Джеффри проводил Саймона до границы лагеря и через посты, дав понять часовым, что провожает на вражескую территорию своего шпиона. Люди Саймона тихо поджидали его на лесистом склоне холма, сравнивая свою добычу. При появлении хозяина, они попрятали награбленное добро, вскочили на ноги и отправились в обратный трехмильный путь к Аску. Когда они отошли достаточно далеко, чтобы никакой блуждающий ветерок не донес их голоса до вражеского лагеря, каждый доложил Саймону, что видел.

В общем вылазка оказалась удачной. Саймон узнал не только то, что хотел узнать, но и почему Генрих остановился принять бой в таком заманчивом месте. Это не было ловушкой в обычном смысле слова, но шансы короля разбить Пемброка в открытом бою были гораздо выше шансов захватить Аск. Запасов продовольствия было очень мало, даже меньше, чем предполагал Джеффри, а грабители уничтожили не только боевые машины, но также запасы кожи и древесины, необходимые для изготовления новых орудий.

На следующее утро Саймон сообщил обо всем этом Ричарду.

– Я сложил воедино то, что сказали мне люди, – добавил он, – и считаю, что взять Аск они не смогут.

– Я и не думал, что они смогут, – раздраженно отрезал Ричард. – Если бы я так думал, то выбрал бы другой замок.

– Простите, милорд, я неудачно выразился. Я хочу сказать, что у них недостаточно провизии, чтобы содержать людей, пока они будут строить новые осадные орудия, и что эти осадные орудия причинят им столько же вреда, сколько и нам, поскольку будут изготовлены из сырого дерева. И дополнительное продовольствие они ниоткуда не получат. На юге – Бассетт, и я не думаю, что им много перепадет из Херефорда или Глостера, поскольку люди Ллевелина уже поджидают королевские обозы. Они могут предпринять несколько штурмов, но, подозреваю, среди англичан особого энтузиазма не будет, а наемников у них недостаточно.

* * *

Через несколько дней, когда армия подошла к Аску, она наделала столько шума, будто собиралась вести войну до последней капли крови. Оскорбления, которыми осыпал Ричарда глашатай Генриха, звучали ужасными проклятиями. Многие из людей Ричарда тряслись от гнева, но сам Ричард только смеялся. Подобные оскорбления, говорил он своим сердитым сторонникам, направлены на то, чтобы выманить их из замка, а затем изрубить на куски превосходящими силами.

К негодованию Генриха, Ричард серьезным и печальным тоном ответил, что у него нет желания вступать в сражение со своим сюзереном, что он никогда не собирался нападать на своего короля, а лишь защищает себя от несправедливости, что просит только предстать перед судом пэров, чтобы они могли вынести свое решение по его делу и делу Гилберта Бассетта. Поскольку исход подобного процесса был бы наверняка в пользу Ричарда и Гилберта, король, естественно, не хотел допустить такого решения проблемы. Генрих продолжал гневно повторять, что он и только он может судить о правах и обязанностях своих вассалов, чем еще больше озлоблял и огорчал тех баронов, которые откликнулись на его призыв.

Королю не оставалось иного выбора, кроме штурма. Однако все попытки штурма замка с треском провалились.

На душе у Саймона было радостно и весело. Полагая, что Ричард очень скоро поймет ценность помощи, оказанной ему Ллевелином, он поднялся на стену, самодовольно улыбаясь и поздравляя себя. Однако через несколько часов, когда угасали последние лучи солнца и к стенам замка подъехал одинокий всадник под мирным флагом, обратившийся с просьбой, чтобы Ричард выслал вниз Саймона де Випона, и дал твердую гарантию, что тому гарантируется полная безопасность передвижения для встречи со своим братом Джеффри, настроение Саймона резко изменилось.

Единственное, что приходило в голову Саймону, – Джеффри умирает. Он не стал слушать предупреждений Ричарда, что это может оказаться просто ловушкой, и нетерпеливо отмахнулся от его усилий выяснить, кто был этот гонец, чтобы быть более уверенным в безопасности Саймона. Саймон едва дождался, пока оседлали его жеребца, взлетел в седло и проскакал через подъемный мост, прежде чем его успели до конца опустить, так что Имлладду пришлось в конце перепрыгивать через широкую щель. Убежденный, что Тостиг приехал подтвердить самые худшие его опасения, Саймон даже не обратил внимания на выражение его лица.

