В лагере французского принца Людовика отношения между англичанами и французами обострялись с каждым днем. Напряжение еще более усилилось после проведенной защитниками замка атаки против сил сэра Вильяма де Мандевилля. Был нанесен очень большой урон, разграблены запасы и даже захвачено боевое знамя. Сэр Вильям зло сетовал на то, что располагавшиеся по соседству французские войска не сделали ни малейшей попытки прийти ему на помощь.

Вместо того чтобы умиротворить сэра Вильяма, сказав, что предводителя французского отряда не было на месте, а солдаты не решались действовать на свой страх и риск, граф Перш – высшее должностное лицо при дворе Людовика, которому следовало бы быть поосмотрительнее, обвинил в предательстве самого сэра Вильяма за то, что тот прохлопал нападение и недостаточно мужественно оборонялся. В первом из обвинений вполне могла быть доля правды, но второе было совершенно несправедливым. Люди сэра Вильяма были атакованы в тот момент, когда расчищали местность, расставляли палатки, огораживали стойла для лошадей и выполняли остальные работы, связанные с созданием нормального лагеря. Они были заняты работой, перемещались туда-сюда. Если учесть, что их захватили врасплох, когда они находились в очень невыгодном положении, то их оборону следовало назвать мужественной, хотя и не очень успешной.

К несчастью для гармонии взаимоотношений между сторонниками Людовика, скоро дело стало выглядеть так, словно поспешное обвинение графа Перша было вполне обоснованным. Позже, в тот же день, когда французские рыцари сели обедать, на них налетел большой вооруженный отряд под боевым штандартом сэра Вильяма де Мандевилля. Однако урон, нанесенный этим вторым нападением, оказался меньшим, чем рассчитывали воины из гарнизона Беркхемпстеда. Далекие от того, чтобы считать людей сэра Вильяма своими союзниками, французы схватились за оружие, как только завидели флаг, и тем самым спаслись от серьезных потерь.

Они не могли открыто обвинить де Мандевилля в нападении на них, поскольку он уже раньше пожаловался на потерю знамени, но среди французов укрепилось подозрение, что он мог быть как-то связан со всем этим. Если это было не так, говорили они друг другу, почему он не предостерег их, когда увидел людей, несших его знамя? То, что он мог и не видеть вышедших из замка людей, что они могли поначалу прятать знамя или что, справедливо озлобившись, сэр Вильям мог просто желать французам самим побывать в яме, которую они вырыли для него, – ни одна из этих возможностей в расчет не принималась. Один из французов, раздраженный топотом табуна лошадей, злобно заметил, что не удивился бы, обнаружив, что сэр Вильям потворствовал нападению на них. Или даже, внес свою лепту Осберт, все это могло быть заговором, организованным сэром Вильямом, чтобы мнимым нападением на собственный лагерь пополнить личное достояние за французский счет.

В ту минуту никто особо не откликнулся на такую идею, поскольку поведение Осберта во время нападения внушило большинству его соратников искреннее отвращение к общению с ним. Он был слишком самодоволен, полагая, что никто не заметит его трусости в трудных ситуациях, но сплетни о его действиях во время штурма Хертфорда уже перекинулись с простых солдат на их командиров, а последние события окончательно убедили всех в справедливости таких слухов. Никто не хотел бы иметь Осберта своим соседом или прикрытием в предстоящей битве. Тем не менее, его замечание начали повторять тут и там с лукавым подмигиванием, и зерна недоверия, посеянные между английскими и французскими отрядами, получили хорошую подпитку.

Излишне говорить, что эта ситуация нисколько не улучшилась, когда из Льюиса и Непа пришли сообщения об отряде грабителей, пользовавшихся боевым кличем «Данмоу». Французские лорды, получившие в свое владение эти замки, отправились с жалобой к принцу.

– Это странно, – сказал Людовик. – Фиц-Уолтер здесь, и вроде бы все люди при нем, во всяком случае, большой отряд не исчезал. Кроме того, у него нет интересов в той части страны.

Это было действительно странно. Если люди Фиц-Уолтера имели какое-то дело в Сассексе, почему они просто не представились и не потребовали гостеприимства? Они были союзниками, и их приняли бы. Нет, это чепуха. Если же Фиц-Уолтер хотел сохранить свой интерес к этому району в тайне, он запретил бы своим людям возвещать о себе в каждом замке. Но тогда они, безусловно, не стали бы использовать боевой клич «Данмоу». Даже англичане не могут быть так глупы! Если только… Это могла быть далеко не глупость, особенно если Фиц-Уолтер на это и рассчитывал: как подумал поначалу и сам Людовик, люди решат, что такая глупость невозможна. За Фиц-Уолтером, сказал себе принц, стоит понаблюдать очень внимательно.

