Оливии было трудно забыть о своей стычке с Бенцем. Почему же этот мужчина так сводил ее с ума? Какое ей дело, что он думает? Она заперла магазин и собиралась взять свои вещи, когда зазвонил телефон. Конечно, включится автоответчик, но поскольку наступали праздничные дни, она сняла трубку и сказала:

– «Третий глаз». Говорит Оливия. Чем я могу вам помочь?

В трубке молчали, но она знала, что на другом конце кто-то есть.

– Вы меня слышите? – спросила она, глядя через окно на темную улицу. Сам магазин тоже был в тени, и единственным источником света являлось охранное освещение. – Алло?

– Оливия? – Скрипучий мужской голос.

– Да. – Разве она уже не представилась? – Могу чем-то помочь?

– Надеюсь, что да. – Снова пауза, будто звонящий собирался с мыслями. – Это твой отец.

У нее замерло сердце. Она не сказала ни слова. Не Могла.

– Ты, вероятно, не помнишь меня. Меня долго не было, но я надеялся, что мы с тобой можем встретиться.

Она прислонилась к стене. Ее взгляд неистово блуждал по темному магазину, словно она боялась, что Реджинальд Бенчет появится из-за какой-нибудь маски или стойки с магическими книгами.

– Мне... кажется, что это не очень хорошая идея.

– Почему ты так думаешь?

– Послушай, давай оставим все как есть, – сказала она, чувствуя, как у нее выступает пот.

– Ну, в этом-то и проблема, Ливви, – ответил он. От звучания ее уменьшительного имени в южной растянутой невнятной манере у нее мурашки побежали по коже. – Я долго отсутствовал, и у меня было много времени на размышления и переоценку своей жизни. Я не позвонил тебе сразу, как вышел, не связывался с твоей матерью, даже не пришел на похороны твоей бабушки, хотя я прочитал ее некролог в газете. Я подумал, что нужно дать всем нам время привыкнуть к тому, что я свободен.

Я никогда к этому не привыкну.

– Почему это должно что-то менять?

– Потому что я изменился, Ливви. Я долгое время провел в одиночестве и много читал, пересматривая систему ценностей, даже философствовал. Я допустил Иисуса в свою жизнь, в свое сердце, и я не только заплатил свой долг обществу, но и раскаялся в своих грехах и принял Иисуса Христа в качестве своего личного спасителя.

– Это хорошо... – ответила она, наматывая телефонный провод на пальцы и желая, чтобы связь по какой-нибудь причине разорвалась. Сейчас ей не нужен был отец, такой отец, как Реджи Бенчет.

– Можешь быть уверена, это так и есть. И я собираюсь достойно проявить себя.

– Это как?

– Занимаясь божьим делом. Распространяя Его слово. Я теперь священник, Ливви, и сейчас, когда я на воле, мне пора навестить свою дочь. Знаешь, ты единственный ребенок, который у меня остался. Остальных я потерял. Когда человек проводит в тюрьме столько времени, как я, он начинает понимать, что действительно представляет в жизни ценность. Это семья, Оливия. Семья и бог.

– Не думаю, что я к этому готова, – произнесла она. – То есть я знаю, что не готова.

– Подумай об этом.

И не собираюсь.

– Хорошо, – солгала она.

– Да пребудет с тобой господь, Ливви. – Он повесил трубку раньше ее. Оливия на секунду закрыла глаза.

Он твой отец, эта мысль снова и снова проносилась в ее голове, но она не могла так легко купиться на это.

– Он просто донор спермы. Ничего больше.

Но он изменился. Он открыл новую страницу своей жизни.

В это ей не очень верилось. Судя по тому, что она слышала о Реджи Бенчете, она знала, что он отпетый мошенник, человек, который может заговорить зубы кому угодно. Она не хотела иметь с ним ничего общего.

Да, а что, если он заболеет и останется без денег... что тогда? Ты его плоть и кровь. Единственный его ребенок.

Она решила, что ей необходима помощь, чтобы разобраться во всем этом. Заперев магазин, она залезла в сумочку, вытащила бумажник и нашла в нем карточку, которую отец Джеймс Маккларен вложил ей в руку во время беседы в соборе Святого Луи.

– Какой сюрприз, – совершенно искренне воскликнул Джеймс, поднимая взгляд от стола. Секретарша уехала на день, как и отец Рой, и теперь он снова встретился с Оливией Бенчет, красивой женщиной со взлохмаченными волосами и загадочными глазами. За последние дни он не раз думал об Оливии. Больше, чем следовало. И его мысли не были чистыми. Совсем наоборот. Но это было его личным крестом, демонами, с которыми ему приходилось бороться.

