Наконец-то я выяснил, что целью тайных встреч Мелюзины с сэром Джеральдом было всего лишь желание убедиться в правдивости слов старосты. Обрадовавшись этому (так как я подозревал худшее), я готов был совершить и более тяжкое преступление, чем сокрытие побега сэра Джеральда после битвы при Уорке. К сожалению я вызвал у Мелюзины такой страх, что она бросилась между мной и сэром Джеральдом, и мне пришлось открыто предупредить ее об этой ошибке, которая может стать смертельной. К счастью, сэр Джеральд нежно отстранил ее и сказал, чтобы она не делала глупостей.

– Я ваш пленник, сэр Бруно? – спокойно спросил сэр Джеральд.

– Я знаю, что вы не сделали ничего плохого, – ответил я. – Я также не помню, чтобы слышал или видел ваше имя среди объявленных вне закона преступников.

Это была правда. Я искал в памяти и не мог вспомнить, чтобы слышал имя сэра Джеральда, за исключением того случая, когда Мелюзина приказала Тому привести сюда этого человека. Он не был объявлен преступником, как сэр Малькольм Улльский и его сын сэр Дональд. Подумав об этом, я кивнул сэру Джеральду.

– Я приехал в Улль со своей женой в частном порядке, а не по долгу службы. И если вы не станете на путь грабительства, убийства и поджигательства, то у меня не будет причин арестовать вас.

– Тогда почему же вы искали меня? – спросил он.

– Не льстите себе, сэр Джеральд, – ответил я. – Я преследовал только свои личные цели. Я осматривал то, что, надеюсь, будет моей собственностью, если смогу заработать это на королевской службе. К сожалению, это не может произойти слишком скоро, – я чувствовал, как мой голос становится резким, – и я хочу знать, что спрятано и что будет возвращено, когда я избавлюсь от сэра Джайлса. А что касается вас, то, если бы сам вас обнаружил, то сказал бы вам то же самое.

Сэр Джеральд вытер ладонью лицо.

– Так, значит, я зря прятался?

– Не знаю, – честно ответил я. – Конечно, вас не искали. Но если какие-нибудь ваши враги схватят вас раньше, чем шериф и объявят, что вы сражались за короля Дэвида, то вас могут арестовать в надежде на получение выкупа.

Сэр Джеральд громко рассмеялся.

– В таком случае я долго не увижу свободы. У меня нет ни лошади, ни оружия, ни доспехов. Меня оставили умирать под Уорком; с меня все сняли, как с трупа. Я не знаю, как долго там лежал, но не менее двух суток. Я определил это по росту своей щетины. Не знаю, как я не замерз и не знаю, когда уполз с поля боя. Я только помню, что, когда пришел в сознание второй раз, то был уже в лесу.

Сэр Джеральд отвернулся от меня к Мелюзине.

– Я не видел, как сразили твоего папу и Дональда, Мелли. Я шел первым, и мне нечего тебе сказать. Мне очень жаль, но я был таким беспомощным…

Мелюзина отстранилась от него и вне себя побежала к поместью. Я проводил ее взглядом, но не побежал за ней.

Ей лучше будет одной в первые минуты своего горя. Не дай Бог, если горе вызовет в ее памяти воспоминания о том, как я ворвался в зал. Кроме того, мне нужно было еще поговорить с сэром Джеральдом.

– Она все еще надеется? – спросил он, провожая взглядом Мелюзину.

– Не думаю, но ей все еще очень больно, – мрачно сказал я.

Это доказывало, что королева ошибалась насчет Мелюзины. Бедняжка, ей незачем было лгать старому другу ее отца, и она рассказала ему, что запуталась в своих мыслях от горя. Я заметил, как напряженно смотрит сэр Джеральд вслед Мелюзине, и покачал головой.

– Они, без сомнения, погибли. Король не был в Уорке, и я тоже, но сэр Малькольм и сэр Дональд, должно быть, были отмечены кем-то, кто знал их. Я знаю, что они числятся среди убитых; я сам просматривал список вскоре после того, как мы поженились.

Сэр Джеральд молча кивнул, и я заметил, как опустились его плечи и потемнело лицо. Я полагаю, он надеялся, что отец и брат Мелюзины выжили, хотя это и было невероятно. Мне было жаль старика, и я боялся задать вопрос, который обязан был задать. Если ответ будет отрицательным, то это причинит Мелюзине боль, но я… должен был спросить его, потому что моя жизнь принадлежит Стефану.

– Я знаю, что вы не сделали ничего плохого, – повторил я, – но как вам уже говорила Мелюзина, я слуга короля и должен спросить вас: что вы будете делать, если здесь опять начнется война между моим сюзереном и королем Дэвидом или еще какой-либо партией, поддерживающей императрицу Матильду?

– Ничего, – ответил сэр Джеральд, спокойно глядя мне в лицо. – Я не принадлежу ни к какой партии, и у меня нет сюзерена, который мог бы мне приказать. У меня нет ни сюзерена, ни земель, ни денег. Что я могу сделать? А если вы хотите знать, не хочу ли я продать свой меч, – сэр Джеральд горько рассмеялся, – то у меня и его нет, да если бы и был, то кто захочет купить меч старика?