– Где он? – крикнул только Саймон.

– В своей палатке, милорд.

– Тогда быстрее, быстрее.

Тостиг хорошо знал Саймона и привык к его порывам. Он постоянно благодарил Бога, что ему довелось служить такому человеку, как лорд Джеффри, не подверженному внезапным приступам безумия. Однако если сэр Саймон сказал «быстрее», не дело Тостига обсуждать это. Да если бы он и попытался спорить, то скорее всего лежал бы уже с проломленным черепом. Поэтому он подчинился приказу Саймона, развернул лошадь и ударил ее пятками по ребрам с такой силой, что та с места взяла карьер. В свою очередь, это лишь еще больше усилило страх Саймона, что Джеффри уже на последнем издыхании.

Саймона чуть было не хватил удар, когда, домчавшись до места и с ослепшими от слез глазами ворвавшись в палатку, он нашел Джеффри спокойно сидевшим, задрав ноги, на койке и попивавшим вино из кубка. Он испустил такой рев одновременно радости и ярости, что Джеффри испуганно выронил кубок и вскочил на ноги, хватаясь за меч.

– Я убью его, – орал Саймон, оборачиваясь через плечо.

– Кого? Кого? – воскликнул Джеффри, вытаскивая меч и ковыляя вперед, опасаясь, что речь шла о каком-то оскорблении, нанесенном Саймону, или предательстве.

Не будь он так ошарашен криком Саймона, Джеффри понял бы, что в голосе шурина было больше смеха, чем гнева, но это стало ясно ему лишь мгновение спустя, когда Саймон, отведя в сторону свой обнаженный меч, вдруг крепко обнял и расцеловал его.

– Да этого твоего Тостига, – усмехнулся Саймон, отвечая наконец на вопрос Джеффри после того, как выпустил его из своих объятий и спрятал меч в ножны.

– А что Тостиг натворил, что так рассердило тебя? – спросил Джеффри, искренне недоумевая. Тостига можно было упрекнуть разве только в том, что он как старый слуга порой любил давать советы, даже когда его не просили об этом.

– Ничего! – ответил Саймон, еще до конца не успокоившись. – Этот идиот не сказал ни слова, кроме того, что ты в своей палатке, и заставил меня думать, что ты при смерти.

– При смерти? – отозвался Джеффри. – Но почему тебе сразу же пришло в голову, что я могу быть при смерти? Что тебе сказал Тостиг? Я приказал ему только позвать тебя и обеспечить безопасный проезд.

– В общем-то он так и сделал, – пробормотал Саймон, наблюдая, как Джеффри поднял свой кубок, поставил на стол еще один и налил в оба вино. – Но что, по-твоему, я должен был подумать после жестокой битвы, нанесшей такой урон вашей армии?

Белесые брови Джеффри приподнялись, а рот искривился.

– Я достаточно опытен, чтобы позаботиться о себе.

– Да, конечно, – согласился Саймон, но без особой убежденности, так что Джеффри расхохотался. Саймон пожал плечами. – В бою ты становишься сумасшедшим.

– Чья бы корова… – начал было Джеффри, но тут же снова рассмеялся. – Ладно, садись. Я хотел бы кое-что предложить тебе и услышать, что ты об этом думаешь, но сначала – один вопрос. Во время нашего последнего разговора ты сказал мне, что Ричард согласится на перемирие, если его предложат. Остается ли это в силе или последняя атака заставила его переменить свое мнение?

– Я уверен, что все остается по-прежнему, но ты должен иметь в виду, что среди тех, кто дает ему советы, я далеко не первый. И все-таки я убежден, что он не хотел бы нарушить клятву верности.

Джеффри облегченно вздохнул:

– Хорошо… Надеюсь, что сейчас Генрих готов прислушаться к голосу разума, и Винчестер вряд ли воспротивится перемирию. Он сам в достаточной степени солдат, чтобы не понимать, что наша ситуация с каждым днем становится не лучше, а хуже. Если основание перемирия все-таки удастся придумать, согласится ли Ричард принять наших послов? Боюсь, что в их составе обязательно будет Винчестер, но там будут также епископы Сент-Дэвида и Лондона, и я тоже. Однако, пытаясь поправить дела, я хотел бы не испортить их окончательно. Если бы Генрих и Ричард могли прийти к согласию до того, как случилось непоправимое, это было бы гораздо лучше для всех. Обиду, конечно, можно и забыть, но лучше, когда забывать нечего.

