— Зовите остальных! Поднять тревогу!

Наступила пятница, 18 мая 1565 года. Дозорные что-то заметили. В предрассветном тумане очертания виделись смутно, призрачные сгустки на далеком горизонте возникали и таяли. На высоких караульных башнях Сент-Эльмо и Сент-Анджело воины напрягали зрение. Ложные тревоги были обычным делом. Натянутые нервы способны волшебным образом сотворить иллюзию из воздуха. Но на этот раз видения не растворились, а стали отчетливее и обратились в корабли, которых становилось все больше и больше, пока они не закрыли собой северо-восточную часть горизонта. Когда дымка рассеялась, в Сент-Эльмо прогремел залп сигнальной пушки. В ответ раздались три выстрела из Сент-Анджело, которым вторили со стен Мдины. Рокот канонады долетал до цитадели на острове Гозо. Ошибки быть не могло. Вспыхнули сигнальные огни. На всех ярусах зубчатых стен и прибрежных сторожевых башен запылали яркие точки, растянувшиеся на восемнадцать миль в длину и девять в ширину по всей Мальте. Громадный боевой флот Сулеймана Великолепного прибыл.

Кристиан Гарди запрыгнул в седло и пустил Гелиоса шагом. Они присоединились к кавалерийскому отряду, наблюдавшему за судами, и смотрели, как армада, развернувшись к югу, направилась вдоль берега. Дух захватывало от такого зрелища — на веслах и под парусами галерная эскадра скользила по воде, выстроившись в длинную золоченую шеренгу менее чем в полумиле от утеса, на вершине которого стояли всадники. Минул не один час. Суда шли непрерывно, ни разу не отклонившись от курса. Делимара-Пойнт, залив Марсаси-рокко, рыбацкая деревушка Зуррик, остров Фильфла. Мимо проплывали селения, оставались позади удобные для высадки берега. Порой доносился тихий всплеск, словно что-то уронили в воду, — это за борт бросили труп очередного галерного раба. Ослабевших гребцов убивали на месте. Таков закон моря, османский обычай. Все здесь должно было устрашать. Флот двигался, словно на победном параде, предварявшем окончательную капитуляцию врага либо первый оружейный залп. Ничто не могло поколебать решимость турок.

Сумерки. Весь день напролет всадники следили за кораблями, видели, как кормчий на головном галиоте измерял глубину веревкой; высматривали величественные очертания галер, несших на борту Мустафу-пашу и адмирала Пиали. Непрестанно стучали барабаны, по ветру разносились призывы муллы, требовавшего крови и священного триумфа. Защитникам дали время поразмыслить и повод дрогнуть от страха. Враг стал на якорь. Завернувшись в плащ, Гарди привалился к теплому боку спящего Гелиоса и стал вглядываться в даль с высоты утесов в заливе Айн-Туффиха. Внизу, на темных водах, словно падающие звезды сверкали огни тысяч фонарей. Кристиан как будто вновь ощутил смрад, долетавший из внутренних помещений галер. Он мог представить себе зловоние, исходившее от гниющих заживо измученных рабов, и помнил, как выглядят стонущие люди, закованные в цепи и истекающие кровью на собственных испражнениях. Таковы были воспоминания о Северной Африке.

Гарди не станет спать. Быть может, он ошибся, а вместе с ним и великий магистр. Возможно, турки высадятся здесь, на западном побережье, и двинутся маршем в глубь острова, захватят Мдину и обрекут рыцарей на медленную смерть. Но такой исход едва ли вероятен. В этом и заключалась военная хитрость турок. Им требовались укрытие, пристань, пресная вода для войска и победа в открытом бою — все это сарацины могли получить лишь на востоке. Кристиан решил переждать. В ранние часы утра он бодрствовал, оставшись наедине со своими мыслями. Некоторые воины робели, приблизившись к врагу. Но только не Гарди. Он восхищался силой и величавым обликом сарацин, его вновь посетили отголоски юности. Собратья могут испытать свою веру. Он же испытает самого себя. Короткие стычки, абордажные схватки, набеги на мусульманские поселения — все было лишь прелюдией к предстоящей битве. Кристиан расположился на вершине утеса прямо над турецкими судами, и жизнь его обрела смысл.