Людовика начинало беспокоить стремительно нараставшее недовольство английских баронов. Он еще не был готов изменить свою политику, заключавшуюся в том, чтобы не давать им в руки никакой власти, но считал, что было бы в высшей степени неразумно усиливать их враждебность какими-либо знаками пренебрежения. Нужно что-то сделать, чтобы одновременно умиротворить Фиц-Уолтера и выяснить, действительно ли он как-то связан с событиями в Сассексе.

Ничего определенного не приходило в голову Людовика, пока ему не представили еще одну жалобу, касавшуюся безобразий, совершаемых людьми Осберта де Серей. Людовик не сразу смог вспомнить, кто такой Осберт, но вскоре имя де Серей всплыло в его памяти в связи с Таррингом, который располагался в нескольких милях от Льюиса. Поскольку трусость Осберта стала уже в лагере притчей во языцех, Людовик знал, что в бою этот человек бесполезен. Он сможет использовать его в другой роли и одновременно избавиться от его людей, которые только подрывали дисциплину в лагере. Поскольку Осберт знает местность вокруг Льюиса, он может отправиться туда и выяснить, кто все-таки нападал на фермы и пытался взвалить вину на Фиц-Уолтера.

Людовик остался доволен неожиданным планом, чувствуя, что сумеет извлечь много пользы для себя из нападения на Льюис и Неп. Принц не предполагал, однако, что последствия озорной выходки Адама уже вышли из-под контроля. Новость о грабителях, кричавших «Данмоу», достигла ушей не только владельцев Льюиса и Непа, но и графа Арундельского. Этот достойный вельможа не был излишне проницателен, но даже он уже начал чувствовать запах презрения к английским баронам, витавший вокруг Людовика. Поэтому он не отправился искать правды у принца, но обратил свое негодование непосредственно на Фиц-Уолтера.

Только долгая выучка в вопросах этикета удержала Арунделя от того, чтобы не завязать открытую драку с Фиц-Уолтером. Он и так подошел слишком близко к этому, насколько позволяли зайти правила хорошего тона в чужом доме. Ему нужен был какой-то выход для его дурного настроения, но он не допускал и мысли пожаловаться на соотечественника французам, которых уже начинал ненавидеть. Ему не хотелось жаловаться на Фиц-Уолтера даже английским баронам в лагере Людовика. Оставался еще один способ успокоиться, и совершенно для всех безобидный. Арундель отправился в свою часть лагеря и, приказав небольшому отряду сопровождать его, решил прогнать плохое настроение продолжительной прогулкой.

У него не было определенного маршрута, и он мало обращал внимания, в какую сторону едет. Через несколько миль он заметил впереди маленькую деревушку, окруженную оборонительными укреплениями. Плотная стена деревьев, вывернутых корнями наружу, и переплетение обрубленных ветвей создавали барьер, окружавший деревню. Тут Арундель вспомнил, что это земля Джеффри Фиц-Вильяма. Он постоял с минуту в нерешительности, а затем, все еще раздраженный оказанным ему неуважением, отправил человека узнать, не примет ли его лорд Джеффри.

Спустя полчаса маленький отряд въехал в деревню, и Арундель увидел своего посыльного, возвращавшегося в сопровождении рыцаря в одной кольчуге. Разглядев щит рыцаря, Арундель с жаром бросился вперед.

– Де Випон! – воскликнул он. – Что вы здесь делаете?

– Я помогаю своему зятю защищать его земли от французов, – ответил лорд Иэн, словно и не было никаких англичан, участвовавших в осаде Беркхемпстеда и сам Арундель не был в их числе. – Джеффри не было в замке, когда прибыл ваш посланец, но я уверен, он примет вас с большим удовольствием.

– Мне понадобится разрешение на безопасный выезд, – осторожно проговорил Арундель. – Э-э-э… гм… вы знаете, я… э-э… человек Людовика.

– Конечно, – добродушно ответил Иэн. – Клянусь честью, вы будете вольны уехать, как только пожелаете, и из замка, и из поместья тоже, без каких-либо помех. Поедем, пообедаете с нами. Вы, должно быть, устали от лагерной пищи после той осады Хертфорда, и теперь вот очередная.

– Благодарю вас, охотно.

Арунделю стало намного лучше. Явное удовольствие, которое демонстрировал Иэн от встречи с ним, утешало. Они не были друзьями в том смысле, чтобы скучать друг без друга, но были знакомы много лет, и каждый из них сердечно уважал другого как соперника и человека. У Арунделя не мелькнуло ни малейшей искры сомнения в своей безопасности, когда он с десятком воинов приближался к замку, охраняемому несколькими сотнями его врагов. Слово лорда Иэна было абсолютной гарантией того, что Арундель в Хемеле будет в такой же безопасности, в какой был бы в своем лагере, пожалуй, даже большей, поскольку в Хемеле он мог не опасаться, что его атакует диверсионный отряд из Беркхемпстеда.