– Вы не правы. Человек с вашим опытом, который знает все тропинки в этой дикой стране, может быть очень нужен кому-нибудь и очень опасен моему сюзерену, – сказал я, подчеркнув голосом его значимость, и обрадовался, увидев, как просветлели его глаза и распрямились плечи при возвращении гордости. – Я не могу предложить вам поклясться в верности мне, – продолжал я, – потому что лишь немногим богаче вас. А бесполезный хозяин – плохой хозяин.

Я помолчал, с радостью отметив, что он не бросился уверять меня, что будет служить мне и без жалованья. Так поступил бы человек, готовый сказать что угодно, лишь бы спасти свою шкуру. Затем я продолжил:

– Но я должен взять с вас слово, что вы не будете служить врагам короля. Со своей же стороны, я дам слово вернуть вам Эфинг или другое поместье из тех, что король пожалует мне, если он вообще что-либо пожалует мне.

Какое-то мгновение он подумал, а потом медленно сказал:

– Я обещаю вам не служить никому, кто имеет дело с королем Дэвидом и императрицей Матильдой и стремится свергнуть короля Стефана, но я не могу обещать вообще не противостоять вам. Я должен сохранить себе право опекать Мелли. Она сказала мне, что вы были добры к ней, но я не слишком хорошо знаю вас, сэр Бруно, а Мелли – моя основная забота.

– Тогда мы легко договоримся, – сказал я, улыбаясь. – Я скажу вам правду: вначале я хотел жениться на ней не более, чем она хотела выйти за меня замуж. Но теперь Мелюзина мне очень дорога, и я сделаю все возможное, чтобы защитить ее. Но есть и еще одна вещь, о которой я вам хочу рассказать. Когда мы брали штурмом Улль, я был первым человеком, которого увидела Мелюзина. Она… она, кажется, не помнит этого, но если она вспомнит, то это может вызвать в ней ненависть…

– Я, разумеется, не буду потакать такой глупости, – ответил сэр Джеральд на мой немой вопрос, но потом нахмурился. – Если вы не… не сделали ей зла, ведь нет?

– Я не прикасался к ней, я даже не подходил к ней и не говорил с нею. Да и никто не мог причинит ей вреда. Король Стефан немедленно взял ее под свою защиту, – заверил я сэра Джеральда. Я был рад что могу сказать хорошее про своего сюзерена, тем более то, что могут подтвердить слуги Улля.

– Тогда у Мелли нет причин злиться на вас. И воспоминания о том, что вы подчинились приказу своего сюзерена, не должны настраивать ее против вас. Вы повиновались своему сюзерену, а я – своему, и Мелли должна научиться понимать такие вещи. Я знаю, женщины не понимают этого, но не нарушу своего слова из-за того, что вы тогда подчинились приказу. Я попытаюсь объяснить ей, что сэр Малькольм гордился бы вами, поскольку вы честно исполняли свой долг.

Я с облегчением вздохнул. Я был уверен, что Мелюзина доверяет этому человеку, и знал, как она любит своего отца. Возможно, сэр Джеральд сможет убедить ее, что я лишил ее Улля не по собственной воле. Сэр Джеральд кивнул, понимая мое облегчение, и сказал мне, что если Мелюзина захочет поговорить с ним, то он останется до завтрашнего утра. Он колебался, и мне показалось: он хочет попросить меня устроить ему еще одну встречу с Мелюзиной (она была последним звеном, связывающим старика с прошлым). Но он только нахмурился, словно поняв собственную глупость, и попросил меня передать Мелюзине: он потребует отчета у Тома и управляющих других имений, чтобы напомнить им, что у Улля есть хозяин.

Я поблагодарил сэра Джеральда и, когда тот повернулся, чтобы уходить, позвал его и сказал, что если у него возникнут проблемы с его врагами, если его предадут, а это очень возможно, особенно поскольку он намеревается заниматься делами в Улле, то пусть он напишет мне два письма – одно во дворец королю, а другое в Джернейв, – и тогда одно из них обязательно дойдет. Я объяснил ему: не уверен, что смогу помочь, но у меня есть шанс рассказать о нем королю, и тогда, возможно, король Стефан пощадит нашего с Мелюзиной друга.

Мы пробыли в Улле всего лишь несколько дней, и все это время Мелюзина, как и обещала, таскала меня по горам. Мы поднимались на Белый Склон и на некоторые другие горы. Я должен признаться, что никогда бы не увидел их вершин, если бы не энтузиазм моей жены. Мы взбирались на продуваемые ветром утесы и любовались там красотами дикой природы. Однако когда мое внимание не было полностью поглощено попытками подняться на вершину по тропинкам, слишком узкими даже для мыши, я замечал, что в этих местах полным-полно соколов.

Я решил, что Улль может иметь великолепных соколов, которые могут поспорить с джернейвскими. Потом снова вернулся к этой мысли, когда мы проезжали устье Грисдала и Реку Братьев, где я видел, как кружили отличные птицы. Казалось, что отец Мелюзины не использовал этих источников дохода. Возможно, он не любил соколиную охоту, и, я знал, что у него не было друзей в высокогорных районах, но уж я-то смогу этим заняться. Я вспомнил, как сэр Оливер использовал красивых натренированных птиц, которыми Одрис наполняла соколиные клетки Джернейва. Часто эти соколы приносили Джернейву хороший доход и покупали мир и благосостояние. Я смогу сделать это же в Улле, а королевская служба научила меня, как делать людям подарки.

