой. Кожаный диван заскрипел под его тяжестью, когда он развернулся, чтобы осмотреть убранство гостиной. Среди изысканных китайских ширм, французских антикварных часов и других приобретений, отражающих вкус миссис Блант, нашлось место и для охотничьих трофеев мистера Бланта — слоновьей ноги, служившей стойкой для зонтов, медвежьей шкуры и голов тигра и антилопы на стене.

— Гостиная Блантов вполне соответствует моим ожиданиям. Хотя мне и не по душе, что за мной наблюдает тигр. Я чувствую себя добычей. А мне этого дома хватает.

— Как поживает миссис Дюма?

— В полной боевой готовности. Во всяком случае, такой я оставил ее, уезжая из Тяньцзиня, и, дрожа от страха, ожидаю застать по возвращении. Недавно она открыла для себя клитор. — Дюма погрузился в задумчивое молчание.

— Продолжай.

Дюма вздохнул:

— Она стала невозможно озабоченной сексом. О, не смотри на меня так. А где же твои хозяева?

— У миссис Мадхёрст, там последняя репетиция какой-то домашней театральной постановки, — ответил Моррисон, втайне радуясь тому, что не услышит новых откровений. — Говорят, будет не хуже, чем «Телохранитель короля».

— А хуже и быть не может. Я твой должник, Джордж Эрнест.

Дюма пустился в рассказы о своей недавней поездке в Ньючанг. Там он узнал, что некий бессовестный торговец оружием продал русским 4200 порций германского пороха, не содержащего кордит.

— Я сомневаюсь, что им можно будет заряжать пушки Армстронга, — сказал он, и Моррисон одобрительно кивнул.

Потом они обсудили арсенал, который китайцы сооружали в Вуху, и Дюма не преминул заметить, что продажи пороха и амуниции японской армии уже принесли британским фирмам тысячи фунтов прибыли.

— О, совсем забыл, — спохватился он. — В Ньючанге мне встретился еврейский хирург, дезертировавший из русской армии. Так вот, он уверяет, что по меньшей мере сорок тысяч царских рекрутов — евреи. Их насильно вытаскивают из штетлов и гонят на войну. Он говорит, что евреи нарочно наносят себе увечья, выкалывают глаза и режут сухожилия, только чтобы не служить в армии, поскольку русские офицеры относятся к ним по-свински. Эйвин говорит, что издеваться над евреями — первая забава на Руси. Кстати, поляки и другие рекруты скорее откусят палец еврею, воюющему на их стороне, чем станут стрелять в японца. Евреи, как он рассказывает, идут на войну с холщовыми мешками, которые их матери набивают хлебом, селедкой и куриным жиром — у них это называется смальц — и колбасой. «Бог запрещает нам есть языческое мясо, пока мы воюем с японцами на стороне царя» — так он сказал и сплюнул для пущего эффекта. После чего выдал старинное еврейское ругательство: «Пусть лук прорастет из их пупков».

Моррисон хмыкнул:

— Как ему удалось сбежать из армии?

— На это его подвигла другая еврейская заповедь: «Человек должен остаться живым, хотя бы из любопытства».

— Это подтверждает все, что я знал о русской армии, не говоря уже о евреях, — сказал Моррисон. — Прибавь сюда водку, отсутствие дисциплины, диких казаков, и картина будет полной. Тем не менее… ты читал отчет Джеймса о бомбардировке японцами русского флота во Владивостоке?

— Во всех красочных подробностях. Русские матросы, разорванные снарядами; бегство из боевой рубки; два русских кочегара, спрыгнувших за борт и взятых в плен японцами. Они оказались единственными выжившими, если не считать еще двоих раненых, и это из пятидесяти пяти человек команды.

— Но потрепанный русский флот по-прежнему в силе. Как передает Джеймс, достаточное количество русских кораблей сумело вырваться из-под обстрела и довольно эффективно патрулирует проход в залив. Это сведения, полученные им от японской разведки. Ему удалось подобраться к своим источникам, несмотря на то, что совсем рядом идут бои.

— Вскоре я собираюсь снова прогуляться на север. Если хочешь, можешь присоединиться. Министерство обороны просит, чтобы я туда съездил, и моя жена, несмотря на проснувшийся интерес к супружеским обязанностям, не особо препятствует.

Я должен ехать.

— У меня еще есть дела в Шанхае. Боюсь, что так скоро мне не выбраться.

— Могу я спросить, как дела на другом фронте?

— Не понимаю, о чем ты.