Когда день зарделся новым рассветом, корабли снялись с якоря и двинулись, огибая остров, обратным курсом на юг.

Гарди оказался прав. Близ Марсаси-рокко, рассеиваясь по местности, османы устремились на берег и растянулись в глубь острова, направляясь к просторным холмистым берегам Большой гавани. В заброшенной деревне Зейтун отряд янычар и новобранцев выискивал провизию. Но скот уже угнали, поля опустошили, а в жилищах не оставили ни овощей, ни зерна. Убрали даже козлиный навоз, как возможное топливо для костров, и снесли каменные стены, чтобы враг не сумел за ними укрыться. Указ Ла Валетта исполнили и здесь, результат наблюдался повсюду. Командир янычар с отвращением плюнул на бесплодную землю.

Гелиос тихо заржал и затряс головой. Он увидел цель. По всей конной шеренге, проникая в душу каждого воина, пронеслось неукротимое чувство предвкушения схватки. Гарди успокоил скакуна. Рядом звенели уздечки, храпели кони, раздавался громкий угрожающий скрежет и лязг блестевших в лучах полуденного солнца доспехов, копий и обнаженных клинков. То был дозорный отряд кавалерии числом около сотни, отправленный на поиски неприятеля. Приказ предписывал атаковать всех, кто попадется по пути, и уничтожать уязвимую пехоту. Появившись из укрытия, они нашли что искали. Столкновения не избежать.

— За Бога и веру! В атаку!

Волна обрушилась, и Гарди был на самом ее гребне. Она захлестнула всех, словно нечто необузданное, идущее из самой души, будто некая неистовая сила, рухнувшая в оглушительном грохоте копыт и воплях людей. Взмыленный Гелиос вращал глазами и прядал ушами. Он стал частью летящей лавины. Гарди приник к шее коня и, ликуя, кричал, охваченный эйфорией. Действия каждого воина слились во всеобщий хаос. Турки бежали и падали, стоя стреляли из аркебуз и, приседая, поднимали пики. Тщетно. Их рубили и кололи. Гарди словно со стороны наблюдал, как протянулась его рука с мечом, как чья-то голова отделилась от шеи и фонтаном брызнула кровь. Галопом пронеслась одна картина. Беззвучно, безмолвно, на ее месте возникла другая — глазам предстало зрелище далекой битвы.

Один из рыцарей кувырком слетел с лошади и упал замертво, лицо его было обезображено выстрелом. Гарди узнал герб. Он принадлежал Месквите, молодому новобранцу из Португалии — племяннику губернатора Мдины. Пал первый дворянин-европеец. Гарди развернул Гелиоса и ринулся на визжащего турецкого рекрута, который в отчаянии бросил оружие. Осман споткнулся. Свесившись с седла, Гарди проткнул его спину. Вздрогнув, сарацин замер. Трое сипахов присоединились к всеобщему замешательству, их арабские скакуны с плюмажами из перьев стали кружить, чтобы седокам было легче целиться из лука, а затем рванули с места. Гелиос затрепетал от удовольствия. Он столкнулся с ведущим скакуном, стал пятиться, кусаться и, перебирая копытами, выбил из седла турка, который пытался замахнуться стальной булавой. Повиснув на стременах, сарацин оказался беззащитен. Клинок проник в плоть.

— Убейте меня! Братья, убейте меня!

Двое других сипахов тащили за руки раненого рыцаря. Он кричал и брыкался, но хватка пленителей была крепка. Хотят защитить свою честь, взяв трофей в этой проигранной битве. Не так быстро. Гарди пришпорил Гелиоса, желая ринуться в погоню, но мушкетная пуля, оторвавшая лоскут кожи от его куртки, оповестила и прочих опасностях — с фланга стреляли пехотинцы. Кристиан ударил мечом аркебузира, заряжавшего оружие трясущимися руками. Лезвие и эфес окрасились кровью. Другой турок безуспешно атаковал, изготовившись ударить прикладом мушкета. Гарди сделал выпад, Гелиос завершил дело. Сипахи и их пленник скрылись из виду.

