Пароход «Hsin Fung» шел вниз по реке Хуанпу к Желтому морю курсом на Вэйхайвэй. С мостика Моррисон наблюдал, как исчезает вдали Шанхай. По одну руку от него стоял Куан, по другую — коренастый англичанин с рыбьими глазками и неприятно мясистыми губами. Майор Ф. С. Бедлоу из Королевского Дублинского фузилерного полка, новый корреспондент, присланный газетой «Таймс» ему на муку, мушкетон в человеческом обличье, был способен, в чем Моррисон не сомневался, сразить врага одной своей болтливостью. Пароход еще не успел покинуть фарватер реки Хуанпу, а Бедлоу уже умудрился выложить всю разведывательную информацию младшему офицеру, с которым едва успел завязать знакомство. Офицер передал сведения старпому, а тот, в свою очередь, Моррисону. Ничего себе конспиратор, наш новый корреспондент! Моррисон уже пожалел о том, что пригласил его в Пекин. После увечий, нанесенных Тутом, а еще раньше Мэй, он и так чувствовал себя хуже некуда.

Во время обеда за капитанским столиком американка d’un certain age по имени Лара Болл флиртовала и с Моррисоном, и с красавчиком старпомом. Будучи не в настроении, Моррисон попросил разрешения удалиться в курительный салон, где он мог побыть наедине со своим виски и разочарованием. Поведение мисс Болл раздражало его. Она слишком стара для подобных интрижек. Ей все сорок, никак не меньше!

На самом деле почти его ровесница.

Моррисона распирало от возмущения, совсем как его пазухи от слизи.

В салон ввалился Бедлоу в поисках компании. Даже не пытаясь вступить в разговор, Моррисон склонился над своим дневником. Нисколько не смущаясь, Бедлоу подвинул стул. Моррисону безумно захотелось вернуться в блаженное одиночество австралийской пустыни, где ничто не мешает ясности мысли, которой, он боялся, уже никогда не обретет.

Сплетни фонтаном лились из уст Бедлоу. Моррисон, оставив всякую надежду написать хоть строчку в своем дневнике, мысленно восхитился этим неутомимым собирателем новостей. И Бедлоу, словно в награду, выдал ему пикантную подробность из жизни Пола Боулза, которого Моррисон в последний раз видел в толпе воздыхателей Мэй на шанхайских скачках. Так вот, Пол Боулз настолько разозлил своих работодателей из «Ассошиэйтед пресс», что не далее как вчера они отозвали его обратно в Сан-Франциско.

Одним меньше, подумал Моррисон и тут же вспомнил, что больше не участвует в забеге. Острое чувство потери скрутило его. Пробормотав что-то невразумительное, он поплелся в свою каюту, которую делил с японским торговцем бобами по имени Иендо.

Пока Иендо пыхтел и храпел, Моррисон то дрожал от холодных мрачных мыслей, то проваливался в жаркое забытье и поутру проснулся еще более усталым, чем когда ложился в постель. Десна все еще ныла после изуверств дантиста. Ссутулившись в тесноте каюты, он побрился, оставив на щеках кровавые порезы. Из зеркала на него смотрел болезненный мужчина с перекошенным ртом. Смочив салфетку холодной водой, он прижал ее к лицу. Теперь в зеркале отражался порозовевший и словно оживший человек. Уголок его рта дернулся, когда он прочитал вслух строчку из Киплинга, некогда приносившую ему успокоение:

Боже, он тосковал по ней.