— Не забывай, что я присутствовал при первом сражении.

— А… вот ты о чем. По правде говоря, большую часть времени я провожу в разъездах, мотаясь между мнимым и фактическим местами проживания. Не могу сказать, что испытываю умиротворение. Ведь она живет по принципу hors de vue, hors d'esprit и я был бы глупцом, если бы забыл об этом. И все-таки надежда не оставляет меня. Девушка с лучистыми глазами в последнее время, скажем так, исключительно последовательна в своих чувствах.

Дюма выслушал его с видом человека, который, даже если и подумал иначе, не осмелился бы произнести это вслух.

— Кстати, сегодня она приглашала нас обоих на скачки. Ты сможешь сам увидеть, что между нами происходит.

Прибыв на ипподром, они оба смогли увидеть то, что было между Моррисоном и Мэй. А именно: практически все мало-мальски достойное мужское население китайского побережья и даже его недостойные представители. Ибо Моррисон и Дюма застали девушку в эпицентре того, что можно было бы назвать мужским водоворотом. Поклонники кружили вокруг нее, добиваясь внимания. Ближний круг составляли: лысый и очкастый Пол Боулз из «Ассошиэйтед пресс»; хитрый старикан Честер Голдсуорт, который, как узнал Моррисон, был так же, как и Рэгсдейл, связан с ее отцом по Республиканской партии; вездесущий красавчик Мартин Иган, а рядом с ним не кто иной, как сам Джек Лондон; Цеппелин без невесты и еще с десяток развязных хлыщей, невежд и прочих мерзких типов. Даже капитан Тремейн Смит — кто бы мог подумать? — был здесь. Только преподобного Нисбета не хватало. «Но ему тоже хватило», — усмехнулся про себя Моррисон, завершая мрачную инвентаризацию. Джеймсона он предпочел не учитывать. Миссис Рэгсдейл слонялась поблизости в компании других дам, и ее лицо выражало обеспокоенность.

— Боже правый, — сказал Дюма. — Враг не дремлет.

Боулз, Иган и Лондон, похоже, добились самых больших успехов в борьбе за внимание дамы. Они работали единой командой: Лондон выступал рассказчиком, Иган его подзадоривал, а Боулз изображал благодарную аудиторию. Веселый хохот Мэй взрывался в воздухе фейерверком, который искрился и угасал, загораясь вновь с каждой свежей остротой ее обожателей. Чистая провокация. Она была так увлечена своим окружением, что, казалось, даже не заметила Моррисона; а если она и высматривала его или ожидала, то это не бросалось в глаза.

В своей книге «Настоящий китаец» Голдсуорт много рассуждал о концепции лица, mien-tse. Задумавшись сейчас о своем mien-tse, Моррисон пожалел о том, что не расписал Дюма свои отношения с Мэй в более шутливом ключе. Зубная боль, дремавшая все эти дни, заявила о себе во всю мощь.

— По крайней мере, она хранит верность прессе, — резюмировал Дюма.

— Меня утешает лишь то, что она не зачахнет от одиночества, когда я уеду. Что случится очень скоро. Пусть лук… как там у них говорится?

— Пусть лук прорастет в их пупках.

— Точно. Давай, пока она не заметила нас и не заставила присоединиться к этому малоприятному сборищу, отправимся на поиски мужчин, которые еще не превратились в металлические опилки перед ее магнитом. Попытаемся выведать какую-нибудь информацию, желательно достоверную, что редкость для Шанхая, где порядок и точность не в почете. Я потратил столько времени зря в этом бесполезном городе. — Моррисон плохо сыграл безразличие. Впрочем, он знал, что провести Дюма в любом случае невозможно.

Выстрел стартового пистолета и последовавший за ним шквал визга и криков осложнили их миссию, поскольку всеобщее внимание было приковано к треку. На поле смешались крепкие китайские пони, норовистые арабские скакуны, индийские полукровки, английские верховые лошади, крепкие австралийские жеребцы. Китайские пони скакали галопом, опустив голову и не разбирая направления. Когда они расползлись по всему полю, пугая остальных, в забеге возникла путаница. В конце концов австралиец на лошади, принадлежавшей Королевскому уэльскому фузилерному полку, вырвал победу у английского тайпана, участвовавшего в скачках за свой счет. Памятуя о том, что тайпан только что крутился возле Мэй, Моррисон не без удовольствия проследил за суровым взглядом его жены, которая наверняка выявила причинно-следственную связь между легкомысленным поведением мужа и его проигрышем.