Промедлений не будет. Тактика партизанской войны, когда приходится нападать и прятаться, не оставляла времени осмотреть поле боя. В любой момент могли появиться другие сипахи, мог прибыть отряд янычар. Пришла пора отступать. Пересчитали раненых, собрали вражеское оружие, тело молодого Месквиты привязали к седлу его лошади, а трупы сарацин обезглавили. Гарди отер пот с глаз и отсалютовал в ответ на приветствие и поздравления командира. Эта стычка была лишь началом. Она забудется в грядущей бойне.

Спустя два дня с тех пор, как дозорные впервые заметили турецкий флот, Мустафа-паша сошел на берег. Верхом на белом арабском скакуне, в сопровождении военного совета главнокомандующий османской армии торжественно прошествовал к лагерю, разбитому неподалеку от побережья. Он мог позволить себе слегка улыбнуться в душе и не стал отказываться от удовольствия устроить небольшой парад. Мустафа-паша чувствовал, что поступил правильно, прибыв на Мальту. Приятно начинать кампанию, которая прославит Аллаха, возвеличит Сулеймана и пропитает эту каменистую пустыню кровью и потрохами христиан. Роскошь и великолепие процессии лишь подтверждали могущество империи. Выстроившиеся в шеренги янычары, обнаженные сверкающие ятаганы, развевающиеся плюмажи из перьев цапли на головных уборах — все свидетельствовало о стремительной победе. Исход войны предрешен.

В блеске ярких шелков, под звуки труб старшие командиры вошли в свои временные обители. Завтра или спустя несколько дней они отправятся дальше, чтобы обосноваться на командных постах, откуда просматривается Большая гавань. В этот час их войска продвигались мимо Заббана, захватывая территорию на высотах неподалеку от Биргу. Вскоре, вселяя ужас в сердца рыцарей, вершину холма увенчает первый стяг. А еще некоторое время спустя вся мощь османского воинства сомнет стены вражеских редутов. Все еще впереди. Тем временем командиры могут отдохнуть после долгого путешествия: пить шербет, курить гашиш и развлекаться с наложницами. Они могут занять себя чем угодно, пока не придет время подсчитывать добычу.

Мустафа-паша пристально посмотрел на адмирала Пиали. Он знал, что это дурной союз, ибо капризный султан опрометчиво навязал командование ключевой кампанией двум полководцам. Подлинное заблуждение, сущий вздор. Который и противопоставил его огонь холодности Пиали, его опыт преувеличенным успехам адмирала, его военные походы мелким морским набегам флотоводца. Мустафа-паша: бесстрашный, внушающий трепет военачальник. Пиали: изнеженный дворцовый фаворит и государственный сводник. В глазах султана они дополняли друг друга. Лишь ноющая боль оставалась сама по себе.

— Вы выбрались на берег, адмирал Пиали.

— Здесь мне так же комфортно, как и в море.

«Но вам не так же рады». Мустафа-паша уселся на шелковую подушку.

— По крайней мере ваши драгоценные галеры в безопасности.

— Эти галеры везли через все море ваших людей, лошадей и снаряжение. Без моего флота ваше вторжение не состоялось бы.

— Без моей армии вы не сумели бы угрожать рыцарям неминуемой гибелью, как не было бы повода для триумфального возвращения в Константинополь.

— Похоже, мы преданы одному делу, Мустафа-паша.

— Прикованы к одному веслу, Пиали.

Адмирал улыбнулся:

— Занятная дилемма. Уверен, мы сможем разрешить ее, проявляя такт и терпение.

— Я уже проявил терпение, Пиали. Ибо ни по какой иной причине я бы не согласился с вашим планом атаковать Мальту с юга.

— Но именно здесь находятся рыцари, Мустафа-паша.

— Опасность же таится на севере. А если подкрепления из Сицилии все же прибудут? Если вспомогательная армия укрепится на берегу или укроется в Мдине?

