— Сейчас мне ничего не ясно, — говорил Роджер Херефорд в полной темноте еще не наступившего утра. — Чтобы узнать, пойдут с нами Норфолк и Арундел, надо с ними сначала соединиться и спросить, хотят ли они этого.

Он был полностью снаряжен и готовился отправиться в путь, как только рассветет. За неделю неотрывного сидения в Пейнскасле над планами ни внешность его, ни настроение не стали лучше, но угнетенность несколько ослабла; приготовление военных действий его так поглотило, что раздумывать о личном было некогда.

— На Норфолка можно положиться. Он согласен оказывать любую помощь, лишь бы от него не требовали надолго удаляться от дома, и, я думаю, слово он сдержит. А вот Арундела надежным бойцом считать не стоит, но многого от него и не требуется, так что, надеюсь, он тоже не подведет. Даже наверное не подведет, — усмехнулся Сторм, — потому что, когда он пойдет встречать Генриха, я буду с ним. Все, что ему доверяется, — это сопроводить Генриха до Девайзиса, а я тем временем отправлюсь в Лондон посмотреть, что делает королева Мод.

— Это — да, тут все обговорили. Мне бы крепости в графстве Глостера усилить. Если деньги, что ты обещал, употребишь на это да еще присмотришь, чтобы все сделали как надо, — большую заботу с меня снимешь; тогда я всерьез займусь войском, оно, боюсь, в плачевном состоянии.

— Можешь на меня положиться. Как не помочь в хорошем деле, да еще названому брату! О наших приготовлениях Мод, конечно, узнает, от нее не спрячешься. Обрати, Роджер, особое внимание на баронов Глостера. Нельзя ли поставить их под себя понадежнее?

— За два месяца? Если Глостер продолжает твердить, что партизанить не собирается, то что же я могу поделать! Я был полным идиотом, когда согласился взять у него деньги и отряды наемников, которые он якобы распускает, а я их якобы собираю вновь. Да нет, это не идиотизм. — Херефорд криво улыбнулся на удивленный взгляд Сторма. — Это — честолюбие. Не пожелал, видишь ли, отдавать славу, за которую кровь проливаю… А дело важнее и славы, и чести… Если Глостер убедит своих баронов не брыкаться, что, собственно, он пообещал, то с него будет достаточно, а помощь их была бы хороша. Пожалуй, потолкую с ним об этом на свадьбе, попытаюсь уговорить оставить двор и номинально возглавить войско.

— Ну да, если ты все будешь делать сам, а он будет сидеть в каком-нибудь замке, только так. Пока он не уверится в успехе, он пальцем не пошевелит.

— Да, ты прав, но он скоро это увидит. Только бы собрать мне побольше сил до того, как мы с Генрихом вернемся из Шотландии и тут развернутся главные события. Ну вот, светает. Наверное, церемония прощания нам ни к чему, через неделю ты уже будешь у меня. Надеюсь, привезешь с собой леди Ли и малыша, она ведь не расстанется с ним. Элизабет специально просила, чтобы она приехала.

— Что ты, это я с ней не расстанусь, — засмеялся Сторм. — Отец насмехается, но в конце концов я так мало бываю дома. Ли тоже хорошо относится к Элизабет. Правда, они совсем разные.

— Мы, Сторм, тоже с тобой далеко не одинаковые.

— Это верно. И ей в мое отсутствие тоже было бы приятно, если к нам приедут гости. Пусть Элизабет наведывается. Твоей жене, конечно, не будет так одиноко, в доме остаются мать и сестра, но… Смотри, совсем рассвело. Не стоит задерживать тебя пустым разговором. Помогай тебе Бог! Счастливого пути!

— Храни тебя Господь, Сторм.

Херефорд поцеловал друга, улыбаясь его наивному представлению, что его мать и такая сноха, как Элизабет, могут составить компанию. «Вот как человек, способный заглянуть в душу мужчины, оказывается доверчивым ребенком в оценке женщины. Тут гляди, как бы кто из них не убил кого, пока они притерпятся друг к другу! — думал он, садясь на коня и выезжая на дорогу. — Не пришлось бы отправлять мать к ее замок, это так нежелательно. Ей, конечно, это не понравится, и Элизабет нужно будет заниматься тогда стиркой и кухней. Лучше бы мать взяла на себя заботы по дому. Ничего не остается, как стараться поддерживать между ними мир, и хорошо, если Элизабет еще не приехала. Передохнуть бы денек — тогда все устрою».

Была и другая причина, почему Херефорду хотелось успеть домой до приезда Элизабет и ее отца. Он рассчитывал увидеть у себя в замке графа Линкольна и наладить с ним родственные отношения, чтобы подговорить этого на редкость беспардонного джентльмена напасть на ненавистного Ноттингема. В разговорах со Стормом Херефорд не упоминал своего плана уничтожить Нот-тингемского констебля, поскольку это дело было чисто семейным, к Генриху отношения не имело, к тому же он не хотел припутывать Элизабет, но само дело не забыл. При всем своем добродушии и умении искренне забывать прощенные обиды, с врагами он был непримирим. То, что прощено не было, он никогда не забывал. Идею немедленно напасть на Ноттингем, к сожалению, пришлось отложить. Встреча в Пейнскасле со всей очевидностью показала, что забот в предстоящую пару месяцев у него будет выше головы. Благородство не позволяло ему мешать личные дела с тем, что он считал своим долгом, но решить эту проблему можно было с помощью Линкольна. Позднее, при благоприятном ходе событий, он мог бы выкроить время, чтобы самому довершить начатое дело, но никак не хотел, чтобы этим занимался Честер. Для того было приготовлено другое дело, и отвлекаться ему было нельзя, это во-первых. Во-вторых, Честер уже достаточно натерпелся от Стефана, чтобы стать совсем одиозной фигурой, напав на королевского фаворита. Любой пустяк мог толкнуть Стефана встать на путь отмщения, а Херефорду не хотелось подвергать замки жены опасности, будучи не в состоянии защищать их.