Иэн тактично завел разговор о турнире, в котором они с Арунделем участвовали десять лет назад, задолго до того, как королевство погрузилось в пучину открытой гражданской войны. Арундель охотно поддержал тему, и, отдавшись приятным воспоминаниям, они въехали в замок, где их встретил с распростертыми объятиями Джеффри, заявивший, усаживая гостя на лучшее место у огня, что Арундель своим визитом оказал ему большую честь. Он приказал подать вина, подвинул столик поближе к Арунделю и обменялся взглядом с Иэном. В ответ на его невысказанный вопрос Иэн незаметно приподнял брови и пожал плечами. Он не знал, зачем пожаловал Арундель. Принесли и разлили вино. Пригревшись у огня, Арундель сбросил плащ и перчатки и согласился, чтобы с него сняли кольчугу, хотя от ванны отказался. Они любезно побеседовали о женщинах, и Арундель вновь вернулся к событиям десятилетней давности.

– Я ничего не понял на том турнире, – сказал он, качая головой. – В частности, не понял, почему Джон выбрал именно вас своим защитником. Мне кажется…

Иэн взрывом смеха прервал собеседника, но ни он, ни Джеффри не упустили мелькнувшего на лице Арунделя выражения обиды и гнева. Это навело их на мысль, что кто-то уже посмеялся над его тугодумием.

– Прошу прощения, – поспешно произнес Иэн. – Я смеялся не над вами, Арундель, а над своей собственной глупостью, благодаря которой угодил в ловушку Джона. Были приняты серьезные меры предосторожности, чтобы вы ничего не заподозрили, поскольку вас все знали как человека чести, и вы никогда не стали бы соучастником интриг короля.

– Я не считаю, что ты был так уж глуп, Иэн, – вмешался Джеффри, искусно подыгрывая ему. Хотя Джеффри в то время еще был юным оруженосцем, он знал, что Иэн отнюдь не попался в ловушку, но сознательно пошел на риск, чтобы достичь своих целей. По какой-то причине Иэн сейчас хотел подчеркнуть свои личные проблемы с Джоном. – Кто мог предполагать, что король до такой степени разгневается на тебя за то, что ты женился на леди Элинор, что организует заговор с целью убить тебя?

– Так вот в чем дело! – задохнулся в изумлении Арундель.

– Да, и это было не единственный раз, – хитро ответил Иэн. – Когда Джон гневался на кого-то, он уже никогда не забывал об этом.

– Однако вы оставались верны ему, – сказал Арундель с оттенком горечи в голосе.

Иэн сделал отрицательный жест.

– Не из любви к нему. По правде говоря, я не знаю, как это объяснить вам, Вильям, но… Могу сказать только, что я так сильно ненавидел короля, что не мог расстаться с ним. Вы сочтете меня сумасшедшим, но, когда Джон умер, сердце мое было разбито. Моя ненависть к нему занимала такую значительную часть всей моей жизни… Ладно, сейчас это уже не важно. Важнее то, что люди, противостоявшие Джону, нравились мне еще меньше, чем сам король. Надеюсь, вы простите меня за то, что я так плохо отзываюсь о ваших друзьях, но…

– Они мне не друзья, – сердито отрезал Арундель. Глаза Джеффри, в упор смотревшего на гостя, сверкнули золотом, озаренные огнем из камина, и тут же опустились. Так вот куда метил Иэн. Иэн оказался куда проницательнее его. Возможно, потому, что он и Арундель – воистину птицы одного полета, за исключением того, что Иэн был очень умен. В целом, оба они – простые люди, которые хотят, чтобы все вещи были ясными – черно-белыми. Иэн заметил, что Арундель расстроен и обижен чем-то или кем-то из окружения Людовика, и решил показать ему, где его истинные друзья и где он найдет сочувствие.

Наступило непродолжительное молчание, пока Иэн и Джеффри пытались придумать, что сказать. Арундель вывел их из затруднения.

– Люди совершают ошибки, – мрачно заметил он.

– Бог свидетель, насколько это правда, и я совершил их множество, – быстро поддакнул Иэн. – Тем более легко ошибиться в государственных делах.

– Выбор часто бывает труден, – добавил Джеффри, – и, к моему стыду, я побоялся его сделать. Милорд, даже если сейчас вы чувствуете, что выбрали ошибочно, вы имели мужество сделать выбор. Все люди должны уважать вас за это. А я, как трус, заперся в своем замке, боясь последовать или зову сердца, или зову ума.

