Через четыре дня каждый пришел к какому-то заключению. Альфред был уверен, что он добился того, что жена выполнит его просьбу, а Барбара решила поехать в Ившем и ни на ярд дальше. Она приняла такое решение под давлением неоспоримого факта, что оставаться в Уигморе действительно небезопасно. Мортимер покинул крепость через день после того, как встретился с Альфредом. То, что он сказал или, наоборот, не сказал своей жене, превратило ее в камень. Она избегала Барбару и Альфреда, насколько это было возможно, и едва цедила сквозь зубы слова, когда они оказывались вместе за столом. Суровые нравы гостевого дома аббатства показались бы веселым пиром по сравнению с обстановкой страха и отчаяния в Уигморе.

Барбару все еще мучил ревнивый страх, что Альфред просто хочет избавиться от нее, сердитые подозрения, будто он настолько вовлечен в политическую игру, что использует ее как заложницу. И в то же время она очень волновалась за него, отгоняя от себя мысли о том, что он сражается за Эдуарда и может быть ранен, убит или взят в плен.

Несколько раз Барбара страстно желала сделать так, как ей советовал Альфред — найти защиту у своего отца. Гостить в Ившеме, возможно, было и лучше, чем жить с Матильдой де Мортимер, но мысль о том, чтобы поехать домой к отцу, к любящей ее Джоанне, была ею отвергнута. Она знала, что Беви и Льюис смогли бы придумать, как доставить ее во Фрамлинхем, не подвергая сомнению лояльность Норфолка. Правда заключалась в том, что она не могла уехать так далеко от тех мест, где шла война. Ей необходимо быть там, откуда за день упорной езды верхом она бы могла добраться до своего мужа, если бы с ним произошло несчастье.

Двадцать шестого мая, вскоре после обеда, они прибыли в гостевой дом Уигморского аббатства. Из уважения к привратнику, который ждал Барбару, чтобы показать ей комнату, Альфред не поцеловал ее, как ей хотелось, а только взял за руку. Потом привратник отвернулся, и Альфред поднял ее руку к губам и нежно коснулся кончиков ее пальцев.

— Как мне будет не хватать тебя, — прошептал он.

— Ты мог бы уехать со мной. — Барбара сжала пальцами его руку.

— Нет, — бросил он, нахмурившись. — Я дал слово.

Барбара открыла рот, чтобы сказать: «Слово, которое может убить тебя», но промолчала, зная: возражать бесполезно.

— Понимаю, — только и сказала она.

— Я приеду за тобой, как только буду свободен от своего обещания. Когда устроишься, напиши мне, где ты. — Он наклонился ближе и прошептал, чтобы монах не мог слышать: — Напиши Гилберту. Я буду с ним или он будет знать, где я. — Он поднял ее руку и снова поцеловал ее. — Господи, пошли мне силы, я уже скучаю по тебе.

Он быстро отвернулся, будто разом отрываясь от нее, чтобы сделать расставание короче и безболезненнее. Когда он сел на лошадь и оглянулся, Барбара спокойно уходила с привратником. Она не стояла, не махала ему рукой и не плакала и даже не глядела ему вслед. Сомнение снова охватило его, он представлял себе всевозможные вероятные и невероятные причины ее безразличия, и только одна мысль не пришла ему в голову — что она отвернулась для того, чтобы скрыть текущие по ее щекам слезы. Какая бы мысль не приходила ему в голову, он отгонял ее как нелепую. По его мнению, у Барби не было причин прятать свой страх и слезы, а значит, и свою любовь.

Они были мужем и женой и имели право любить открыто; для Альфреда это было одной из самых больших радостей супружества. Ему не нужно было клясться в том, что он не будет искать встреч с другими женщинами: с тех пор как Барби согласилась стать его женой, он не желал никого, кроме нее, Альфред мучился, потому что она не смотрела ему вслед, в то время как он оборачивался снова и снова до тех пор, пока она не скрылась из виду. Так он домчался до Уэбли, где его ждало сообщение от Томаса, которое целиком заняло его мысли.

