В 1952 год Куба вступила на подъеме благодаря буму сахарной промышленности и возобновлению туризма. Иностранцы прибывали на остров, чтобы ловить марлиня, играть на скачках, нежиться на пляжах и развлекаться в великолепных ночных клубах вроде «Сан-Суси» и «Тропиканы». В «Тропикане» была новая сцена под названием «Аркос де Кристаль» — пространство, обнесенное стеклянными сценами, с настоящими пальмами и отверстиями в крыше для их ветвей. Рядом с клубом было кабаре под открытым небом «Бахо лас Эстреллас», где гости обедали и танцевали румбу прямо под звездами под зажигательные мелодии лучших кубинских оркестров. Здесь частенько устраивали представления с негритянскими шоу барабанщиков-batá и танцовщицами в откровенных нарядах, украшенных перьями. Кубинцы уверяли, что их табак и ром — лучшие в мире, их женщины — самые красивые, их музыка — самая чувственная — и, в отличие от туристов-иностранцев, наслаждались всем этим круглый год. Компания «Ром «Бакарди»» отразила господствующие настроения рекламным слоганом конца 1940 годов: «¡Qué Suerte Tuene el Cubano!» — «Везет же кубинцам!».

Переворот Фульхенсио Батисты в начале марта застал страну врасплох. Около двух часов ночи Батиста подъехал к главным воротам Генерального штаба кубинской армии на базе «Колумбия» в автомобиле, за рулем которого сидел офицер в форме. Подкупленный часовой пропустил их внутрь, и несколько минут спустя Батиста поднял главнокомандующего с постели и арестовал его. Вскоре в столице было введено военное положение. Утром кубинцы проснулись под звуки военных маршей, доносившиеся из радиоприемников, и в изумлении обнаружили, что Карлос Прио смещен с поста президента, ими снова правит Батиста, а никаких выборов в июне не будет.

Переворот не встретил практически никакого гражданского сопротивления. Одна группа студентов в ответ на слухи о возвращении Батисты рано утром пришла к президентскому дворцу и попросила у Прио оружия и боеприпасов для защиты правительства, однако Прио не ответил, так как опасался, что мальчиков попросту перебьют. Прио попытался было разыскать где-нибудь хотя бы одно армейское подразделение, готовое его поддержать, но потом махнул на все рукой и укрылся в мексиканском посольстве. Эусебио Мухаль, глава Федерации кубинских рабочих, призвал ко всеобщей забастовке, однако на его приказ никто не откликнулся, и в течение суток Мухаль вполне примирился с Батистой. Прошло несколько дней, и Прио покинул Кубу и отправился сначала в Мексику, а потом в Майами.

Покорность, с которой большинство кубинцев восприняло переворот Батисты, отчасти объяснялась презрением к Прио, который не смог ни добиться доверия граждан, ни положить конец коррупции, которая так долго доминировала на острове. Однако их пассивность отражала еще и своего рода общенародную неловкость. Многие кубинцы считали себя в политическом отношении более развитыми, чем их соседи-латиноамериканцы. Уровень грамотности был выше только в Аргентине, Чили и Коста-Рике. В мае страна готовилась отметить пятидесятую годовщину учреждения Кубинской Республики. Конституция 1940 года считалась образцовой, и многим кубинцам было стыдно, что весь мир увидел, как слаба их политическая система. Через три месяца после переворота журналист и историк Эрминио Портелл Вила сокрушался: «Иностранные гости уезжают от нас с ощущением, что налет цивилизации на нас очень тонок».

1950 год оказался для Кубы и лучшим, и худшим в истории. Непреодолимые чувственные соблазны острова были в полном расцвете — и одновременно стало ясно, что перезрелый плод вот-вот лопнет. Сладкая жизнь сменится недугами, которые так долго оставались без лечения. Среди кубинцев были люди, вполне способные провести страну через трудный период, и были предприятия, например, «Бакарди», у которых хватило бы и сознательности, и ресурсов, чтобы помочь своей родине. Но их было мало, и у них недоставало сил, чтобы добиться долговременных перемен, так что та Куба, которая вступила в пятидесятые годы, не продержалась до конца десятилетия.

* * *

Большинство сахарных баронов и банкиров на Кубе приветствовали приход к власти Батисты и радовались его твердой руке — но только не Бакарди и особенно не Пепин Бош. Батиста свергнул президента, которому Бош преданно служил, и не допустил избрания старого союзника-auténtico Боша Карлоса Эвии. В последующие годы лишь очень немногие, а возможно, и никто из кубинских бизнесменов не противился диктатуре Батисты сильнее, чем Пепин Бош, и никто не прилагал столько усилий для восстановления на острове демократического правления.