По дороге холод отпустил и начало таять. Херефорд вовсю, хотя и не слишком громко, поносил английский климат, приказывая Алану Ившему внимательно следить за обозом, чтобы поспеть домой, для чего, возможно, придется ехать ночью. Леди Херефорд, если судить по ее письму, перед лицом спешных приготовлений к грандиозному событию была в легкой истерике, и Херефорд считал, что его присутствие придаст стабильность действиям матери и успокоит сестер, которые, без сомнения, тоже осатанели. Кроме того, ему надо будет заняться охотой. Гости ожидают чего-нибудь повкуснее, чем простая свинина, баранина да говядина, а за промыслом дичи нужен хозяйский догляд, одним охотникам это доверять нельзя. Охотиться придется каждый день. Херефорд с ненавистью посмотрел на небо и снова выругался; он мог бы придумать себе развлечение получше, чем охота при такой мерзости.

Ожидания его сбылись. Сквайры еще помогали ему отстегивать меч и снимали с него кольчугу, когда в комнату влетели мать и обе сестры. Анна обхватила его за шею и безо всякого предисловия стала целовать забрызганное грязью лицо брата, но леди Херефорд, едва отдышавшись, подступила к сыну по-другому.

— Роджер, ты — сумасшедший. Безумец! Ну куда мы поместим столько народу зимой, да еще такой зимой?! Где мы наберем откормленной скотины, она не сможет нагулять жир за две недели! Ну кто устраивает свадьбу, такую свадьбу, в это время года!

— Спасибо, братик, дорогой братик, спасибо тебе…

— Роджер, Роджер, а обо мне ты подумал? Мама сказала, что вы уже говорили о моем замужестве. Он будет на свадьбе? Я увижу его?

Три женских голоса разной пронзительности били по ушам Херефорда. Казалось, ничто не могло бы разозлить уставшего, замерзшего, голодного мужчину, и без того пребывающего в прескверном настроении, но с ним происходило как раз обратное. Слегка оглохший, он мотал головой, пытаясь освободиться от обнимающей его Анны, хотя и осторожно придерживал ее за талию; другой рукой он поднимал младшую для поцелуя. В таком виде Херефорд повернулся к матери со своей обычной улыбкой:

— Ну, мам, тебе да не справиться с этим делом… Анна, не чмокай так в ухо, оглохнуть можно… Это тебе просто хочется поворчать на меня…

— Поворчать? Когда бы тебе снова стало три года, я с удовольствием отшлепала бы тебя. Неужели хотя бы до отъезда к Честеру ты не мог предупредить меня, что планируешь такое безумие? Я говорила, что Анну надо выдавать замуж, имея в виду весну, как принято у нормальных людей. Ты понимаешь, что все, включая Ран-нулфа, будут думать о причинах такой безобразной спешки? Как, благодаря тебе, могут называть твою сестру и что еще хуже — жену?

Здесь Херефорд длинно и громко присвистнул.

— О Господи, мне это и в голову не пришло. — Но тут же он рассмеялся, снял руку с талии Анны и шлепнул ее пониже спины. — Зато Раннулф скоро и лично все узнает сам. Верно, Анна?

Анна вспыхнула и потупилась. Ее волосы были темнее, чем у брата, глаза скорее серые, чем голубые, и, не обладая редкой красотой брата, она тем не менее была очень хорошенькой. Чем больше она смущалась, тем громче смеялся Роджер, вид скромницы у Анны держался недолго. Подняв голову, она тоже залилась таким же, как у Роджера, озорным смехом.

— Вот и узнает, как же, ну что ты смеешься… И все же спасибо тебе, Роджер. Теперь я буду замужней женщиной, у меня будет свой замок. А Раннулф очень хороший, мы виделись вчера, он…

— Да ну ее…

— О Роджер! — Анна еще раз оглушительно чмокнула его, так что он зашатался в притворной муке и обернулся к Кэтрин.

— Ну ее, Роджер. Она уже знает своего мужа. Скажи, Роджер, кого ты выбрал для меня? Ну, пожалуйста, Роджер! Неужели мне еще ждать и ждать, и ждать, а потом скажут в самый последний момент… Скажи, Роджер!

— Кэтрин, ты порвешь мне рубаху! И перестань прыгать! Пока, я вижу, ты еще слишком маленькая, чтобы думать о замужестве, совсем не умеешь себя вести! Боже мой, да вы разорвете меня пополам! Кекс, сладкий мой!

— Так прозвал он младшую за ее любимое лакомство. — Я еще ничего не решил. Как только решу, сразу тебе скажу…

Возня с сестрами начала действовать на нервы леди Херефорд. Взаимоотношения в семье ее очень занимали, и она радовалась любви, которую сама с великим тщанием пестовала в старшем сыне к младшим детям, но сейчас предстояло заняться серьезнейшим делом.