«Одна из лошадей, присланных моим братом, — писал Томас, — очень плохо слушается узды. Я пришлю человека, который вернет ее в четверг. Он встретится с вами западнее Уидмарш-Гейт, там, где начинаются небольшие холмы. Наденьте белую шляпу, чтобы мой человек мог узнать вас. Если вы помашете ею, он подойдет к вам, и дело будет быстро улажено».

* * *

Альфред с отрядом выехал из Уэбли после обеда в среду двадцать седьмого мая. Они немного проехали на восток, затем резко свернули на север в небольшой лесок. Здесь они проверили, не следят ли за ними, но никого не заметили. Тогда они разыскали отряд крепостных на простых лошадях и велели им вернуться в поместье Уэбли. Когда крепостные были уже на дороге, направляясь на запад, отряд повернул на восток через лес и, пока лес не кончился, вновь на юг. Они пересекли дорогу, ведущую в лесок поменьше, и оставили человека там, где он мог хорошо видеть оба конца дороги. Держа теперь путь на юго-восток, отряд выехал на холмистые пастбища. Здесь они остановились, пока люди, знающие местность, как следует не рассмотрели рощицы и спрятанные в них долины. Они вернулись, доложив, что местность пуста, если не считать нескольких пастухов, и снова уехали, приготовившись наблюдать ночью, на случай, если письмо Томаса окажется ловушкой. В сумерках Альфред, Шалье и еще несколько человек поехали на юг на вершину последнего холма. Севернее широкого склона они увидели мальчика, сидевшего на траве рядом с пасущейся на привязи лошадью. Из седельной сумки Альфред достал белую шляпу и надел ее Мальчик встал и помахал.

— Никаких перемен, — сказал мальчик, как только Альфред и его человек подъехали достаточно близко чтобы говорить обычным голосом.

— Ты вернешься обратно? — спросил Альфред, спешившись.

— Если вы не уйдете, я уеду на рассвете.

Лицо мальчика было оживленным от любопытства, но Альфред больше ничего не сказал. Он взял сверток с седла, развязал его и бросил мальчику одеяло, а в другое завернулся сам. Шалье и вооруженные люди тоже спешились; Шалье достал хлеб и сыр из седельной сумки и разделил их со своим хозяином и мальчиком. Никто ничего не говорил, и после еды все легли спать. К тому времени, когда полная темнота одела холмы, мальчик уснул. Альфред сел и коснулся Шалье, который пошарил вокруг, пока не обнаружил небольшое углубление, которое он отметил, когда они ели. Он вытащил из него большую часть травы, и на голой земле разжег маленький костер. Воины поднялись на вершину холма и залегли так, чтобы видеть дорогу внизу, оставаясь при этом незамеченными.

В течение ночи люди приходили и уходили, докладывая о сборе отрядов, выехавших из Уэбли маленькими группами и передвигавшихся по зарослям деревьев, растущих вдоль дороги и ниже холма на востоке от нее. В глубокой ночной тишине Альфред слышал, как колокола звонили к заутрене. К рассвету он насчитал, что прибыло по меньшей мере пятьдесят человек. Затем он съел еще хлеба и сыра, запивая их маленькими глотками эля, и лег спать. Шалье разбудил его примерно через час.

— Отряд из пяти человек только что прибыл на луговину и спешился, — тихо сообщил он.

Шалье избрал позицию ниже по склону холма, готовый вместе с отрядом перегородить дорогу после того, как проедет принц. Мальчик уехал с вооруженным человеком. Альфред вскарабкался на вершину холма, прячась за низкие кусты, и выглянул. В отдалении он мог различить стены Херефорда. Внизу вилась дорога, убегавшая за стены. Слева от дороги росла пышная блестящая зеленая трава и высокий камыш — там было болото. Оно переходило в широкую, плоскую луговину. Между луговиной и городом виднелась одна из маленьких рощиц, которыми была усеяна вся окрестность.