«Бакарди» как старинная кубинская фирма славилась своим патриотизмом и принципиальностью, и Бош и другие руководители компании долгие годы трудились над укреплением этой репутации. Ром «Бакарди» рекламировали как «Sano, Sabroso, y Cubano» — «Полезный, вкусный и кубинский». В восемнадцатую годовщину того дня в 1868 году, когда плантатор Карлос Мануэль де Сеспедес освободил своих рабов и начал борьбу за независимость Кубы, на рекламе «Бакарди» появилась пара воздетых к небу черных рук с разорванными цепями на запястьях и знаменитые слова Сеспедеса, обращенные к его рабам: «С этого момента вы свободные люди — такие же, как и я». На праздновании юбилея страны в мае 1952 года компания вывесила на весь шестиэтажный фасад своей кубинской конторы огромный кубинский флаг. В этом году было подготовлено переиздание «El libro de Cuba», и руководству «Бакарди» снова предложили вписать туда несколько фраз о своей компании — как и в издании 1925 года. В статье под названием ««Бакарди», великое кубинское предприятие» говорилось о расширении фирмы за рубеж как об «экспансии, небывалой среди подобных кубинских корпораций», и подчеркивалась «череда даров Родине», которые принесла фирма за четыре поколения.

Размахом «Бакарди» уступала лишь одному предприятию на Кубе — производителю текстиля «Textilera Ariguanabo, S.A.», которым владела американская семья.

«Бакарди» производила самые популярные марки рома и пива на Кубе и поэтому была тесно связана с национальными празднествами. К 1950 годам компания стала крупнейшим на острове корпоративным меценатом. Эмилио Бакарди и его жена Эльвира Капе первыми начали покровительствовать искусствам, основав Музей Бакарди, Библиотеку Эльвиры Капе и Академию изящных искусств — все в Сантьяго. В 1940 годах была учреждена Премия Бакарди за лучшую книгу о герое войны за независимость Антонио Масео. В Гаване обшитый деревянными панелями бар в бельэтаже Дома Бакарди в стиле ар-деко стал одним из главных интеллектуальных салонов в столице — там проходили лекции, чтения, литературные диспуты с участием выдающихся кубинских поэтов и писателей — в том числе Алехо Карпентьера и Николаса Гильена. Кубинская балерина Алисия Алонсо стала звездой именно благодаря тому, что «Бакарди» покровительствовала ее труппе «Балет Алисии Алонсо», которая после 1959 года превратилась в Национальную балетную труппу Кубы.

Кубинцы питали особенную страсть к танцевальной музыке и бейсболу, и имя Бакарди было связано и с тем, и с другим. Компания финансировала бейсбол на Кубе с 1880 годов, когда выставила на летний чемпионат команду Сантьяго. К двадцатому веку команда «Каса Бакарди», игроки которой набирались из числа работников завода, стала полупрофессиональной организацией. Связь «Бакарди» с бейсболом была самой естественной: кубинские фанаты даже в самых заброшенных парках наблюдали за игрой со стаканом «Бакарди» или «Атуэя» в руке. На табло главного стадиона в Гаване красовались огромные рекламные плакаты «Бакарди» и «Атуэя», а когда в начале 1950 годов была организована первая прямая телетрансляция бейсбольного матча на весь остров, ее коммерческим спонсором было пиво «Атуэй». На крупном плане было видно, что в будке комментатора за спиной Маноло Ортеги, популярного спортивного обозревателя и журналиста, висит большая красная эмблема «Атуэя», а рядом с ним на столике — банка этого пива. Самый популярный кубинский бейсболист сороковых-начала пятидесятых годов Роберто Отрис, уйдя из большого спорта, нанялся на работу в «Бакарди» — официально он был продавцом, однако на самом деле отвечал за связи с общественностью.

Так же масштабно «Бакарди» поддерживали и кубинских музыкантов. В сороковые-пятидесятые годы кубинцы в основном слушали музыку по радио, а самой популярной программой был «Час «Бакарди»», который передавала станция «См-Эм-Кью»; в этой передаче выступали музыканты, возглавлявшие хит-парады тех дней. Кроме того, «Бакарди» была спонсором музыкальной передачи на «Радио Прогресо», где выступал знаменитый оркестр «Сонора Матансера» и его солистка Селия Круз, в течение нескольких лет заслужившая международную славу «Королевы Сальсы». Каждое Рождество компания финансировала общенациональный музыкальный прямой эфир «танцевальной музыки», который длился до четырех часов ночи и был призван обеспечивать «присутствие нашей неповторимой кубинской музыки в каждом доме и на каждом празднике» — разумеется, вместе с ромом «Бакарди». Во время рекламных пауз радиоведущие призывали слушателей «отправиться в бар и заказать «Куба либре» себе и спутнице!» Когда кубинские гуляки пили «Бакарди», то имел и полное право чувствовать, что прославляют свою родину: Друзья, «Бакарди» чище и вкуснее любого импортного напитка — к тому же он более кубинский! Он создан для жаркого кубинского климата — а значит, полезнее для нас… Так поднимем же бокалы «Бакарди»! Он сделан на Кубе, чтобы радовать всю Вселенную!