– Мне нужно с кем-нибудь поговорить, – произнесла она, не решаясь войти.

– Заходите... пожалуйста... – Он встал и указал на один из стульев с другой стороны стола. Они были деревянными, и их сиденья стали гладко отполированными за те пятьдесят лет, которые по ним ерзали обеспокоенные, проклятые и кающиеся. – Вы пришли ко мне?

– Да.

– Как к священнику?

Она заколебалась, пока садилась, и он заметил изгиб ее икры, видный из-под юбки с разрезом. Он быстро посмотрел в окно на голые ветви дуба, освещенные голубым светом ближайших уличных фонарей. На нижней ветке сидел ворон, спрятав голову под крыло.

– Да, и, ну... я давно не была на мессе.

– Может, в этом и проблема. – Он улыбнулся ей и заметил, что ее губы искривились.

– Если так, то это лишь верхушка айсберга.

– Что с вами происходит, Оливия?

Женщина снова замялась. Она слегка покусывала нижнюю губу, словно решая, в чем может признаться.

– Наверное, мне стоит начать с моей семьи, – сказала она, затем снова встретилась с ним взглядом. – На одно это может уйти несколько дней.

Он поднял брови.

– Почему бы вам не начать. Тогда мы посмотрим, куда это нас приведет и сколько времени займет. В моем распоряжении вся ночь.

– Даже служителям бога нужно спать, – произнесла она.

– Что вас беспокоит, Оливия?

А что не беспокоит? – подумала она, но ответила:

– Необходимость в совете возникла у меня из-за моего отца. На самом деле я никогда его не знала; они с мамой развелись, когда я только-только начала ходить, после этого он большую часть времени сидел в тюрьме. За убийство. – Отец Джеймс даже не вздрогнул. – В этом году он досрочно вышел на свободу, но я об этом не знала. Моя мама сообщила мне эту новость на днях, и теперь он хочет со мной встретиться. Он даже позвонил и заявил, что изменился, исправился, вроде даже священником. И, по правде говоря, я не хочу иметь с ним ничего общего...

– Но... – приободрил он.

– Но хотя я считаю его просто донором спермы, он все же моя кровь и плоть. Я его единственный живой ребенок, и моя старая добрая католическая вера поднимает голову. Он упомянул, что я – это все, что у него осталось. – И в том, как он сказал ей это, что-то обеспокоило ее, что-то странное.

Отец Джеймс напряженно слушал, подперев голову руками и устремив на Оливию голубые глаза. Его квадратная челюсть была темной от щетины. На нем была черная рубашка и белый накрахмаленный воротник священника. Он был слишком привлекательным, чтобы посвятить свою жизнь богу. Он кого-то ей напоминал, но она не могла понять, кого именно. Вероятно, не слишком удачливого красавчика с телевидения или из второсортных фильмов.

Отец Джеймс Маккларен просто не походил на священника. Хотя на нем была одежда духовного лица, и он сидел в этой старинной комнате с арочным окном и широким полированным столом, на углу которого лежала открытая Библия, его гораздо легче было представить на футбольном поле или на мостике парусника.

Словно читая ее мысли, он улыбнулся, демонстрируя ровные белые зубы.

– Наверное, я должен вам посоветовать прислушаться к своему сердцу, заглянуть к себе в душу, найти мужество простить вашего отца за его грехи перед вами.

– Подставить другую щеку и отвести взгляд от всего, что он сделал?

– Он заплатил свой долг обществу. В глазах закона его наказание закончено, поэтому остается то, что он сделал вам: покинул вас и вашу мать, что вас смущает.

– Да.

– Я не намерен превращать это в банальность. Ребенку тяжело, когда его покидают. Я уверен, что и вам, и вашей матери было очень нелегко. Сейчас вы взрос лая, но это не значит, что боль просто исчезнет. Вы можете сказать, что вам все равно, что вы смирились с этим, что это, вероятно, даже к лучшему, но в душе остались шрамы. И если источник боли появляется снова как сейчас, когда ваш отец решил связаться с вами, это подобно тому, как если бы с заживающей раны содрали корку. Это болезненно. Раны снова могут закровоточить. Они словно горят. В памяти воскрешаются неприятные воспоминания, которые, как мы надеялись, были давно забыты. – Взглянув на нее, он не улыбнулся, и Оливия внезапно осознала, как темно в комнате и что единственный свет, не считая уличных фонарей, исходил от тусклой настольной лампы под зеленым абажуром.