«Лучше места нельзя было выбрать», — подумал Альфред. Большая часть луговины скрыта рощей от наблюдателей на стене; до них не могли долететь и звуки. Как раз в этот момент какой-то человек, бывший выше остальных, очевидно, принц, испытывал одну из лошадей. Он отдал поводья великолепного скакуна в руки смуглого хрупкого человека пониже ростом — без сомнения, Томаса. По движению рук Томаса было понятно, что он возражал против решения принца и настаивал испытать лошадь еще раз.

Эдуард проехал на лошади по кругу, управляя поводьями и коленями, заставляя ее поворачивать и подниматься. Затем он, кажется, крикнул что-то ждущим его людям и пришпорил животное в галоп. Он как сумасшедший помчался к краю луговины, повернул, поехал назад и так снова и снова, пока четверо других всадников не присоединились к нему. Но он не спешился немедленно, а ездил вперед-назад до тех пор, пока лошадь не была взмылена и в поту. Альфред уселся и стал ждать. Эдуард выбрал вторую лошадь.

К тому времени, когда Эдуард спустился с четвертой лошади, Альфред мог видеть, что его спутники собрались вместе, словно им надоело все это, и почти не обращали внимания на принца. Томас подошел к принцу, ведя животное, от которого он отказался в первый раз. Кажется, они обменялись несколькими словами, и Томас резко повернул назад, словно рассердился. Он сел верхом на отвергнутую лошадь, а Эдуард — на последнюю, которую осталось испытать. Оба начали ездить по кругу, как делали с другими лошадьми. Остальные мужчины почти не смотрели на то, что происходит.

Подавив приступ волнения, Альфред уселся верхом на Дедиса и выехал на вершину холма. Эдуард проворно пришпорил свою верховую лошадь, которая перешла в галоп. Томас мгновение колебался, затем последовал его примеру. Альфред направил Дедиса вниз по холму, взмахнув шляпой, когда Эдуард достиг края луговины, где раньше поворачивал свою лошадь назад. На этот раз вместо того, чтобы повернуть, он выехал на дорогу и устремился вперед, пригнувшись ниже в седле, пришпоривая и нахлестывая свою лошадь. Немного отставая, грохотал копытами черный жеребец Томаса. Последнее, что видел Альфред, спускаясь с холма, как остальные спутники Эдуарда пустились вслед за принцем.

Сначала промчался Эдуард, затем Томас. Альфред повернул Дедиса на дорогу вслед за ними, намереваясь заслонить беглецов от преследователей своим телом в доспехах. Он слышал крики позади, но только несколько и совсем слабых. Это означало, что вблизи города не оказалось отряда, охранявшего принца. Он даже покачал головой, сомневаясь в доверчивости Лестера, голоса позади него совсем замерли. Очевидно, преследователи поняли, что гнаться за Эдуардом на измученных лошадях бесполезно, и вернулись в Херефорд за подмогой. Справа и слева от Альфреда возвышался лес.

На траве между деревьями ждал Шалье, голову его украшала белая шляпа. Эдуард скакал, не сбавляя скорости, Томас за ним. Шалье отправился следом за ними, в то время как Альфред замедлил Дедиса, ожидая людей, выезжавших из леса. Пять человек выехали из рощи, расположенной на юге. Они поехали по берегу Уая на север, пока не смогли перейти реку вброд и повернуть на юг, прокладывая ложный след. Остальной отряд, полностью перегородив дорогу, медленно поехал на север. Когда расстояние между отрядом и тремя всадниками было около четверти мили, Шалье пришпорил свою лошадь, обогнавшую уставших лошадей Эдуарда и Томаса, выехал вперед, затем, повернувшись, сделал знак, и первые десять человек, отделившись от отряда, повернули направо и погнали, как только могли, своих лошадей вверх по холму. На вершине они разделились: пятеро поехали точно на восток, а пятеро других — на юг, словно собираясь обогнуть Херефорд.