Подобными рекламными кампаниями «Бакарди» прославляла тот самый стиль жизни «ром и румба», который Фидель Кастро и прочие революционеры впоследствии заклеймят декадентским. Однако с точки зрения Бакарди никакого противоречия между кубинским патриотизмом и кубинским жизнелюбием не было. Смысл был не в том, чтобы поощрять изнеженность и уход от действительности, а в том, чтобы кубинцы были довольны собой и горды своей страной — даже когда плясали всю ночь напролет.

Сами же Бакарди обставляли собственные праздники донельзя демократично. В Сантьяго, знаменитом на всю страну своими разнузданными вечеринками, мужчины, а иногда и женщины из семьи Бакарди имели репутацию завзятых гуляк. Они славились щедростью в барах частного клуба «Сан-Карлос» в центре города и в отеле «Венера» напротив. Если единственным способом добиться, чтобы заведение оставалось открытым спустя полчаса после официального окончания работы, были щедрые чаевые бармену и заказ еще по стаканчику для всей компании, всегда находился кто-то из Бакарди, кто был готов раскошелиться. Любимым членом семьи был Даниэль Бакарди, душа общества и внук Эмилио, который к началу пятидесятых годов отвечал за работу «Бакарди» в Сантьяго. Даниэль был лицом компании «Бакарди» и относился к этой обязанности весьма серьезно: регулярно объезжал все крупнейшие ночные клубы, бары, рестораны и прочие заведения и рекламировал там и имидж, и продукты компании. Он был человеком состоятельным, однако друзья его принадлежали ко всем слоям общества и любили его за простую манеру держаться и легкое отношение к работе и к жизни. В семье любили рассказывать историю о том, как однажды Даниэль вернулся домой на рассвете после затяжного кутежа и обнаружил, что его жена Грасиэла уже встала и ждет его на пороге, естественно, недовольная, что он так долго отсутствовал. «В такое время домой не возвращаются», — сердито сказала она. «Точно, — кивнул Даниэль. — В такое время уже уходят на работу». И, не заходя в дом, повернулся и направился в контору «Бакарди».

Даниэль был знаменит способностью пить, не пьянея. Один молодой в ту пору сотрудник «Бакарди» многие годы спустя вспоминал, что Даниэль вполне мог за ночь прикончить с несколькими друзьями пятую часть галлона белого рома «Карта Бланка» и наутро появиться на заводе или в конторе — твердо держась на ногах, с безупречно ясной головой и готовый решать любые рабочие вопросы.

Кутежи под патронажем «Бакарди» достигали в Сантьяго пика в июле — во время ежегодного карнавала, самого роскошного на всей Кубе. В три дня карнавала ни о какой работе в городе и речи не шло, а на улицах пили и танцевали толпы народу. Изюминкой праздника был ежегодный парад и состязания comparsas — местных самодеятельных ансамблей. Каждая comparsa состояла из десятка или больше местных жителей в причудливых костюмах, которые играли на барабанах-конга или рожках, били в бубны, трясли маракасами и даже колотили в сковородки в ритме зажигательной конги. Те, кто не играл на музыкальных инструментах, по старинной сантьягской карнавальной традиции выстраивались в цепочку за спиной у остальных и танцевали — так и теперь танцуют конгу во всем мире. На перекрестках жарили молочных поросят, а уличные разносчики продавали ром и пиво. Руководство «Бакарди» всегда выдавало своим работникам премию размером до ста долларов перед самым карнавалом, так что сотрудники «Бакарди» были среди самых веселых гуляк и следили за тем, чтобы фирменный ром лился рекой. Веселье не прекращалось ни днем, ни ночью.

К 1950 годам сантьягский карнавал, в сущности, превратился в праздник «Бакарди» — так тесно он был связан с местной фирмой. «Бакарди» помогала украшать весь город светильниками и флагами и предлагала премию за самый нарядный квартал, а также проводила конкурс «Королева карнавала». Всякий, кто мог предъявить этикетку одного из разнообразных товаров, произведенных в Сантьяго, в том числе пива «Атуэй» и рома «Бакарди», имел право голосовать за самую красивую и царственную кандидатку.