Конечно, я не позволю Мелюзине взбираться на утесы и деревья, как это делала Одрис, но Одрис с удовольствием может научить этому наших… Мои мысли оборвались. Что это такое? Я уже хотел назвать людей Улля «нашими людьми». Я должен прекратить мечтать о такой «легкодостижимой» вещи, как Улль. Как бы потом мена не постигло разочарование: часто мечты разбиваются в реальной жизни, но осколки еще долго терзают душу. В любом случае, соколы скоро улетят на юг, потому что погода меняется и воды Улля покрываются тонкой коркой льда.

Этим утром Мелюзина, взглянув в окно, сказала, что мы должны поскорее уезжать, потому что ночью или на следующее утро пойдет снег, а если он засыплет перевалы, то мы окажемся в ловушке. Я не стал спорить, зная, что Мелюзина редко ошибается насчет камберлендской погоды, и пошел извиниться перед сэром Джайлсом за наш внезапный отъезд. Сэр Джайлс только пожал плечами и проворчал, что нам действительно повезло, потому что мы можем избежать ужасов камберлендской зимы. Я посочувствовал ему, но не предложил уехать с нами, не поставив никого в известность. Если он уедет и уйдет с поста управляющего, то может быть назначен другой человек – еще хуже, или, знающий Камберленд и умеющий работать с людьми. А если поместье станет процветать и аккуратно платить налоги в королевскую казну, то нам будет куда труднее получить его.

Кроме того, я вовсе не разделял его ненависть к зимним месяцам. Много долгих и снежных зим я провел в Джернейве, сидя с Одрис и сэром Оливером перед ревущим камином, и эти воспоминания стали самыми дорогими моему сердцу. Оно трепетало при мысли, что я смогу так же проводить зимы в Улле с Мелюзиной.

Порою эта мечта казалась мне несбыточной, но я не мог противостоять своему желанию получить Улль. Мы с Мелюзиной часто обсуждали, как убедить королеву в том, что в Улле Мелюзина будет не более опасна для Стефана, чем при дворе. Мы никак не могли найти ответ на вопрос, как мы можем доказать что-то, что зависит только от мыслей и чувств Мелюзины. Но даже эти бесплодные беседы доставляли мне радость. Впрочем, для меня было радостью просто находиться рядом с Мелюзиной.

У нас с ней было достаточно времени для объятий и разговоров перед камином, потому что Мелюзина оказалась права насчет снега. Мы не были пойманы в «ловушку», но двухдневная дорога заняла пять дней. Даже когда мы выбрались из гор, дороги все равно представляли собой чуть подмерзшие лужи слякоти. Еще раньше я послал Корми в Джернейв за нашими сундуками, и теперь когда мы встретились с ним в Йорке, я не один раз пожалел о том, что нам надо везти дворцовые одежды, потому что повозка не позволяла укорачивать путь на склонах гор. Даже на такой хорошей дороге, как Вотинг Стрит, на которую мы выехали южнее Лестера, несколько раз едва не увязли в грязи. Мы не смогли добраться в Лондон раньше третьего января и въехали в город так поздно, что решили остановиться недалеко от Олдерских ворот, а не пробираться сквозь темень ночи в Вестминстер, где нас не ждали и где, вполне вероятно, мы могли бы не найти ночлега.

Рождество отпраздновали в каком-то маленьком городке. А когда выехали, я снова потерял счет дням и не утруждал себя вопросами, поняв, что мы не сможем двигаться быстрее, чем раньше. Мое настроение падало с каждым днем; я знал, что просрочил свой отпуск, и решил, что бесполезно считать дни. Я почувствовал облегчение, когда в вечер нашего приезда узнал, что святки еще не прошли, и мы не так уж сильно опоздали. На следующее утро я встал рано и вместо того, чтобы немедленно броситься к королю, оставил спящую Мелюзину и отправился в Вест Чип, где купил пару длинных сережек, ожерелье, так искусно сделанное из золотой проволоки, что оно казалось шнурком, усыпанным мелким жемчугом, и крошечный, украшенный драгоценными камнями ножик для ногтей. Я не мог не купить этот ножик, как напоминание о реакции Мелюзины на нашу свадьбу.

Я не отдавал себе отчета в том, как долго выбирал подарки и торговался с продавцом. Они стоили гораздо больше, чем я ожидал, но я не мог купить Мелюзине дешевую фальшивку. Проволока в ожерелье была действительно золотая, а жемчуг и драгоценные камни – безупречны по цвету и форме. Я надеялся услышать от Мелюзины резкие слова из-за моего отсутствия, но она едва выслушала мои извинения, приказав мне быстро сменить одежду на дворцовую, которую уже приготовила. Мелюзина уже была в дворцовом платье, а вся остальная одежда была упакована, так что мы могли сразу двинуться в путь.

Я очень удивился и напомнил Мелюзине, как она говорила, что считает службу у королевы чем-то вроде плена, но она не обращала внимания на мои замечания и уклончиво отвечала прямые вопросы. Я гадал: неужели Мелюзина злиться из-за моего необъясненного отсутствия? Я ведь только сказал ей, что ходил по делам. Ну что ж, если Мелюзина все-таки злится на меня, то у меня в кошельке есть средство, которое смягчит ее, и я с радостью его применю.