Саймон нахмурился:

– Да, но, боюсь, дело уже зашло так далеко… Ты действительно думаешь, что король и особенно Винчестер будут вести себя честно? Но ты, наверное, все же прав: нужно попробовать. Так чего ты ждешь от меня?

– Только того, чтобы ты пересказал Ричарду нашу беседу и, конечно, если он переменил свое мнение, дал мне знать как можно скорее. Если нам все-таки удастся уговорить Генриха, а Ричард нас не примет, тогда уж хуже не придумаешь.

– Не думаю, что это случится, – уверил его Саймон, – но если кто-нибудь другой будет столь же горячо противиться этому, и Ричард поддастся, я сам приеду к тебе или отправлю Сьорла. Он достаточно хорошо говорит по-французски, чтобы его понимали. Прежде чем я уйду, расскажи, как дела дома.

– Если судить по известиям оттуда, все хорошо. Иэн все еще на севере, едва удерживает своих людей, рвущихся атаковать нас с тыла. Джоанна в Хемеле. Твоя мать отправилась в свои южные поместья наводить там порядок и… да, у меня для тебя есть забавная история. Ты же знаешь, что старый сэр Генри слишком одряхлел, чтобы исполнять обязанности кастеляна. Конечно, твоя мать не выбросит его на улицу, но нового назначать все-таки нужно. Леди Элинор остановила свой выбор на сэре Гарольде, младшем сыне сэра Джайлса из Айфорда. Он хорошо знает сэра Генри и не станет обижать старика. К сожалению, сэр Гарольд сейчас находится здесь, со мной, а назначение временного кастеляна очень расстроило бы бедного сэра Генри. Так в Кингсклере оказалась Сибелль. Она действует чрезвычайно ловко, создавая у старика впечатление, что полностью повинуется его советам.

Саймон усмехнулся, и Джеффри рассмеялся тоже. Сэр Генри – непробиваемый тупица. В свое время он был крепким воином, всегда преданным и честным, но его советы скорее могли вызвать катастрофу, чем принесли бы какую-нибудь пользу. Однако он знал, как оборонять земли своей госпожи, препятствовать незаконным вторжениям и разбираться с простейшими судебными делами. Теперь он уже был слишком стар и немощен, чтобы выезжать верхом, но хозяйка не забывала его доброй службы и была готова сделать для него все, что угодно, даже терпя неудобства.

– Ты ведь помнишь, – продолжал Джеффри, – что король лишил всех прав и собственности Гилберта Бассетта из Апэйвона?..

– Джеффри, – запротестовал Саймон, – ты считаешь меня настолько безмозглым, что я способен забыть, почему сейчас, чтобы приехать поговорить с тобой, я должен был получить гарантии безопасного передвижения?

Наступило короткое молчание. Губы Джеффри тронула едва заметная улыбка, но он сумел сохранить серьезность и в тон Саймону ответил:

– Нет, конечно, не считаю.

На самом деле Джеффри считал Саймона человеком, далеким от политики. Саймон любил Ричарда Маршала и не любил короля – вот и вся его политика.

– Как бы то ни было, – продолжал Джеффри, – Апэйвон расположен не более чем в двадцати милях от Кингсклера, и Уолтер де Клер здорово постарался, чтобы оставить королю поменьше прибыли. Кое-кто из людей Уолтера забрел немного в сторону и вторгся на одну из ферм Кингсклера. Нет нужды говорить, что их вышвырнули оттуда основательно помятыми. Они бросились наутек в свой лагерь…

– Неужели Сибелль?! Нет, это уже слишком! Я должен серьезно поговорить с этой девчонкой. Она никогда не найдет себе мужа, если будет так вести себя…

– Ты должен поговорить с ней? – задохнулся от возмущения Джеффри. – А кто научил ее быть таким сорванцом?

– Не я! – воскликнул Саймон. – Я всегда говорил ей, что нельзя быть такой буйной. Когда она приходила домой вся в грязи и в разорванной одежде, я…

Джеффри расхохотался:

– Да, ты говорил ей – после того, как сам заводил ее. Но на этот раз это была действительно не ее вина, хотя, конечно, полагаю, ей следовало бы прекратить погоню или вернуться в замок, пока остальные продолжали преследование. В общем, так или иначе она находилась вместе с отрядом, когда они нанесли удар по лагерю, и застигла Уолтера де Клера, как говорится, со спущенными штанами.