* * *

Каждый июль на карнавал в Сантьяго съезжались толпы туристов со всей Кубы, поэтому никто не обратил особого внимания на караван из пятнадцати автомобилей, набитых молодыми людьми, который выехал из Гаваны 24 июля 1953 года. Лишь несколько человек знали в точности, куда они направляются. Остальные знали только, что им предстоит принять участие в какой-то «революционной» военной операции под руководством человека, который ехал в передней машине — взятом напрокат синем седане, «бьюике» выпуска 1952 года. Этим человеком был Фидель Кастро.

Юный застрельщик ортодоксальной партии был одним из немногих кубинских политиков, кого переворот Батисты заставил перейти к активным действиям. Кастро всегда любил импровизации, а теперь рассудил, что крушение демократии способно сыграть ему на руку: если Батиста станет диктатором, это может привести к вооруженному восстанию на Кубе с ним, Фиделем Кастро, во главе. Эта мысль импонировала ему куда больше, чем приход к власти посредством законных выборов.

После переворота Кастро немедленно перешел на нелегальное положение, чтобы начать планировать нечто зрелищное, а теперь наконец настала пора претворить планы в жизнь.

Кастро собирался возглавить нападение на старинные казармы Монкада в Сантьяго, названные в честь героя войны за независимость Гильермо Монкады. Для этой операции Кастро лично завербовал и вооружил около 160 человек, по большей части молодых фабричных рабочих или фермеров, почти без военной подготовки и безо всякой идеологии, кроме того, что они были против режима Батисты — и с энтузиазмом относились к социалистической революции.

Кастро решил, что он со своим отрядом может захватить казармы врасплох и проникнуть в их арсенал, а тогда и он сам, и его разрозненное воинство получат снаряжение для дальнейшей партизанской войны. Он выбрал для операции карнавальные дни, решив, что круглосуточное празднество в Сантьяго позволит ему незаметно провести в город своих бойцов. Нападение было запланировано на 5 часов 15 минут утра в воскресенье 26 июля, когда многие солдаты и офицеры будут усталые, а возможно, и пьяные после целой ночи веселья. Однако план оказался наивным, а его исполнение – дилетантским. Кастро еще не набрался опыта как военный командир, а его люди были вооружены всего лишь древними армейскими карабинами, старым пулеметом и мелкокалиберными охотничьими винтовками и дробовиками. Неопытные бойцы в сумятице рассеялись, поэтому эффект внезапности не сработал, и в течение получаса отряд был полностью разгромлен. Фидель Кастро и его брат Рауль, которому было двадцать один год, сумели сбежать и укрылись неподалеку в горах, однако почти половина бойцов либо погибли во время операции, либо попали в плен и впоследствии были казнены.

* * *

Казармы Монкада были расположены неподалеку от центра Сантьяго, и оружейная пальба ранним воскресным утром была слышна по всему центру. Солнце едва взошло, и многие припозднившиеся гуляки еще добирались домой, когда начались беспорядки.

Группа работников «Бакарди» и членов семьи, в том числе Хорхе Бош, двадцативосьмилетний сын Пепина Боша, веселилась всю ночь, а потом отправилась на утреннюю мессу в церкви на Пласа Долорес невдалеке от центра города. Когда они выходили из церкви, то услышали выстрелы, доносившиеся из форта Монкада, до которого было меньше четверти мили, и помчались на машине посмотреть, в чем дело.

Когда они приблизились к военному комплексу, то увидели, как мимо по направлению к горам промчался автомобиль, набитый людьми в военной форме. Люди Кастро для маскировки оделись в самодельные военные формы, так что Бош и его друзья впоследствии поняли, что видели, как бежали из города moncadistas.

