К чему были все мои попытки добиться того, чтобы выглядеть так же хорошо, как и всякий другой дворянин? Я мог бы быть одет и в лохмотья или ходить небритым с непричесанными, спутанными волосами. Ведь главное было в том, чтобы в день моей свадьбы изменить свой внешний вид, сделаться как можно более непохожим на того воинственного мужчину, который ворвался в двери зала Улля. Но все оказалось напрасно: Мелюзина с того момента, как королева подвела ее к дверям церкви, ни разу не посмотрела на меня.

Сначала я почувствовал облегчение. Все мое пребывание в Оксфорде, всю бессонную ночь перед свадьбой и весь день (король и королева решили, что мы будем венчаться перед вечерней) меня терзала одна мысль: я думал о том, что как только Мелюзина посмотрит на меня, она в ужасе закричит. Я знал характер королевы и был уверен, что так или иначе, но девушку заставят выйти замуж. Но смогу ли я выдержать это? Ведь в таком случае навсегда разрушится призрачная надежда получить от моей жены настоящее согласие.

Я ничего не сделал, чтобы привлечь ее внимание, когда Генрих Блуазский, епископ Винчестерский, начал церемонию венчания. Но, когда я взял ее безвольную правую руку, чтобы надеть кольцо, и повернул ее для поцелуя, у меня появилось подозрение, не дала ли королева Мелюзине для успокоения какое-то снадобье. В ее глазах было что-то странное. Я не могу точно сказать, что именно, но мне показалось, что в них нет души. Но если так, то, значит, королева опасалась, что протесты Мелюзины будут сильнее, чем просто неохотное согласие. От этой мысли мне стало грустно. Но я не разозлился. С криками и слезами лучше разобраться наедине. Ведь на венчании присутствовал весь двор (я полагаю, по просьбе короля), и мне меньше всего хотелось, чтобы стали сплетничать о несогласии невесты.

Но самое плохое было то, что мне нужно было лишить невинности бедную девушку. Король с королевой не допускали никаких отлагательств. Они коротко оборвали обычные грязные шутки и замечания, когда было показано прекрасное тело Мелюзины. Я раньше говорил, что люблю миниатюрных и изящных женщин, но никто не смог найти у Мелюзины ни малейшего изъяна. Ее кожа была бледно-кремового цвета, груди – большие, но упругие, а талия – тонкая. Ее темные волосы, в свете факелов отсвечивающие красным, падали на округлые ягодицы, а бедра были широкие и сильные. В другое время и в другом месте, полагаю, я, как и всякий мужчина, охотно отреагировал бы. Но в день моей свадьбы ничто не могло возбудить меня. Я не уверен, спешили ли мы с Мелюзиной в спальню, прочь от гостей, как только они убедились в нашей полноценности, увидев наши здоровые тела. Королева сама помогала Мелюзине в высокой постели, а король, положив мне руку на плечо, сказал:

– Будь с ней помягче. – Он поколебался и, посмотрев на Мод, добавил: – Но сделай ее своей женой без всяких вопросов и колебаний.

Я смутился оттого, что Стефан заметит мое отвращение. Но взгляд Стефана на королеву помог мне справиться с собой. А королева убедила его в том, что я не оставлю свою невесту девственницей. Между прочим, я подумывал об этом. Небольшой порез даст как раз столько крови, чтобы сделать очевидным наше совокупление, и освободит меня от необходимости насиловать девушку. Но как только Стефан и Мод вышли, я отбросил эту мысль. Если я сделаю так я обману их доверие.

Звуки снаружи внезапно прекратились, и я понял, что король или королева закрыли дверь. Первая моя мысль была о том, что действие снадобья, данного Мелюзине, должно ослабеть (я вообще удивлялся, что оно действует так долго) и закрытая дверь вызовет крики моей невесты. Я содрогнулся при мысли об этом, но Мелюзина сидела в том же положении как оставила ее королева, безразлично разглядывая свои пальцы. Потом я подумал, что лучше овладеть ею, пока она не пришла в себя, так как это будет легче и приятнее для нее. С этой мыслью я быстро лег в постель и тронул Мелюзину за плечо. Оно было гладкое и прохладное, слишком прохладное.

– Ложись, – сказал я и, чтобы ей это не показалось властным приказом, добавил: – Ты простудишься.