Весь наш короткий путь я был в приятных раздумьях о том, как и когда я преподнесу Мелюзине подарки. Нам было недалеко ехать, потому что королевский дворец в Вестминстере находился не более чем в половине лье от нашего ночлега. И хотя улицы были запружены людьми, лошадьми, собаками, мулами, повозками и телегами, мы быстро добрались до цели. Затем я нашел место, где оставить своих людей и повозку, и провел Мелюзину и Эдну через переполненный дворцовый двор. Мы едва успели к обеду и пошли: я – к королевскому камергеру, а Мелюзина – к фрейлине королевы, чтобы объявить о своем приезде.

Я не знаю какой прием оказали Мелюзине, но Джеффри Глимптонский, камергер короля, был явно не доволен моим приездом и проворчал, что не знает, сможет ли найти для меня местечко. Все, что он смог предложить, так это койку в королевской спальне. Места для моих людей не оказалось: Вестминстер был переполнен, потому что каждый лорд в стране счел своим долгом явиться ко двору на Рождество. Несмотря на неудобства, вызванные столпотворением во дворе, я был рад этому известию, потому что оно означало конец восстаниям. Это столпотворение говорило о том, что все признали власть короля.

Стефан оказался более радушным. Он только ухмыльнулся на жалобы своего камергера. У него было явно хорошее настроение. Он заключил меня в свои медвежьи объятия и лишь улыбнулся в ответ на мои слова, что я должен признать твою вину. Стефан сказал, что сейчас у него нет времени ыслушивать мои признания, но приказал мне явиться к «ему после ужина и отправил искать ночлег для моих тюдей. В этот день я даже не обедал. Все время до обеда у меня было занято завершением не терпящих отлагательства дел. Ни одна страница из посланий, которые я отправил Мелюзине, чтобы предупредить ее, что я должен ночевать в королевской спальне, не вернулась, и я подумал, что мальчишки, которых я посылал, наверное, были перехвачены более влиятельным лицом и направлены с другими поручениями. Я не сопровождал своих людей и не наблюдал, как мой сундук будет размещен в королевской спальне. А сундук Мелюзины равнодушные слуги трижды посылали не туда, куда следовало, пока Эдна не увидела и не направила моих людей.

Я чуть не бросился на шею Эдне и чуть не расцеловал ее, когда увидел, что она возвращается вместе с моими людьми. Я уже потерял надежду, что они ее найдут, и стал бояться, что мне придется просить разрешение на вход в спальню королевы, чтобы объяснить все Мелюзине и передать ей одежды. Мне не хотелось идти туда, чтобы не привлекать внимания королевы. Я знал, что королева если заметит меня, то набросится с вопросами, на которые я не хочу отвечать, пока не переговорил с королем. А теперь Эдна может передать Мелюзине, чтобы она искала ночлег у королевы. Была и еще проблема, которую Эдна тоже может решить. Она знает город, и если я пошлю ее с Фечином на поиски ночлега и конюшни, то расторопная служанка не позволит обмануть его.

Эдна выслушала меня, кивая, задала пару вопросов о том, где я хочу разместить людей, какая цена и какой размер помещения наиболее подходящие. А потом сказала, что обязательно что-нибудь подыщет. Я поблагодарил ее и дал серебряный пенни. К моему удивлению, Эдна рассмеялась и сказала, что сохранит эту монету, потому что рождена, чтобы брать деньги с мужчин, но уже получила сполна за любую услугу, которую может оказать мне или леди Мелюзине. Я внимательно посмотрел на нее и понял, что она говорит правду. Эдна была странной женщиной; она держалась гордо и без страха. Я обрадовался, что не поручил Эдне следить за Мелюзиной в Улле. У девушки есть теперь свое место в мире, и мне было бы стыдно запятнать ее верность.

Я посмотрел на небо и понял, что уже слишком поздно или слишком рано для еды: обед уже прошел, а до ужина еще много времени. Ближайший трактир был далеко, и я повернулся к кухне в надежде выпросить там хлеба и холодного мяса, чтобы утолить голод, когда кто-то крепко схватил меня за руку.

– Бруно! Где тебя так долго черти носили?

Я поклонился, скрывая, насколько это было возможно, свое удивление, когда мои глаза встретились с бледно-голубым взглядом Ранульфа де Джернона, графа Честерского.

– Я недавно женился, милорд, на леди Мелюзине Улльской, – отвечал я, – и король дал мне отпуск, чтобы я мог представить свою жену моей единокровной сестре леди Одрис Джернейвской.

Это был первый раз в моей жизни, когда я открыто назвал свои родственные отношения с Одрис. И полное имя Мелюзины я также сказал намеренно. Ранульф Честерский имел виды на Камберленд, которым владел его отец, пока не уступил его королю Генриху в обмен на право наследовать графство Честер. Если лорд Ранульф когда-нибудь добьется своего, то он станет владельцем Камберленда, и я хотел напомнить ему, что у меня на севере есть свой интерес.

Мгновение спустя я уже пожалел об этом. Честер намеревался что-то сказать, но передумал, а блеск интереса сделал его глаза еще светлее. Он размышляя поднял брови, кивнул и наконец сказал:

– Улль? Я уверен, что мне знакомо это название. Это ведь недалеко от Карлайла. Так твоя жена из Камберленда?

– Да, милорд, но она лишилась своих земель, потому что ее отец был мятежником, и., и у нас нет глубокого интереса к Камберленду.

Честер широко улыбнулся, и все, что я смог сделать, так это не показать свою досаду. Стараясь исправить ошибку, я только ухудшил положение, отказавшись от своего желания получить Улль. А Ранульф Честерский был человек, который понимал такие желания. Слишком хорошо понимал.