Основной отряд продолжал скакать по дороге еще четверть мили. Здесь был дан другой сигнал, и еще десять человек повернули на узкую дорогу. Альфред знал, что туда поехал Шалье с Эдуардом и Томасом. Скоро они доедут до притока Уая, который перейдут вброд. У брода люди, последовавшие за ними, разделятся на две группы: восемь человек переправятся через брод вслед за ними, а трое продолжат путь по южному берегу на запад, по направлению к Уэльсу.

Альфред отвел Дедиса в сторону И пропустил отряд. Он с облегчением вздохнул, когда проследовал последний человек; опасно было находиться так близко от города. Но ему приходилось быть на виду, чтобы его отряд привлек внимание погони. Он раздумывал, не лучше ли будет им остановиться и подождать для верности, когда сзади крикнули, предупреждая, что появилась погоня.

Пронзительный возглас заставил людей увеличить скорость, словно они все еще надеялись уйти от преследования. Альфред оглянулся через плечо, чтобы посмотреть, догоняют ли их. Второй крик заставил группу остановиться. Люди надели шлемы и подняли забрала, развернув своих лошадей лицом к погоне, за исключением двоих, которым было приказано мчаться вперед как можно быстрее. Если повезет, кто-нибудь в наступающем отряде заметит их и поверит, что Эдуард и Томас скрылись в направлении Леминстера.

Альфред успел заметить, что люди из Херефорда промчались мимо дороги, на которую свернул принц. Почувствовав шпоры, Дедис рванулся вперед, к человеку, возглавляющему погоню, который вдруг пронзительно закричал: «Предатель! Предатель!»

Прежде чем Альфред вспомнил, что взял черный щит, на котором нет никаких цветов и его нельзя узнать по шлему, он нанес страшный удар приближающемуся всаднику. Пока Эдуард не был в безопасности и будущее всего предприятия выглядело достаточно туманным, Альфред не хотел, чтобы его имя связывали с этой рискованной затеей. Затем он увидел, как голова предводителя слегка повернулась; в то же мгновение он узнал щит Генриха де Монфорта.

Альфред вскрикнул в отчаянии, но было слишком поздно избежать столкновения и даже отвести удар. Все, что он успел сделать, — это повернуть меч плашмя, чтобы не ударить противника острием. Его крик возымел действие. Генрих поднял щит, хотя и сделал это слишком поздно, но все же меч Альфреда отклонился так, что попал на толстый обод шлема. Альфред услышал громкий металлический лязг, увидел, как Генрих пошатнулся в седле, и направился мимо него в гущу наступающего отряда. Взбешенный таким невезением и не имея возможности оглянуться назад и посмотреть, что случилось с Генрихом, он рубил мечом направо и налево. По раздававшимся крикам и воплям он не мог сказать, попал или промахнулся. Он отразил щитом рубящий удар, проталкиваясь наружу, и, держа меч наготове, нанес кому-то удар по плечу. По шуму за спиной он понимал, что люди из его отряда следуют за ним по пятам. Дедис оттолкнул в сторону легкую верховую лошадь, и Альфред оказался на пустой дороге.

Поодаль, в стороне от дороги, он увидел группу из четырех человек, один из которых слабо оборонялся, в то время как другой, подъехавший сзади, поддерживал его, и еще двое с двух сторон пытались его защитить. Альфред придержал Дедиса, затем, когда те проехали мимо, направляясь к Херефорду, загородил дорогу двум своим людям, которые, очевидно, намеревались их преследовать.

— Дайте им отступить и забрать своих раненых, — прокричал он.

Еще несколько ударов, и схватка была окончена. Предводитель преследователей был ранен, половина отряда не знала, за что они дерутся, а другая ужасалась при мысли, что им предстоит взять в плен своего будущего короля. Факт был очевиден — противник превосходил их числом, а поймать двоих, которые умчались, было и вовсе невозможно. Предложение безопасно забрать раненых и вернуться в город было слишком выгодным, чтобы его отклонить.