— Пойдем, — пробормотал Моррисон, обращаясь к Дюма. — Я устал от развлечений.

Они уже подходили к воротам, когда ему на плечо легла чья-то легкая рука и нежный голос прошептал на ухо:

— Дорогой. Я так ждала тебя. Они все мне надоели. А… полковник Дюма, — добавила Мэй с милой улыбкой, — как приятно снова вас увидеть.

Моррисону почему-то вспомнился фокусник с птицами, которого он видел в Пекине, на улице Люличан. Мэй тоже была фокусницей, дрессировщицей с шестом, которая свистом заставляла своих птиц взлетать, кружить в воздухе и возвращаться по команде. Боулз! Голдсуорт! Иган! Цеппелин! Джек-черт-тебя-дери-Лондон! И не забудем про жениха! Дантист! Уилли Вандербильт-младший! И далее по списку. Ну и я, разумеется. Ее мастерству тот птичник с Люличана мог бы позавидовать. У того было всего три птицы в воздухе. А она играла с целой стаей.

Дантист. Он ведь договорился о приеме у британского дантиста. Приятно было сознавать, что некоторые виды боли поддаются излечению.

Моррисон в унынии вернулся к Блантам на ужин. Среди гостей в тот вечер был лорд Роберт Бредон — зять главного инспектора таможни Харта, отец милой Джульет и муж ветреной леди Бредон. Лорд Бредон, он же председатель шанхайского конного клуба, мужского клуба и общества Святого Патрика, числился у Моррисона в списке самых больших зануд, в этом смысле он даже превосходил Мензиса, в котором можно было найти хотя бы что-то подкупающее. Бредон говорил без умолку, хвастаясь своими многочисленными наградами и достижениями. С его слов выходило, что именно он приложил руку к подписанию нескольких важных дипломатических договоров. Чертов пустозвон. Надеюсь, леди Бредон предохраняется от сифилиса.

Разговор перешел на другую тему, когда все тот же Бредон сделал для себя удивительное открытие: оказывается, он ел «мильфей» с десертной тарелки, украшенной его монограммой.

— Я тысячу раз предупреждала повара, — смущенно извинилась миссис Блант.

Это было одной из особенностей жизни в иностранных поселениях, и все об этом знали: слуги постоянно одалживали соседскую посуду, и гости частенько обнаруживали, что едят из собственных тарелок. Моррисон усматривал в этом идеальную метафору кровосмешения, в котором все они варились: он, Цеппелин, Мартин Иган и бог знает сколько еще других, отхлебывающих по кругу из драгоценной чаши.

В тот вечер Моррисон отправился в постель с приложенным к челюсти ледяным компрессом и новым романом Редьярда Киплинга «Ким». Он затерялся в мире молодого ирландца, осевшего в Индии с ее бродячими обезьянами, коварными планами и британскими интригами. Случайная фраза вывела его из забытья: «Голос подсказал ему, что за жену он выбрал и чем она занимается в его отсутствие». Заложив страницу кожаной закладкой, он закрыл книгу и оставил ее на тумбочке. Нелепость. Я ведь еще ни на ком не женат. Они с Мэй были любовниками, в том смысле, что время от времени делили постель, и не более того. Он обманывал себя, когда думал, что это означает нечто большее.

Погасив лампу, Моррисон устроился на боку, но тут же перевернулся. Сон как рукой сняло. Он лежал на спине и смотрел в потолок. С улицы доносился звук бамбуковой трещотки ночного сторожа.

И тут его озарило. Какой же он идиот, болван, тупица… Молино был прав. Она будет вести себя, как привыкла, пока он не предпримет решительных действий. Ни одна женщина не является terra nullius, а уж карта Мэй хорошо прорисована. И требовался мужчина, достаточно решительный, чтобы не только исследовать эту землю, но и завоевать ее. Очевидность этой истины пронзила его острой болью. Да, возможно, Мэй и была центром мужского внимания на скачках, но ведь ушла она не с кем-то, а именно с ним.

Он спрыгнул с кровати и сел за письмо. Ему нужно было многое сказать ей, а она должна была это услышать. Речь шла о будущем счастье, стабильности и безопасности, в чем они оба нуждались. Нуждались или хотели? Он скомкал лист и принялся писать заново. Было еще несколько неудачных попыток, но наконец, как ему показалось, он нашел правильные слова.

Он вернулся в постель и провалился в тревожный сон. Ему снились лорд Бредон и заимствованная посуда.