Притворяясь, что я не уловил смысла его улыбки, я спросил:

– Чем могу служить вам, милорд?

Мое сердце упало, когда я понял подтекст своего вопроса. Это был дежурный вопрос. Я задавал его много раз во время службы у короля Стефана, но в связи с моим желанием получить Улль он приобретал смысл, который я в него не вкладывал.

А Ранульф Честерский несомненно расценил его как намек. Прося о незначительной помощи или небольшой услуге, он использовал Улль в качестве приманки и явно подразумевал, что, когда вернет утерянную своим отцом власть над Камберлендом, то не забудет об этой помощи или услуге.

– Да, ты можешь мне помочь, – ответил он, улыбаясь. – Ты можешь передать королю, что я завтра уезжаю и буду рад переговорить с ним наедине, если он сможет найти для меня пару минут вечером.

– Я увижу короля только после ужина, – возразил я, стараясь, чтобы мой голос был спокойным, а лицо непроницаемым, – и если вам требуется, чтобы о вашем желании сообщили раньше, то вам придется найти другого посланника, милорд.

– Нет, нет Если бы я хотел встретиться с королем, когда он обременен бесчисленным количеством дел, то явился бы к нему сейчас. Но хочу переговорить с ним вечером, когда он будет отдыхать.

– Очень хорошо, милорд, – ответил я.

Честер дружески похлопал меня по плечу, как человек, который благодарит своего слугу, кивнул и отошел, оставив в сомнениях. Я не мог иначе отвечать на его просьбу, потому что знал, что король хочет помириться с графом Честерским. Он был слишком влиятельным, чтобы ему отказывать, и для пользы короля я должен был сделать, как просил граф, а это произведет впечатление, что я хочу услужить ему. Но Честер – последний человек, которого хотелось бы видеть в роли властителя Камберленда. Я не доверял ему и не мог решить, стремится ли он к этому из-за жадности и жажды власти, или просто поглощен идеей восстановить свою власть в Камберленде. В любом случае я был уверен, что клятва верности не ценится им больше, чем это желание, и он забудет о ней, когда получит то, что хочет. А для меня (если я все-таки получу Улль) сюзерен, который изменит Стефану и примкнет к Матильде, будет настоящим бедствием.

За три месяца, которые я не был при дворе, я забыл все, чему научился за два года! Я переоценил свои возможности. Я никогда так безрассудно и наивно не говорил с придворными, даже в начале своей службы. От голода и тревоги у меня свело желудок, и это напомнило мне, что в трактире уж наверняка не встречу знакомых, потому что все они сейчас находятся в Вестминстере. Не думая больше о долгом пути, я вышел через ближайшие ворота и зашагал вдоль реки.

Было уже темно, когда я возвращался, но поел вкусно, и на сердце было более спокойно, чем когда уходил. Да, мне следует быть осторожнее в том, что говорю, а моя служба королю не включает в себя службу и графу Честерскому, независимо от того, что об этом думает сам граф. Я был в хорошем настроении, когда встал за креслом короля, чтобы он мог увидеть меня, когда захочет, только повернув голову. Глаза Стефана сияли, когда он смотрел в мою сторону, а его улыбка согревала мне сердце, и я был искренен когда сказал:

– Очень рад вернуться на вашу службу, сир.

– Я рад, что ты вернулся. – Он указал на меня пальцем. – Ты должно быть, забыл меня, ведь тебя не было так долго.

– Только потому, что я провел шесть недель, перетаскивая повозку из одной лужи в другую, – сказал я голосом, полным сожаления. – Наше путешествие потребовало больше времени, чем я предполагал. – Я почувствовал, что на нас смотрит еще кто-то, кто желает привлечь внимание Стефана, и быстро добавил: – Вы не забыли, милорд, что должен вам кое в чем признаться? Я не сделал ничего плохого, и ничего плохого не вышло из того, что я сделал, но я не хочу, чтобы вы узнали об этом от кого-нибудь другого.

Стефан посмотрел удивленно. И скорее не потому, что забыл об этом, а потому что подумал, будто это всего лишь шутка. И когда Стефан увидел пробирающегося бочком к его кабинету джентльмена, то покачал головой и сказал:

– Простите, Пембрук, но я обещал Бруно быть его духовником, а заодно выслушать новости.

Стефан решительно пошел к двери, ведя меня за собой Когда мы остались наедине, он рассмеялся.

– Ты сказал это, чтобы избавить меня от Пембрука? – спросил он. – Или ты действительно совершил какое-нибудь преступление?

Я улыбнулся ему в ответ.

– Вы очень добры сир, что спасли меня от приветствий Пембрука, но я не могу использовать этот побег. Дважды я испытывал острое желание сознаться вам во всем и не выдержу третьего раза. – Я говорил это, улыбаясь, но заметил тень сомнения в глазах короля и поспешил рассеять это сомнение. – Я не совершил никакого преступления, я просто сдался желанию своей жены посетить ее старый дом, и мы провели неделю в Улле.

– И? – настаивал Стефан, ожидая 1еприятных известий.

– Это все, милорд. В этом я и хотел признаться. Я хотел, чтобы вы знали, что я был там. Мелюзина страстно любит свою родину, и должен признать что эта земля действительно очень красива, несмотря на то, что бедная. Я не заметил признаков недовольства среда людей, но мы не посещали местных джентльменов, а простые люди не заботятся ни о чем, кроме своих маленькю «ферм и рыбачьих лодок.

