Было солнечно. Во дворе нам снова раздали маски, но не закрывающие лицо, как в тот раз, а в поллица, черные, плотно прилегающие к верху щек и с выемкой для носа.

— Ваша задача — кружиться на месте. Вы должны это делать так, чтобы двигаться достаточно долго, не терять равновесия и при этом чувствовать себя хорошо.

Правильное движение всегда дает приятные ощущения. Вы можете менять скорость, но останавливаться нельзя.

И через паузу старший Монах добавил:

— Кто остановится без команды, получит удар палкой.

Раздалось чье-то хихиканье.

— Под ударом палкой, — строго сказал Монах, — может подразумеваться не физический удар, а что-то ему равносильное по воздействию в психологическом смысле. Между прочим, палкой можно поломать ребра, а то и убить.

Все притихли.

— Впомните, как вас учили двигаться раньше. И начинайте.

Первым делом я обнаружила, что изученная «основа движения» предполагала довольно длинные шаги с переносом центра тяжести, а если кружиться на месте — естественно, маленькими шажками — со сгибанием коленей, то это ощущается так, будто хромаешь.

Довольно быстро я поняла, что проще крутиться, если одну ногу от земли не отрывать, и просто мягко поворачивать, ритмично поднимая и опуская пятку. Это была левая нога. Голова закружилась быстро. Я стала думать, что бы сделать ради улучшения ощущений. Проще всего оказалось не думать о головокружении, решить, будто это естественное состояние, будто я так живу всегда. Левая нога сама собой все-таки стала переступать, и меня понесло.

Сначала я боялась наткнуться на кого-нибудь, и пожалела, что сразу не встала с краю — все же напороться на стену было менее неприятно, чем на человека. О соприкосновении с некоторыми людьми я вообще думала с отвращением — например, с ярконакрашенной девушкой. Потом, захваченной движением мне опять — как и в прошлый раз — показалось, что я вижу перед собой, справа и слева темные кружащиеся силуэты. Избегать их было проще простого, и в конце концов я поверила, что они совпадают с реальными фигурами. Так случалось, когда я, медленно погружаясь в сон, вдруг начинала — с закрытыми глазами — видеть очертания мебели, а затем поднималась, отсоединяясь от тела, и могла не только ходить, но и летать.

Мое движение стало гладким, как у заведенной на бесконечное время юлы, и я была уверена в себе. Чуть не споткнулась — из-за широкой щели между камнями — но вовремя выдернула себя наверх, выровнялась и рассмеялась. Пожалуй, я сейчас могла бы кружиться по всей территории Монастыря. Включая лестницы и крыши. В таком состоянии я бы вряд ли упала.

Кружение продолжалось долго. Внезапно воздух изменился, стало тише, по другому зазвучали шаги, и я настороженно замедлила темп.

— Можешь остановиться и посмотреть, — произнес незнакомый голос.

Я послушалась. Еще до того, как снять маску, я поняла, что нахожусь в помещении.

Рядом негромко кто-то вел разговор. Тот же голос, что разрешил мне остановиться, на мгновение отвлекшись от собеседников.

— Правильное движение позволяет перемещаться в любую точку пространства, независимо от видимого направления и скорости. Сложность в том, чтобы сделать движение безупречным. Но еще большая сложность — собственно, начать двигаться, с тем учетом, что не всякое видимое движение…

Я была ошеломлена. Я стояла в узком темном коридорчике, ведущем в небольшую комнату, похожую на кабинет: стол, обтянутые кожей стулья, пара стеллажей с разнообразными и, кажется, старинными предметами, одно высокое окно. Худой старик в монастырской хламиде сидел вполоборота ко мне и что-то объяснял монахам, старшему и младшему. Мое присутствие их не слишком интересовало. Я даже подумала, что разрешение снять маску прозвучало в моей голове, поскольку эти трое выглядели так, точно меня не заметили. Но самое главное — я не понимала, как здесь очутилась!

— А как насчет перемещений во времени? — поинтересовался младший монах.

— Время — это условность, придуманная людьми для облегчения социальных контактов.

Реально, человек живет там, где сосредоточены его переживания, и это не всегда совпадает с его физическим местонахождением. При этом переживания могут вызывать сильные физиологические реакции вне непосредственного воздействия на тело, а то и вопреки такому воздействию.