Какое-то время Мелюзина не обращала внимания ни на мои слова, ни на мое прикосновение. Потом она, не оборачиваясь, легла и накрылась одеялом. В этот момент я почувствовал, что кожа ее мягкая и гладкая, а волосы и тело пахнут чем-то приятным. Этот приглашающий аромат дал мне нить надежды. Если она надушилась, то, наверное, сделала это для меня. А может быть, это тоже сделано по приказу королевы?..

Вероятно, я должен был что-то сказать, но я боялся, что скажу что-нибудь не то. Я лежал рядом с ней и гладил ее руку и волосы. Но она не отреагировала на эти прикосновения, как и на первое, продолжая лежать с закрытыми глазами. Ее лицо казалось высеченным из камня. Я думал, как возбудить ее. Я не мог позволить себе буйные игры, которые приводили в восторг маленькую путану из Алника. Я также не мог ласкать ее интимные места, как делал с другими женщинами, чтобы возбудить их. Такого рода ласки хороши между партнерами, которые увлечены и доверяют друг другу. А мне казалось, что для Мелюзины это будет еще хуже, чем изнасиловать ее.

Не знаю, почему эта мысль так засела у меня в голове. Мне казалось, что любовь по приказу будет одинаково неприятна для нас обоих, но, лаская Мелюзину, я получу удовольствие. Однако, поскольку она была холодна, это не доставляло мне удовольствия. Ее замкнутость и пассивное сопротивление разозлили меня. Она вообще упрямо отказывалась признавать мое присутствие. И я понял, что это не может быть результатом действия какого-то снадобья: никакое снадобье не будет действовать столько часов. Меня обидело, почему Мелюзина не догадывается, что мне это трудно так же, как и ей. Позже я понял: большинство женщин думают, что мужчина всегда готов. Ко мне это не относится. Я никогда в своей жизни не заставлял женщину. Мне кажется, потому, что каждый раз в таком случае на месте насилуемой женщины я представлял Одрис. Но ведь Мелюзина не могла знать об этом.

Злость помогла мне возбудиться, хотя мне и пришлось помочь себе рукой. А это еще больше разозлило меня. Я увлажнил себя слюной, чтобы облегчить дело. Я делал это не для ее, а для своей пользы. Но потом я обрадовался, узнав, что ранил ее как можно меньше. Меня обеспокоило то, что она не пошевелилась и не открыла глаза, когда я лег на нее и коленями раздвинул ей ноги. Но я уже не мог остановиться. Я знал, что, если не сейчас, я уже никогда не смогу заставить себя сделать это.

Лишив ее девственности, я почувствовал, что она намеревается сопротивляться. Эта ее реакция, сам факт, что она как-то отреагировала, пусть и не так, как я ожидал, подбодрили меня действовать дальше. Я подумал, что мое движение не ранит ее, а может быть, даже доставляет ей удовольствие. Потом вдруг она обмякла. Но это не было расслабление от полученного удовольствия – просто бедная девушка потеряла сознание.

Я не мог продолжать: это было бы уже похоже на совокупление с трупом. Я посмотрел на Мелюзину. Света свечи в ночнике было достаточно, чтобы заметить ее ровное дыхание. Я успокоился: наверно, она скоро придет в себя и повернется ко мне спиной, чтобы спать. И вдруг страшная мысль мелькнула у меня в голове: а что если поведение Мелюзины не вызвано снадобьем, а что если королева ошибалась, и Мелюзина действительно слабоумная?..

Тело ее дернулось и снова продолжало лежать спокойно. Я понимал, что должен повернуться к ней, но меня охватил страх. Если бы она ругала, проклинала, била меня, но она оставалась безмолвной и неподвижной. Позже (я все-таки смог заснуть, несмотря на боль в сердце) я почувствовал, что она встала с постели, и осторожно повернулся, чтобы только проследить за ней взглядом. Бедняжка сделала несколько шагов к двери, а потом к сундуку, на котором лежала ее одежда, и остановилась, как бы не понимая, где она и что с ней случилось. На какое-то время боль сжала мне горло так, что я не смог ничего сказать. Вскоре я заставил себя мягко и медленно, чтобы не испугать ее, обратиться к ней и попросил ее опять лечь в постель.