Брови короля поползли вверх.

– И тебе понадобилась полная конфиденциальность, чтобы сообщить мне это?

Я рассмеялся.

– Нет, милорд, но я хотел, чтобы вы это знали. А наедине хотел вам сообщить, что граф Честерский остановил меня во дворе и приказал доложить вам, что собирается завтра уезжать, и был бы очень признателен, если бы вы смогли уделить ему несколько минут сегодня вечером.

Гнев, который я увидел на лице короля, заставил меня добавить:

– Но если вы не хотите его видеть, то я могу пойти к нему завтра утром и сказать, что у меня не было времени передать вам его просьбу.

– Он не просил у меня разрешения уехать, – сказал Стефан.

Я вспомнил, как Честер сказал, что уезжает. Я думал, что он уже попросил у короля разрешение на отъезд, но, очевидно, он не чувствовал необходимости в этом. Кровь прилила мне к лицу. Я покраснел от гнева, догадавшись, что Честер использовал меня для того, чтобы утонченно оскорбить короля.

– Разрешите мне отнести ему послание, запрещающее его отъезд, – попросил я. – И вызвать его на дуэль, чтобы поговорить с ним, как мужчина с мужчиной, если он откажется подчиниться.

Стефан пристально посмотрел на меня. Его глаза сверкали гневом, но потом он покачал головой и сказал:

– Это слишком опасно. Я сомневаюсь, что он примет вызов, но в любом случае я должен буду запретить дуэль. Никто не поверит, что я о ней не знал, а долг короля – сохранить мир между своими придворными. К тому же, Бруно, я вообще не имею понятия, зачем Честер приезжал во дворец. Он не участвовал в совете баронов для решения каких-нибудь проблем и не просил меня ни о чем, только, как обычно, жаловался на то, что Камберленд был незаконно отнят у его отца. Я не знаю, зачем он приезжал.

– Он приезжал, чтобы посмотреть, насколько обеднел двор после летних неприятностей, или для того, чтобы затеять новый заговор, – взбешенно предположил я.

Но мое резкое замечание произвело на Стефана обратное воздействие: гнев с его лица исчез; и я понял, что напомнил ему о переполненном дворе и бесчисленном числе дворян, которые сейчас виляют хвостом в надежде получить расположение и признание короля.

– Если он надеется увидеть меня слабым, то получит достойный ответ, – самодовольно произнес король. – Нет, я не буду отказывать ему. Иди, Бруно, и приведи его. Посмотрим, чего он хочет.

Я был еще зол, но понял, что благодаря этому происшествию я (не по своей воле) смягчил гнев короля. Стефан был практически бессилен против такого влиятельного и родовитого дворянина. Он не мог приказать схватить его и взять под стражу здесь, в Вестминстере, даже за открытий отказ подчиниться. Когда король собирал двор, действовал строгий обычай: все, кто приехал, могут в безопасности уехать после того, как король разрешит им. Это был хороший обычай. Если бы его не было, то лишь немногие нашли бы в себе мужество пожаловаться королю или ответить на вызов, даже по справедливой причине. А для менее родовитых рыцарей и баронов обычай включал разрешение на безопасный отъезд только в том случае, если с их стороны не будет оскорблений и отказа подчиниться. Менее влиятельный дворянин в любое время после роспуска двора мог быть схвачен и наказан, но такой могущественный, как граф Честер, после возвращения в свои земли становится слишком влиятельным, чтобы быть атакованным наемниками короля. Для того чтобы сражаться с графом Честерским, будет необходимо созывать армию баронов, а это, вероятно, вновь вызовет восстание, которое Стефан только что подавил.

Я быстро нашел Честера. Он стоял недалеко и краешком глаза наблюдал за дверью королевского кабинета. Я подозревал, что цель его просьбы состояла лишь в том, чтобы оскорбить короля своим отъездом без разрешения, но ошибался. Честер хотел что-то попросить у Стефана, однако он не выглядел довольным, когда я кивнул ему и сказал:

– Король сейчас примет вас, милорд.

Возможно, его недовольство объяснялось тем, что я употреблял обычные слова, которые говорил любому другому дворянину, а может быть мой тон был не таким, какого он ожидал.

Я почувствовал облегчение только тогда, когда Честер вошел в кабинет, Стефан, сидевший перед камином, посмотрел на него и сказал:

– Вы хотели получить разрешение уехать? Я вам предоставляю его.

Я не ожидал такого блистательного ответа, потому что король не был особенно склонен к быстрым решениям, и мне пришлось сдерживать себя, чтобы не рассмеяться. Гнев прошел. Я не мог видеть лицо Честера, но видел, как застыла его спина, и сбился ровный шаг. К тому времени когда я закрыл дверь и встал рядом с креслом короля, Честер учтиво поклонился и вновь выпрямился с едва заметной улыбкой на лице. Он покачал головой – неужели любы показать, что пришел не за разрешением? В таком случае он не готов к открытому вызову власти короля, потому что ничего не сказал об этом.

– У меня маленькая проблема с моим епископом по поводу выбора священника в поместье Ридли, – сообщил Честер, – и я думал, что с тех пор, как вы одобрили назначение Теобальда архиепископом Кентерберийским….