— Добейтесь быстрой победы — и о подмоге можно будет не беспокоиться.

— Рассуждения истинного адмирала.

— А также тактика командира. Мои корабли нуждаются в якорной стоянке, а она в руках рыцарей.

— Мы и здесь в безопасности.

— Пока не подули ветра и не поднялся шторм. Мне нужен проход Марсамшетт, который находится под охраной форта Сент-Эльмо и открывает путь в Большую гавань.

— Драгут будет против.

— Драгут не женат на дочери наследника османского престола.

Таково было откровенное предупреждение, язвительное напоминание о том, кто обладает истинной властью.

Мустафа-паша не стал отвечать на выпад. Он достаточно умен, чтобы разгадать уловку адмирала и верно оценить соперника. Безусловно, Пиали распоряжается флотилией. Наслаждается прочной поддержкой придворных. Но адмирал, будучи человеком самоуверенным и невежественным, непременно перестарается. Кроме того, врага разобьют на суше, а это уже будет делом армии, царством Мустафы-паши, где властвовали осадные инженеры, канониры, стрелки и фехтовальщики. Ради выгоды и призрачного единства главнокомандующий проглотит обиду.

Гнев всегда можно унять и жить, невзирая на разочарование. Мустафа-паша вошел в шатер для допросов и приказал палачам выйти. Времени они не теряли. На столе из толстых досок было растянуто прикованное кандалами обнаженное истерзанное тело мужчины. Мустафа-паша подошел ближе. Подобный вид живых останков ничуть не тревожил его. Пальцы на конечностях жертвы отсутствовали, правая нога сломана, мертвенно-бледную кожу покрывали рубцы и ожоги. Тем не менее это был образец ужасающей красоты. Потому как перед генералом предстало полумифическое существо, раненый рыцарь-госпитальер, настоящий кладезь сведений. И эта тварь рыдала и молилась на своем наречии.

— Война — кровавое дело. — Заговорив по-итальянски, Мустафа-паша принялся задумчиво жевать рахат-лукум. — Ты Адриен де Ла Ривьер?

— Именно так. — Тягостные слова с трудом слетали с треснувших губ.

— Незавидная участь для столь благородного имени.

Воцарилась тишина. Пленник мог потерять сознание или упустить ход мысли. Мустафа еще раз откусил от лакомства и подвинул стул — так легче разговаривать и наблюдать. По горлу тонкой струйкой потекла сладость.

— Ты совершил глупость, возглавив атаку кавалерии, Адриен де Ла Ривьер.

— Таков был приказ.

— Расстаться с жизнью по бессмысленному жесту?

— Я страдаю, как и Господь мой когда-то страдал.

— Ты будешь страдать гораздо сильнее. — Склонившись, Мустафа-паша учуял запах пота и крови и заметил, как прерывисто поднимается и опадает грудь пленника. — Где же твой Бог, Адриен де Ла Ривьер?

— Он со мной.

— Нет, неверный пес, с тобой я. Твоя жизнь зависит от моего решения, а твоя смерть — от моей воли.

— Во мне жива вера.

— В тебе жив страх.

Генерал был прав. Он смотрел, как все тело рыцаря сотрясала дрожь. Подобные случаи редко отличались один от другого. Пленник мог оказаться сильным или слабым, смелым или трусливым, самоуверенным или подавленным, но боялись все. Все они сдавались перед клещами и раскаленным клеймом. Мустафа-паша видел подобное в Австрии, Венгрии и даже в Персии. Разные языки — результат один. Шевалье Ла Ривьер не был исключением.

— Ответь, рыцарь, мои выжившие воины рассказывают о всаднике на сером коне, о воине в одеждах обычного корсара, который дрался как сущий дьявол.

— Это Кристиан Гарди. Англичанин.

— Твой великий магистр набрал пиратов со всего света. Но никому не выжить.

— Они возрадуются в Царствии Небесном.

— Они войдут туда, нарезанные на куски. Ибо завтра же наши армии атакуют их крепость. Завтра мы узнаем, верно ли ты указал брешь в обороне.