Старик замолчал. Ему было, наверное, под семьдесят. Густые белые волосы наполовину закрывали уши. Возраст обострил черты, придавая правильному лицу благородное выражение с легким налетом усталости. Высокий лоб свидетельствовал об интеллекте, а чуть прищуренные светлые глаза хранили выражение иронизирующей мудрости. Ко всему, у старика были красивые руки с длинными пальцами.

Младший монах, светлоглазый тоже, но с лицом куда более мягким, еще не прорисованным как следует жизнью, сидел, глубоко задумавшись. Старший смотрел в окно с такой грустью, отчего на мгновение показался мне беззащитным. Похоже, что мое внимание его коснулось, и он, стремительно оглянувшись, принял отстраненный вид и встал.

— Спасибо, профессор. Мы пойдем.

Старик посмотрел на меня и этим удержал на месте. Монахи протиснулись мимо: коридор был так узок, что свободно по нему мог идти только один человек.

Старик (профессор?) поманил меня. Я подошла, но сесть не решилась.

— Спроси, если есть о чем, — улыбнулся он.

— Как я здесь… — я осеклась, сообразив, что мое появление в этой комнате могло касаться только меня, переставшей соображать, что творится вокруг.

— Как ты здесь оказалась? — все с той же улыбкой переспросил профессор. — Видишь ли, этому может быть несколько причин. Существуют явления, которым нельзя дать более или менее точное объяснение. Приходится выбрать из множества интерпретаций.

И лучше, если человек, совершивший какое-то действие, выберет удобную для него интерпретацию сам.

— Вы хотите сказать, что я сама сюда пришла?

Профессор пожал плечами.

— Ты разве чувствовала, что кто-то тебя ведет?

— Нет… но я ведь не знала дороги.

— Может быть, закрыть глаза — это единственный способ узнать дорогу в те места, где ты еще не была?

Я покачала головой, чувствуя себя Алисой, замороченной Зазеркальем.

— Теперь ты понимаешь, что задавать общие вопросы — например, о том, зачем вы в Монастыре — не имеет смысла. То, что отвечу я, будет всего лишь одной из точек зрения, и необязательно самой лучшей. Ты оказалась здесь. Ты что-то переживаешь по этому поводу. Ты можешь сейчас пойти дальше, или спросить еще.

— Хорошо… — я постаралась превратиться в сообразительную ученицу. — Кто здесь готовит еду?

Я сомневалась, что это делают монахи. Профессор одобрительно закивал.

— Да, здесь есть повара, дворники и уборщицы. В основном молодые люди. Они выросли у нас…

Я вопросительно вскинула брови, не веря, что такое роскошное место, как Монастырь, было предназначено для воспитания обслуживающего персонала.

— В смысле, в нашей системе. Несколько университетов, объединившись, занимаются благотворительной деятельностью по воспитанию сирот. У нас есть собственный детский дом и учителя. Когда дети заканчивают школу, то могут уехать, но многие остаются.

Я представила, с какой преданностью относились сиротки к профессору. Все, что он говорил, звучало очень убедительно. Если он появляется в детском доме хотя бы по праздникам, то через несколько лет из детишек может веревки вить.

— Вы им платите?

— Разумеется! — усмехнулся профессор. — Обучение в университете, конечно, оплачивать не приходится, зато особо талантливые получают от нас дополнительную стипендию. Ведь далеко не все становятся дворниками, — некоторые учатся даже на программистов. Кроме того, мы имеем возможность отправлять наших сотрудников в отпуск в любую точку мира.

Он произнес все это с ироничной снисходительностью, потому что меня заинтересовали столь приземленные вещи. Я постаралась исправиться.

— Если здесь есть дворники, повара и уборщицы, то почему их не видно?

Профессор посерьезнел и снова кивнул.

— Потому что их встреча с вами пока не входит в условия эксперимента. Наши сотрудники специально обучены, чтобы быть незаметными. Я думаю, даже если кто-то из вас окажется в помещении, предназначенном для сотрудников, то там будет пусто.

Мне оставалось только восхититься. Если здесь даже уборщицы вышколены как ниндзя, то что из себя представляют монахи? А сам профессор?

— Понятно, — сказала я, немного подавленная, и, постеснявшись вновь надеть маску и закружиться — чтоб оказаться опять непонятно где, — просто ушла.