– Ты находишь это забавным? – простонал Саймон.

– А ты нет? – хмыкнул Джеффри. – Можешь представить, что она ему говорила?!

– Конечно… – с кислой миной согласился Джеффри – Что ж, одним женихом у нее стало меньше.

– Ты уверен? – спросил Джеффри и пожал плечами. – Даже если ты и прав, то на такой брак не стоило и рассчитывать. Мужчина должен знать, на что идет, когда берет в жены девушку из Роузлинда.

– А ты знал? – с любопытством спросил Саймон.

Джеффри задумчиво посмотрел на шурина и, помедлив, тихо сказал:

– Да, – он улыбнулся. – Я приехал в Роузлинд, когда твой отец женился на твоей матери. Джоанне тогда было девять лет. Она уже тогда слыла красавицей и казалась такой милой и благопристойной, пока я не сделал что-то против ее воли, и она сразу огрела меня по голове пикой Бьорна. Да, я знал!

– Но я не думаю, что Уолтер… – начал Саймон и остановился. Он не считал силу Рианнон отталкивающей. Он находил ее возбуждающей. Возможно, Уолтер тоже так отнесся, после того как оправился от высказанного Сибелль неудовольствия тем, как он руководит своими людьми. Саймон вздохнул: – Где он сейчас?

– Где-то там же, может, чуть западнее, ближе к Дивайзесу. Если ты увидишь Уолтера или получишь от него весточку, умоляй его не принимать участия ни в каких попытках освободить де Бурга. Дивайзес – слишком мощная крепость, и любая такая попытка приведет лишь к ужесточению условий содержания старика.

– Хорошо, – сказал Саймон, но в голосе его слышалось сомнение, а в глазах светился вопрос.

– Не будь дураком, – вздохнул Джеффри. – Я сам не могу ему написать. Если я знаю об этом, то обязан предупредить короля, а это последнее, чего мне хочется, потому что это повлекло бы за собой все отрицательные последствия неудачной попытки, не дав ничего взамен.

– Но я не думаю, что вернусь в Англию, когда осада будет снята, и у меня нет гонца, которому я мог бы доверять настолько, чтобы посылать куда-либо, кроме Роузлинда, так что… – Голос Саймона внезапно затих, и он, улыбнувшись, хлопнул себя по лбу. – О, какой же я болван, – рассмеялся он. – Ну, конечно. Я напишу Сибелль. Это либо добавит масла в огонь, либо принесет чудесное исцеление, но она обязательно передаст твое предупреждение. – Саймон поставил на стол опустевший кубок и поднялся. – Что-нибудь еще?

– Нет. Теперь возвращайся и послушай, что скажет Ричард. Если он не против переговоров, ничего не предпринимай. Пришли только записку, если он не собирается принять нас.

Об этом не было даже и речи. Как только Саймон вернулся в Аск, ему сообщили, что с ним хочет побеседовать Ричард, который, с удовольствием узнав, что страхи Саймона насчет Джеффри оказались беспочвенными, жадно выслушал новости. Вопреки опасениям Джеффри, он выразил нетерпеливое желание встретиться с посланниками Генриха и, когда они прибыли два дня спустя, оказал им все возможные почести, какие были в его силах. Саймон, разумеется, в переговорах участия не принимал. Его юный возраст исключал подобное, кроме того, он даже не был вассалом Ричарда. Однако Джеффри ему подробно рассказал обо всем.

Внешне все предложения выглядели вполне разумными. Чтобы спасти лицо короля, Ричард должен был сдать ему Аск с условием, что замок будет возвращен ему нетронутым и невредимым через пятнадцать дней. В ответ король обещал «провести в королевстве все необходимые реформы». В воскресенье после праздника Михаила Архангела стороны должны были встретиться в Вестминстере, чтобы обсудить, какие именно реформы необходимы, и предпринять соответствующие шаги. Поручителями за короля были епископы и Джеффри.

Ричард был безмерно счастлив. Он считал, что сдача замка на две недели – небольшая цена для достижения всех остальных его целей. Он уже был готов преклонить колено и сказать, что горько раскаивается в том, что нанес обиду своему сюзерену. И это было правдой! Он раскаивался, и никакая ложная гордость не помешала бы ему признаться в этом. Ричард не сказал бы, что его цель была ошибочной – он все еще надеялся достичь этой цели, но он был бы рад добиваться ее уступками и убеждением, а не силой.