Иэн бросил восхищенный взгляд на своего зятя. Джеффри высказал простыми словами, но с крайней деликатностью именно то, что нужно было сказать. Несколькими короткими фразами он обольстил Арунделя, попутно согласившись с тем, что он сделал неправильный выбор, и ясно дав понять, что, если Арундель решит снова переметнуться на другую сторону, его примут скорее с почетом, чем с презрением. По положению головы Арунделя и его расправившимся плечам было видно, что Джеффри не промахнулся.

– Что вы, лорд Джеффри, – утешительно произнес Арундель, – ваше положение было сложнее моего. Вы связаны кровью с Джоном. Одно дело видеть в человеке плохого короля, который не может исправиться, и я скажу вам прямо, что до сих пор считаю его таковым.

– Я тоже, – согласился Джеффри.

– Поэтому вы поймете, почему я решил, что нет иного пути, как выбрать нового короля. Однако совсем другое дело – поднять оружие на своего родственника. Не вините себя.

– Вы очень добры, милорд, – вздохнул Джеффри. – И все-таки получается, что мне не хватило мужества…

– Может быть, но взгляните, куда завело меня мое мужество! – с горечью воскликнул Арундель. – Лучше бы я пошел вашим путем, лорд Джеффри, и отсиделся в своих владениях с верой в Господа. Нас ведь предупреждали. Снова и снова Папа уговаривал нас быть послушными и верить в Бога. Я не послушался, и вот я оплеван, в то время как вам, более терпеливому, Бог ниспослал ответ. Джон умер, и вы получили короля и товарищей, которые почитают вас.

Снова наступила пауза. Арундель высказал вслух именно то, что желали услышать Иэн и Джеффри. Джеффри начал настойчиво сигналить слугам, и шум расставляемых для обеда столов нарушил тишину и позволил тактично переменить тему.

Они с удовольствием и долго говорили за столом. Когда душа Арунделя размякла от вкусной пищи и вина, были пересказаны все новости из лагеря Людовика, включая историю с бандой, использовавшей боевой клич Фиц-Уолтера. Иэн и Джеффри от всего сердца посмеялись над этим, извиняясь, если затронули чувства Арунделя, но очень довольные, что Фиц-Уолтеру так насолили. Несмотря на то, что он сам был пострадавшим, Арундель смеялся вместе с ними. В этой теплой компании он считал потерю урожая фермы гораздо менее важной, чем доставленные Фиц-Уолтеру неприятности. Когда обед закончился, короткий зимний день уже подходил к концу, и Арундель с сожалением начал собираться в обратный путь.

– Я не могу нарушить данное мной слово, – сказал он, пожимая по очереди руки Иэну и Джеффри, – но если Господь снизойдет до того, чтобы спасти меня от моего собственного безумия, второй раз я так не ошибусь. И вы можете передать вашему другу Пемброку, лорд Иэн: я жалею, что не послушался его, и очень многие из нас жалеют о том же.

– Можете быть уверены, что я передам ему, и что он прекрасно поймет, почему вы вынуждены были поступить именно так. Вы можете быть также уверены, что, если вы освободитесь от своего нынешнего долга, то со всем уважением будете приняты королем Генрихом, очень добрым мальчиком, уши которого свободны от всяческих лживых сплетен.

– Вот как? – задумчиво произнес Арундель. – Я запомню.

Он уехал, и Иэн с Джеффри проводили его взглядом.

– Мы сегодня хорошо поработали во славу короля, – заметил Джеффри. – Господи, ну и болван!

– Может быть, – задумчиво согласился Иэн, – но он, по крайней мере, честный болван. Он взбунтовался потому, что не выносил Джона и его действий, а вовсе не ради уничтожения всякой власти, чтобы безнаказанно грабить и насиловать… Да, кстати, насчет грабежей. Кто, как ты думаешь, мог кричать «Данмоу», грабя французов?

– Не могу даже предположить, – ответил Джеффри, поворачивая коня обратно к Хемелу, – но, думаю, стоит написать об этом Адаму. Если это очередной Вилликин из Вилда, кто-то, имеющий личную неприязнь к Фиц-Уолтеру, пусть Адам попробует установить контакт с ним. Может, Адам помог бы ему чем-нибудь и, кроме того, предупредил не нападать на Кемп или Тарринг. Было бы совсем неплохо подбодрить его в этом добром деле.

– Займись этим, – согласился Иэн, – а я напишу Пемброку. Может быть, он как-то даст понять Арунделю, что его не будут презирать или обижать, если он оставит Людовика.