Письма от Адама приходили с поразительной регулярностью со времени его отъезда до того дня, когда Джиллиан передала ему предложение Иэна поторопиться с захватом Вика. На следующий день от него должно было прийти очередное письмо. Оно не пришло, и леди Элинор со смехом утешала не знавшую куда деться от беспокойства Джиллиан. Неужели она хочет, спрашивала Элинор, совершенства на этой грешной земле? И то было почти чудом, что до сих пор ничего не случилось, что задержало бы регулярность отправлений. Лошади иногда ломают ноги. С гонцами случаются всякие приключения. Может быть, письмо придет днем позже. Может быть, неприятность, в которую попал гонец, оказалась серьезной или даже роковой. В таком случае письмо могло вообще не дойти. Это были такие разумные слова, что Джиллиан пришлось согласиться с ними, хотя ее мятежное сердце периодически начинало бушевать от страха. Если бы ей приходилось скучать, Джиллиан давно бы уже билась в истерике, но Элинор была слишком умна, чтобы позволять ей сидеть сложа руки. Она бы придумала ей работу, если бы это было необходимо, но по счастливой случайности придумывать ничего не пришлось. Иэн и Джеффри были уже в пути, направляясь в Роузлинд, и граф Пемброкский написал, что скоро тоже прибудет в сопровождении нескольких неназванных гостей. Джиллиан казалось, что ей и прежде приходилось много работать, но теперь у нее не было времени даже перевести дух, помогая приводить в порядок замок для встречи высоких гостей.

Дни проходили, письма от Адама все не было, и, несмотря на все заботы, Джиллиан волновалась все больше. Джоанна ласково успокаивала ее, указывая на то, что, если Адам заканчивал последние приготовления к штурму или даже вступил в переговоры о сдаче замка, у него просто могло не остаться времени писать. Он ведь не похож на Иэна или Джеффри, которые могут черкнуть несколько строк без всяких усилий, не задумываясь. Для Адама письмо было настоящим трудом и требовало времени и спокойствия.

Слова могли бы утешить, если бы она не замечала тревоги в глазах самой Джоанны. Это был для нее очередной урок. Джоанна боялась почти так же сильно, как она сама, но это не останавливало ее от выполнения повседневных обязанностей. Джиллиан заставила себя следовать этому примеру. Хотя она всякий раз вздрагивала и оборачивалась, когда какой-нибудь слуга приближался к ней торопливым шагом, она делала все необходимое быстро и аккуратно. Это было одновременно и труднее, и легче, потому что страх, который она ощущала, заметно отличался от того, к которому она привыкла за всю свою прошлую жизнь. Впервые это был в чистом виде страх за другого человека. Раньше, даже когда Джиллиан беспокоилась об Адаме, этот страх смешивался со страхом за себя, потому что с его смертью под угрозой оказывалась ее безопасность, и она могла стать жертвой любого мужчины. Теперь Джиллиан была твердо уверена в своей безопасности, вечной безопасности. Леди Элинор признала ее своей, а люди из Роузлинда всегда берегут то, к чему прикипели сердцем.

Странно, однако, размышляла Джиллиан, старательно вышивая темно-зеленое платье, которое должно было ослепить Адама, но такого рода страх приносил еще больше боли. Куда бы она ни шла, она постоянно тащила в себе свинцовый груз, постоянное томление в груди и в горле, постоянное тошнотворное ощущение в животе. Столь же странной казалась ей ее способность терпеть все это, улыбаться слугам, когда они хорошо работали, обсуждать с видимым увлечением «изюминку» к каждой перемене блюд, осматривать коров и свиней в хлевах и решать, какую из них резать первой, а какая пусть еще пожирует несколько дней. Самой же странной была искренняя радость, испытываемая Джиллиан за Элинор и Джоанну, чьи мужья находились в безопасности и возвращались домой. Казалось бы, это должно было только усилить ее собственное несчастье, но почему-то все происходило наоборот. Только будет ли она испытывать то же чувство, когда Иэн и Джеффри приедут?