Граф продолжал говорить, но я больше его не слушал. Я онемел, оглох и ослеп от шока. Теобальд уже был выбран архиепископом Кентерберийским, и это уже было одобрено Стефаном?! Кто он, черт возьми, такой? Кто еще, кроме Генриха Винчестерского, мог быть выбран и одобрен Стефаном на пост архиепископа? Генрих был братом Стефана и он сделал больше, чем кто-либо, для того, чтобы Стефан взошел на трон.

Когда старый архиепископ умер вскоре после коронации Стефана, все считали, что новым станет Генрих Винчестерский. А поскольку он не был избран немедленно, некоторые стали говорить, что каноники Кентербери, ответственные за избрание архиепископа, противились воле короля, потому что интересы Генриха были слишком светские. Были и такие, кто утверждал, что король сам откладывал избрание архиепископа, потому что пока нет архиепископа, богатые доходы епархии поступают в королевскую казну. Я думал, что частично правы и те и другие, когда услышал, как король объявил, что ждет папского посла. Это была отличная причина, чтобы откладывать выборы, пока епархия не наполнит кошелек Стефана. К тому же послу легче повлиять на каноников Кентербери, а в этом случае Стефан мог быть уверен, что его брат станет архиепископом. Но чем бы ни была вызвана эта задержка, я думаю, никому не приходило в голову, что Генрих Винчестерский не будет избран архиепископом.

Спустя некоторое время шок прошел, уступив место грусти. Неужели Стефан оказался таким мелочным, что отказал своему брату из-за прошлогодней ссоры? Я не видел иной причины, по которой Стефан мог бы одобрить избрание другого человека, даже если он (я как-то это слышал) – выдающийся деятель церкви. Я, конечно, не мог оценивать достоинства епископа и знал, что Винчестер отнюдь не святой, но тем не менее он не хуже любого другого, кто занимал этот пост. Он не лентяй и не тупица. Он осторожен и умеет вести переговоры, что очень важно в управлении викарными епископами. Винчестер не был фанатичным верующим, но любил церковь и сделал бы все для гладких отношений между церковью и королем, а это бы пошло на пользу и церкви, и королю, и всему королевству.

Я не слушал, что говорил Честер, поэтому не знал была ли его просьба настоящей целью или только предлогом, чтобы прощупать почву для каких-то невысказанных им мыслей. И я винил себя за то, что не вник в суть дела. Возможно, будь я более бдительным, то уловил бы какой-нибудь намек. Впрочем, сомневаюсь в этом. Я не уверен, что Честер был опытным интриганом. Думаю, что мое высказанное в гневе мнение о том, что Честер приехал проверить силы короля, было близко к правде (как и все, сказанное в гневе), и он, возможно, решил, что должен умерить свои требования и жить в мире со Стефаном, а иначе придется вступить в борьбу без всякой уверенности в победе.

Удивительно, как годы службы приучают человека к тому, чтобы какая-то часть его сознания реагировала на приказы хозяина, независимо от того, как далеко витают его мысли. Поэтому я быстро отреагировал на просьбу короля. Мне бросилось в глаза, что Честер не выглядел разочарованным, а король был просто доволен. Они выпили по бокалу вина и сердечно попрощались перед тем, как мне было приказано открыть дверь и пригласить остальных в королевскую спальню.

Я не удивился, когда первым был приглашен Валеран де Мюлан, и вместе с его появлением в голову пришла новая мысль о причине, по которой Генрих Винчестерский не получил место архиепископа. Валеран ненавидел брата короля, но не из-за каких-нибудь личных счетов, а только из-за влияния на Стефана. Несомненно: получи Генрих место архиепископа, и его влияние значительно возрастет, потому что в этом случае он станет говорить с королем не от своего имени, а от имени церкви Англии. Внезапно я понял какое основное преимущество имел Теобальд, по мнению Валерана, – он не был Генрихом Винчестерским.

Пока я пробирался между беседующими в большом зале придворными в поисках тех, кого король хотел видеть в своей спальне, и решал, приглашать ли их вместе, или подождать, когда смогу переговорить с каждым в отдельности, меня не оставляли мысли об утонченной борьбе между Валераном и Генрихом. Мне казалось, что колесо Госпожи Удачи надолго подняло Валерана. Отчасти любовь короля к Валерану была истинной (они были очень похожи во вкусах и шутках), однако при этом Валерану крупно повезло, что он отсутствовал, когда Генрих обвинил короля в сдаче границ Редверсу и когда попытка Вильяма Ипрского поставить ловушку Роберту Глостерскому привела к провалу Нормандской кампании.

Разумеется Валеран не отдал все в руки Госпоже Удаче. Я всегда подозревал, что прошлогоднее оскорбление, нанесенное Генрихом гордости Стефана, не забывалось королем потому, что Валеран постоянно старался сыпать соль на рану. Должно быть, я ошибался в истинной причине желания Валерана избавиться от меня. Я думал, ему нужно было беспрепятственно собирать сведения о тех людях, которые противостояли возвышению его родственников и захвату ими одного графства за другим. А теперь мне казалось более вероятным, что он хотел устранить меня, чтобы я не мог мешать ему ухудшать отношения между королем и его братом.