Как и раньше, когда я обращался к ней, она не сразу отреагировала на мои слова, словно не слышала, что я сказал, но потом выполнила мою просьбу. Позже я понял и чуть не расплакался – не уверен, от жалости к ней или к себе: бедняжка, она так медленно выполнила то, о чем я просил, не из-за замкнутости или неохоты, а потому, что медленно понимала сказанное. Мелюзина села рядом, и я повернулся к ней, желая приласкать ее, как ребенка, но она вся сжалась. И помня, что я ранил Мелюзину, я решил оставить ее в покое, пока из ее слабой головы не выветрится память об этом. А потом, уже зная худшее, без всяких надежд и сомнений я заснул.

Утро началось подтверждением моих ужасных догадок. Мелюзина выполнила все, что ей говорилось: она вымылась и оделась. Единственное, что она сделала без моих указаний, – это воспользовалась ночным горшком. Однако какие-то мелочи в ее поведении вернули мне сомнения и надежду. Иногда она смущалась самых простых вещей и стояла в растерянности, когда я указал ей на воду для мытья. Но все же у нее хватило соображения отложить в сторону свое свадебное платье и поискать в сундуке что-либо более простое.

Я начал понимать, почему королева не хотела отправлять Мелюзину в монастырь и забыть о ней. Но у меня не было времени обдумать это, потому что не успела Мелюзина одеться, как вошел король с королевой и другими гостями, чтобы увидеть завершение нашей свадьбы. Не знаю, смог ли я скрыть свою обиду, глядя в лица, поскольку у меня уже не было никаких сомнений, которые я раньше прятал под покрывалом печали и разочарования. Я едва смог сдержаться, чтобы не спросить: чем я заслужил слабоумную жену? Но, я полагаю, ни тени горечи не отразилось на моем лице. Мод выглядела очень довольной и улыбалась мне, держа в руках испачканную кровью простыню.

Я не знал, почему королеве было так необходимо подтверждение вступления Мелюзины в брак. Возможно, восстания и вторжения шотландцев заставили ее почувствовать, что еще одна проблема, пусть даже маленькая, станет уже невыносимой. А может быть, она думала о том, что если Мелюзина сбежит и направится в свои старые владения, то властители Камберленда не только примут и защитят ее, но и выступят против Стефана. Она взяла и отложила простыню, словно ей было нужно доказательство, что Мелюзина действительно стала моей женой. А король подошел и дружески похлопал меня по плечу, сказав, что я должен идти на службу.

В тот день я больше не видел Мелюзину. Король обедал, уединившись со своим братом Генрихом Винчестерским и Роджером, епископом Солсберийским. Он приказал мне прислуживать ему, что я делал как оруженосец, когда король хотел уединения. Я думаю, что я выглядел удивленным или возмущенным (впрочем, я и не испытывал других чувств), но спустя несколько минут Стефан внезапно оборвал свою речь, обращенную к епископу Солсберийскому, и кивнул мне:

– Я забыл, что ты теперь рыцарь-телохранитель, – сказал он с раскаянием, – и эта служба не соответствует твоему званию.

– Милорд, – сказал я, улыбаясь (разве можно не простить его, когда очевидно, что он не хотел оскорбить? К тому же я сам забыл про свое новое назначение), – любая служба, о которой попросите вы, устраивает меня.

Стефан стал вовлекать меня в беседу. Поначалу мне было трудно. «Может быть, он таким образом старается сгладить свою вину за то, что потребовал от меня услуг оруженосца?» – подумал я. Но вскоре я понял, что король вообще не думает обо мне, а просто пытается избежать какого-то неудобства. Но какого?.. Мне казалось, что нет такой темы, которой хотел бы избежать король. Думается, неудобство ему причиняло просто присутствие его брата и лорда Солсбери, даже когда у них не было причин для спора и ссоры.

Эта мысль настолько занимала меня, что я больше в этот день не подумал о Мелюзине. Я знал, что Роджер Солсберийский был первым канцлером и верховным судьей Генриха и при помощи его племянников (если они, конечно, были племянниками, а не сыновьями), Александра, епископа Линкольнского, и Найджела, епископа Илийского, который был, королевским казначеем, Солсбери все еще сохранял почти полный контроль над правительством страны.

Не уверен, были ли они хорошими и честными людьми, но верховный суд лорда-канцлера и казначейство работали гладко. Они признали Стефана королем и, я думаю, исправно ему служили. Мне было жаль, что существует холодность в отношениях между Стефаном и его братом, которая появилась с конца осады Эксетера. Будет хуже, если гнев Стефана распространится на лорда Солсбери и его подчиненных.