Ответ на этот вопрос она получила следующей ночью, через несколько часов после наступления темноты. Часовые на стенах уже собирались забить тревогу, заметив, что к замку приближаются много людей, когда Иэн самолично подъехал ко рву и потребовал впустить его. Замок ожил. Зал засветился факелами; слуги торопливо натягивали верхнюю одежду, если не спали в ней из-за холода; Элинор и Джоанна выбежали в ночных рубашках и с распущенными волосами встречать своих самых дорогих гостей. Джиллиан с облегчением обнаружила, что испытывает радость за них и в то же время какую-то грусть, но никак не зависть. Единственное, в чем она сомневалась, – это что ей делать. Она не хотела вторгаться в страстные объятия и горячие приветствия, но и не желала показаться мрачной или равнодушной.

Второй вопрос разрешился столь же приятно, как и первый. Несколько минут Элинор и Джоанна обнимали и ощупывали своих мужей, чтобы убедиться, что они целы и невредимы, а затем попросили позвать Джиллиан. Служанку отправили бегом привести ее, если она проснулась. Далеко бежать не пришлось – Джиллиан стояла на лестнице, выжидая в нерешительности. Когда ее позвали, она охотно вышла вперед, чтобы оказаться в нежных объятиях Иэна и теплых – Джеффри, который знал о Джиллиан, разумеется, все, что узнали женщины, хотя Элинор не писала, что, как и Джеффри, подозревала Джиллиан в убийстве мужа. Это, считала Элинор, одна из тех вещей, знать о которых мужчинам совершенно не нужно и которая могла создать ложное мнение о характере Джиллиан.

Спустя несколько минут даже мучительный страх за Адама был позабыт. Пока Джеффри расспрашивал Джиллиан о Тарринге, Элинор рассказывала Иэну про Адама. Джеффри, видимо, больше слушал эту историю, чем ответы Джиллиан, поскольку никак не комментировал их, зато сказал:

– Как вы можете считать странным, что Адам не пишет? А когда это он писал?

– Он присылал письма Джиллиан каждые два-три дня с тех пор, как уехал, – многозначительно заявила Элинор.

– По определенным дням? – быстро спросил Иэн.

– Нет, милорд, – ответила Джиллиан, – дни могли меняться.

– А когда вы переслали ему весточку от Иэна? – поинтересовался Джеффри.

– Пять… нет, уже утро, шесть дней назад, – сказала Джиллиан, отчаянно всматриваясь в лицо Иэна.

Иэн не заметил этого. Он посмотрел на Джеффри, губы которого слегка шевелились, считая. Продолжая наблюдать за ним, Иэн сказал:

– Один или даже два дня лишних я объяснить не могу.

– Вы про Адама говорите, – отрезала Элинор, – а не дни считайте.

Джеффри улыбнулся ей и Джиллиан.

– Мы про Адама и говорим, – затем он снова повернулся к Иэну. – Ты судишь по себе, Иэн. Это ты можешь сказать вассалу, которого знаешь двадцать лет: «Разберись в этом замке за меня». Адам не поступит так. Он сам проверит место и людей. Он не слишком хорошо знает вассалов Джиллиан и, кроме того… да что говорить, мне самому трудно довериться мнению моих людей, а не своему собственному.

– Ага, вот видите? – сказал Иэн, тоже улыбнувшись Элинор и Джиллиан. – Вам незачем забивать свои прекрасные головки. Естественно, Адам не мог написать ни в день подготовки к штурму, ни в день самого штурма. Если бы они потерпели неудачу, он написал бы, чтобы сообщить эту новость и, может быть, спросить у меня, как быть дальше. Следовательно, раз вы о нем ничего не слышали, значит, штурм был успешным.

– И, зная любовь Адама к письмам, я предположил бы: он сказал себе, что писать нет нужды, раз он сам приедет домой не позднее гонца с письмом, – добавил Джеффри.

– Но он же не приехал, – прошептала Джиллиан. Иэн обнял ее рукой.

– Дитя мое, полагаю, вы увидите его завтра, хотя, может быть, и поздно, – губы его улыбались, но в глазах сквозила тревога. – А если он не приедет, я поеду туда сам и посмотрю, что задержало его. Вероятно, он хочет удостовериться, чтобы добыча была поделена поровну, а может, испытывает какие-то трудности в обеспечении управления замком. Не думайте об этом больше. Я привезу его домой.