Мне нравился Генрих Винчестерский, и я делал все от меня зависящее, чтобы улучшить его отношения с королем, демонстрируя Генриху особую учтивость и требуя того же от младших оруженосцев. Я делал это для того, чтобы Генрих чувствовал, что он желанный гость у короля. А когда Стефан отказывался принять его, я передавал сам или отдавал посланнику письма с извинениями и сожалениями. Но если это выражение знаков внимания прекратилось, то лорд Винчестер, должно быть, разозлился и стал подозрительным, а его подозрительность будет раздражать короля, заставляя говорить безрассудно и резко, что еще больше усилит подозрительность и злость Винчестера, и возникнет порочный круг. Значительный вред отношениям между ними будет нанесен уже месяца за три, особенно если Валеран станет подталкивать оруженосцев демонстрировать неучтивость Генриху.

После поражения и видимой опалы лорда Винчестера (его не было среди придворных в зале) и частичной опалы Вильяма Ипрского (я, правда, видел его и переговорил с ним, когда он стоял в компании своего капитана-наемника и нескольких неродовитых придворных) Валеран остался самым близким к королю человеком. Мне это совсем не нравилось. Валеран, без сомнения, был отличным солдатом и по-своему хитер, но его интересы никогда не выходили за пределы возрастания собственного богатства и влияния. Однако Фортуна изменчива; и Валеран тоже может упасть. Само по себе это не тревожило, но ведь король так крепко связан с ним, что Валеран потащит своего сюзерена вместе с собой.

Я был в плохом настроении, когда пошел спать. То, что услышал в спальне короля, просто удручило меня. Я был раздражен не только тем, что Винчестер не получил место, к которому стремился, но и тем, что у Стефана не нашлось мужества сказать ему об этом. Король тайно созвал каноников Кентербери в Вестминстер двадцать четвертого декабря, в день, когда Генрих должен был участвовать в посвящении дьяконов в соборе Святого Павла в Лондоне, и выборы Теобальда, аббата Бекского, прошли в присутствии Стефана и папского посла Альберика Остинского.

Я расстроился из-за слабости короля, который был добр ко мне и которого я переставал любить. Но сейчас я страстно хотел Мелюзину. Мне нужно было поговорить с ней. Ее особый взгляд на события, имевшие для нее значение только в том случае, если они касались ее лично, иногда забавлял меня. Но часто ее суждения помогали моим мыслям выбраться на правильную дорогу. Разговоры с Мелюзиной стали для меня не менее важны, чем занятия любовью, к которым я привык за эти три месяца, и теперь я хотел ее, как иные люди хотят пить.

На следующее утро у меня появились причины недоумевать: неужели мое желание было такое сильное, что его отголоски ворвались в сны королевы? Я еще не успел уйти к королю, как прибыл паж от королевы и приказал мне быть у нее к завтраку. Я попросил у короля разрешение пойти к королеве и получил его быстро с минимальным числом замечаний. Взгляд короля не встречался с моим, это навело меня на мысль, что он провел ночь со своей женой и она уже говорила обо мне. Такое поведение было для меня предупреждением, что королева не в лучшем расположении духа. Я подозревал это и обрадовался ранней встрече с ней. Я чувствовал, что у меня есть шанс улучшить положение, и надеялся, что смогу воспользоваться им.

Выражение лица Мод не было ободряющим, когда она жестом пригласила меня сесть на край скамьи рядом с ее креслом. Мелюзина стояла с другой стороны; ее темные глаза были широко раскрыты. Я подумал, что Мелюзина держится сзади из-за тревоги и раздражения, но королева приказала ей принести хлеб, сыр, вино, и она тихо вышла.

– Ты обманул меня! – сказала Мод, как только вышла Мелюзина.

– Нет, мадам, – спокойно ответил я. – Я убедился к своему удовлетворению и, надеюсь, к вашему, что Мелюзина вовсе не опасна ни для вас, ни для короля, ни для кого бы то ни было.

– Ты доказал лишь то, что совершенно потерял голову. А я думала, что могу доверять тебе.

Я улыбнулся королеве: не мог не улыбнуться.

– Должен признаться, что я гораздо счастливее в браке, чем ожидал. Если вы хотите сказать, что Мелюзина очаровала меня, то вынужден согласиться с этим. Но тем не менее я по-прежнему верен вам и не предал вас.

– Ты думаешь, я не знаю что ты возил Мелюзину в Улль? – спросила Мод.

– Мадам, я не дурак, – тихо запротестовал я. – И никогда не держал наш визит в Улль в секрете от вас или от короля. Я сообщил об этом королю как только смог, должно быть Мелюзина не сообщила вам об этом, но не могу понять почему. Если она только не боялась, то….

Низкий мелодичный смех Мелюзины прервал мою речь.

– Я боялась, мадам, – сказала Мелюзина, положив на скамью буханку хлеба, большой кусок сыра и поставив бутылку вина и три кубка. – Но молчала не по этой причине. Вы знаете, у меня не было возможности. Рядом с вами всегда родовитые дамы, и я не могла подойти к вам, пока вы сами не позвали меня сегодня утром. Но вы сразу назвали меня ведьмой, развратной ведьмой, а потом пришел Бруно, и я даже не смогла спросить, чем это вызвано.

Взгляд Мод метнулся от меня к Мелюзине.

– Зачем вы ездили в Улль? – спросила Мод.

– По трем причинам, – ответил я. – Во-первых, я хотел осмотреть земли, не будучи в рядах атакующей армии. А если вы позволите, то за пару минут я объясню вам, зачем хотел осмотреть эти земли.

– Не утруждай себя, – оборвал меня холодный, как сталь, голос королевы. – И так понятно, зачем ты хотел осмотреть Улль. Ты надеешься получить эти земли.