— Я не лгал.

— Ты поведал, что стены Биргу слабы и кастильские рыцари на огромном бастионе малы числом.

— Мы рассеяны по всей стене. Великий магистр де Ла Валетт отослал их в другое место.

Мустафа-паша ударил по сломанной голени пленника металлическим жезлом. Крики длились долго, рыцарь дергался и извивался в путах. Наконец вопли затихли, превратившись в протяжный стон. Мустафа-паша сжал изуродованное лицо большим и указательным пальцами.

— Не шути со мной, презренный пес. Ты вновь утверждаешь, что Кастильский бастион ненадежен?

— Да… да… — Ответ был едва слышен и прозвучал в потоке неразборчивого бормотания.

— Если ты солгал, я прикажу подвесить тебя перед крепостным валом и бить палками по пяткам.

— Я рассказал все.

— Тогда я тоже поделюсь с тобой одним секретом.

Мустафа-паша наклонился к уху израненного француза и шепотом рассказал о шпионе в самом сердце ордена святого Иоанна. Предатель позаботится о том, чтобы братство рыцарей развалилось изнутри. Ла Ривьер всхлипнул. Откровение может быть жестоким. Ла Валетта и его вооруженных последователей ждала измена, подобная вероломству Иуды. Предательство, эта неотъемлемая часть истории христианства, определит исход предстоящей осады. Обреченному человеку можно довериться, не опасаясь за последствия. Рыцарю нечем заткнуть уши.

Завершив свой рассказ, Мустафа-паша встал, намереваясь уйти. К завтрашнему дню еще многое нужно было проверить. На заре он испытает отвагу загнанных в угол рыцарей. В лобовой атаке он сумел бы выбить их из бастиона. Лишь в случае неудачного штурма Мустафа-паша обратит свое внимание на форт Сент-Эльмо и уступит желаниям неугомонного адмирала. А Ла Ривьеру он дарует быструю смерть. Быть может, когда-нибудь на этом столе растянут Пиали. Турецкий генерал плюнул в лицо пленнику и вышел.

Было их великое множество, словно с юга надвигался рой разноцветных диковинных насекомых. Наступил двадцать первый день мая 1565 года. Турки устремились в наступление, проверяя на прочность первую линию обороны христиан. Сарацины жаждали лишь одного — убивать. С внутренних укреплений Биргу и Сенглеа раздался призыв к оружию. Воины бежали, низко пригнувшись, и толпились на стенах, выглядывая наружу; канониры заряжали орудия. Настал их час. С противоположной стороны неровного поля приближались треугольные стяги и лязгающая музыка османов, земля содрогалась, свет на горизонте потускнел, и воздух был полон напряжения и грядущей опасности. Далеко впереди виднелась рыцарская кавалерия, кружившая и молниеносно атаковавшая врага, безрезультатно бросаясь на неумолимо наступавших сарацин. Ничто не в силах было замедлить их шаг.

На зубчатой вершине Кастильского бастиона в окружении старших командиров стоял великий магистр Ла Валетт. Он ждал и наблюдал. Скоро неприятель подойдет на расстояние выстрела. Однако сами турки не стали готовить артиллерию. Мустафа-паша мог мириться с потерями, потому как был безразличен к чужой смерти. Так о нем рассказывали. Генерал не щадил людей с одной лишь целью: запугать защитников и отыскать слабые места в обороне. Такой подход обходится дорого.

— Грандиозное зрелище, ваша светлость.

Ла Валетт пристально вглядывался в даль.

— Греки сдержали полчища Ксеркса. С Божьей помощью и нам удастся.

— Кавалерия хорошо себя показала.

— Они лишь выполняют приказы.

Рыцарь де Понтье прочистил горло.

— Они несут большие потери, ваша светлость.

— Такова суть войны, брат шевалье.

Де Понтье искоса посмотрел на далекую панораму.

— Немало молодых рыцарей жаждут присоединиться к схватке.

— Мы сбережем их рвение для здешних стен. Нас слишком мало, чтобы расточать силы за пределами крепости.