Епископы были счастливы тоже. Церковь не одобряла войн между христианами, хотя из этого правила бывали исключения. В данном случае теологические догмы подкреплялись практическими причинами. Церкви не было никакого прока в продолжении конфликта. По правде говоря, большинство епископов любили Питера де Роша не больше, чем бароны, и не видели никаких выгод для себя в его возвышении над королем. Они намеревались поддержать требование Ричарда, чтобы король восстановил совет баронов и епископов и выслушивал их пожелания, как того требует Великая хартия вольностей.

Джеффри был скорее обнадежен, чем счастлив. Та пылкость, с какой Ричард откликнулся на предложение о переговорах, и готовность согласиться с условиями короля понравились Генриху. Король больше не говорил о петле на шее своего вассала. Более того, Генрих в эти последние дни был очень резок в обращении с Винчестером. Возможно, хитрому Винчестеру это послужило предостережением, и он теперь больше склонялся к умеренности и примирению. Джеффри не думал, что Винчестер отказался от своих целей, тем более, что и Ричард не отказался от своих, но он не сомневался, что политические интриги менее опасны для страны, чем открытая война.

Филипп Бассетт находился в ярости. Хотя он вместе с братом и с их сторонниками были участниками перемирия и должен был стать отдельным участником на совещании девятого октября, он открыто заявлял, что Ричард – дурак, если доверяет королю. Генрих не собирается возвращать Аск, утверждал он. Это перемирие – лишь передышка, чтобы завоевать земли в Южном Уэльсе, с которого королевские войска перейдут в новое наступление, и каждый идиот, который откажется защищать свои земли ради того, чтобы оказаться в Вестминстере, очень скоро окажется в Тауэре, если не станет короче на голову. Остальные сподвижники Ричарда шикали на Бассетта, утверждая, что Ричард не настроен выслушивать его, лишь кастелян Аска выглядел очень озабоченным.

На следующий день, когда был отдан приказ оставить замок, чтобы его смогли занять люди Генриха, Саймон пошел попрощаться с сыном кастеляна, который часто составлял ему приятную компанию в часы скуки, но не смог найти его. К счастью, прежде чем начать расспросы, Саймон заметил, что многие воины из отряда кастеляна путались в перекрученных доспехах, их оружие было переломано, затуплено и изржавлено. Саймон плотно сжал зубы и поспешил прочь, приказав своему отряду смешаться с отрядом кастеляна, помочь им и по возможности скрыть недостатки крепостных, притворявшихся воинами.

Возможно, не совсем согласовывалось с буквой перемирия то, что кастелян оставил своего сына и большую часть гарнизона замка, который находился там в мирное время, под видом прислуги, но Саймон был вполне согласен с ним. Если король сдержит свое слово, вреда от этого никому не будет. Сын кастеляна и его воины будут пилить дрова и носить воду, короче говоря, выполнять неприятную и тяжелую работу в течении двух-трех недель. С другой стороны, если король нарушит обещание, то вся вина за нарушение соглашения ляжет именно на него. Когда Ричард вернется и атакует Аск, чтобы вернуть его себе, не потребуются ни долгая осада, ни кровопролитные штурмы. Сын кастеляна и его люди просто сбросят маскарадные костюмы, выкопают свое оружие и откроют ворота замка перед законным хозяином.

Саймон ехал на север в прекрасном настроении. Он несколько отстал от остальных, пока отправлял письмо Сибелль и удостоверился, что уловка кастеляна не была раскрыта. Наконец, отправившись в путь, он развил максимальную скорость, какую мог, ожидая за день добраться до Абера или Карнавона. Однако не успел он миновать Абергавенни и оказаться в долине, которая вела на запад от Изгирид-Фаура, как на склоне холма показался гонец, окликнувший его. Принц Ллевелин в Билте, сказал он, и просит его заехать к нему с новостями. Саймон обрадовался еще больше.

Было уже довольно поздно, когда они прибыли в Билт, но Ллевелин не спал, поджидая его. Новость о «сдаче» Аска уже перелетела через горы и долины усилиями скороходов, и принц предполагал, что Саймон не станет задерживаться после отъезда Ричарда. Несмотря на то что Саймон проскакал в седле несколько часов, он сразу же отправился к своему сеньору. Ему не терпелось узнать, что собирается предпринять Ллевелин в связи с перемирием. Кроме того, чем раньше он расскажет принцу все, что знал, о чем предполагал и даже на что надеялся, тем раньше он освободится, чтобы отправиться к Рианнон.