Иэну пришла в голову и еще одна возможная причина опоздания. Адам мог быть серьезно ранен. Если он потерял сознание, то не мог ни написать, ни послать в Роузлинд за помощью. Если же он был в сознании, то мог запретить передавать в Роузлинд о его ранении. Зная свою мать, Адам предположил бы, что она поедет немедленно к нему, невзирая на то, идет битва или нет, и, возможно, привезет с собой Джиллиан. Адам мог быть безрассудным, но не настолько, чтобы подвергать такой опасности женщину, которую любит, или свою мать. Он будет скрывать свое ранение, пока не вернется домой.

Иэн не бросился в ту же минуту к своему дорогому мальчику, чтобы убедиться, что он жив, только потому, что знал, по описанию Элинор, характер сэра Ричарда. Что бы Адам ни приказывал, сэр Ричард обязательно послал бы за помощью, если бы решил, что Адам может умереть от своей раны. Таким образом, если Адам не был просто занят, как надеялся и верил Иэн, предотвращением возможных конфликтов между людьми, участвовавшими в штурме Вика, то и смертельно ранен он быть не мог. В таком случае было бы более жестоко пугать Элинор и Джиллиан, уезжая посреди ночи, чем оставить Адама там, где он был, до завтра.

На следующее утро все, кроме Джиллиан, поднялись поздно. Иэн и Джеффри были слишком заняты, компенсируя себя и жен за трехмесячную разлуку, и сомкнули глаза только ближе к рассвету, а когда они их открыли, то так обрадовались своему возвращению, что почувствовали себя обязанными продемонстрировать новые доказательства своей преданности. Джиллиан заняла себя последними приготовлениями к приему гостей, и, как оказалось, очень своевременно. Задолго до полудня было доложено о приближении с востока большого отряда под знаменем графа Арунделя.

Бедная Джиллиан не знала, что предпринять. Ей было неудобно вырывать Элинор или Джоанну из объятий мужей, по которым они так соскучились. С другой стороны, она понимала, что при появлении такого важного гостя хозяин и хозяйка поместья обязаны встретить его. Она даже не знала, подчинится ли стража у подъемного моста и решетки ее приказу впустить Арунделя. Это перевесило чашу сомнений. Джиллиан уже достаточно разбиралась в политике, чтобы понимать, что оскорбить Арунделя было бы куда хуже, чем прервать самые жаркие любовные ласки. Она отправила служанку передать Гертруде, что леди Элинор нужно дать знать о приближении Арунделя.

Однако вышло так, что Джиллиан не смогла бы предупредить Элинор вовремя, даже если бы не задержалась на несколько минут подумать. Отвернувшись от служанки, которой она дала поручение, Джиллиан вдруг заметила направлявшегося к ней через зал краснолицего мужчину. Его плащ был обшит мехом не только с изнанки, но и снаружи, а также на воротнике. Доспехи его были из числа самых лучших. В руке он держал шлем, украшенный золотой проволокой. Куртка его была искусно вышита и даже сверкала тут и там вокруг шеи драгоценными камнями. Это мог быть только сам граф Арундель.

Первым порывом Джиллиан было бежать куда подальше. Она никогда в жизни не общалась с таким знатным вельможей. Что, если она как-нибудь обидит его? Положение ее было тем более ужасным, что она знала, как важен этот человек для политических интересов Адама. К счастью, прежде чем она успела поддаться этому трусливому импульсу, в голову ей одновременно пришли две мысли. То, что Арунделя вообще никто не встретит, было бы куда большим оскорблением, чем возможное неловкое поведение Джиллиан. Последнее можно было бы отнести на счет недостаточного воспитания девушки; первое же целиком ложилось виной на леди Элинор и ее семейство.

Затем Джиллиан вспомнила многократно повторяемые слова леди Элинор, что она сама – знатная дама и должна вести себя соответствующим образом, если хочет стать женой Адама. Помня об этом, она сделала несколько шагов вперед, низко присела и застенчиво улыбнулась, видя, что джентльмен, стоявший перед ней, ошеломлен не меньше ее самой.

– Леди Элинор? – запинаясь, произнес он, прекрасно понимая, что этого не может быть. Он не видел леди Элинор много лет, но она, безусловно, должна быть намного старше этой девушки, да и забыть ее было нелегко.