Оба отряда, держа мечи и щиты наготове, разделились и разъехались в разные стороны. Затем люди из Херефорда повернули на юг. Большая часть отряда Альфреда последовала за ним, проехав более мили, и удалилась на значительное расстояние от той дороги, на которую повернул принц. Затем они остановились, наблюдая, как последний человек из Херефорда скрылся из виду. Оставшиеся перевязали раны и приторочили мертвых к крупам лошадей. Ни в ком из них нельзя было опознать людей Мортимера.

Когда все люди Альфреда были в сборе, отряд снова поехал на север. Однако задолго до того, как они добрались до Леминстера, отряд разбился на маленькие группы, большая часть которых через деревни направилась обратно в Уэбли. Только Альфред и Шалье проехали через город, где они остановились съесть поздний обед, и затем поехали дальше. Они ели не торопясь, но не заметили никакого возбуждения, не слышали выкриков, сообщающих важные новости, а стража у ворот даже не взглянула на них, когда они выезжали из города. Альфред прикусил губу. Не хотелось верить, что Генрих де Монфорт ранен настолько серьезно, чтобы не суметь отправить посыльного с распоряжением схватить принца.

Альфред вспомнил, как он нанес удар и как вел себя Генрих, когда он видел его в последний раз, и решил, что рана не могла быть серьезной. Альфред считал, что умеет излагать свои мысли, но не мог себе представить, как он, будучи на месте Генриха, отдал бы приказ капитану схватить принца, когда всей стране сообщили, что Эдуард свободен. Наиболее вероятно, что Генрих посчитал: раз он не может поймать принца, то, вместо того, чтобы действовать самостоятельно, надо сообщить о случившемся своему отцу, а Лестер решит, что делать. Это было очень похоже на Генриха. Или он просто не хотел схватить принца?

Когда эта мысль пришла ему в голову, он почувствовал облегчение. Альфред думал о состоянии духа Генриха, на которого вторично взвалили такую тяжелую и неблагодарную работу — надзирать за Эдуардом. Позднее, ближе к полуночи, когда он наконец прискакал в Уигмор и приказал страже у ворот отвести его прямо к принцу, который еще не спал, ему пришло в голову, что Генрих не стал преследовать принца по другой причине.

Хотя Эдуард крепко обнял Альфреда и поблагодарил его за участие в организации побега, но как-то очень резко спросил, почему Альфред так долго возвращался в Уигмор. Каждую черту и любое движение лица Эдуарда было хорошо видно, потому что маленькая комната в башне была ярко освещена: на стенах полыхали факелы, в подсвечниках, которые поставили рядом с маленьким камином, горели свечи.

Сердце. Альфреда упало от того, что он прочел в лице принца. Но он спокойно ответил, что остановился вместе со слугой пообедать в Леминстере, чтобы свидетели могли подтвердить, что видели двоих вооруженных, но безобидных путешественников, которые, конечно, не могли бежать с принцем. Затем они медленно кружным путем поехали в Уигмор. Его ответ удовлетворил принца, но скорее потому, что он понял неуместность своих беспочвенных подозрений и подавил их, а не потому, что ответ был логичен.

Полусумасшедшая подозрительность в сочетании с железной волей Эдуарда навели Альфреда на мысль, не приветствовал ли Генрих побег принца, понимая, что скоро будет уже поздно. Задолго до того, как его отец на самом Деле мог бы освободить Эдуарда от оков, принц бы непоправимо обезумел, хотя вовсе не казался бы таковым на первый взгляд. Не будет невнятной речи, возможно, не будет даже приступов ярости, но он станет зол, и ядовитые намерения начнут отравлять его отношения даже с самыми любящими и преданными ему людьми.

— Что теперь? — резко спросил Эдуард. — Сколько я буду здесь оставаться?

Альфред вздрогнул. Эти слова подтвердили его тревожные мысли, доказывая: Эдуард боится, что теперь он находится во власти Мортимера.

