Оливия услышала скрип шин и, выглянув в окно, выходящее на дорожку, увидела, как из патрульной машины вылезает Рик Бенц. Даже рядом с поросшими мхом дубами он казался здоровяком – мускулистый, даже коренастый, с глубоко посаженными глазами и лицом человека, много повидавшего в жизни. На нем была куртка, свободная в талии, но плотно сидящая в плечах, слаксы, белая рубашка. И наплечная кобура. Она мельком увидела гладкую кожу и рукоятку пистолета.

Некоторые женщины сочли бы его красивым, – неохотно подумала она. Квадратная челюсть и густые каштановые волосы придавали ему определенную привлекательность. Его грубоватое, морщинистое лицо вызывало интерес, а небольшая седина у висков отнюдь не отталкивала. Но помимо оружия именно блеск в суровых глазах и манера сжимать челюсти – не терпящая компромиссов решительность – напомнили ей, что он полицейский.

И неприступный.

Нельзя сказать, что Оливия присматривалась. Но она заметила, что у него нет обручального кольца, и она где-то читала, что он разведен и его бывшая жена умерла.

Она дала зарок не связываться с мужчинами после того, последнего, с которым она едва не пошла к алтарю. Кроме того, Бенц не был мужчиной ее типа.

Она открыла дверь раньше, чем он успел постучать, и Хайри С, выскочив из кухни, принялся лаять как бешеный.

– Прекрати! – приказала Оливия, и пес на этот раз действительно умолк. Оливия встретилась взглядом с Бенцем. – Вы нашли ее, да?

– Мы кое-кого нашли.

О господи. В глубине души у нее теплилась слабая надежда, что она ошиблась. Что, как и думал этот детектив, ей просто приснился кошмарный сон. Но теперь даже малейшая надежда была потеряна.

– Это женщина, о которой я вам говорила. Та, в огне.

– Я бы хотел поговорить с вами о ней.

Наконец-то.

– Входите. – Она открыла дверь шире, и пес пулей выбежал на улицу.

– Спасибо. – Держа руки в карманах слаксов, он вошел в дом и увидел книжный шкаф, растения в горшках, бугорчатый диван и стулья. – Мы должны заново уточнить кое-что из того, что вы рассказывали раньше.

– Хорошо. Большая часть дня у меня свободна, затем около четырех мне нужно встретиться со своим преподавателем.

– В пятницу так поздно? – На тесной кухне с низкими потолками и пожелтевшими сосновыми стенами Бенц, с его ростом около шести футов и трех дюймов, казался еще больше. Пригнувшись, он миновал свисающий с потолка масляный фонарь, прибор, который бабушка Джин отказывалась заменить лишь из-за того, что боялась отключения электричества. Чиа в своей клетке издала пронзительный звук, переходя с одного конца жердочки на другой и осторожно наблюдая за незваным гостем.

– Ш-ш, Чиа! – велела Оливия. – Еще одна сирота моей бабушки. Чиа не любит, когда ее не замечают. Она обязательно должна высказаться.

– Типично женская черта.

– Что? – Глаза Оливии сузились.

– Эта была шутка, – объяснил он.

– Неудачная.

– Согласен. Значит, вы должны встретиться со своим преподавателем.

– Да. С доктором Лидсом в Тулейнском университете.

Оливия внезапно почувствовала, что атмосфера на кухне вдруг стала холоднее, будто она включила кондиционер. Чувство юмора Бенца словно испарилось. Его стальные глаза блеснули.

– Вы его знаете? – спросила она.

– Мы встречались. – Из кармана Бенц достал тот же самый маленький магнитофон. – Это не должно занять много времени. – Он поставил магнитофон на кухонный стол, где пытался цвести кактус благодарения. В маленький микрофон он произнес, что продолжает беседу, назвал число и время и, произнеся по буквам имя Оливии, добавил, что находится с ней в ее доме. Но за стол он не сел, а прислонился к нему бедром.