— Слишком поздно, ваша светлость.

Рыцарь указал рукой вперед. Внизу, перебегая подъемный мост, сотни защитников могучим потоком ринулись на врага. Они вооружились алебардами и пиками, мечами и булавами, христианские знамена развевались, бросая вызов мусульманской орде, а призывные песнопения доносились до Ла Валетта и его помощников. На флангах заряжали ружья мушкетеры, а в центре, присев на колени, приготовились к стрельбе арбалетчики.

Рыцарь Большого Креста Лакруа отвернулся от своего наблюдательного пункта, лицо его исказилось гневом и тревогой.

— Это безумие, ваша светлость. Я дам приказ к отступлению.

— Нет. — Ла Валетт помедлил, затем невозмутимо произнес: — Обратим безумие в нашу пользу.

— Солдаты не подчинились приказам, ваша светлость. Они нарушили дисциплину.

— Тем не менее они рвутся в бой.

— Этого недостаточно против вражеской мощи. Вы сами предостерегали о подобном.

— Именно. Всего минуту назад, брат Большого Креста. Но за минуту обстановка может измениться, а полководец может выиграть или проиграть войну.

— Позвольте мне присоединиться к молодым собратьям на поле битвы, ваша светлость, — пользуясь случаем, попросил де Понтье. — Им понадобится совет опытного ветерана.

— Мне также пригодится такой совет. Пусть все идет своим чередом. Мы позволим молодым рыцарям принять боевое крещение и явим неверным сарацинам силу христианского духа. Тогда уж никто не усомнится в том, какая битва их ожидает.

Сомнений быть не могло. С нарастающим грохотом бесчисленная османская армия набросилась на защитников форта, устремляя свои силы на Кастильский бастион. Глазам Ла Валетта предстала ужасающая картина. Он приказал открыть огонь из пушек, и жерла орудий стали изрыгать огонь, со стен и башен вылетали дым и пламя, выстрелы оставляли на теле вражеских рядов широкие рваные раны. Однако прорехи в строю заполнялись и турки двигались дальше. Авангарды столкнулись, сцепившись мертвой хваткой; беспорядочная бойня на большом расстоянии казалась едва ли не организованным действом. Но людские вопли и возгласы, лязг и скрежет стали, прерывистый грохот аркебуз означали лишь одно — смерть.

Сливаясь в единый поток разноцветных шелков и чешуйчатых пластин, турки штурмовали ров, были отброшены и вновь ринулись в бой. Некий рыцарь в сверкающих серебром доспехах, высоко подняв меч, возглавил контратаку. Он вдруг заколебался, словно оглушенный, и исчез, погребенный под ударами бегущих ног и разящих клинков. Окруженный и отрезанный от остальных, отряд христианских аркебузиров торопливо перезаряжал оружие. Стрелки возились слишком долго. В другом месте фаланга облаченных в доспехи защитников форта прорубила проход в кольце окружения, позволив остальным прорваться вслед за ними. Число убитых росло, османы настойчиво продвигались вперед.

Не издав ни звука, к ногам Ла Валетта замертво упал испанский солдат. Его глаз превратился в зияющую рану.

Великий магистр посмотрел вниз.

— Следует отдать должное меткости турок. Они значительно превосходят нас в искусстве стрельбы.

Вторая мушкетная пуля достигла цели — паж захрипел от боли, схватившись за шею.

— Ваша светлость, здесь слишком опасно.

— А там, внизу? — Ла Валетт кивнул, указав на суматоху, царившую под стенами форта. — Вы хотите, чтобы я покинул войска? Чтобы прятался от судьбы?

— Отойдите хотя бы за стену, мессир. Бастион хорошо простреливается.

— В таком случае все мы в руках Господа.