— Простите, милорд, я устал и почти сплю. Сколько вам здесь оставаться, об этом судить вам. Лорд Мортимер в Ладлоу. Он будет ждать вас там, или приедет сюда по вашему приказу, или же встретится с вами в любом месте, какое вы назначите.

Короткий кивок показал, что Эдуард принял услышанное к сведению, но не похоже было, чтобы это его успокоило. Альфред догадался, что Эдуард, сохраняя способность рассуждать здраво, все-таки подозревал, что его побег кто-то хочет использовать в своих целях. Он был лордом этих земель и неплохо знал их, поэтому теперь он обдумывал причины, по которым Мортимер выбрал именно это место, его преимущества и недостатки. Однако то, что он сказал, не имело никакого отношения к месту встречи.

— Томас утверждал, что его брат откликнется на мой призыв в армию. Это правда или всего лишь надежда юного фанатика?

— Правда, но за это надо будет платить.

Эдуард вздохнул:

— Всегда надо платить, — но было заметно, что он немного расслабился.

Альфред тоже приободрился, поняв, что взял правильный тон. Конечно, сейчас в Эдуарде подорвана вера в преданность и великодушие; поэтому сказать ему, что его поддерживают только из этих побуждений, означало усилить его подозрительность, особенно учитывая его нынешнюю слабость. Однако он готов был заключить сделку. Принц подтвердил мысль Альфреда, оглядев маленькую комнату и указав ему на табурет возле постели, на котором стояли фляга и бокал.

— Возьмите это, отнесите к камину и садитесь. — Он подбросил в огонь несколько маленьких поленьев и засмеялся. — Леди Матильда была потрясена и благодарна, когда я отказался от ее комнаты, ее постели, кресла Мортимера и слуг и выбрал эту маленькую комнатку в башне.

— Вы имеете в виду, она думает, что вы оказали ей честь ради ее мужа, — бросил Альфред через плечо, пока ставил табурет и размещал флягу и бокал на полу между двумя табуретами. — Она очень предана Мортимеру, — продолжил он, пока Эдуард устраивался на табурете. Он последовал его примеру.

Принц рассмеялся, наполнил бокал, выпил половину, а остальное предложил Альфреду. Тот взял бокал, допил оставшееся вино и вернул его принцу.

— Могу себе представить, — сказал Альфред, — что роскошная тюрьма так же терзает дух, как кандалы разъедают тело. Хотя я уверен — после кандалов роскошь, даже тюрьмы, уже не так раздражает.

— Вы все еще пытаетесь убедить меня простить Генриха де Монфорта? — Голос Эдуарда повысился и стал тверже. — Вам не нужно беспокоиться. Я вполне оценил то, что он мог сделать мою жизнь намного несчастнее, даже несмотря на то, что кандалы были бы плохой политикой и не служили бы цели Лестера казаться добродетельным и великодушным.

Он снова наполнил бокал, но пить не стал, а, глядя в него, тихо спросил:

— Почему вы приняли участие в моем спасении, Альфред?

— Не только из любви к вам, милорд, — улыбнулся Альфред. — Боюсь, я был втянут отчасти случайно, а отчасти потому, что у меня зуб на Гая де Монфорта. — Он вздохнул. — Не слишком возвышенные причины.

Эдуард поднял бокал и отпил глоток. Альфреду показалось, что его глаза погрустнели, но теперь они уже не казались сумасшедшими. Альфред пожал плечами, пряча свое удовлетворение тем, что он честно признался принцу. Он догадывался, что, обнаружив личную заинтересованность, он сделал свое участие более понятным принцу. Альфред засмеялся и снова заговорил:

— Но в каком-то отношении Гай мой благодетель.

— Иносказательно? — поморщился Эдуард; его голос стал безжизненным и опасным.

— О нет, — снова засмеялся Альфред. — Если бы он не преследовал Барбару с бесчестными намерениями, в чем она боялась признаться отцу, чтобы он не раздавил маленькую вошь и не привел в ярость Лестера, она не бежала бы во Францию. Я бы никогда не увидел ее снова и не вспомнил, как она мне желанна. Так что благодаря похоти Гая я получил жену, вполне соответствующую моему вкусу. Вот в каком отношении он является моим благодетелем.