— Хватит, девочки, оставьте брата в покое! Или помогайте ему раздеться, или отправляйтесь к себе. Ты поступаешь крайне опрометчиво, Роджер, позволяя им виснуть на себе. Надо быть благоразумнее.

Отцепив, наконец, эти два репейника, которые тут же занялись приготовлением ванны и побежали за свежим бельем, Херефорд подошел к матери и обнял ее.

— Дело предстоит нелегкое, мам, но, поверь мне, я никак не мог отложить. Я буду очень занят, а мне нужно до весны закрепить свои отношения с Честером и Линкольном. Ты вправе ругаться, ничего не могу сказать, я взвалил на тебя тяжелую ношу, и времени очень мало. Но надо успеть и устроить все как можно лучше.

— Но ведь помолвка столь же связывает, как и свадьба, почему бы тебе не подождать до урожая, если ты занят весной? Как леди Элизабет могла согласиться с такой суматохой?

По лицу Херефорда пробежала тень недоброго предчувствия, которое постоянно преследовало его.

— Осенью было бы для меня поздно, слишком поздно. А у Элизабет особых возражений не было, она понимает, что ждет меня впереди.

Сказанное сыном заставило леди Херефорд побледнеть, а упоминание Элизабет резануло ее такой ревностью, что она была вынуждена опереться на стул. Херефорд видел все, но промолчал. Он не знал, какой удар нанесло имя невестки. А в другом — чем он мог утешить? Женщины теряют мужчин на войне независимо от того, как их любят. Такова жизнь. Но сестры уже снова были тут, смех и возня с ними отвлекли его: началось раздевание и купание. Сидя в ванной, он попросил мать подойти к нему.

— Сегодня можно говорить только о планах. А завтра надо будет засучить рукава и приняться за дело. Надеюсь, у нас готовы три этажа донжона и нижний зал дома? Это позволит разместить пятьдесят — шестьдесят благородных гостей. На двух самых верхних этажах башни — еще пятнадцать, если уложить поплотнее; человек двадцать — в большом зале. В каждой из шестнадцати башенных комнат поместится от двух до четырех человек. Значит, сможем устроить где-то человек сто пятьдесят. Больше, наверное, не будет. Из восточных графств, с дальнего севера мало кто приедет. Слишком далеко, да и путь тяжелый.

— Я не первый год живу на свете, и гостей принимать мне приходилось. Как вести дом, меня учить не надо. Ты мне лучше скажи, куда девать свиту гостей и чем всех кормить.

Вот для этого он и должен быть здесь, дабы ни у кого не было никаких вопросов. Без него ничего не получилось бы. Херефорд вылез из ванны, позволил сестрам вытереть себя досуха. Разговор с леди Херефорд прервался, когда он объяснял возбужденным сестрам, откуда у него тот или другой шарм. Как все юные леди, Анна и Кэтрин обожали военные истории и упивались рассказами о кровопролитных сражениях, что никак не вязалось с их хорошими манерами. В конце концов он оделся, отвесил каждой по шлепку и выпроводил заниматься собственными делами.

— Свиту набьем, как сельдей в бочку, в подвалах донжона, дома и в коридорах, а для остальной челяди надо освободить дома крепостных, почистить их, и пусть ночуют там. Они будут с крышей над головой и в тепле, а то, что кров их не слишком элегантен — переживут. Весь деревенский скот — на стол. Сейчас я при деньгах, так что освободим их от свадебного оброка и возьмем только скот.

— Эти живые кости? Да какое там мясо!

— Какое есть, такое и будет. Завтра иду на охоту. Линкольн с Раннулфом уже приехали. Анне, как я понял, молодой граф понравился. Они помогут мне на охоте. Когда приедет Честер, тот будет охотиться с утра до вечера. Ему больше ничего и не надо. Плохо, если нам не хватит фуража. Тогда придется идти на город. Не люблю воевать с торговцами, но тут уж ничего не поделаешь.

— Пусть будет так, как ты решил. А чем ты думаешь занять мужчин? Они передерутся насмерть, если их долго удерживать вместе.

— Вот это, мам, самое скверное! Турнир в такую погоду не устроишь, чтобы унять разбушевавшихся, на охоту не повезешь. Мы всю дичь перебьем для пира. Но думаю устроить травлю с собаками и пошлю людей выгнать зверя из дальних лесов. А лучше отправь гонцов ко всем вассалам, чтобы приехали со своими менестрелями, жонглерами да кого по дороге встретят. Танцы, наконец, устроим.

— Было бы где, — задумалась леди Херефорд. — У тебя ни гроша, Роджер, не останется после всего этого. Почему бы Честеру не взять на себя часть расходов на свадьбу собственной дочери?

— Пока я не банкрот, и как будто это мне не грозит. О расходах я позабочусь сам, мама. Ладно, не печалься. Клянусь, я вовсе не собирался досадить тебе, у меня не было другого выбора. Я стараюсь сделать как можно лучше.

Леди Херефорд попыталась улыбнуться и погладила сына по голове.

— Для всех остальных — да, ты сделаешь все. Вот подумать о себе у тебя получается не всегда.

— Ну вот, узнаю свою мамочку! Так может говорить только слепо любящая мать! Она не видит, что о себе я тоже забочусь.

— Твой отец был таким же. На словах он стоял за себя, но когда повелевал долг — шел первым, не думая об опасности или выгоде.