Он служит для них примером, словно могучий дуб, гордо противостоящий буре, размышлял изменник. Но с какой легкостью можно валить деревья, разрубать их стволы и отравлять корни. Разработка плана отняла некоторое время, а исполнение замысла уже не за горами. Все зависело от того, в какой момент прибудут турки. Защитников медленно теснили назад, они сминались под тяжестью превосходящей силы. Ла Валетту ничего не останется, как приказать трубить отступление. Горячая мушкетная пуля, отскочив рикошетом, с шипением пролетела рядом с его щекой. Предатель прижался спиной к стене. Другие рыцари стояли на более открытой позиции и потому лучше подходили на роль жертв.

Битва окончилась. Истекли шесть часов тяжелого сражения, которое унесло жизни двадцати одного рыцаря. Но тела павших врагов устилали землю сотнями, окровавленные груды, раскиданные орудийными выстрелами и изрубленные мечами и алебардами. Быть может, Мустафа-паша усвоил урок или, напротив, преподнес, продемонстрировав свое презрение к окруженным войскам противника. Обессилевшие защитники форта брели по улицам Биргу. Одни ликовали, другие погрустнели после столь сильного потрясения, невредимые несли раненых и подставляли плечо хромавшим. В Монастырской церкви все возблагодарят Господа за дарованную после первой битвы жизнь и столь раннюю победу.

— Сеньор, где же ваш конь Гелиос? — Люка дожидался возвращения англичанина.

Гарди швырнул ему украшение из золота и самоцветов и повел дальше раненого солдата.

— Когда делят добычу, лошадям доля не полагается. Я отослал его в Мдину вместе с остальной кавалерией.

— Вы не отправитесь за ним?

— Мое место здесь.

— Мое тоже, сеньор. Я перетаскивал порох из складов к орудиям и помогал мавру наполнять взрывчатые горшки.

— Мы рассчитываем на тебя, Люка.

— Скольких неверных вы убили на этот раз, сеньор?

— Достаточно! — Гарди потряс трофейными браслетами, висевшими на запястье.

— Они дорого стоят?

— Они принадлежали туркам и были захвачены в борьбе, а посему бесценны.

Казалось, мальчик обрадовался такой вести. Он шел, не сбавляя шаг, и все расспрашивал, желая узнать подробности. Ответы Гарди передавались по цепочке, множа слухи и усиливая радость в толпе. Проходя мимо, фра Роберто подмигнул. Он вышагивал, перекинув через плечо тело убитого рыцаря в полном облачении. Казалось, святой отец не обращал ни малейшего внимания на вес своей ноши, который мог составлять примерно три сотни фунтов. Позади Юбер нес стальной шлем рыцаря и льняной саван. Они направлялись к часовне, дабы провести первые похороны.

Из дверей склада вышел рыцарь Большого Креста Лакруа.

— Тяжелая выдалась схватка, молодой Гарди.

— То ли еще будет, сир.

— Тебя уже объявили героем. Гроссмейстер и военный совет наблюдали за твоим искусством верховой езды со стен бастиона.

— В бою на прорыве требуется не умение управлять лошадью, сир, а храбрые друзья. Такие, как он.

Лакруа улыбнулся раненому солдату, который опирался на англичанина.

— Ты прав. Мы все теперь пехотинцы. Не буду задерживать вас на пути к лазарету.

— Благодарю, сир.

— И я тебя благодарю. Сегодня мы пустили кровь язычникам.

Старый рыцарь пошел дальше, отягощенный душевно и телесно заботами о гарнизоне и благополучии подчиненных. Гарди вернулся в поредевший после сражения строй. Он слышал радостные возгласы, приветственные крики, адресованные оставшимся в живых солдатам, громкие стенания тех, кто оплакивал павших.

Она возникла перед ним с полоской бинта в одной руке и миской травяной припарки в другой. Кристиан заморгал, не веря глазам.

— Миледи?

— Месье Гарди.

— В Биргу нечасто встретишь благородную даму.

Мария выдержала его взгляд.

— Потому что это рыбацкая деревня и резиденция рыцарей? Или потому что битва уже началась?

— В лазаретах чинов не различают.

— Похоже, вы тоже их не различаете, месье Гарди.

— Мы в осаде, миледи.

— Весь остров в осаде. Я не могу ни забыть об этом, ни отказать в помощи нуждающимся.