Эдуард рассмеялся, и Альфред принял это как приглашение рассказать всю историю целиком. Он подчеркнул, что Гай пытался наставить ему рога, сначала делая предложения, а когда Барби отказала, обманом и силой. Естественно, он мимоходом упомянул, что Барби не хотела втягивать своего отца, потому что у них были хорошие отношения.

Хотя принц не сделал замечаний, Альфред знал, что он отметил для себя существующее недоверие между Лестером и Норфолком. Он, наверное, имел другие свидетельства напряженности в их отношениях, но Альфред был рад, что его случайное упоминание о беспокойстве дочери послужило подтверждением возможности договориться с Норфолком.

Однако Эдуарда больше заинтересовало другое случайное замечание.

— Вы теперь друзья с Глостером, не так ли? — заметил он. — Я почти не знаю его. Он не приезжал ко двору и около двух лет назад отказался присягнуть мне в верности…

— Он отказался потому, что еще не получил право на собственность своего отца, — прервал его Альфред. — Это неправда, что ему было отказано на законном основании, так как он не достиг совершеннолетия. Закон отдал это право другому, более молодому, чем он. Поэтому неудивительно, что он отказался от клятвы.

Эдуард ничего не ответил, глядел в бокал с вином, который все еще держал в руке. Альфред колебался. Это обстоятельство было одним из опаснейших моментов в деле сближения между Глостером и принцем. Он знал, что все точки над «i» должны быть расставлены прежде, чем принц лично встретится с Глостером. Но он уже сделал ошибку, показав, что принял объяснение Глостера, не дождавшись реакции Эдуарда. Он очень устал, поэтому голова работала так плохо.

Голубые глаза принца широко раскрылись, выражая удивление. Он долго в задумчивости глядел на Альфреда, принимая этот вызов.

— Я не знаю, что случилось во Франции, — медленно проговорил Эдуард, — но это правда, мой отец отдал собственность Глостера в руки опекуна. — Он пожал плечами. — Эти земли два года приносили доход в вечно пустой кошелек моего отца.

Слезы облегчения стояли в глазах Альфреда. Этот ответ показал, что Эдуардом правили не только негодование и подозрительность.

— Я думаю, Глостер сумел бы понять и принять это, если бы не был унижен обращением короля.

— Мой отец не слишком обижается на дурное обращение, — огрызнулся Эдуард.

Еще одна ошибка. Альфред утомленно потер глаза рукой.

— Милорд, — сказал он, — я бы никогда не упомянул об этом, но чувствую, что вам следует знать, как можно подобрать ключ к доброй или злой воле Глостера. Лестер обращается с ним, словно с маленьким мальчиком, когда он возражает против того, что считает несправедливым. Это большая ошибка. Глостер мужчина, облеченный властью и способный здраво судить о государственных вопросах. Он, возможно, не настолько силен в единоборстве, как вы, милорд, но он проницательный предводитель в сражении. При этом Глостер молод и легко обижается.

— Он только на четыре года моложе меня, — сказал Эдуард.

Альфред взглянул на него, но принц снова смотрел в чашу с вином, и по его профилю нельзя было понять, что он имел в виду. С упавшим сердцем Альфред подумал, что его предупреждение может быть неверно понято. Он вздохнул и сделал еще одну попытку:

— Глостер на четыре года моложе вас по годам, но на сто лет моложе, если учесть ваш жизненный опыт.

Эдуард ничего не ответил, только допил вино, налил снова и протянул Альфреду.

— И что вы теперь будете делать? — спросил принц, еще раз переменив тему.

— Что бы вы ни приказали, — ответил Альфред и затем с отчаянием добавил: — Но сегодня ночью я надеюсь лечь спать, а завтра буду готов ко всему остальному.