Благодаря умным вложениям у Моррисона за душой был некоторый капитал. Когда он был с парижской гризеткой Ноэль, Пепитой и своим калькуттским ангелом Мэри, его финансы, хотя и скудные, вполне соответствовали ожиданиям любовниц, если не превосходили их. Богатство Мэй и ее расточительность в тратах ставили его в весьма затруднительное положение. «Тем и хороши наследницы, — сказал однажды Дюма, — что они могут сами себя содержать». Возможно, в долгосрочной перспективе так оно и было. Но, если речь шла о том, чтобы действовать сейчас и немедленно, требовался определенный уровень достатка.

Он отослал письмо с Куаном, а сам отправился в банк.

— Одна тысяча?

— Да. — Моррисон сделал глубокий вдох и обратился к крепкому молодому брокеру. — Одна тысяча фунтов. — Он сидел и кожаном кресле в отделанном темными панелями кабинете на финансовой улице Шанхая. Трудно было даже озвучить такую сумму. Казалось, будто слова кто-то выскребает из его горла. Перед ним на столе лежала пачка документов.

Брокер, Флэтайр, подался вперед и заговорщически понизил голос:

— Корейские золотые рудники, доктор Моррисон, — очень надежное вложение капитала. — Его глаза сверкнули, когда Моррисон достал из портфеля тысячу фунтов банкнотами и выложил их на стол.

— Вы не пожалеете. — Флэтайр улыбнулся, чем-то напомнив кита.

— Я надеюсь, — ответил Моррисон, мысленно рисуя картину, как Флэтайр заглатывает деньги, словно планктон, и уплывает в море навсегда. Я не могу себе позволить зависеть от первобытных инстинктов. Ему вдруг вспомнился отец — высокий, худой школьный учитель, гордо вышагивающий по кампусу колледжа в Джилонге в перепачканном мелом пиджаке с заплатами на прохудившихся локтях рукавов. Для его отца сумма в тысячу фунтов показалась бы целым состоянием. Мысли масштабно, приказал он себе. И, обмакнув личную печать в пропитанную красными чернилами подушечку, скрепил свою подпись на бумаге. Думай как мужчина, который берет в жены богатую наследницу.

— Можете не сомневаться, доктор Моррисон. — Брокер шустро, как крупье, собрал со стола бумаги. — Как только японцы закрепят свое господство над полуостровом, стоимость ваших акций возрастет до двух с половиной тысяч. Война принесет свои дивиденды тем, кто правильно вложился. Вы приняли мудрое решение.

Пожав руку брокеру, Моррисон, с контрактом в кармане, бодрым шагом вышел на набережную Бунда, полный решимости и радужных надежд.

— Пошли, Куан, — сказал он. — Нас ждет шопинг. Я, конечно, не Уилли Вандербильт-младший, но тоже не лыком шит.

Куан устремил на него вопросительный взгляд.

— Не обращай внимания.

В китайской ювелирной лавке он выбрал золотой браслет с подвесками, символизирующими Мир, Процветание, Долголетие, Счастье и Здоровье — все, что он смело надеялся разделить с Мэй. Перед глазами возникло видение, будто он пожимает руку ее богатому и влиятельному отцу. Для него было облегчением узнать, что сенатор Перкинс, в свои шестьдесят пять, был на двадцать три года старше его. Будь разница в возрасте не такой значительной, он, пожалуй, чувствовал бы себя неловко. Стартовая цена браслета составляла семьдесят пять мексиканских долларов, но с помощью Куана ему удалось сбить ее до пятидесяти восьми, хотя и эта сумма казалась вопиющей, пока он не напомнил себе о том, что вещица стоит каждого потраченного на нее мексиканского цента.

Приятно было чувствовать себя таким решительным. Он отправился в Шанхайский клуб, где бывший военный атташе, обезьяна О’Кииф, переживающий трудные времена и частенько зависающий в баре, кинулся к нему с пьяными скорбными объятиями.

Моррисон оросил пересохшую душу О’Киифа и был вознагражден отличным урожаем сплетен: О’Кииф сумел назвать ему всех торговцев оружием, как китайских, так и иностранных, которые делали деньги, снабжая своим товаром обе воюющие стороны.

Оставив ирландца на попечение китайца бармена, он заглянул к своим японским информаторам, которые предложили ему зеленый чай, но никаких новостей. И только возвращаясь к Блантам, он ощутил странное беспокойство. Ответила ли она на мое письмо?

Дома его ждали письмо и телеграмма. Письмо было от Мэй, которая назначала ему встречу во французском отеле «Де Колони» на набережной Бунда через час. Телеграмма — от Джеймса — была еще более категоричной. Моррисон выругался себе под нос и скорбно произнес, обращаясь к Куану:

— Мне понадобится смена одежды, рикша и билеты на первый пароход до Вэйхайвэя, который отправляется завтра днем. Сразу после моего визита к дантисту.

Куан поспешил выполнять поручение, а Моррисон набросал срочный ответ Джеймсу.

К тому времени как он сел в повозку рикши, он уже опаздывал. В письме Мэй ни словом не обмолвилась о своих намерениях. Хотя в письме и угадывалась срочность, Моррисона терзали сомнения в том, что за ней скрывается. Впереди, на Бабблинг-Велл-Роуд, споткнулась лошадь, опрокинув впряженную тележку. Даже юркому рикше трудно было пробраться сквозь затор из транспорта и толпы зевак. Носовой платок Моррисона стал влажным — он не успевал отирать взмокший лоб и шею. Опасаясь, что Мэй может не дождаться его, Моррисон вдруг поймал себя на том, что решимости в нем поубавилось. Он погладил коробочку с браслетом, словно это был амулет, придающий сил.

К месту назначения он прибыл с опозданием на час. Всучив рикше денег больше, чем тот просил, он влетел в отель, где в лобби — о, счастье! — сидела она, погруженная в книгу.