Стены, казалось, сжимались, атмосфера сгущалась.

Отец Джеймс произнес:

– Я не могу вам сказать, как вы должны поступить, Оливия. Могу только предложить вам помолиться и поговорить об этом с богом. Посмотрите, что он скажет. – Священник развел руками. – Вероятно, это не тот ответ, которого вы искали, но это лучшее, что я могу предложить.

– Вот как?

– Что я вам скажу. Почему бы вам не пойти домой и не подумать об этом? Попробуйте разобраться в своей душе. Затем приходите ко мне снова через несколько дней, и мы это обсудим.

– А как быть, если он снова позвонит?

– Поступайте так, как вам подскажет сердце.

– А что, если сердце подсказывает мне обрушить на него все ругательства, которые можно встретить в книге? – спросила она, и он усмехнулся.

– Тогда убедитесь, что черпаете их из этой книги. – Он постучал двумя пальцами по уголку Библии, лежащей на столе.

– Вы бы поступили именно так?

– Я бы попытался. – Он вздохнул. – Знаете, я ношу этот воротник – он прикоснулся к белому кольцу на шее – но это не значит, что я знаю ответы на все вопросы. – Я всего лишь человек.

– А я-то думала, вы отмечены богом.

– Должен сказать, что мы все отмечены отцом небесным. – Он изогнул бровь. – Предлагаю вам спросить его. И затем послушать. Он ответит.

У нее не было такой уверенности, но она не стала спорить. Как-никак она пришла к отцу Маккларену за советом. Самое меньшее, что она могла сделать, это выслушать его.

– Спасибо, что уделили мне время.

– С большим удовольствием, – ответил он, и блеск в его глазах и теплое рукопожатие сказали ей, что он говорит искренне. – Позвольте проводить вас. – Он вышел из-за стола, прикоснулся к ее локтю, открывая дверь, и затем прошел по вестибюлю к парадному входу. Дюжины свечей, поставленных во исполнение желаний, мерцали в темноватом нефе, и от цветных окон отражался свет нескольких ламп. – Может быть, я увижу вас на мессе в это воскресенье, – предположил он, придерживая плечом открытую дверь. Холодный ветерок ворвался внутрь, отчего крошечные огоньки свечей дико заплясали.

– Я подумаю, – ответила она.

Он слегка прикоснулся к ее руке.

– Позвоните мне после того, как поговорите с богом.

Она заглянула ему в глаза... голубые... яркие... сексуальные. Они как-то не вязались с его набожностью.

– Хорошо, – пообещала она, и он отошел от нее. Но, закутываясь в куртку и обходя лужи на пути к пикапу Оливия чувствовала его взгляд. Сев за руль, она увидела, что он поднял руку, и помахала ему в ответ, затем вставила ключ в зажигание, надавила на газ и повернула запястье. Старый двигатель поскрипел пару секунд, немного помедлив, она попробовала еще раз. Усталый мотор наконец ожил, и пикап, подпрыгивая на рытвинах, выехал с парковки.

Ее сердце учащенно билось.

Потому что отец Маккларен прикоснулся к ней не только к руке. Гораздо глубже. Он затронул ее душу.

– Даже не думай об этом, – сказала она себе, глядя в зеркало заднего вида. Она не могла позволить себе увлечься священником. Полицейским тоже. Эти двое мужчин были неприступными. В высшей степени неприступными. Может, в этом и заключалась ее проблема, подумала она, набирая скорость на автостраде. Может быть, она интересовалась только теми мужчинами, с которыми не просто, с кем она вряд ли сможет завести роман.

Так почему же ты не рассказала отцу Маккларену о своих видениях? Почему не доверилась ему? Ты боишься, что он тоже может счесть тебя чокнутой, как и Рик Бенц?

Капли начавшегося дождя брызгали по ветровому стеклу. Она включила дворники и знала, что не сможет поговорить со священником. Пока не сможет. Она будет выглядеть дурочкой. Он уже знал, что ее отец уголовник, и скоро, вне всякого сомнения, она расскажет ему о своей матери, меняющей мужей одного за другим. Поэтому сейчас она не станет заводить речь о бабушке, которая наряду с католицизмом занималась вуду, а также умолчит о том, что у нее бывают видения об убийствах... по крайней мере, о том, что одно из них было совершено священником.

Он навсегда спишет ее со счета, если она упомянет эту маленькую подробность.

Так что пока она придержит язык.