– Вы сказали, что недавно снова приехали в Луизиану. Когда именно? Летом этого года?

– Да. Я приехала в конце июля, когда заболела моя бабушка. – Она показала на одну из фотографий в рамках, висящих на стене возле заднего крыльца. – Вот мы на фотографии. Ее сделали давно. – На снимке бабушка с седыми волосами, заплетенными в косу, держала босую Оливию на руках. В то время ей было около пяти лет. На ней были шорты с рваными краями и футболка. Девочка в восторге запрокинула голову. Солнечный свет струился сквозь деревья и пятнами падал на сухую траву. На заднем плане – живая изгородь с розовыми цветами, единственным темным местом на фотографии была едва заметная тень в самом низу.

Бенц тоже ее заметил.

– Кто делал снимок?

Оливия напряглась.

– Мой отец. Это был один из редких случаев, когда он соизволил прийти.

– Он вас не растил? – спросил Бенц. Она перевела дух.

– Отец? Он вовсе не был образцовым отцом вроде Уорда Кливера. Его часто не было рядом. В основном меня растила бабушка Джин. – Она не любила говорить о своей семье. Даже слово «дисфункциональная» не подходило для ее описания. – О... извините... не хотите ли кофе или... или, господи, у меня, кажется, больше ничего нет.

– Лишь в том случае, если и вы его хотите.

– Отчаянно хочу, – признала она. – Это... такая нервотрепка.

К ее удивлению, он действительно улыбнулся, и на мгновение мелькнули его белые зубы.

– Ну да. Конечно. Кофе – это здорово.

Она знала, что он просто пытается ее успокоить, но это радовало. Ей нужно было успокоиться. Став на цыпочки, Оливия потянулась к верхней полке одного из немногочисленных шкафчиков, к той, где она держала «хорошую» посуду, которой никогда не пользовалась. Бенц пришел ей на помощь и вынул две фарфоровые кофейные чашечки.

– Спасибо. – Она поставила чашки на стол и потрогала стоящий в кофеварке стеклянный сосуд с кофе, сваренным несколько часов назад. – Итак... вы спрашивали о моей семье. Я не очень-то люблю о ней говорить. Моего дедушку убили на войне. Бабушка больше не выходила замуж. Большую часть времени она заботилась об остальных.

– О ком?

– В основном обо мне. О моей маме, когда она была поблизости. О моей сестре Чандре, пока она не умерла. Ей было лишь два года. Несчастный случай – упала в воду, – пояснила Оливия, прибегая к той же самой фразе, которую она всегда использовала, когда кто-нибудь спрашивал ее о семье. Несчастный случай. Это так просто. Но его не было. Может, и смерти-то не было.

– А где сейчас ваша мама?

– Хороший вопрос. – Она налила кофе. – Вообще-то я думаю, она в Хьюстоне вместе с мужем, Джебом Мартином, а по сути, настоящим КОЗЛОМ.

– Он вам не нравится.

Дернув плечом, она ответила:

– Он, наверное, почти такой же, как любой из них, но нет, он мне не нравится, и я действительно не понимаю, какое отношение все это имеет к случившемуся сегодня утром.

– Возможно, никакого. Но не каждый день кто-то врывается ко мне в кабинет и заявляет, что наблюдал за убийством таким образом, как вы.

Оливия не стала спорить. По крайней мере, он ее слушал. Она протянула ему чашку.

– У меня есть молоко, но нет сахара.

– Черный будет в самый раз.

– Я унаследовала этот дом и еще не решила, сколько буду в нем жить.

Пока шла запись, Бенц подошел к окну и устремил взгляд на реку – сквозь деревья просачивались лучи солнца, неподалеку от дома и маленького двора тянулась полоса мутной воды.

– А ваш отец?

Оливия закрыла глаза. Лучше покончить и с этим.