Слухи о нападении распространились мгновенно. Santiagueros всегда гордились своим революционным наследием, и даже после переворота Батисты, который произошел уже год и четыре месяца назад, периодически в городе начинали поговаривать о новом вооруженном восстании против правительства. Центр политической жизни, как и в Гаване, был расположен в местном университете. Среди студентов, принимавших участие в демонстрациях протеста против переворота Батисты, была и Вильма Эспин, двадцатидвухлетняя дочь одного из высокопоставленных работников «Бакарди» Хосе Эспина. Как и подобает благовоспитанной девушке из консервативной кубинской семьи, принадлежащей к высшему обществу, Вильма не пошла на карнавал в субботу вечером и крепко спала, когда в казармах Монкада — в нескольких кварталах от дома семейства Эспин — началась пальба. «Мы ясно слышали выстрелы и даже ощущали сотрясение, — вспоминала Вильма в интервью много лет спустя, — и я сразу вскочила с постели и побежала по дому, радостно крича: «Монкаду атакуют! Монкаду атакуют!»» Хосе Эспин, бухгалтер, говоривший по-французски, который служил главным помощником Энрике Шуга и в свое время вел переговоры с профсоюзом, не разделял политических симпатий дочери. Ее энтузиазм по поводу нападения на казармы Монкада встревожил его, и он испугался, не имеет ли она к этому отношения. Вильма была ни при чем, но впоследствии она признавалась, что в то время вооруженное восстание казалось ей «чем-то романтичным, вроде mambises [так называли борцов за независимость в девятнадцатом веке] — я не представляла себе, что это такое на самом деле».

Пепин Бош и его жена Энрикета жили за городом на вершине холма, высившегося над бухтой Сантьяго, и услышали о нападении на казармы Монкада, только когда тем воскресным утром им начали звонить друзья. Пронесся слух, что это часть более масштабного вооруженного восстания против режима Батисты, возглавляемого бывшим президентом Карлосом Прио, который, как утверждалось, вот-вот прибудет в Сантьяго и примет командование. Бош немедленно сел за руль и поехал в аэропорт Сантьяго дожидаться прибытия Прио. Хотя в принципе он не одобрял вооруженных восстаний против правительства, но сохранял лояльность президенту, в правительстве которого служил премьер-министром. «Если бы это была затея Прио, тогда другое дело, — объяснял впоследствии Бош. — Прио я мог бы понять. Я знал, что он даровитый человек и добрый кубинец». Бош прождал в аэропорту несколько часов, но в конце концов понял, что слухи об участии Прио оказались ложными. Однако дыма без огня не бывает. Отправившись после переворота Батисты в изгнание в Майами, Прио неоднократно высказывался в пользу насильственного свержения человека, который его сместил, более того — втайне собирал деньги на контрабанду оружия на Кубу. В июне он подписал в Монреале соглашение с другими кубинскими лидерами, по условиям которого обязался противостоять режиму Батисты и работать над созданием нового временного правительства. В числе прочих соглашение подписал и Карлос Эвия, руководитель принадлежавшей «Бакарди» пивоварни и друг Пепина Боша, который должен был стать преемником Прио на несостоявшихся президентских выборах 1952 года. К 1953 году движение против Батисты достигло серьезных масштабов.

Однако операция в казармах Монкадо была от начала до конца задумана исключительно Фиделем Кастро, что вскоре и установила полиция Батисты. Брат Кастро Рауль был арестован, когда пешком пробирался на родительскую ферму. Через три дня нашли и самого Фиделя, спрятавшегося в сарае, и отправили в городскую тюрьму Сантьяго. Небритый, в тех самых темных брюках и грязной белой рубашке с короткими рукавами, которые он не снимал шесть дней, Фидель держался на допросах самоуверенно и дерзко и хвалился, что жители восточной Кубы поддержали бы восстание, если бы все пошло по плану.

* * *

Те, кто лично знал Фиделя Кастро, не удивились, узнав о его злосчастной операции. Как и большинство замыслов Фиделя, это план был дерзким и отважным и предполагал, что всем будет командовать именно Фидель — а на меньшее Кастро никогда не соглашался, если вообще собирался принимать в чем-то участие. Хуан Грау, молодой инженер-химик, работавший на заводе Бакарди под началом Пепина Боша, считал, что история с казармами Монкада полностью соответствует всему, что он знал о Кастро с тех самых пор, когда они вместе учились в иезуитской мужской школе «Долорес» в Сантьяго.

Грау с Кастро были друзьями, и Фидель часто гостил у Хуанито и его родителей по выходным. После школы «Долорес» оба мальчика поступили в элитарную школу «Белен» в Гаване. Грау знал, что Кастро прекрасно умеет убеждать, приводя неопровержимые доводы, а еще — что он самолюбив и крайне непоседлив.

Одно из самых ярких воспоминаний Грау — о том, как в 1943 году они с Кастро пошли в поход: они оба были членами альпинистского клуба в школе «Белен». Кастро, которому в то время было семнадцать лет, сказал школьному священнику, что они с приятелем, который был еще моложе, собираются совершить восхождение на пик в западной части Кубы под названием Пан де Гуахайбон высотой в 2300 футов, то есть 700 метров. Священник встревожился — мальчикам нельзя было одним отправляться в такой трудный поход, — и попросил Хуана Грау отговорить своего друга Фиделя от этой затеи.