Воспользовавшись перемирием, мысли Саймона уже переключились с искусства войны на искусство любви. Он снова и снова прокручивал в голове события того последнего дня, начиная с момента, когда нашел Рианнон в лесу, до ее последнего тихого «Счастливого тебе пути». К сожалению, эти события не показывали ему ясного пути к ее сердцу. Его смущали и обижали сомнения Рианнон в нем и в себе самой. В некотором смысле Саймон был невинным младенцем, несмотря на многочисленные любовные похождения. Он упрощенно считал всех женщин, которые уступали ему, дрянными. Он знал, конечно, что во многих случаях их мужья не заслуживали целомудренных и любящих жен. Тем не менее женщина, нарушающая свою клятву, – грешница. Так говорила церковь, так говорили люди, так и должно было быть.

Саймону очень легко было выступать судьей в этом вопросе: его мать никогда не нарушала своей клятвы, как и сестра Джоанна и невестка Джиллиан, а последние две были настоящими красавицами, и их домогались многие видные мужчины. Он не связывал поведение жен с преданностью мужей, хотя знал, что Иэн, Джеффри и Адам никогда не имели любовниц, а первые двое даже никогда не пользовались проститутками, когда разлучались со своими женами. Вероятно, думал Саймон, он был больше похож на Адама, который удовлетворял свою сексуальную потребность так, будто ходил в туалет, но Рианнон наверняка это не волновало, или волновало?

Рианнон была странной и мыслила совсем не так, как другие люди. Однако он не мог понять ее сомнений. По его мнению, «все знали», что мужчины Роузлинда уже не смотрят по сторонам, когда их любовные привязанности закрепились. Достигнув своей цели почти через пятнадцать лет мечтаний, Иэн совершенно искренне не желал никакой другой женщины, кроме Элинор. Джеффри в ранней юности был озлоблен придворным развратом; он не был бабником по природе, и его слишком ослепило невероятно яркое «солнце» его жизни, чтобы он мог подумывать об измене Джоанне. Адам любил свою тихую, на вид такую покорную Джиллиан, но он был не дурак. Он прекрасно знал, как часто дела шли так, как желала Джиллиан, а не так, как он планировал. Да, он доверял своей жене, но не хотел давать ей никакого повода не доверять ему. Он не забыл, как яростно оборонялась она, когда ее похитили, как вонзила нож в горло попытавшемуся изнасиловать ее мужчине.

То, что началось так естественно, закрепилось с годами в предмет особой гордости – отчасти как реакция на похабные комментарии со стороны других мужчин и сочувственное восхищение женщин. Мужчины Роузлинда могли иметь бурную молодость, но, выбрав свою женщину, они сохраняли верность брачным узам так же, как верность своим сеньорам. Саймон родился в этой атмосфере и мужал в ней. Он не мог понять сомнений Рианнон, и ему хотелось поговорить об этом с кем-нибудь.

Представ перед Ллевелином, Саймон подумал было, а не поможет ли ему в этом принц, но тут же вспомнил: отец Рианнон с самого начала говорил ему, что тоже не понимает своей дочери. Вдруг Саймона осенило, и он улыбнулся. Отец Рианнон мог не понимать ее, но мать… Каким же он был идиотом! Возможно, из Киквы он сумеет вытянуть что-то!

– Ты привез приятные новости? – Голос Ллевелина, словно удар хлыстом, вернул Саймона в настоящее, и он быстро прошел вперед и поклонился.

– Новости не плохие, но хорошие или нет, не могу судить. Надеюсь, вы сумеете лучше меня разобраться в этом, милорд.

– Я тоже на это надеюсь, – сухо ответил Ллевелин. – Не каждый день случается, чтобы голодная армия, понесшая тяжелые потери после штурма и откровенно не способная установить осаду или захватить замок прямой атакой, внезапно вошла в него без единого выстрела.

Саймон усмехнулся.

– Согласен, что это звучит странно, но на это есть свои причины. – Тут он подробно изложил условия перемирия, закончив словами: – Как вы думаете, милорд, король сдержит слово?