— Но разве не для себя старался, выполняя долг? А что дало ему титул графа, богатство и почести? Давай оставим этот разговор, мам, ведь я еще голоден, и пора выйти к гостям, они могут обидеться. Пошли.

* * *

Проснулся Херефорд на рассвете с большим желанием женщины. Он машинально протянул руку, но в кровати, кроме него, никого не было, и он в недоумении оглядел спальню. Тут он кисло ухмыльнулся и повалился обратно, борясь с неодолимой охотой. Маменька очень проворно спровадила всех его временных наложниц, он даже не успел спросить, куда она их рассовала, заводить же новую неловко, когда вот-вот должна приехать Элизабет. Ждать осталось недолго, сказал он себе, и встал помочиться, что в таких случаях помогало. Его тут же прохватил холод, и он, дрожа, юркнул в тепло пуховиков, чтобы вскоре уже одеваться для охоты. Уставившись в балдахин над кроватью, стал с удовлетворением перебирать, что успел переделать за вечер накануне.

Анна и Раннулф, кажется, неплохо подошли друг другу. Неудивительно: она хороша собой, нежна и с мягким характером, а Херефорд наделил ее богатым приданым, так что у Раннулфа были все основания остаться довольным. Молодой человек тоже выглядел достаточно хорошо: воспитан, храбр и неплохо выглядит в бою. Таким жена может вполне гордиться, а отец достаточно богат, чтобы наделить его по случаю женитьбы собственным замком и считать вассалом, хотя он и младший сын. Тут все было в порядке.

Дело с Певерелом тоже выгорело. Немало времени потратил Херефорд на рассуждения о том, как разбогател констебль Ноттингема, будучи фаворитом короля. При этом осторожно напомнил об оскорблении семьи попыткой отравить Честера, что осталось неотомщенным. Сказал также, как бы между прочим, что якобы Честер еще до предательства Певерела был связан с ним какой-то клятвой не чинить ему зла, на которую потом еще выдал свою гарантию. Поскольку король был другом Певерела и врагом Честера, нарушать клятву было бы неразумно: король мог покарать за это под предлогом той гарантии, хотя правда и была на стороне Честера. Ненароком вздохнул с сожалением, что из-за женитьбы на дочери Честера он не может воспользоваться этим предлогом для набега на замок Ноттингема, а между тем слышал, что Певерел — страшный скряга и набил сундуки золотом да яхонтами. И бойцы его пока не готовы воевать, новобранцы еще не обучены, а самое главное — тут Херефорд подмигнул, — у него другие планы. Этот прием он потом повторял еще и еще, всякий раз подмигивая, что должно было направить мысль Линкольна на свадьбу. Слова Херефорда лишали Линкольна возможности потом упрекать его во лжи, когда Херефорд начнет военную кампанию за престол для Генриха.

Глаза Линкольна алчно разгорелись, и он заверил Херефорда, что отмщение не заставит долго ждать. Он ничего не слышал о клятве Честера и думает, что его сводный брат пощадил Певерела по каким-то сугубо личным мотивам. В конце концов Честер ведь не умер, хотя трое его вассалов и погибли. Может статься, что Честер хотел избавиться от них, и Певерел тут оказал ему услугу. Они с братом не столь близки, чтобы делиться своими тайнами.

Херефорд подавил в себе брезгливое чувство, вызванное таким разговором, обратившись к мысли, что даже зло порой идет во благо. Скажем, мог бы он совладать с собственным братом Вальтером, если бы тот не вытворяд пакостей? Здесь же порочная алчность Линкольна поможет справедливому возмездию Ноттингемскому констеблю. Ну и свояк у него теперь! Херефорд зевнул и отбросил покрывало, прикидывая, что хуже — иметь такого человека среди врагов или среди родственников. Но дело сделано, к чему теперь раздумья! Раннулф выглядит вполне благонадежно вопреки своему происхождению, так что Анна будет счастлива, а если Линкольн кончит на виселице, куда ему и дорога, Херефорд, он был уверен в этом, сможет оградить Анну и Раннулфа от неприятных последствий.

— Роджер!

Херефорд невольно застонал.

— Да, я проснулся, входи.

— Проснулся, но лежишь, как медведь в берлоге. Ты идешь в церковь на заутреню?

— Иду. Вы меня не ждите. Пришли сюда Вильяма помочь одеться, а сами ступайте и скажи капеллану, чтобы меня подождал. Оставь мне место рядом с собой, а девочек посади где-нибудь подальше, мне надо поговорить о Кэтрин.

— Во время мессы?! — леди Херефорд широко открыла глаза.

Это была ошибка Херефорда, которая могла стоить ему длинной нотации. Он прикусил губу. Подвели обычаи в окружении Генриха Анжуйского, который всегда во время богослужения писал письма, обдумывал свои планы или просто болтал.

— Нет-нет, мам, недолго до и после службы. Я должен быть с Линкольном, у меня срочные дела, нам больше некогда будет поговорить.

— Как скажешь, Роджер, но поторапливайся. Мне не хотелось бы просить капеллана задерживать службу.

Церковь не отапливалась, и в ней было еще холоднее, чем в доме. Кольчуга холодила тело сквозь тунику и рубаху, ножны меча больно колотили по икрам ног и лязгали по каменному полу, когда Херефорд преклонил колени на паперти храма Незримого Присутствия. Толпившиеся при входе дворовые переминались, исподтишка потирали зябнущие руки и поспешно расступались, уступая дорогу своему господину. Обычно он был обходительным, но зимой, когда терпение Херефорда испытывалось неудобствами и холодом, да еще вдобавок если был не в духе, он мог швырнуть подвернувшегося под ноги так, что улетишь в самый дальний угол.