Моя тревога была отчасти эгоистичной. Если Стефан сейчас перестанет верить Солсбери и отдаст посты кому-то другому с небольшими возможностями и опытом, скорее всего кому-нибудь из семьи или друзей Валерана, то очень возможно, что доход казначейства упадет. Я почти не сомневался, что в таком случае в первую очередь будет урезана выплата жалованья.

Но когда епископ ушел, мне стало стыдно за мои мысли.

Оказалось, что королю действительно не хватает меня, так как он держал меня рядом с собой весь день. Мы катались верхом после обеда, занимались соколиной охотой. (У короля была великолепная птица, подаренная ему в Джернейве). При этом Стефан рассказывал мне, как он рассеял всякую надежду Роберта Глостерского и императрицы Матильды войти в Англию и что основную роль здесь сыграла королева Мод.

Когда Уолчелин Мамино контролировавший Дувр, восстал, чтобы предоставить Глостеру порт для входа в Англию, королева послала свои корабли из Булони и блокировала Дувр с моря, пока не подошли ее войска и не осадили его с суши. Таким образом она заставила Мамино сдаться ей. Стефан не пытался присвоить себе успехи своей жены. Он ценил ее выше всего на земле и на небесах. Это была беззаботная речь. Возможно, потому, что он действительно считал себя с Мод едиными душой и телом, а может быть, и потому, что он был просто в хорошем настроении. Он был уверен, что здесь не будет новых восстаний, так как весь юг Англии, исключая только дальнюю западную окраину, находился в его власти.

Я не мог не подумать о захвате шотландцами севера, но попридержал свой язык. Я отлично знал привычки короля отодвигать на второй план неприятные мысли и темные перспективы и предаваться легкому оптимизму. В этом случае, несмотря на боль за свою землю, я не мог упрекать его. Для Стефана было немыслимым бросить богатый, хорошо населенный юг, чтобы выдворить шотландцев из бедных, бесплодных графств. Он уже дважды делал это, показывая свое хорошее отношение к Нортумберленду и Йоркширу, но сейчас были более опасные времена. Если король уведет на север свою армию, то здесь могут подняться восстания. К тому же у людей, контролирующих не Дувр, а другие порты в которых могли бы высадиться граф Гло-стерский и императрица Матильда, могут появиться мысли пригласить их к высадке.

Между тем стемнело, и я освободился от службы. Чувствуя, что мои мысли слишком далеки от моей женитьбы, я решил, что, пожалуй, лучше разыскать свою старую спальню, если только король примет мои полушуточные объяснения, почему я избегаю новых радостей брачной постели. Мне повезло: он отвернулся от меня слишком быстро, чтобы заметить дрожь, которую вызвали в памяти его слова. Я хотел найти себе новое место для сна, но я не мог бросить бедняжку, на которой женился, в сомнениях и, возможно, в страхе, если она помнит меня и рану, от которой страдала.

Дверь в спальню была открыта. В слабых отблесках света я увидел Мелюзину, лежавшую в постели под шерстяным одеялом. Она спала, а может быть, только притворялась спящей. Я обрадовался, так как в любом случае это избавляло меня от необходимости говорить с ней. Я разделся и лег на левый бок, повернувшись к ней спиной. Если она притворяется, то такое мое положение убедит ее в том, что я не намерен беспокоить ее.

К счастью для меня, мне больше нравилось спать на спине или на правом боку и я еще не привык делить с кем-то свою постель. Мне было неудобно, и я не мог уснуть. Через некоторое время я повернулся на спину. Мелюзина не подала виду, что заметила мое движение, и я начал расслабляться. Возможно, я уже наполовину спал, так как у меня изменился ритм дыхания, но присутствие Мелюзины в постели удержало меня от полного погружения в сон. Она слегка переместилась на постели, и это разбудило меня. Если бы перемещение было быстрое, то я бы не заметил его и действительно бы заснул. Но оно было слишком медленное, оно продолжалось слишком долго, чтобы быть естественным движением. Вряд ли я почувствовал какое-то подозрение. Это было только легкое раздражение на то, что Мелюзина не спит. Надо было найти какие-то слова, чтобы убедить ее заснуть. Но вдруг медленное движение Мелюзины сменилось быстрым, стремительным, и ее тень с тускло блестевшим кончиком какого-то предмета нагнулась надо мной.