— Ваш отец, брат, все знатные семьи находятся в Мдине.

— Здесь от меня больше проку. — Она указала на ряды коек и подстилок, расставленных по всему сводчатому помещению. — Довольно скоро свободных мест не останется.

— Вас ожидает ужасное зрелище, миледи.

— Совесть и воображение могут вынести и не такое. Полагаете, у меня не хватит сил? Вы, верно, считаете, что девушка моего возраста и происхождения не должна ухаживать за больными, что она не может вставать среди ночи по первому требованию?

— Я полагал, с вас довольно и возни с родниковой водой.

— Вы ошиблись, месье Гарди.

— Вы меня исправили.

Гарди позволил словам остаться на языке, а страсти отразиться в глазах.

Мария не проявила недовольства.

— Я пригнала из города повозку с припасами. И теперь оказалось, что я взаперти и все дороги перекрыты.

— Удачное совпадение в неудачное время.

Кристиан хотел обнять ее, закрыть собой, услышать, как она просит его о помощи и защите. И вновь замешкался. Легче преодолеть ясность сражения, чем неопределенность чувств. Девушка странно посмотрела на англичанина в ответ на его улыбку. Именно этот взгляд — отчасти твердый, отчасти вопрошающий — поверг Кристиана в задумчивость, вернул его во время их первой встречи, когда она ехала верхом неподалеку от Нашшара, в день их первой беседы на склонах Мдины. Кристиан мог представить, как умрет за Марию. Но что важнее, он бы охотно за нее убивал.

— Миледи, еще не поздно отплыть в Сицилию. Великий магистр Ла Валетт продолжает по ночам посылать на шлюпке депеши вице-королю.

— Мне нечего добавить к этим депешам, месье Гарди.

— Вдали от здешних мест вы будете в большей безопасности.

— А разве вы не были бы в большей безопасности в Англии?

Гарди подошел к столу и раскатал на нем рядом друг с другом две полоски ткани.

— Вот полуострова, где находятся Биргу и Сенглеа. А вокруг — море и турецкий флот. Со стороны суши перед нашими стенами и бастионами стоит турецкая армия. Они окопаются и укрепятся, уверенность их возрастет, а вместе с ней и их жестокость.

— Похоже, мы оба думаем не о побеге.

— О чем же, миледи?

Они улыбнулись друг другу. Ему было двадцать два года, ей — восемнадцать. Обстоятельства свели их вместе, а взаимная симпатия могла сблизить еще больше. Мария опустила глаза. То был признак нежданной робости или мимолетной покорности; на мгновение она ослабила свою защиту. Такого знака и ждал Кристиан.

Прибыли новые раненые.

— Прошу меня простить, месье Гарди. Я должна позаботиться о больных.

— Я же должен вернуться к своим военным обязанностям, миледи.

Кристиан удалился, согретый уверенностью в том, что Мария приехала в Биргу, дабы разыскать его. Отъезд из Англии, жизнь среди корсаров, бегство из Северной Африки — все это привело его сюда, в осажденный анклав. К ней. Волей судьбы и стечением обстоятельств. Скитания его окончены.

В напоенном ароматами ночном воздухе средь тихих стонов, молитв и мольбы умирающих, едва преодолев расстояние над опустевшим полем брани, раздался некий звук. Часовые на стенах Биргу прислушались. До них доносился высокий пронзительный крик. Мустафа-паша сдержал обещание. За завесой земли и кустарников пленный рыцарь Адриен де Ла Ривьер страдал за свою ложь. Истязатели обратились палачами. Они били француза деревянными дубинами — сначала по пяткам, затем по ногам, животу и груди. Умелые руки методично исполняли свою работу. Но к счастью, им не пришлось долго стараться. Еще до рассвета рыцарь испустил дух. Его внутренности превратились в месиво, а нескончаемо кровоточившие сосуды порвались. Воцарилась тишина, но отголоски криков Ла Ривьера, казалось, еще витали в воздухе. Он покинул своих братьев, не оставив сомнений в фанатизме турок.