– Я уже несколько лет ничего о нем не слышала. Он... он в тюрьме – в Миссисипи, кажется. Последний раз я его видела, когда училась в начальной школе. – Она ожидала других вопросов об отце, но, к счастью, он не стал продолжать эту тему.

– А Тусон?

– Что Тусон?

– Почему вы уехали оттуда?

– Кажется, я уже объясняла. Бабушка болела, а я уже решила поступить в аспирантуру. Меня приняли в Тулейнский университет, и, подумав, что это судьба, я переехала сюда. Моя деловая партнерша выкупила мою долю в магазине.

У двери заскулил пес, и Оливия распахнула ее. Вбежал Хайри С, взъерошенный клубок меха.

– Пес моей бабушки, – пояснила Оливия, прежде чем Бенц спросил. – Тоже перешел ко мне по наследству. Хайри С... назван в честь любимого президента бабушки Джин, только пишется немного по-другому.

– Не слишком-то он похож на сторожевого пса.

– Au contraire, детектив. Его просто не удержать, когда кто-нибудь приходит, не так ли? – спросила она пса, почесывая ему ухо.

– Я обычно советую завести ротвейлера или питбуля.

– Спасибо, но я предпочитаю его.

– И птицу.

– Точно, и птицу.

Он обвел взглядом маленький дом.

– Соседей поблизости нет, а у вас жуткие кошмары. Вам не страшно? Вы сообщили, что почувствовали, как убийца каким-то образом мельком вас видел. А вы тут в такой изоляции. Не опасаетесь, что он может к вам пожаловать?

– Вряд ли он знает, кто я.

– И все-таки.

Она вспомнила ощущение, будто кто-то наблюдал за ней через окна, ощущение, от которого кровь стыла в жилах.

– Я стараюсь бороться со страхом. У меня есть собака, бабушкин дробовик, и я запираю замки. Я осторожная, – сказала она. – Вы должны помнить. Я здесь выросла. Это мой дом.

– Вам бы не помешала система безопасности.

– Возможно, вы правы, – согласилась она. – Я об этом подумаю.

– Хорошенько подумайте. – Бенц выдвинул один из стульев с плетеной спинкой у маленького стола. – Хорошо, давайте поговорим об этой ночи, – предложил он, вынимая маленький блокнот из кармана куртки. – Кто-нибудь может подтвердить, что вы были здесь?

– Здесь, в доме... нет... я была одна... эй, минутку, – воскликнула она в изумлении. – Что вы хотите сказать? Мне нужно алиби?

– А оно вам нужно?

– Нет. Именно я сообщила вам об убийстве, помните? Я только что вам сказала, что живу одна. С собакой.

– Я просто выясняю, что случилось. Вы отправились спать как обычно и...

– И, кажется, я проспала часа три. – Она пристально посмотрела на него, садясь за стол напротив. – Послушайте, я не знаю, как это объяснить, понимаете? Я привыкла к этим... снам или видениям, когда была маленькой... к тому, что происходило... но они были не всегда, и были... другими, я думаю. – Она взглянула на застекленные створчатые двери и нахмурилась. Сколько раз она пыталась объяснить, что она видела? Сколько раз ей не верили, смеялись над ней и называли ненормальной? Рик Бенц, детектив он или нет, был точно таким же, как и все остальные, которых она безуспешно пыталась убедить.

Ее изучали его серые глаза.

– Я пришла в участок, чтобы помочь вам. Полагаю, вы здесь по той же причине и после того, как вы нашли ту женщину, вам действительно понадобится моя помощь. Я не могу сообщить вам ничего нового.

– А убийца? Расскажите мне о нем.

– Я думала об этом, – ответила она, пытаясь сдержать гнев. Какая наглость даже предположить... Она перевела дух и велела себе просто потерпеть. – Как я уже сказала, он был одет как священник и всё требовал, чтобы та женщина исповедовалась в своих грехах. Но у меня нет полной уверенности, что он действительно священник, в смысле, я никак не могла узнать, давал ли он на самом деле обет.