– Нет, милорд, – тихо, но твердо ответила Джиллиан. – Я леди Джиллиан из Тарринга. Я приветствую вас в Роузлинде и прошу прощения, что леди Элинор и лорд Иэн не смогли встретить вас. Лорд Иэн и лорд Джеффри приехали поздно ночью. Могу ли я взять ваш плащ? Не хотите ли присесть? Могу ли я предложить вам вина? Перекусить? Ванну?

Все внимание Джиллиан было приковано к Арунделю, и ей даже не пришло в голову удивиться, как это он попал в зал, а ни один слуга не предупредил о его появлении. Иэн мог оставить Бьорну распоряжение впустить графа Арунделя, но все же об этом должны были сообщить. Однако эти вопросы не возникли в испуганном мозгу Джиллиан, так что она была совершенно поражена, когда, протянув ей свой плащ и вежливо отказавшись от предложенных услуг, пока не подойдут хозяева, Арундель обернулся через плечо.

– Теперь я вижу, почему вы так легко убедили вассалов леди Джиллиан подчиниться ей, – широко улыбаясь, произнес Арундель.

Джиллиан проследила за его взглядом и ахнула, сначала побледнев, а затем покраснев от радости. Позади Арунделя стоял Адам. Она не могла понять, как просмотрела его раньше; лицо ее застыло, язык онемел. Адам оторвал от нее глаза, чтобы ответить Арунделю, и зарделся, заметив у того на лице усмешку, отчего Арундель уже засмеялся вслух. Адам покраснел еще больше. При виде сверкающих глаз Адама тревога вывела Джиллиан из паралича.

– Садитесь, пожалуйста, милорд, – сказала она Арунделю, указав на мягкий стул с высокой спинкой и встав между Арунделем и Адамом. – Могу ли я взять ваш плащ, сэр Адам?

Кровь понемногу отлила от лица Адама, и он потянулся рукой к застежке плаща, но тут же опустил руку.

– На мои доспехи смотреть не стоит, – заметил он каким-то странным тоном.

Джиллиан стояла к нему лицом, так что Арундель не мог видеть, как она побледнела при этих словах. Адам этого, впрочем, тоже не видел, так как в ту секунду уже смотрел на мать, только что спустившуюся в зал.

– Что ты хочешь этим сказать, Адам? – крикнула Элинор, приближаясь к ним.

Почти одновременно раздался вопрос Иэна, спешившего вслед за ней:

– Ты ранен, сынок?

– Вовсе нет, – ответил Адам Иэну и улыбнулся матери. – В результате небольшой военной хитрости я оказался весь в грязи и крови, но не моей, не моей. И когда мы взяли замок, я снял доспехи и отложил их. Я и не думал, что должен сказать, чтобы их почистили. Ты же знаешь, что Олберик всегда делал это, но Олберика со мной не было. Катберт – прекрасный воин, отличный командир, но он никогда не служил рыцарю без оруженосцев. Так что… Он, конечно, не повторит впредь такой ошибки, но сегодня утром я решил не тратить время на это и надел то, что было.

Убедившись, что с сыном все в порядке, Элинор переключила внимание на другие дела. Взгляд ее перебежал с лица Адама на Джиллиан. Было бы неплохо, решила она, отвлечь Арунделя, пока он не довел женщину до обморока, а Адама до эмоционального взрыва, который, несмотря на улыбку, явно созревал в нем, судя по сверканию глаз и побелевшим губам.

– Леди Джиллиан, будьте добры, приведите Адама в порядок, – вежливо попросила Элинор.

– Да, мадам, – едва слышно ответила Джиллиан. Адам глянул на нее, потом посмотрел на мать, но Элинор уже отдала все свое внимание Арунделю, приветствуя его, извиняясь за то, что не успела встретить, тепло благодаря за то, что он почтил своим присутствием Роузлинд. Он отвечал кратко, его мысли были заняты чем-то другим. Адам отвернулся и направился в свою комнату с неприятным чувством в груди. Он был уверен, что мать умышленно избегала его взгляда; Джиллиан, бледная и напрягшаяся, пошла за ним явно неохотно. Их встреча сегодня, такая холодная и сухая, представляла грустный контраст с тем, как она летела навстречу ему в Тарринге, забыв обо всем, даже об опасности приближаться к его жеребцу. Ко всему прочему, удаляясь, он услышал, как Арундель высказал, что было у него на уме.