Прежде чем сесть, он снова преклонил колено и рассеянно начал говорить, еще не поднявшись.

— Очень бы хотелось помолвку Кэтрин устроить во время нашей свадьбы — это сбережет нам время и силы. Молодых людей не так уж много… Не могу решить: договариваться ли сейчас и получить себе еще одного надежного союзника или подождать?.. Тогда я смогу выбирать и подыщу ей мужа из самых верхов.

— О каких верхах ты говоришь? В чем дело, Роджер? Что ты затеваешь?

— Это не женского ума дело, но если получится, я стану одним из первых лиц в королевстве.

— Ты и так не из последних. А что, если у тебя не получится?

Вошел священник, служба началась, но леди Херефорд даже не заметила этого.

— С другой стороны, если Кэтрин нам определить не удастся, тебе придется взять ее полностью на себя или оставить на Вальтера. — Херефорд сокрушенно вздохнул. — Как жаль, что сын Сторма еще мал. Он бы подошел лучше всех, но ему нет даже двух лет. Если бы Кэтрин была мальчиком…

— Есть старший сын Шрюсбери…

Херефорд изменился в лице, глаза потемнели.

— Может, я согрешил, соединяя одну сестру с сыном жадного борова, но не выдам другую за отпрыска такого змея. Чтобы я больше не слышал этого имени!

Леди Херефорд смешалась. Дело в том, что обстоятельств поспешного отъезда сына во Францию ей никто не объяснил, а предательство Шрюсбери сыграло большую роль в тогдашних трудностях Херефорда. Он же не забывал этого, и союз с их домом исключался.

— Сын Честера тоже не в счет, — продолжал Херефорд, успокоившись, — церковь этого не допустит, да и что это дает, если Честер с дочерью гораздо ближе, чем с сыном. Я думал еще о втором мальчике Бигода… Мне нужен союзник на востоке, но я не видел его сам, и семья довольно тяжелая.

— Это так далеко от нас, Роджер! Норфолк — это через всю Англию. А что сын Глостера? У него мальчик в летах нашей Анны, не так ли?

— Д-да, — послышался протяжный ответ, — хилое, как его мать, создание с папиным выражением на лице. Конечно, хочется выдать сестру за богатого, но не так, чтобы она страдала потом. Ты напомнила мне еще подходящие партии… Двоих мальчиков. Лучший из них — Джон Фитц, старший сын Джильберта…

— Джильберта Фитца? Он же сам незаконнорожденный!

— Неужели? Но сын законный и прямой наследник Джильберта безо всяких помех. Роберт Глостер тоже был внебрачный ребенок. Мать Патрика, кроме того, сестра Солсбери…

— А его бабка была дочерью кожевника!

— И наш покойный король тоже! И мать Вильгельма Незаконнорожденного тоже была дочерью кожевника, а он ее как почитал! — засмеялся Роджер. — Не надо плохо говорить о дочерях кожевников, они рожали хороших мужчин!

— Нет смысла с тобой спорить, Роджер, делай как хочешь!

— Я так и делаю, только не как хочу, а как считаю лучшим. Ты знаешь, я всегда прислушиваюсь к твоим доводам. Иначе бы не обсуждал с тобой это. Просто ты говоришь не дело, отвергая жениха потому, что отец его был незаконнорожденным.

— Рожать внебрачных детей — это грех. Наказание за это падет на тех…

Тут Херефорд громко рассмеялся, и священник строго глянул на него.

— Полностью согласен, мама, только осторожно, ты отдавила мне ногу!

— И для тебя такой же грех, как для других, даже если ты мой сын.

— Конечно, — он продолжал давиться смехом, — так что молись за меня. Второй, о ком я подумал, не столь замаран происхождением, но уступает качеством и количеством… Это третий сын Солсбери. Он уже несколько лет сражается по правую руку отца и на десять лет старше Кэтрин, а это вполне допустимо. Наконец, Вильям… Этот младше Кэтрин, правда, ненамного, но для такой молодой пары, при том, какая Кэтрин своенравная, боюсь…

— У тебя на каждом шагу мудрая пословица и хороший совет, неплохо бы самому следовать им. Элизабет не моложе тебя, а уж упрямством…

«Начинается, — подумал Херефорд. — И зима — не мороз! Жарко станет в замке Херефорд, как приедет Элизабет!»

— Мне, мама, не пятнадцатый год, — примирительно сказал он, — но даже в пятнадцать и будь Элизабет на десять лет старше, при всем ее, как ты выражаешься, упрямстве, можешь быть спокойна, она бы мной не правила. — По его лицу скользнула усмешка, которую он постарался скрыть. — Я тебе отплачу той же монетой. Все, что мне надо, это чтобы ты проследила, если сможешь… и потом мне сказала, как Кэтрин будет себя вести с этими двумя пареньками или с другими, которые покажутся тебе подходящими, и кто из них и как ей понравится. Если Господь будет милостив, я постараюсь щедро ее оделить, а хороший боец, пусть и не крепкий союзник, тоже не пустяк.