Ллевелин некоторое время медлил с ответом. Его яркие темные глаза смотрели в пространство. Потом он вздохнул:

– Я знаю мужчин и за свою долгую жизнь научился хорошо разбираться в них, но на твой вопрос, Саймон, ответить не могу. Независимо от того, сколько ему лет, Генрих не мужчина – он все еще ребенок. Дети любят помечтать о том, кем они вырастут. Для большинства эти мечты так и остаются невоплощенными. Ребенок-крепостной не мечтает стать королем, но он может мечтать стать воином или свободным землепашцем. Девочка не может мечтать стать храбрым рыцарем, но может пожелать для себя много детей, или, наоборот, ни одного, или командовать своим мужем с помощью хитрости либо красоты. Но мечты ребенка-короля пределов не имеют.

– Вы хотите сказать, что Генрих всегда желал стереть баронов в порошок?

– Вовсе нет, – Ллевелин искоса взглянул на Саймона и загадочно улыбнулся. – Так это выглядит только с точки зрения барона, – мягко произнес он. – Король мог бы назвать это способностью управлять, не разрываясь в угоду десяткам партий, имеющих самые разные интересы. Однако если бы это было правдой, я мог бы тогда довольно легко догадаться, как поступил бы в таком случае Генрих.

– Тогда чего же он желает?

– У него самые разные желания каждый день, неделю, месяц. Именно об этом я начинал говорить тебе. У большинства детей, когда они вырастают в мужчину или женщину, закрепляется одна мечта. Она может пускать побеги, но эти побеги накрепко связаны с первым стеблем мечты. Генрих, увы, так и не стал мужчиной. Иногда он мечтает стать творцом красивых вещей; иногда он грезит о великих походах, чтобы отвоевать все, что потерял его отец, и даже больше: иногда он мечтает стать могущественным, как сам Господь Бог; иногда – стать милостивым, как Пресвятая Богородица, добрым, щедрым и великодушным, чтобы все любили его.

Саймон тряхнул головой:

– Мой отец всегда говорил об этом: Генрих ищет любви, потому что мать и отец его не любили.

– Иэн слишком мягок, чтобы правильно оценивать людей, но в данном случае, может быть, он и прав. Да, очень может быть. Тем не менее это ничего не дает, потому что в одно мгновение Генрих пытается добиться любви силой, а в следующее – завоевать ее щедростью, и, к несчастью и замешательству его подданных, совершенно невозможно предусмотреть, с какой стороны он себя покажет. – Ллевелин покачал головой. – Нам остается только ждать и наблюдать. По крайней мере следующий его шаг не коснется меня. У нас будет время подготовиться. Чем ты собираешься заняться теперь, Саймон?

– С вашего позволения, милорд, я отправлюсь в Ангарад-Холл, – с жаром произнес Саймон.

Ллевелин улыбнулся:

– Все еще надеешься? Не надоело?

– Мне никогда не надоест. Если я не добьюсь успеха, то другой жены не возьму. В этом нет нужды. У меня достаточно племянников, чтобы иметь наследников, и все они хорошие ребята.

– Ты настроен на это, Саймон? Твердо настроен?

– Я готов поклясться перед вами – кровью, если хотите.

– Гм… Тогда я, пожалуй, напишу твоему отцу и Кикве тоже. Не хочешь ли ты узнать, какое я дам приданое за Рианнон?

– Это не обязательно, милорд. Я был бы дураком, если бы сказал, что это меня совсем не интересует. Меня интересует. Но вы знаете, какие у меня земли, и я уверен, что это было бы настолько же и в ваших интересах, насколько и в моих, чтобы приданое Рианнон имело хорошую общую границу с моими владениями. Я полагаюсь на вашу мудрость и вашу щедрость, милорд.

Ллевелин расхохотался:

– Очень умные слова. Мне особенно понравилось, как ты удачно вставил «мудрость» и «щедрость». Они наверняка подвигнут меня в том направлении, куда ты клонишь.

Саймон тоже засмеялся:

– Но, милорд, что я еще мог сказать? Вы всегда были щедры ко мне, и даже ваши враги говорят о вашей мудрости. Мне очень жаль, если это прозвучало как праздная болтовня. Разве было бы лучше, если бы я произнес грубую ложь или мрачно помалкивал?

– Ступай, – сказал Ллевелин, приподнимая брови. – Ты неисправим! Иди спать, а потом, если хочешь, отправляйся в Ангарад-Холл. Но если ты по какой-либо причине не задержишься там, возвращайся ко мне. При дворе Генриха начнутся большие перемены в ту или иную сторону, и мне понадобятся там глаза, уши и язык.