Однако, когда они встретились, говорил в основном Фидель — и в результате убедил Грау и еще одного их общего друга присоединиться к экспедиции.

Восхождение едва не обернулось трагедией. Фидель не взял с собой карт, и мальчики, едва отправившись в путь, заблудились на склоне. Они три дня лазали по каменным утесам и так и не приблизились к вершине. Ночью они разбили лагерь под деревьями, решив назавтра совершить последний бросок. Припасы уже практически кончились — осталась только банка сгущенного молока и немного хлеба. Посреди ночи Грау проснулся и обнаружил, что рядом стоит Фидель и жадно поглощает сгущенку.

— Фидель, ты что, с ума сошел?! — воскликнул Грау. — Надо же оставить припасы на завтра!

— Не надо.

— Фидель, утром мы поищем какую-нибудь ферму, попросим там кофе, положим сгущенку в кофе, тогда ее хватит надолго!

— Хочу сгущенку — и съем, — заявил Фидель. Грау не перестал возмущаться, и тогда Фидель рявкнул: — А ты хоть дерьмо ешь! (Es que tú eres un comemierda).

Грау тут же выскочил из спального мешка и бросился на Фиделя:

— Не смей называть меня comemierda (дерьмоедом)! — крикнул он и вцепился в Кастро.

Остальные два мальчика проснулись от шума, растащили Фиделя и Грау в стороны, и драка закончилась. Два дня спустя четыре мальчика вернулись в «Белен». Их встретили как героев, однако Грау не забыл, что случилось на склоне. Когда он узнал, что нападение на казармы Монкада устроил именно Фидель, то сказал своей жене, что это напомнило ему их альпинистские приключения. «Фидель — loco, — заметил он. — Как обычно». Однако в этом прозвучало и невольное уважение: Грау понимал, что его школьный друг – человек, наделенный несомненной отвагой и талантами лидера.

Кроме того, у Кастро была отменная политическая интуиция, что и подтвердилось после нападения на казармы Монкада. Фидель был в ответе за операцию, в результате которой погибла половина молодых людей, которые доверили ему свою жизнь, и тем не менее Кастро нашел способ обратить разгром в свою пользу и создать на нем репутацию.

На руку ему сыграла и жестокость полковника Альберто дель Рио Чавиано, назначенного Батистой командующего гарнизоном Сантьяго, чьи люди казнили многих арестованных мятежников. Дель Рио Чавиано изобретал лживые истории о зверствах мятежников и придавал телам убитых пленников такие позы, чтобы казалось, будто те погибли в схватке. Когда всплыли фотографии, на которых было видно, что пленников хладнокровно убили, многие кубинцы начали симпатизировать moncadistas, а в Кастро стали видеть героя — особенно кубинская молодежь.

Суд над Кастро состоялся в Сантьяго в сентябре 1953 года, причем Кастро отказался от адвоката и защищал себя сам. Понимая, что его все равно осудят, он воспользовался временем, отведенным на судебное заседание, чтобы доказать, что Батиста достоин свержения. Его пространная речь не стенографировалась, но сам Кастро впоследствии вспоминал свои аргументы — он сказал: «Тюрьма меня не страшит, как не страшит и ярость жалкого тирана, отнявшего жизни моих товарищей. Осудите меня. Это неважно. История меня оправдает».

После нападения на казармы Монкада и кровавого ответа, который дала на них полиция и армия, сантьягский средний класс целиком и полностью обратился против Батисты. Город славился тем, что именно в нем всегда начинались все восстания, и нападение на казармы Монкада великолепно вписывалось в его героические традиции.

Один из первых убитых повстанцев Ренато Гитарт дружил с сыном Пепина Боша Карлосом. Отец Гитарта, работавший таможенным чиновником в порту, был человеком скромного достатка, однако в городе у него было много друзей, в том числе и сам Пепин Бош. Хотя Бош не одобрял насильственных методов, сторонником которых был Кастро, реакция местных властей привела его в ужас, и он тайно оплатил похороны нескольких убитых во время операции в казармах Монкада молодых людей.

Кастро получил пятнадцать лет тюрьмы и вместе со своим братом Раулем и другими мятежниками отправился в исправительную колонию на острове Пинос, где они провели год и десять месяцев и вышли на свободу по всеобщей амнистии. За это время движение против режима Батисты набрало силу. За несколько месяцев после суда над Кастро и его тюремного заключения возникло несколько заговоров против Батисты. В декабре 1953 года Карлос Прио был арестован во Флориде по обвинению в нарушении нейтралитета США — он отправлял на Кубу оружие и боеприпасы. Главным его агентом на острове был Аурелиано Санчес Аранго, который был в его кабинете сначала министром образования, а затем министром иностранных дел.