— Роджер, ты испытываешь мое терпение. Я растила тебя, прививая любовь к сестрам, но это доброе чувство заводит тебя слишком далеко. Кто и как нравится Кэтрин, не имеет значения. Она обязана любить человека, которого ты ей выберешь. Ты ведь не спрашивал Анну!

— И Кэтрин тоже не спрашиваю. Она будет делать то, что я велю, уверяю тебя, но Кэтрин не Анна. Ты, их мать, разве не видишь этого?

— Я вижу только, как ты ведешь дело к тому, чтобы в доме было две Элизабет.

Теперь кончалось терпение у него, но он вздохнул и сдержался. Давать волю чувствам было невыгодно и неуместно.

— Ты не должна так говорить об Элизабет и выводить ее из себя, — сказал он спокойно, но давая понять, что разговор окончен. — Я сохраню в доме мир, даже если придется вести войну со всеми.

Когда на закате дня Херефорд вернулся с охоты, промерзший, мокрый насквозь и тяжело дыша, как его измученные собаки, мир в семье еще сохранялся, хотя Элизабет уже была на месте. Но атмосфера в доме напоминала затишье перед бурей. Он поцеловал руку невесты, протянутую довольно холодно, потом ее губы, которые, однако, предложены не были, и поспешил к более приветливому и теплому вниманию своих сквайров и сестер.

За поздним ужином, где подавали густой суп, жаркое и пироги, потому что Херефорд не ел с самого раннего утра, тучи начали сгущаться, и послышались раскаты грома. На охоте он добыл пять олених и троих самцов, оказавших упорное сопротивление, валился с ног от усталости и остаток сил употребил на то, чтобы ублажить Элизабет, но это ему не удалось. Отменно вежливая и учтивая, с манерами, безупречными для любой обстановки и в любой момент, она оставалась холодной, как погода на дворе.

Херефорд отозвал ее из кружка, где капеллан после ужина читал вслух какую-то повесть, и спросил, что случилось.

— Ровным счетом ничего. У тебя прекрасный дом, вовсю идет подготовка к пышной свадьбе.

— Пойдем ко мне, поговорим. Там горит камин и удобные стулья.

— И покажем, сколько мне еще не хватает скромности и приличия. Я поражена, ты воспитанный человек и предлагаешь мне такое!

Сарказм в ее голосе заставил Херефорда поднять брови и сразу объяснил все. Видимо, мать уже успела высказать Элизабет, конечно, в самых учтивых выражениях, свое удивление ее согласием на поспешный брак и предположения о вероятной причине такой сговорчивости. Херефорд вполне допускал, что мать могла вежливо заметить: Элизабет сама соблазнила сына, ибо он ничего дурного позволить себе не мог.

— Без глупостей, мне надо с тобой поговорить, о чем никто не должен слышать, — сказал он с раздражением. — Иди, дорогая, и устраивайся поудобнее. Я сейчас же приду, только скажу несколько слов матери.

Тут Элизабет смягчилась. Роджеру было ясно, что она подумала, будто он собрался выговорить леди Херефорд за оскорбление невесты. Но она ошибалась: его намерение было совсем иным. «Странно, — думал он, — как женщины плохо понимают друг друга. Каким кошмаром станут отношения матери и Элизабет, попробуй я только заступаться за невесту!» Когда он подошел и, наклонясь к леди Херефорд, шепнул свою просьбу, его лицо не выражало ничего, кроме физической усталости, скрыть которую было невозможно.

— Мам, можно тебя попросить?

— Конечно, дорогой.

— Пожалуйста, будь помягче с леди Честер. Займи ее, поговори с ней. Она невероятно бесит мужа, а тот Докучает мне своими жалобами. Я слишком устал, чтобы с ним возиться, но мне важно сохранять ему хорошее настроение.

— Разумеется, милый! Иди отдыхай.

— Я пойду сейчас, только поговорю с Элизабет.

Голос Херефорда звучал сухо, и родительница поняла, что разговор с невестой не обещал быть приятным. И эта женщина заблуждалась. Леди Мэри Честер была мало знакома Херефорду, но он знал: по характеру и складу мыслей она как нельзя лучше подходит матери. Если такая женщина станет жаловаться на Элизабет, а леди Честер обязательно это будет делать, ненавидя свою падчерицу всем сердцем, и, надо сказать, не без основания, леди Херефорд тут же начнет ее защищать, и свой замысел Херефорд осуществит, не пошевелив пальцем. Войдя к себе, он удобно уселся напротив Элизабет. Она внимательно посмотрела на него. Даже в слабом освещении были заметны фиолетовые тени под глазами и серый цвет ввалившихся щек. Это вопреки воле тронуло Элизабет.

— Может, отложим разговор до завтра? Ты выглядишь усталым до предела.

— Мило с твоей стороны. Но знаю, как тебе хочется услышать, что мне сообщил Гонт. Не скрою, все тело ноет от усталости, но откладывать бессмысленно. Завтра я устану еще больше. А стоит мне лечь, голова разламывается от дум, уснуть не могу. Буду очень тебе благодарен, сели побудешь со мной немного. Поговорив, может, скорее усну.

Элизабет расцвела от удовольствия. Как она ждала услышать такое! Неожиданно для себя самой она подошла к Роджеру и уселась на скамеечку у его ног, взяв его руки в свои.

— Выслушаю все, что пожелаешь. Говори, сколько хочешь.