– Вы не видели его лица из-за маски, но слышали его голос.

– Да. На фоне органной музыки по радио.

– Вы бы узнали его голос, если бы снова его услышали?

– Не знаю, – задумавшись, признала Оливия. – Он шептал.

Бенц наморщил лоб.

– А какого он роста? Определили ли вы это, когда он снял свое облачение? Какого он телосложения?

– Он был в хорошей форме... атлетического телосложения. Где-то около шести футов, но это лишь догадка. Вроде бы он не был толстым, но и худым его не назовешь. Он не походил на бегуна на длинные дистанции. Может, все дело в одежде, но я думала... Мне показалось, что у него телосложение, как у лыжника или пловца, потому что у него были широкие плечи, но узкие талия и бедра.

– Вы сказали, вам показалось, что он смотрел на вас.

– Да. Он поднял взгляд и начал пристально смотреть.

– Но вас там не было, – уточнил Бенц, наконец взяв чашку и делая глоток.

– Нет, он словно чувствовал меня.

– Значит, что получается? У вас с ним телепатическая связь?

Она покачала головой:

– Мне бы и самой хотелось знать или понимать это... но когда это происходит, у меня болит голова, и потом я чувствую себя измученной.

– А сколько раз с вами такое случалось?

– Несколько, – признала она. – Но никогда не было так отчетливо, столь живо. – Она сделала глоток кофе, но совершенно не ощутила его вкуса.

– Какого цвета были его глаза?

– Я не смогла определить цвет, – со вздохом ответила она. – В комнате было дымно, и он прищуривался...

Бенц казался сердитым.

– Значит, несмотря на то, что вы каким-то образом умудрились увидеть его, вы не можете вспомнить ничего особенного, что бы помогло узнать этого священника в толпе.

– Нет. – Она стиснула зубы, удерживая резкий ответ, готовый сорваться с языка, потому что детектив Бенц просто выполнял формальности, но все еще не верил ей. – Думаете, я это сочиняю?

Его челюсть дрогнула.

– Это все кажется каким-то надуманным.

– Тогда откуда же я столько знаю?

Он наклонился вперед, и она впервые заметила цветные прожилки в его серых глазах и линии в уголках его рта.

– Вот в чем вопрос, не так ли? Откуда вы столько знаете?

– Я уже говорила вам, детектив, но, очевидно, вы мне не доверяете. Вы, кажется, считаете, что я каким-то образом замешана в этом жутком убийстве и как последняя дура помчалась в полицию, чтобы меня там осмеяли и затем разоблачили!

– Это тоже как-то надуманно.

– Тогда зачем же вы сюда приехали?

– Мне бы хотелось добраться до правды.

– Верьте мне, и я хочу того же не меньше вас, – сердито выпалила она. Какой же дурой она была, если надеялась, что он ей поверит. Что увидит доказательство и доверится ей.

В виске Бенца запульсировала жилка.

– Вы хотите сообщить мне что-нибудь еще?

– А вы хотите еще о чем-нибудь спросить?

– Пока нет, но, возможно, позднее у меня появятся вопросы.

– Конечно. – Она не смогла сдержать сарказма в голосе несмотря на то, что дала себе слово не злить полицейского.

Бенц выключил магнитофон и убрал его в карман.

– Если вы о чем-нибудь вспомните...

– Не сомневайтесь, вы узнаете об этом первым.

Он закрыл блокнот.

– Знаете, Бенц, я надеялась, что вы мне поверите.

– Дело не в том, верю я вам или нет, – ответил он, ставя на место стул. – Важно другое: можете ли вы дать мне информацию, чтобы я с ее помощью поймал этого сумасшедшего ублюдка. Прежде чем он совершит еще одно преступление. Может, вам стоит получше разобраться в своих видениях. Например, постараться, чтобы они происходили раньше, чем что-то произойдет. А не потом. Вот это бы помогло.