Клан Бакарди ненавидел Батисту и, как и другие кубинские либералы того времени, симпатизировал любым попыткам свергнуть правительство. Пепин Бош оставался предан Прио и дружил с Аурелиано Санчесом Аранго, вместе с которым служил в кабинете министров. Он вовсе не был уверен в том, что вооруженное восстание было бы разумным выходом из положения, однако был готов поддержать его в случае нужды. Как-то раз, когда Санчесу Аранго нужно было срочно покинуть остров, Бош оплатил его расходы. Поступать так было опасно. После любого случая саботажа полиция Батисты мгновенно находила подозреваемых, и репутации известного сторонника Прио было достаточно, чтобы попасть под арест.

Семья Бакарди не понимала, насколько она беззащитна перед властью, пока не получила страшный урок в феврале 1954 года. Шофер Даниэля Бакарди Гульермо Родригес утром забрал восьмилетнего сына Даниэля Факундито, чтобы отвезти его в школу. Однако час спустя Родригес вернулся и рассказал жене Даниэля Грасиэле, что неизвестные преступники остановили его машину, под угрозой ножа заставили поехать куда-то за город и похитили Факундито. На самом деле Родригес сам отвез Факундито в условленное место на шоссе неподалеку от Сантьяго и оставил его там с сообщником по имени Мануэль Эчеваррия. Выслушав страшный рассказ шофера, Грасиэла отправила его в винокурню Бакарди искать Даниэля, который велел Родригесу вместе с ним ехать в казармы Монкада, чтобы доложить военному командованию о похищении. Когда Родригес стал горячо протестовать, уверяя, будто этот шаг поставит под удар безопасность Факундито, Даниэль заподозрил неладное и потребовал, чтобы полиция допросила Родригеса.

Новость о преступлении мгновенно разнеслась по городу. У дома Бакарди в престижном пригороде Виста-Алегре собралась огромная толпа сочувствующих, а сотни добровольцев, некоторые при оружии, отправились за город, твердо намереваясь выследить похитителей. Еще больше народу собралось вокруг казарм Монкада. Пепин Бош вызвался заплатить выкуп, а кроме того, позвонил консулу США в Сантьяго; тот связался с командующим военно-морской базой США в бухте Гуантанамо и потребовал вертолет, который немедленно прислали. Семья Бакарди определенно обладала влиянием в обществе. В кубинской глубинке в те годы редко видели вертолеты, так что гул приближающегося воздушного судна испугал Эчеваррию — сообщника Родригеса.

Эчеваррия схватил Факундито за руку, выскочил из-под моста, где они прятались, и торопливо зашагал по шоссе. Их быстро заметил кубинский военный патруль.

Факундито вернули родителям целым и невредимым, однако история на этом не кончилась. Когда солдаты привели в казармы Монкада арестованного Эчеваррию, на него напала толпа разъяренных горожан. Его бы линчевали на месте, если бы солдаты не вмешались. Шоферу Бакарди, которого к тому времени уже арестовали, повезло меньше.

Полковник дель Рио Чавиано, командующий, виновный в казни пленников-moncadistas, с которой прошло всего несколько месяцев, вскоре доложил, что Родригес был застрелен «при попытке к бегству». Впоследствии семья Бакарди узнала, что в полицейском участке Родригеса пытали и убили. Радость от возвращения Факундито и благодарность друзьям-santiagueros омрачили стыд за действия полицейского командования и возмущение тем, что обществу в очередной раз напомнили: Куба — опасная и жестокая страна.

* * *

Фидель Кастро воспользовался заключением на острове Пинос для чтения трудов по истории, переписки с друзьями и соратниками и планирования общенационального восстания, о котором он так долго мечтал. Среди его главных проектов была реконструкция речи на суде в Сантьяго, ее отшлифованная версия, которую он изложил в виде эссе под названием «История меня оправдает». Хотя поначалу это сочинение увидел лишь ограниченный круг читателей, в ближайшие годы оно широко распространилось и стало манифестом политической программы Кастро.