Херефорд закрыл глаза. Ее груди касались колен, и он боролся с желанием взять ее на руки. Вместо этого он позволил себе лишь изменить положение рук: теперь он держал ее руки и мягко стиснул их. Элизабет была доброжелательна и вся внимание, но не к нему, а к новостям. Он поведал, о чем договорились в Пейнскасле, без колебаний открыл ей все, что может сорвать планы и привести его к полной катастрофе, если это дойдет до чужих ушей. Он смело полагался на ее верность и умение держать язык за зубами, а кроме того, она лучше его знала людей, вовлеченных в его планы, и могла сказать, насколько верны его оценки.

— Что сделать для тебя?

Это первое, что она произнесла, слушая его рассказ. Глаза ее стали неестественно яркими, она непроизвольно прижималась к нему, восхищаясь им и его идеями. Роджер из Херефорда в ее глазах вырос еще больше.

— Как женщина, Элизабет, ты хорошо знаешь королеву Мод. Она — самое слабое звено в моих планах. Если я не смогу ее перехитрить, она удержит Стефана и Юстаса от действий, в которые они по моим расчетам должны включиться и быть предоставлены сами себе. Прав ли я? Так ли она решит, как я предполагаю?

Рука Элизабет замерла в его руках, она прикрыла глаза, переведя внимание с жениха на то, что она знала о королеве.

— Не совсем. Размах военных действий подскажет ей, что надвигаются какие-то события, но тут уж ничего изменить будет нельзя, и если ты начнешь все загодя, до приезда Генриха, она будет вынуждена отпустить Стефана на защиту своих вассалов. Обязательно предупреди Сторма и Арундела: пусть приложат все силы, чтобы к ним не пробрались ее шпионы.

— За Сторма я не боюсь, он не болтлив, да и его красотка жена тоже, как это ни странно. У такой невинной девочки оказалась светлая голова, она меня порой изумляет.

Глаза Элизабет вспыхнули весельем.

— О, леди Ли — сама мудрость. Тебе не приходило в голову, Роджер, отчего произошла твоя ссора… с леди Гертрудой, как раз накануне твоего отъезда из Лондона во Францию?

— Леди Гертруда? — не без труда Херефорд вспомнил давнишнюю историю. Он взялся помешать графу Мальбруку явиться ко двору, графа опоили, и тот попал впросак. Мальбрук обвинил Херефорда в предательстве, и того ждала тюрьма. В отчаянии он искал себе алиби и собирался сослаться на то, что в это время был с женщиной. Но вмешалась Гертруда, бывшая недолго любовницей Херефорда, которая поломала всю его защиту при разбирательстве. В компании с Элизабет и целой толпой придворных сплетниц она стала укорять его в неверности, рыдая и осыпая бранью. Раздосадованный и обескураженный, Херефорд не смог оправдаться, история мгновенно разошлась, и все это выставило его бессовестным сердцеедом, да еще с такими подробностями, что ему и в голову прийти не могло.

— Да-да, это проделка леди Ли. Она пришла ко мне и рассказала о твоей печали. Я сама ничего не могла придумать, тут она и предложила напустить на тебя леди Гертруду. Вот была комедия! Я пыталась изобразить праведный гнев, а меня разбирал смех… как эта шлюха тебя вовсю поносила! Не скажешь, что ты совсем этого не заслуживал, но в данном случае ты был безвинен. Ли рассказывала мне, что Сторм чуть не помер от смеха, когда она описывала ему эту сцену.

Херефорд хотя и был уязвлен, но тоже рассмеялся.

— А я и не знал об этом. У нас с ней в то время ничего не было, как и с тобой. Почему ты не предупредила меня тогда?

Продолжая смеяться, Элизабет склонилась к его коленям, замотала головой:

— Что ты, нет! В том и был расчет, чтобы ошарашить тебя, только тогда и выглядело все правдоподобно! Ох, Роджер, никогда не забуду твоего комичного выражения. — Она вздохнула и выпрямилась. — Ну, сейчас другое дело, тут не до смеха. Если только она услышит, что Генрих приехал, то сама встанет во главе войска или выведет его из Норфолка и Глостера, чтобы вернуть Стефана и Юстаса. Знаешь, она все бы отдала, лишь бы захватить Генриха.

— Это понятно. Поэтому мне лучше самому встретить его…

— Ни в коем случае! За тобой будут следить, как ни за кем другим. Если ты двинешь хоть самый маленький отряд помимо своей охраны, ей это сразу станет известно. Поэтому не пей слишком много на пиру, чтобы не сболтнуть лишнего.

— Думаешь, я нуждаюсь в таком предостережении? — Херефорд нахмурился и закусил губу. Он сам собирался просить ее предупредить отца и дядьку, которые уж точно трезвыми не останутся.

— Каждый мужчина нуждается в этом. Когда вино льется рекой, они становятся как дети. — И добавила, словно прочитав его мысли: — Не надо, пожалуй, ничего больше говорить отцу о приезде Генриха. Он едет с вами в Шотландию, это вполне вознаградит его за лояльность. Но кое-что ему лучше будет раскрыть, чтобы не вызвать у него подозрения. Можно упомянуть о планах сражений в Глостере и Норфолке… Если он и проболтается, вреда не будет, тебе самому надо, чтобы Стефан знал об этом…

Смысл этих слов почти не доходил до сознания Херефорда, которое мутилось от нахлынувшего желания обладать ею. Последней попыткой совладать с собой стал его вопрос:

— Ты сама скажешь ему или лучше мне? — И, не дожидаясь ее ответа, он вдруг поднялся и отошел в сторону. — Я не могу сдерживаться рядом с тобой, Элизабет. Я все же мужчина. Ты требуешь от меня невозможного. Я не могу любить тебя и не хотеть тебя. Если это делает меня в твоих глазах животным, значит, я животное.