– Хозяйка Тарринга, да? – сказал он Элинор. – Она, должно быть, хорошо обеспечена, если я правильно помню владения Невилля. И какая очаровательная женщина. Что бы вы сказали…

– Она уже помолвлена, милорд, – торопливо перебила его Элинор, улыбаясь. – Вы же не считаете меня настолько недалекой, чтобы я не постаралась закрепить славу Тарринга за своей семьей.

Адам содрогнулся. Он убил бы свою мать! Как можно говорить такие вещи в присутствии Джиллиан? Неужели она не понимает, что Джиллиан, хоть и мягче по характеру, такая же ярая собственница? Не мудрено, что Джиллиан так побледнела. Если она решит, что Адам хочет просто присвоить то, что принадлежит ей, ему ее не видать. Что ж, лучше ничего не говорить о браке, пока он не сумеет доказать, что для него несравнимо важнее она сама, чем ее поместья.

Джиллиан ни разу не взглянула на Адама после того, как он сказал, что ничуть не ранен. Она знала, что не справится с собой, если посмотрит на него, и помнила, как щепетильно он относится к «скандалам и сплетням» в доме матери. Прислуга последовала за ними в комнату Адама, и Джиллиан, не обращаясь к Адаму ни словом, передала его плащ служанке, а затем сняла с него кольчугу и вручила ее слуге-мужчине. Камин в комнате был уже растоплен. Джиллиан велела слугам разжечь его этим утром, чтобы убедить себя, что Иэн был прав, и Адам действительно сегодня вернется. Еще одного слугу она отправила принести ванну, а сама принялась рыться в сундуках, подыскивая для Адама наряд поэлегантнее.

– Джиллиан… – произнес Адам.

Она по-прежнему не смотрела на него и отправила последнюю служанку за аптечкой.

– Я не ранен, – упрямо повторил Адам, – и не хочу мыться. – Но Джиллиан не обратила на его слова никакого внимания, направившись вслед за служанкой. – Подожди, – резким тоном остановил ее Адам.

Джиллиан не могла не подчиниться прямому приказу и застыла в дверях.

– Джиллиан… – сделал очередную попытку Адам.

Прежде чем он успел сказать еще хоть слово, она захлопнула дверь и бросилась к нему. Адам охнул от неожиданного толчка, отступил на шаг и ухватился за Джиллиан, чтобы удержать равновесие. Она изо всех сил вцепилась в него, и Адам вскрикнул от боли.

– Мне кажется, ты сказал, что не ранен! – воскликнула Джиллиан, прижимаясь лицом к его груди.

– Я не ранен. Просто мои люди несколько перестарались, защищая меня, вот и все. Была попытка предательства, и эти идиоты навалились на меня, создавая броню из щитов. Не думай об этом. Джиллиан, почему ты не взглянешь на меня?

– Я не смею. Слуги вернутся через несколько минут. Пусти меня, Адам.

Адам не мог удержаться от смеха, несмотря на все свое смущение и подозрительность.

– Это же ты кинулась на меня, – заметил он. – А слуги не войдут, если я прикажу им остаться снаружи. Поцелуй меня.

– Нет, – сказала Джиллиан, страстно прижимаясь к нему, но, не поднимая головы. – Пожалуйста, не целуй меня. Пожалуйста. Я могу избавиться от слуг, но в зале увидят, если ванну унесут обратно, а мы не выйдем. Адам, пожалуйста! Ванну можно принимать столько времени, сколько пожелаешь.

Это была превосходная идея. Адам отчетливо вспомнил, что в Тарринге Джиллиан воспользовалась ванной как предлогом. Однако он находил ее поведение чересчур уж странным. Она умоляла его отпустить ее, а ведь это она сама сжимала его в объятиях; его руки просто лежали на ней. Ей явно хотелось его ласки – в этом не было сомнений, судя по ее словам, и в то же время не смотрела на него. Адам знал, что Джиллиан – очень страстная женщина. Неужели она могла жаждать заняться любовью и одновременно злиться на него? Вполне возможно. Адам сам переживал нечто подобное с двумя своими любовницами. Он порывался рассмеяться, но понимал, что сделает тем самым еще хуже, и уж, конечно, ни к чему хорошему не приведет, если отстранится от нее после того, как она сказала о своем желании.