Ни один документ не служит лучшим доказательством того, какой у него был блистательный политический ум. С одной стороны, Кастро проследил за тем, чтобы остаться в идеологических рамках традиционного левого латиноамериканского популизма. Движение, представителем которого считал себя Кастро, приветствовало каждого человека, в жизни которого были какие бы то ни было невзгоды: «Кубинцы, лишенные работы… крестьяне, живущие в жалких хижинах… фабричные рабочие, чьи пенсионные фонды оказались растрачены… мелкие фермеры, которые живут и умирают, обрабатывая землю, которая им не принадлежит… учителя и университетские преподаватели, к которым относятся безо всякого уважения… мелкие предприниматели, обремененные долгами… [и] молодые профессионалы, которые, когда заканчивают школу, мечтают трудиться и полны надежд — но оказываются в тупике». Однако Кастро придерживался скорее реформаторских, нежели революционных воззрений. Он утверждал, что стремится восстановить кубинскую конституцию 1940 года и хочет, чтобы его страна вернулась в те времена, когда на Кубе был президент, конгресс и суды, когда там существовали политические партии, публичные дебаты и свободные выборы.

С другой стороны, ни один кубинец, читавший «La historia me absolvera», не мог усомниться, что Кастро ратует за радикальные социальные и политические перемены. По программе, которую он предлагал, сельскохозяйственные земли должны были отойти к фермерам-арендаторам, которые их возделывали, а рабочие на промышленных предприятиях получали право разделить между собой 30 процентов прибыли своей фирмы. Складывалось впечатление, что Кастро стремится изложить политическую программу, которая была бы предельно радикальной и при этом все же оказалась поддержана обществом. Среди тех, кто в конечном счете разделил взгляды Кастро на будущее Кубы и его прогрессивные предложения, по крайней мере, в принципе, были и Бакарди.

К тому времени, когда Кастро вышел из тюрьмы по всеобщей амнистии в мае 1955 года, он уже стал благородной и харизматической фигурой, а возвращение его на политическую арену было весьма эффектным. Когда в доки прибыло судно с острова Пинос, на котором были Кастро и другие заключенные-moncadistas, встречать его собралась целая толпа, и Фидель, как обычно, не упустил случая показать себя.

— Вы планируете остаться на Кубе? — спросил журналист, когда Кастро сошел на берег в мешковатом двубортном костюме и белой рубашке с расстегнутым воротничком.

— Да, я планирую остаться на Кубе и открыто бороться с правительством, — ответил Кастро, — указывать ему на ошибки, подчеркивать его недостатки, обличать бандитов, стяжателей и воров.

В тюрьме он отпустил усы, однако в остальном почти за два года за решеткой совершенно не изменился. Он отбывал срок в относительно просторной одиночной камере с отдельной ванной и плиткой, на которой можно было готовить.

— По-прежнему ли вы будете членом ортодоксальной партии?

— Мы будем бороться за объединение всей страны под знаменем революционного движения Чибаса.

— Согласны ли вы добиваться перемен путем выборов?

— Мы за демократические перемены. Единственная партия, которая здесь выступает против мирного решения проблемы — это существующий режим. Единственный выход из кубинской ситуации, насколько я могу судить, — немедленные всеобщие выборы.

Однако сам Кастро впоследствии признавался, что несколько умерил свою общественную позицию, чтобы привлечь как можно больше сторонников и замаскировать более экстремистские намерения. В 1965 году он рассказывал посетителю, что когда собирался баллотироваться в парламент на выборах 1952 года, то делал это с целью «воспользоваться парламентом как отправной точкой для создания революционной платформы и агитации масс в ее пользу… Я уже тогда полагал, что сделать это необходимо революционным путем». По всей видимости, с тех самых пор, как Кастро начал организовывать своих последователей на политической основе, он уже не считал себя подотчетным никому, кроме себя самого. Его стратегическая мысль была, безусловно, блестящей, однако за ней уже просматривались первые признаки нарциссизма и мании величия, которые впоследствии были так характерны для его стиля правления.

Еще в тюрьме Кастро приказал одной из своих сторонниц Мельбе Эрнандес организовать демонстрацию в поддержку его самого и других мятежников-заключенных. Читать его распоряжения страшно — так много в них предвестий грядущего: «Улыбайся и хитри. Передавить всех тараканов мы еще успеем».

Выйдя из тюрьмы, Кастро декларировал, что будет искать «демократическое решение проблемы», однако это были пустые слова. Не прошло и нескольких дней, как он заявил своим последователям, что намерен создать новую революционную организацию под названием «Движение 26 июля» — «Movimento 26 de Julio», М-26–7, в честь нападения на казармы Монкада, которое произошло именно в этот день. Тем не менее на организацию движения требовалось время, и Кастро понимал, что делать это на Кубе небезопасно. В июле 1955 года Кастро уехал в Мексику — всего через два месяца после того, как пообещал остаться на острове и «открыто бороться с правительством».