Элизабет тоже встала, эта перемена испугала ее. Его чувства были так глубоко запрятаны, что она и не подозревала о подобном повороте разговора. Первым порывом ее было убежать, но это было не в ее правилах, и потом, решись она на это, ничего бы не вышло: он уже стоял рядом.

— Позволь мне поцеловать тебя! Отдайся мне. До свадьбы осталось всего шесть дней. Мы же помолвлены…

— Если не терпится, есть другие женщины…

Глаза Херефорда стали черными, в них стояли слезы страстного желания.

— Мне не надо другой женщины! Я просто мужчина, я люблю тебя. Дай мне отведать тебя. Если не хочешь, больше не буду приставать.

Элизабет сковал страх. Она не очень пугалась самого акта, довольно наслышалась всякого и насмотрелась, как спариваются животные. Ее парализовало собственное желание этого… влечение своего тела. Разум кричал: если уступишь желанию, станешь просто еще одним телом! Уже не будешь той Элизабет, не будешь компаньоном, у кого спрашивают о мыслях и чувствах королевы, станешь просто роженицей и согревательницей постели. Но горше всего была мысль, что сопротивление бессмысленно, что, может быть, раз позволив, можно стать еще ближе и дороже…

Пока она стояла, оцепенев в роковой нерешительности, время действовать было упущено. Херефорд привлек ее к себе, прижал спиной к своей груди так, что, не отпуская, мог ласкать. Это не был обычный способ обнимать женщину, но для Роджера любовь была искусством, которое не терпит однообразия форм. В таком положении все чувственные места Элизабет были доступны его рукам, а его поднявшееся мужество с Нарастающей требовательностью упиралось ей в ягодицы. Он не мог достать ее губы, но они часто давались отцу, братьям и даже из вежливости другим мужчинам. В его же распоряжении оказались места, которых ничьи губы не касались, — ее шея, плечи под туникой, уши и крохотное местечко ниже и позади мочки уха, которое большинство известных Роджеру женщин заставляло дрожать и задыхаться.

Он преодолевал сопротивление многих женщин, от перепуганных крепостных девушек до слывших верными чужих жен, и знал, как на смену твердому сопротивлению приходят неудержимая дрожь и беспомощная слабость. Он точно знал момент, когда дрожь и слабость переходят в сладострастный стон согласия, но раньше для Херефорда все это было игрой, а теперь занимало его всерьез. Если раньше ему случалось довести женщину до такого состояния и получить отказ, то его самолюбие, конечно, страдало, но он знал, что с другой своего добьется. Теперь же было не так: никто в мире не мог бы заменить ему Элизабет, и сознание этого лишило его былой ловкости. Руки действовали не столь уверенно, он весь дрожал, и когда она была доведена до самого края и уже готова сдаться, настойчивость его вышла из-под контроля и он причинил ей нечаянную боль.

Какое-то время Элизабет стояла без сопротивления, и он не успел ее удержать, когда она оторвалась от него, как только боль вытолкнула ее из чувственного транса. Отпрянув от него на три шага, она повернулась к нему, тяжело дыша. Роджер клял себя за собственную глупость. Он поторопился с этой болью, она была нужна чуть-чуть позже, когда все стороны чувственного удовольствия уже испробованы. Он медленно и осторожно сместился в сторону, перекрывая ей дорогу к двери.

— Роджер, не надо… Ты обещал не принуждать меня… — Элизабет силилась говорить так, чтобы в голосе не звучало открытой мольбы.

— Если бы ты не хотела… Ты не обманешь меня. Не важно, что говорит твой язык; глаза и руки — все говорит мне другое. Элизабет… — Он осторожно придвинулся к ней, боясь испугать и обратить ее в бегство. Он мог бы разом овладеть ею; теперь она уже ни за что не убежит, ни от него, ни от кого другого.

— Ты, возможно, прав, Роджер, — прошептала она. — Но не делай этого. Не лишай меня девственности до свадьбы. Не топчи моего достоинства.

Достоинство — вот что он любил в ней, что выделяло ее из всех женщин. На ее достоинство он посягнуть не мог.

— Но скажи мне, чего ты хочешь. Дай мне услышать, что ты любишь меня, что ты хочешь меня, и я оставлю тебя в покое. Мне нелегко отпустить тебя так, дай мне хоть что-нибудь.

Он просил очень многого! Сказать это для ее гордости было даже труднее, чем просто уступить. Не желая того, он сыпал соль на живую рану. Глаза Элизабет сверкнули, как вдруг вспыхивает пламя в очаге.

— Да, я хочу. Я греховна, моя воля не так сильна, как моя страсть, поэтому я хочу. Мое тело в твоих руках. Как бы я ни сопротивлялась, ты всегда победишь, потому что желание за тебя, тут я бессильна. Но знай, душа моя этого не хочет, и чем сильнее твое желание владеть мной, тем больше, мне кажется, я ненавижу тебя, себя и все, что связывает нас.

Херефорд смотрел на Элизабет в растерянности.

— Элизабет, Элизабет!

Но ни сил, ни воли у него уже не оставалось. Она беспрепятственно ушла, оставив его с такой болью, какой он еще не испытывал.