– Джиллиан… – начал он еще раз, – скажи мне…

В дверях послышались звуки, и Джиллиан, высвободившись из вялых объятий Адама, подбежала к двери и распахнула ее. В комнату вошла служанка с лекарствами, и почти сразу за ней мужчины с огромной ванной и череда слуг с ведрами горячей и холодной воды. Джиллиан суетливо руководила наполнением ванны, чтобы температура была в самый раз. Адам наблюдал за ней, губы его постепенно кривились, глаза разгорались. Лицо его побагровело, и, наконец, после пятой пробы воды он вдруг взревел:

– Джиллиан, отправь этих людей! Я хочу поговорить с тобой.

Слуги беспокойно засуетились, но никто не убежал, не дожидаясь позволения Джиллиан. Адам следовал обычаю этого дома, связанному с тем, что истинной хозяйкой имения была леди Элинор, и оба ее мужа поддерживали это ее право. Адам почти не думал об этом. Его слова отчасти были данью привычке, отчасти – данью вежливости. Слуг собрала Джиллиан, и Адам не стал бы унижать ее в их глазах, отсылая их, словно она не имела права на то, что сделала. Будь он действительно зол, он не был бы столь щепетилен, но ее смущение в большей степени забавляло его, чем раздражало.

Все так же, не глядя на него, Джиллиан сделала торопливый жест, отпуская слуг. Когда дверь закрылась, она вновь оказалась в его объятиях, вздыхая с упреком:

– Вы не могли потерпеть еще минут пять, милорд? Я нашла бы предлог отправить их по отдельности, чтобы никто не заподозрил, что мы здесь одни.

Что мог ответить на это Адам, осталось неизвестным, потому что в это мгновение Джиллиан подняла глаза, и в них было столько любви и желания, что он позабыл обо всем, кроме жажды близости.

– Каждую ночь, – пробормотал он, – каждую ночь я мечтал об этом, – и прильнул ртом к ее губам.

– Может быть, сначала помоетесь, милорд? – спросила Джиллиан, когда ее губы освободились.

Адам покачал головой и дернул ее платок.

– Сними с себя это, – сказал он, – я хочу видеть твои волосы.

Пока пальцы Джиллиан исполняли просьбу Адама, лоб ее нахмурился.

– Вода остынет, – предупредила она, – а кто-то все равно должен помыться, иначе вода останется подозрительно чистой. Чем мы могли заниматься?

– Всем и так будет ясно, чем мы занимались, – прошептал Адам, целуя ее в щеки, подбородок, шею, пока руки его судорожно расстегивали ее платье. – Тебя это волнует?

– Нет, – вздохнула Джиллиан. – Я твоя, зачем бы ты ни желал меня. Но… но, Адам, твоя мама сказала, что ты хочешь жениться на мне.

Она почувствовала, как напряглось тело Адама в ее руках, и затаила дыхание. Джиллиан уже слышала ответ Элинор на недосказанное предложение Арунделя выдать Джиллиан замуж, вероятно, за одного из его сыновей или племянников. В ту минуту слова Элинор не произвели на нее впечатления, поскольку все ее мысли были заняты тем, как бы остаться с Адамом наедине, чтобы ее страстный взгляд не привлекал внимания Арунделя и прислуги. Теперь она вспомнила эти слова. Что, если именно Элинор хотела, чтобы она стала женой Адама, по тем самым причинам, которые она высказала Арунделю, а не сам Адам хотел этого?

– У тебя нет причин жениться на мне, Адам, – спокойно сказала она.

– Не будь дурой! – воскликнул тот, жалея, что не задушил свою горячо любимую мамашу до того, как она раскрыла рот. – Я не хочу…

Джиллиан не могла слушать этого.

– Пусть я останусь женой Осберта, – в отчаянии перебила она его, – и все-таки останусь с тобой. Я буду довольна этим. Я клянусь, что буду довольна, пока ты не прогонишь меня.

– Идиотка, – сказал Адам, крепче прижимая ее к себе. – Как я могу прогнать тебя, если ты разжигаешь мое сердце и мой мозг каждую минуту дня и ночи? Ты мне нужна. Ты должна быть со мной – ты и только ты. И ничто другое меня не интересует.

Джиллиан улыбнулась, хотя где-то в глубине души у нее оставался горький осадок. Если Адам по какой-то причине не хотел жениться на ней, то это явно не было связано с недостатком любви. Она и не хотела бы ничего другого. Она приняла бы радость любить и быть любимой, а все остальное будь как будет. Только… Даже когда Адам жадно потянулся к ней, чтобы поцеловать снова, Джиллиан пришло в голову, что, если он не собирался жениться на ней, важно было не давать повода для публичного скандала: отправлять назад ванну, полную чистой воды, после того как они заперлись наедине с Адамом в его комнате, было бы слишком интересной историей, чтобы слуги могли держать ее при себе. Люди Арунделя наверняка прослышат об этом, как и слуги, сопровождающие других ожидаемых гостей.

Джиллиан охотно подставила губы и еще крепче прижала его к себе, но, когда Адам высвободился, чтобы снять с себя оставшуюся одежду, сказала:

– Адам, я не стану отказывать тебе. Я никогда не откажу тебе, но ведь это ты говорил мне, что не должен допустить скандала и сплетен в доме матери. Если вода в ванне останется чистой, слуги сделают из этого прекрасную историю. Слуги Арунделя услышат ее тоже, и тогда…

Он отшвырнул в сторону тунику и начал развязывать рубашку, бросив на ходу:

– Да, да, я помоюсь, но потом. Джиллиан, ради Христа, я скучал по тебе почти месяц.

– Но вода будет холодной. Ты подхватишь простуду. Пять минут, Адам. Я тебя помою за пять минут.

На мгновение глаза его налились гневом, но он понимал, что она права, и понимал также, что она жаждет его не меньше, чем он ее. Он злобно уставился на ванну.

– Если бы ты не приказала притащить сюда эту проклятую… – голос его застыл, и злость в глазах сменилась хитрым огоньком. – Влезай со мной, – усмехнулся он. – Так будет даже лучше. Мы даже не сомнем постель.

Джиллиан с тревогой посмотрела на ванну. Это была большая лохань овальной формы, двадцати дюймов в глубину, отполированная и покрытая лаком, чтобы не случилось заноз. Однако Адам отличался большим ростом, а в ванне воды было, пожалуй, даже слишком много из-за того, что Джиллиан никак не могла подобрать температуру и все подливала. Она сомневалась, что они уместятся там вдвоем, и была абсолютно уверена, что, если поддастся предложению Адама, большая часть воды, в конце концов, окажется на полу. Оторвавшись от своих размышлений, она подняла глаза и посмотрела на уже совершенно голого улыбавшегося ей Адама.

– Но, Адам, – неуверенно возразила она, – я не понимаю, как…

Тем не менее, еще не закончив фразу, Джиллиан уже скинула с себя блузу. Идея была заманчивой. Она всегда испытывала огромное удовольствие, когда теплая вода плескалась вокруг ее тела. Идея соединить это удовольствие с тем, что ей предложил Адам, уже увлекла ее. И все же, попытавшись представить себе позу, какая сгодилась бы в ванне, она не удержалась от смеха.

– Ты ведь не утопишь меня? – засмеялась она, когда за блузой последовали нижнее платье и сорочка.

– Только из любви, – ответил Адам, влезая в воду. Это удивило Джиллиан. Она думала влезть первой, но ей даже понравилось предоставить руководство такой новой для нее затеей Адаму, и она сбросила с себя туфли и чулки без дальнейших возражений. Она доверчиво вложила свою руку в протянутую ей ладонь Адама. Глаза его блестели. Он сидел прямо, наклонившись чуть-чуть вперед, и велел ей просунуть ноги ему под руки и упереться ими в дно ванны. Это было бы невозможно, поскольку никто не способен стоять в таком положении, но Адам крепко держал ее за руки. Джиллиан повисла, поддерживаемая сильными руками Адама. Внезапно он подался вперед и зарыл свой рот в массе курчавых волос, покрывавших ее холм Венеры. Джиллиан задохнулась от неожиданности и удовольствия, когда его язык проник в нее, но тут же удар наслаждения оживил ее. Колени ее подогнулись, и она со страшным всплеском упала на Адама. Она не ударилась, приземлившись на его бедра выше колен, после чего медленно сползла вниз. Они оба беспомощно посмеивались, но смех не гасил страсти. Он скорее лишь стимулировал, так что, когда их губы встретились, их объял такой огонь, какой не погасил бы и целый океан.